Таллинский дневник

"В 12.00 эскадра отправилась курсом на Кронштадт. Впереди и сзади нас, вплоть до горизонта, наши корабли - боевые и транспортные. На нашем транспорте народу тысячи три с половиной. Яблоку упасть негде. Ночь провел под дождем на палубе. Днем залез в кабину автомашины, там тепло, электричество, все удобства. Брился. Приютили у себя эстонку Зину с мужем милиционером. Она решила ехать внезапно, без вещей. Иногда вздыхает об оставшихся чемоданах с платьями.

Сегодня самолеты противника вели только разведку. Вечером крейсер "Киров" обогнал наш транспорт. Установлено наблюдение по бортам транспорта, все время голоса: "мина слева, мина справа". По-моему, это больше со страха. Всю ночь почему-то стояли, а, по-моему, ночью и нужно было двигаться" (28/8-41).

На сей раз Голев был явно не прав. Финский залив был густо минирован. Мины всплывали у самого борта, и люди штоками отталкивали их, прокладывая путь своему кораблю. Днем можно было увидеть плавающие мины, а в темноте мину не заметишь. Потери были бы больше...

"В 8 часов лег спать в кабине автомашины. Проснулся от стрельбы и свиста бомб. Выскочил из кабины..." (28/8-41 г.).

И увидел массу людей. Те, что спали, проснулись, сидевшие в трюме поспешно выбирались на палубу. Головы запрокинуты, окаменевшие лица, все взгляды устремлены в небо к зловещим птицам, от которых отрываются серебристые бомбы и с протяжным свистом, от которого дух захватывает, летят на корабли.

Бомбы падают близко. Мощные потоки воды поднимаются вокруг и долетают до палубы. Но вот удары сотрясли тело корабля. Ходовой мостик в один миг охватило огнем.

"Пришлось организовывать людей на тушение пожара. Бросили клич по кораблю, вызывая механиков и кочегаров. Пар спустил Шумейко. В одном месте еле затушили. Я чуть не задохнулся в противогазе и мокрой шинели. Во время пожара отстреливались от самолетов... Пожар все же потушили... Я так устал, что еле держался на ногах. Вызывали налаживать радиосвязь. Опять налет 9 самолетов. Спрятался под лебедку, но это вроде, как страус прячет голову под крыло. Встал и смотрел вверх, куда полетят бомбы. Ни одной мысли, что нам конец. Попадут или не попадут. Бомбы первого самолета просвистели левее, впереди. Второго - правее. Третий пикировал. Куча бомб по 80 кг упала у носа в воду, где я стоял. Даже водой обдало. Все 9 самолетов, выпустив каждый по 6-9 бомб, промахнулись. Я от усталости еле стоял. Если в нас попадут, то я продержусь недолго. Поэтому выпил витамин "С", поел и улегся спать. Проснулся от следующей бомбежки. Одна бомба в 250 кг попала в бункер. В машинном отделении - море огня. Через полминуты оттуда показались обожженные. Кожа с рук у одного совсем отскочила. Зину и всю нашу каюту посадили за перевязки. К нам пришло человек десять со страшными ожогами. Соды уже не осталось. Опять прилетели самолеты. Обстреливали из пулемета палубу и плавающих. Мы в 15 милях от острова Стэншер (Вайндлоо)" (29/8-41 г.).

Остров близок. Близка земля. А попробуй до нее добраться, пройти эти пятнадцать миль, если в котлах упало давление, механизмы повреждены, перестало биться сердце корабля...

И тут Голев вдруг вспоминает, как во время пожара в общей сутолоке объявился моряк с забинтованной головой, с рукой на перевязи. Спокойный, рассудительный, он не поддался панике, не снимал с ног сапоги, готовый броситься в море. Нет, это было воплощение хладнокровия и разума. Это он объяснил, что без доступа кислорода не может быть горения, и подал идею забрасывать огонь мокрыми брезентами, а когда брезентов уже не осталось, пустили в ход шинели и даже простыни. Благодаря его методу огонь удалось блокировать и вовсе задушить... Где этот человек? Исполнив свой долг, он затерялся, исчез в массе народа. Помнится, он был в морском кителе с оранжевыми инженерными просветами среди золотистых нашивок старшего лейтенанта на рукавах. Искать его! Найти чего бы это ни стоило! Такие все могут!

Голев досадовал на себя: не узнал кто, откуда? Хотя что толку, все равно сейчас он песчинка, затерявшаяся среди массы людей, обгорелого дерева, зениток, смотревших в небо и каждый миг готовых открыть огонь.

И все же инженер попался Голеву на глаза. Он лежал на дне расщепленной шлюпки. Голова в бинтах, раненая рука с только что сделанной перевязкой привлекла внимание Голева. При встрече по лицу неизвестного моряка проскользнула едва заметная улыбка:

- Ну что, товарищ дорогой, пока живем-здравствуем? - бодро проговорил он.

- Не очень-то здравствуем. Мы с вами даже не успели познакомиться, Голев назвал себя и первым протянул руку.

- А я старший лейтенант Подгорбунский, - ответил тот, поправляя повязку. - Зовут меня Николай Николаевич.

- Обстановка, сами видите... - объяснял Голев. - Мы в пятнадцати милях от острова. Машины вышли из строя, а надо дойти туда своим ходом. Если не починимся за ночь, утром нас снова начнут бомбить и отправят на дно.

Подгорбунский задумался:

- Так-то оно так, только что там, в машине, надо посмотреть.

Голев представил Подгорбунского полковнику Потемину, возглавлявшему походный штаб, и, получив от него "добро", оба спустились в машину. Встретились с механиком лесовоза.

- У меня все вышло из строя, - беспомощно развел он руками. - Ремонт может быть только на заводе...

Подгорбунский вместе с Голевым в сопровождении механика осмотрели котлы, ходовые механизмы... Положив руку на плечо своему коллеге, Подгорбунский сказал:

- А что, если мы бросим клич, соберем умелых ребят - они наверняка найдутся - и попробуем без завода.

- Пробовать можно. Только, думаю, бесполезно, ведь нужны материалы, приспособления, запасные части механизмов. Где их возьмешь?

- Ну, а если мы останемся без хода, на рассвете прилетят самолеты, и нам с вами хана, механик, придется рыбку кормить...

Решили действовать. В тот же час командиры штаба продолжали поиск среди пассажиров механиков, кочегаров, слесарей. Собрали небольшую группу. И эти люди, воодушевленные инженером Подгорбунским, взялись за дело.

Они были с воспаленными глазами, жар перекатывался в теле от предельного напряжения, они работали ночные часы в темпе, какого не знали самые первоклассные мастера судоремонта, сознавая, что только их усилиями можно спасти транспорт с тремя тысячами пассажиров, и в том числе более двухсот раненых и без того изнуренных долгими страданиями. Вместе с горсткой добровольцев работал и сам Голев, впервые после студенческой практики на заводе взявшийся за молоток и зубило.

И за эту ночь было совершено настоящее чудо. К рассвету ввели в строй котел, и "Казахстан" своим ходом подошел к острову Вайндлоо.

Приказ штаба был высаживаться не всем сразу: сначала бойцам с техникой - им надлежит занять круговую оборону, потом раненым.

- Вы остаетесь на "Казахстане", - сказал полковник Потемин, обращаясь к Новикову, Голеву и Подгорбунскому. - Все хозяйство на вашу ответственность.

- Есть, товарищ полковник! - отвечали они.

Помню возвращение эскадры в Кронштадт 28 августа 1941 года и нас, принявших по пути холодную балтийскую купель и под ливнем бомб и снарядов прорывавшихся в Кронштадт. И точно так же Голев со своими машинами, можно считать чудом, дошел на израненном, наполовину сгоревшем транспорте "Казахстан". Когда корабль появился на рейде, команды боевых кораблей, в том числе и крейсера "Киров", выстроились по бортам, приветствуя героев, своим ходом добравшихся сперва до островка Вайндлоо, а затем и до своей родной Кронштадтской гавани.

Толпа моряков встречала Новикова, Голева и их спутников, переживших за одни сутки столько, что хватило бы на всю человеческую жизнь. И один молодой военный в армейской форме с тремя кубарями и инженерными знака* ми различия в петлицах гимнастерки вырвался из толпы, зажал Голева в своих объятиях и весело произнес всего три слова: "Анта, Адели, Ута..."

Достояние Эстонской республики

Я стараюсь следить за нашей документальной литературой о войне, хотя в общем потоке ее трудно познакомиться с каждой новой книгой. Порой мне кажется, что все связанное с войной уже описано. И не один раз. Вроде никаких новых открытий и ждать не приходится. А вместе с тем нельзя не признать, что почти в каждой книге о войне сказано какое-то новое слово. Видимо, все-таки стала известна небольшая толика из того, что было на самом деле в разных местах, в том числе и здесь, в Эстонии.

Нередко ребята - красные следопыты раскапывают что-то подобное - об их работе дальше пойдет речь. А то сам работаешь в архиве, и вдруг среди массы бумаг найдешь такое, что глазам не верится. Думаешь, как же мы об этом раньше-то не узнали?!

К числу подобных находок относится еще одна просто детективная история, связанная с Таллином той военной поры, которая долгое время была известна лишь узкому кругу людей.

А как я напал на ее след, об этом стоит рассказать.

...Летом хозяйство в моем доме свертывается, все разъезжаются кто куда. Вот в такую пору однажды я пришел в ресторан пообедать. Сажусь за свободный столик, жду официанта. Через несколько минут подходит еще один посетитель крупный полный мужчина с круглым, как солнце, лицом и, спросив разрешение, садится напротив. И долго в упор смотрит на меня. Честно признаюсь, я почувствовал себя неловко от его пристального колючего взгляда. Вдруг он обращается ко мне.

- Вы, кажется, товарищ Михайловский?

- Да, вы угадали.

- Я вас давно знаю. Еще по Балтике.

- А я вас, признаться, что-то не припоминаю.

- Это не удивительно. Во время войны я служил в такой организации, которая себя не афиширует. Мы должны были все знать, а нас знать было не обязательно.

Я его понял... В дальнейшем разговоре выяснилось, что мы в сорок первом году одновременно были в Таллине и даже оба тонули по пути в Кронштадт.

У нас завязался разговор. Вдруг он меня спрашивает:

- А вы знаете историю разгрома немецких диверсантов, пытавшихся захватить ценности Эстонского государственного банка?

Я признался, что слышу об этом впервые.

Вот так случайно я узнал об этой действительно удивительной истории, которая в виде небольшой повести предлагается вашему вниманию.

* * *

...Маленький курортный городок в Эстонии Пярну встретил гитлеровцев молчаливо и настороженно. Несколько мотоциклистов промчались по улицам, бесприцельно паля из пулеметов, за ними прибыл и разместился в здании горсовета штаб дивизии, а к вечеру у подъезда остановился камуфлированный лимузин. Из машины вышел худой долговязый полковник. Он быстро поднялся на второй этаж, без стука вошел в кабинет генерала фон Гребера, командира той самой дивизии, что вышла к эстонскому побережью первой, хотя и на полтора месяца позже намеченных сроков. Полное, отечное лицо командира дивизии было ему знакомо - встречались во Франции.

- Мой дорогой генерал! Опять судьба свела нас!

Генерал, любезно улыбнувшись в ответ, внутренне насторожился. Полковник был из абвера, а чего ждать от подобных гостей, никогда не знаешь.

- Чем могу быть полезен, господин полковник? - деликатно спросил Гребер.

- Обстановка, дорогой генерал. Прежде всего, меня интересует фронтовая обстановка.

Гребер подвел его к карте, расстеленной на столе. Все стрелы были нацелены на Таллин.

- Мои парни уже там, - с хвастливыми нотками в голосе заметил Гейнц. На этот раз у них чертовски трудная задача. Вряд ли красные догадываются, куда протянулись наши щупальца...

Греберу хотелось спросить "куда?", однако он счел за благо промолчать: люди из этого ведомства любят лишь сами задавать вопросы.

- Вы даже не представляете, генерал, какие в этом городе ценности.

- Почему же не представляю? Я бывал там до войны и повидал многое.

- Того, за чем мы охотимся, вы не могли видеть. Золото и драгоценности предпочитают скрывать за толстыми стенами и в прочных сейфах...

Гребер промолчал, удивляясь чрезмерной разговорчивости собеседника. Впрочем, кто их поймет, этих абверовцев? Если говорят об эстонском золоте вслух, значит, можно считать, оно у них в кармане. Он не сообразил, что полковник умышленно раскрывал перед ним карты, чтобы разжечь тщеславие и ускорить события: вырвать из рук красных огромные ценности - заслуга, которую в Берлине не забудут.

- Я бы хотел пригласить вас на завтрак, полковник, - предложил генерал. - Эстонские миноги - такой деликатес!

- - Благодарю, генерал, - Гейнц вежливо поклонился. - Мною правит беспощадный царь - время. И все-таки, - он тонко усмехнулся, - я бы сейчас с удовольствием принял ваше приглашение в таллинский ресторан, скажем, в "Золотой лев". Но, увы!..

Генерал побагровел, уловив намек на неповоротливость его дивизии, однако снова счел за благо промолчать...

Гейнц откланялся.

Через четверть часа машина его подкатила к маленькому отелю, стоящему вдали от дороги, в глубине парка. Его помощник лейтенант нетерпеливо ждал в холле, и они сразу прошли в комнату, где на столике уже была развернута компактная коротковолновая радиостанция.

Гейнц неслышно ходил по комнате, пока лейтенант искал в эфире нужные позывные, а потом торопливо записывал на листке группы цифр. Закончив прием и выключив радио, он вытер вспотевшее лицо, расшифровал текст и протянул листок шефу.

Разведдонесение встревожило Гейнца. Было оно торопливым - радист предполагал, что за ним охотятся. Он сообщил, что ценности вот-вот будут грузить на один из советских военных кораблей. На какой - пока неизвестно.

Гейнц выругался.

- Я так и знал! Черт бы взял эту дохлую черепаху. Тащится со своей дивизией... Два дня воюет, неделю ждет пополнения. Во Франции все было иначе... Мы не можем начинать операцию, пока наши части не ворвутся на окраины Таллина. Это было бы безумием!

Полковник нервно заходил по комнате, проклиная и неповоротливость фон Гребера, и фанатичное упорство русских. Внезапно он остановился перед лейтенантом, испытующе глянул в его лицо.

- Или мы все-таки что-нибудь можем, Кремер? Разве нам с вами не приходилось действовать за пределами досягаемости наших танков и пушек? А, Кремер?..

- Приходилось, господин полковник! Еще как приходилось! - отчеканил тот.

- Здесь мы ничего не высидим, - твердо произнес полковник и усмехнулся, заметив, как лейтенант опустил глаза. - Я пойду сам. Да, я пойду сам туда и сделаю то, чего не может целая дивизия.

Гейнц помолчал, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на лейтенанта, и уже сухо распорядился:

- Передайте им, чтобы привели в готовность группы захвата и прикрытия. Пусть найдут надежное место для золота и ждут меня завтра к двадцати часам. Если не приду, действовать самостоятельно по схеме "Плутон".

Подумав несколько минут, добавил:

- Подготовьте заодно и донесение туда, - он ткнул пальцем вверх. - И предложите от нашего имени, как перехватить корабль, если... ценности уже погружены. В случае чего нам это зачтут. Пишите...

* * *

...В конце августа 1941 года, после двух месяцев обороны, в канун ухода кораблей из Таллина глава правительства молодой Эстонской республики Иоганнес Лауристин встретился с командующим Балтийским флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем и попросил спасти ценности государственного банка, за которыми усиленно охотится немецкая разведка.

- Вам придется принять нашу казну, - сказал он. - Не знаю, где вы ее разместите, но просим учесть - это достояние эстонского народа.

Командующий флотом был немало озадачен. Мало того, что он отвечает за две сотни кораблей и транспортов, за пять тысяч раненых, за десятки тысяч бойцов и командиров с техникой и вооружением, которых ждет Ленинград. А тут еще госбанк...

Лауристин не уточнил, бумаги это или золото, но можно было понять, что ценности немалые, если к ним давно подбирается немецкая разведка.

Мысль сосредоточилась на том, каким способом отправить этот груз? Где для него самое надежное место? Ведь все корабли и транспорты, отправляющиеся в Кронштадт, подвергаются одинаковой опасности. Мины... Торпедные катера... Подводные лодки... И самое большое - удары с воздуха...

- Хорошо. Обсудим на Военном совете, и я вам немедленно доложу, ответил вице-адмирал.

* * *

Комиссар крейсера отобрал из всего экипажа самых надежных ребят, собрал их в кают-компании и посвятил в суть дела, доверенного экипажу "Кирова".

- Придет катер, и все надо выгрузить быстро. Правительственное задание, отвечаем головой... Противник может пронюхать, попытается устроить кораблю ловушку, пустить нас на дно, а потом послать водолазов и завладеть добром. Стало быть, нужна бдительность и еще раз бдительность. Понятно, товарищи? спросил он.

- Понятно, - хором ответили кировцы.

Тогда он обратился к маленькому пареньку - тощему, в чем только душа держится, но исправному служаке, всегда с улыбкой на лице и веселыми огоньками в глазах.

- А тебе, Григорьев, поручаю вахту на верхней палубе, следить за порядком будешь.

Паренек вытянулся и произнес, чеканя каждое слово:

- Есть, товарищ комиссар!

Все знали комсомольца Петра Григорьева - доброго, душевного человека, всегда готового прийти на помощь товарищу. Специальность у него была артиллерийский наводчик. По сигналу боевой тревоги он спешил на свой пост в башню за толстыми броневыми стенами и наводил орудия главного калибра. Во время боя обстановка быстро менялась, и горизонтальный наводчик едва успевал поворачиваться. Вот какая ответственная должность была в ту пору у Петра Григорьева - Петьки Галифе, как в шутку называли его друзья. Они все еще не могли забыть, как деревенский парнишка из Вологодской области, призванный на военную службу, приехал в Кронштадт в старых отцовских брюках-галифе с пузырями от бедра до колен. На первых порах новичок казался "белой вороной" среди таких же молодых парней, но уже не салажат, а настоящих моряков, одетых по всей форме и считавших себя морскими волками. И с легкой руки какого-то остряка пристала к нему кличка "Галифе".

И вот к борту "Кирова" пришвартовался пограничный катер с усиленной охраной. На корабле уже все было готово к приему ценностей. Выбрали наиболее надежное помещение. Трюмный машинист Кучеренко перекрыл все трубы - воды, пара и доложил об этом в пост живучести. Инженер-механик проверил помещение и закрыл на ключ.

Маленький полный человек в макинтоше и черной широкополой шляпе первым поднялся с катера и, ступив на палубу, обратился к краснофлотцам, которым предстояло принять драгоценный груз:

- Осторожно, товарищи. Не дергайте мешочки, а то рассыпется.

- Не беспокойтесь, все будет в порядке! - ответили ему.

Мешки, наполненные денежными знаками, и совсем маленькие мешочки с золотыми монетами передавались из рук в руки по цепочке, от трапа и до самой каюты в носу.

Петр Григорьев помнил наказ комиссара корабля, все время находился на палубе, встречал моряков с мешочками в руках, направлял их дальше, следил, чтобы ни на минуту не остановился живой конвейер.

- Быстренько, быстренько, - поторапливал он, хотя ребятам и без того нельзя было отказать в быстроте и проворстве.

Минут за двадцать все доставленное на катере оказалось в каюте. Дверь опечатана. У входа встал часовой.

Никто не знает, удалось ли фашистам разведать, что именно на "Киров" будут погружены ценности государственного банка, но факт остается фактом: именно на нем сосредоточила огонь немецкая береговая артиллерия и на него отвесно бросались пикировщики. Корабль, управляемый капитаном 2-го ранга Сухоруковым, маневрировал на рейде среди бесконечных разрывов бомб и снарядов и мастерски уклонялся от прямых попаданий.

И вдруг взрыв шального снаряда. Пробило борт корабля. Несколько моряков упали как скошенные. Среди них и Петр Григорьев. Изрешетило его, беднягу, мелкими осколками. Вмиг все помутилось в глазах, но сознание все-таки не потерял. Глянул вперед, а там на корме вовсю бушует огонь и к глубинным бомбам подбирается. Понял Петр, если начнут взрываться "глубинки", кораблю хана будет. Усилием воли заставил себя подняться и кое-как ползком, ползком, опираясь на локти, отталкиваясь ногами, по-пластунски добрался до кормовой башни и крикнул из последних сил: "Ребята, пожар!" Краснофлотцы, укрывшиеся было в башне, выскочили оттуда, схватили огнетушители и быстро справились с огнем.

Подняли Петьку Галифе, положили на носилки и в лазарет. Боль была нестерпимая, он стиснул зубы, молчал, в душе кляня на чем свет стоит фашистов.

Дошла и до него очередь. Положили на операционный стол, врач сказал: "Терпите. Больно будет" - и стал извлекать осколки. Петр от боли кусал губы, но ни слова не выдавил. Тяжко было сознавать, что в самый неподходящий момент он вышел из строя и лежит, как забинтованная кукла.

Когда стемнело и бой затих, раненых переправили на берег - в госпиталь.

Еще не зная, что ждет их самих, краснофлотцы подбадривали Петра Григорьева:

- Галифе! Не вешай нос! Все будет в порядке. До встречи в Кронштадте!

А на той стороне события разворачивались так.

Аэродром, на котором еще недавно базировались советские штурмовики, занял отряд гитлеровских бомбардировщиков "Дойче штольц". Широкую взлетно-посадочную полосу окружало целое море синих колокольчиков, желтых лютиков, голубых незабудок. И было странно видеть на фоне этой идиллической картины бочки из-под бензина, в клочья разорванные маскировочные сети, скелет сгоревшего самолета...

Новые хозяева не спешили наводить порядок. Красоты природы их тоже не трогали. Отряд перебросили из Восточной Пруссии за несколько дней. Командующий группой "Север" лично распорядился собрать на побережье Финского залива мощный авиационный кулак, чтобы не допустить прорыва советских кораблей из Таллина, уничтожить их на рейде и по пути в Кронштадт.

Командир отряда Отто Мюллер, низкорослый, с лицом, испещренным веснушками, читал приказ командующего воздушной армией. Мюллер был удачливым летчиком. В двадцать восемь лет он стал известен всей Германии, бомбил Лондон, Ковентри, в совершенстве освоил тактику ударов по морским конвоям. Какой бы силы огонь ни встречали самолеты, Мюллер прорывался к цели, пикировал почти до самых корабельных мачт, с ювелирной точностью "клал" бомбы.

Грудь коротышки Мюллера украшали Железные кресты II и I степени, рыцарский крест с мечами. Имя его не сходило со страниц газет, фоторепортеры следовали за ним по пятам.

Сейчас, пробегая глазами экстренный приказ командующего, Мюллер был немало озадачен требованием находиться в готовности к немедленному вылету, чтобы потопить русский корабль, название которого сообщат дополнительно. Летчика, уничтожившего это судно, ждет слава национального героя рейха.

- Вот уж золотой корабль, - хмыкнул Мюллер, отложив приказ.

Он не подозревал, насколько близок к истине, как не подозревал и о том, что существует некий Гейнц - честолюбивый полковник абвера, опытный и расчетливый диверсант. Тот самый Гейнц, который решил сделать больше, чем целая дивизия фон Гребера, тот самый, чье предложение "на всякий случай" о перехвате корабля стало сейчас приказом командующего немецкой воздушной армией.

В стареньком костюме и соломенной шляпе, нахлобученной на лоб, с рюкзаком на спине и огромным чемоданом в руках Гейнц втиснулся в толпу беженцев. Отлично сработанный паспорт на имя жителя эстонского местечка, которое Гейнц превосходно изучил еще до войны, давал ему полную уверенность в успехе. Он заранее посмеивался над советскими пограничниками на контрольных пунктах.

Кому придет в голову заподозрить в худом, сутуловатом, напуганном мастере кирпичного завода Пауле Петсе полковника абвера? Ведь таких Паулей сейчас тысячи на эстонских дорогах. А главное - советские пограничники, если рассудить здраво, должны были больше думать о собственной шкуре, чем о каких-то диверсантах.

Последний КПП на развилке дорог, ведущих к Пярну - Манте. Это уже Таллин. Гейнц протянул паспорт командиру в зеленой фуражке, тот скользнул по нему беглым взглядом и, уже возвращая, глянул в лицо стоящего перед ним человека. Глаза пограничника, красные от бессонницы, были строги и внимательны. Как это случилось, Гейнц не смог бы объяснить, только вдруг ему стало очень неуютно под этим пытливым взглядом, и впервые за много лет холодок страха пробежал по спине.

- У нас есть боец из того же местечка, - сказал пограничник кому-то. Вызовите.

Гейнц сделал вид, что не понимает по-русски, но опыт разведчика уже говорил ему, что теперь это не имеет значения. К ним приближался плечистый белокурый эстонец в форме красноармейца, и с каждым его шагом Гейнц ощущал, как в душе усиливается нервный обессиливающий холодок. Ему вдруг захотелось по-заячьи метнуться к близким деревьям пригородного парка, но он слишком хорошо знал, что от пули убежать невозможно.

...Его ждали на окраине Таллина в добротном особняке четверо элегантно одетых молодых людей. Они сидели, покуривали сигареты и прислушивались к далекой канонаде. Изредка перебрасывались короткими фразами на немецком языке - здесь можно не скрывать своего происхождения. В саду, окружающем особняк, были расставлены посты местных фашистов.

Хозяйка накрыла стол и удалилась.

- Время выходит! - нетерпеливо встал с места и подошел к окну один из присутствующих.

- Не беспокойся, Ганс! Хозяин придет с минуты на минуту, - отозвался другой, спокойно пуская к потолку колечки дыма. - Он точен, как часы.

В столовой, подернутой вечерним сумраком, воцарилось молчание. Эти парни неплохо поработали и рассчитывали на благодарность шефа. Боевые группы из местной фашистской организации готовы к действию. В банке есть свой человек, и они ежечасно знают, что там делается. Составлен точный план расположения сейфов и кладовых, до мельчайших деталей разработана операция по захвату ценностей, которую шеф одобрил по радио. Готово надежное место для золота и денег. "Плутон" должен пройти, как по нотам, и не позднее нынешней ночи.

Какой-то звук, похожий на слабый возглас, раздался в саду.

- Я же говорил. Шеф точен, как часы!.. - начал было тот, что сидел, развалясь в кресле, но не кончил. Выстрелы прервали его речь. Двое метнулись к окнам, зазвенело стекло, и один мешком вывалился наружу, другой, слепо цепляясь за косяк, сполз по подоконнику назад в комнату. Двое других предпочли сидеть не двигаясь...

А через несколько минут в зарешеченной машине их везли к зданию НКВД. Они встретились там со своим шефом лишь с небольшим опозданием.

Откуда было знать командиру авиаотряда "Дойче штольц" о том, что ему теперь предстояло сделать то, что не удалось когда-то удачливому полковнику абвера?

Да простит меня читатель за то, что придется кое в чем повториться, вспоминая обстановку 28 августа 1941 года, когда армада кораблей во главе с крейсером "Кировым" прорывалась в Кронштадт. Правда, тут много новых деталей, они дополняют картину нашего отхода.

На рассвете 28 августа 1941 года к борту "Кирова" пришвартовалось посыльное судно "Пиккер" с Военным советом Краснознаменного Балтийского флота. Вице-адмирал В. Ф. Трибуц и член Военного совета контр-адмирал Н. К. Смирнов поднялись на ходовой мостик. За ними пронесли укрытое в чехлы Почетное знамя ВЦИК СССР с орденом Красного Знамени, первой наградой Советского правительства, которой флот удостоился в 1928 году.

Командующий эскадрой контр-адмирал Дрозд с мостика "Кирова" наблюдал за транспортами, медленно выползавшими из гаваней.

Транспорты занимали свое место в колоннах и медленно двигались на восток. В охранении каждого из четырех отрядов шли боевые корабли.

И только "Киров" и миноносцы еще оставались на рейде и по-прежнему вели артиллерийскую дуэль с вражескими батареями, прикрывая отход войск с переднего края и погрузку их на корабли.

У морских ворот Каботажной гавани высилась громада старого минного заградителя "Амур". В первую мировую войну на минах, поставленных им, погибло немало немецких кораблей. Настал день, когда он скажет свое последнее слово...

Спущен флаг, команда сошла на катер. Открыты кингстоны, в трюмы устремились потоки воды. Корабль все больше и больше оседает на дно... По палубе заходили волны. "Амур" выполнял последний долг - своим телом преградил путь в гавань немецким кораблям.

Начальник минной обороны Юрий Федорович Ралль проводил взглядом старый "Амур" и поспешил на сторожевик, чтобы успеть выставить мины на Таллинском рейде и загородить входы в другие гавани.

А в это время гремели взрывы на Аэгна. Над лесом взлетела башня с орудиями.

Груды металла утонули в густом черном дыму; двенадцатидюймовая батарея тоже стреляла до последнего часа...

Вот и последний артналет "Кирова". Самый последний... Почти все орудия стреляют в сторону наступающего противника. Лавина огня вырывается из орудийных жерл, воздух сотрясают громовые раскаты.

Дрозд поднял бинокль. Сквозь дымы пожаров показалась башня "Длинный Герман", и на ней красный флаг, как живое напоминание о том, что борьба не кончена. Она будет продолжаться...

"Киров", сопровождаемый тральщиками и миноносцами, шел полным ходом вперед, чтобы занять место в головном отряде. Дрозд стоял, опираясь на ограждение мостика, и смотрел вдаль. Возможно, вспомнилась ему Испания. Северный поход кораблей республиканского флота. Вот так же с боем они прорывались через Гибралтар, отражая удары авиации. Сейчас все сложнее: и ширина фарватера всего три кабельтовых, и сотни мин на всем пути от Таллина до Кронштадта. По обоим бортам "Кирова", рассекая пенящуюся волну, шли миноносцы - давней постройки и новые, которыми теперь командовал неизменный спутник Дрозда Серго, или Хавер Перес, как называли в Испании Сергея Дмитриевича Солоухина. Долго он со своими кораблями оставался в Моонзундском проливе. Они блокировали побережье Рижского залива, занятое противником, под покровом ночи ставили мины, а с рассветом шли навстречу немецким конвоям, направляющимся в Ригу, открывали по ним огонь, поджигали и топили вражеские транспорты, танкеры и корабли охранения. Сейчас и Солоухин здесь, на головном миноносце, что следовал точно за тральщиками.

Остров Аэгна скрылся из вида, и только дымы таллинских пожаров еще долго висели в небе, не рассеиваясь.

* * *

...Мюллер смотрел в окно, затянутое легким туманом. С утра он нервничал из-за плохой видимости, но вернувшийся полчаса назад разведчик успокоил его: туман стоит местами и быстро тает, над морем его почти нет.

Нетерпеливо шагая от окна к столу с телефоном в ожидании звонка из штаба, Мюллер думал о предстоящем деле. До Таллинского рейда считанные минуты полета. Мюллер со своим отрядом уже летал туда изучать новый район действий. На пробу он даже пустил ко дну какую-то шаланду. Потом взял курс на боевые корабли, но, встретив плотный огонь зенитной артиллерии, решил не лезть в огненную кашу. Пусть корабли выйдут в море, там будет проще... Мюллер вообще предпочитал ловить корабли на переходе - легче прорваться.

Ожидание становилось утомительным, и Мюллер вышел из дома. Туман действительно рассеивался, однако небо еще было обложено плотными серыми облаками.

Такую погоду он считал своей союзницей и мысленно торопил приказ на вылет. Облака надежно маскируют самолеты, подходишь к цели - тебя не видят, разве что засекут гул моторов и стреляют в божий свет наугад. Это у них называется заградительным огнем. А ты видишь разрывы, маневрируешь и вывалишься неожиданно, иногда над самыми кораблями. Зенитки бах, бах... А ты уже "положил" бомбы, и до свидания...

Мюллер считал полеты будничной, хотя и опасной работой, не видя в ней решительно никакой романтики.

В домике резко затрещал телефон, и Мюллер торопливо взбежал на крыльцо. Разрешение на вылет было получено.

Полет к заливу занял несколько минут. Когда над водой заголубело небо, внизу появились черные жучки, которые, казалось, карабкались по воде медленно и лениво... И этих жучков было такое множество, что Мюллер подумал: где же главная цель? "Фриц! Ты видишь крейсер?" - осведомился он у штурмана. "Пока не вижу. Пройдем в голову отряда", - ответил тот. Мюллер смотрел вниз, и, кажется, никогда еще его глаза не были столь остры, как в эти минуты! Жучки-черепашки оставались под плоскостями, мельтешили, и не понять было, где же этот проклятый крейсер? "Отто! Смотри, смотри, прямо по курсу..." послышался голос штурмана, в котором была радость внезапного открытия... Всматриваясь внимательно, Мюллер обнаружил корабль, выделявшийся своими размерами среди кораблей охранения: темный корпус с низкими приземистыми трубами и орудийные башни, вырисовывавшиеся, точно на картинке. На более детальный обзор не оставалось времени. Мюллер скомандовал летчикам развернуться, следуя испытанному тактическому приему: отвлечь от себя внимание, а самому устремиться в атаку. И тут снизу поднялся огненный смерч. Командиры зенитных батарей "Кирова" Александровский, Кравцов, Киташов держали под прицелом свои сектора; им неведомо было, Мюллер там пикирует или кто другой, они делали свое дело, и в этот момент поставили перед самолетами особенно густую завесу огня. Мюллер не посчитался с этим, он шел прямо; штурман держал руку на рычаге, готовясь нажать его и освободиться от бомб. И в эти самые секунды взрывной волной самолет бросило в сторону. Мюллер крепче сжал штурвал, но его глазам предстала страшная картина: правая плоскость была объята пламенем. С катастрофической быстротой самолет терял высоту, и на один миг обезумевшие глаза Мюллера увидели пропасть, в которую со все нараставшей скоростью камнем падал самолет...

Как известно, 29 августа 1941 года в 16 часов 29 минут "Киров" отдал якорь на Большом Кронштадтском рейде. Здесь уже ждал пограничный катер. Он подошел к борту крейсера. Моряки вновь образовали живой конвейер и выгрузили все ценности, доставленные нелегкой ценой и сданные на хранение в надежные руки, чтобы в 1944 году они снова вернулись в Таллин к своим истинным хозяевам...

Они уходили последними

Чем больше отдаляются от нас события, участником или свидетелем которых привелось быть, тем меньше вероятность узнать и добавить что-то новое к тому, о чем сказано-пересказано и писано-переписано. Вот почему автор этой книги с радостью ухватился за счастливый случай, который свел его с человеком, способным осветить один из важных эпизодов первых месяцев войны, насущно необходимый для более полного воссоздания героических картин прошлого.

Моя встреча с полковником в отставке Павлом Дмитриевичем Бубликом произошла непредвиденным образом. С рукописью моей книги, посланной на рецензию в Институт военной истории Министерства обороны СССР, ознакомился ученый, по трудам которого молодежь изучает историю войны на море, он прекрасно осведомлен особенно о том, что происходило на Балтике. Естественно, что он сделал ряд ценных замечаний по рукописи и указал на малейшие неточности, а в заключение рецензии поставил весьма существенный вопрос:

"Почему в книге, освещающей Таллинскую эпопею, не рассказано о том, как наши части прикрывали отход флота и опоздали на последние корабли, уходившие в Кронштадт? Они вынуждены были прорываться по суше, по тылам противника, пройти с боями через всю Эстонию. Ведь это заключительная и тоже героическая страница в истории обороны Таллина, и о ней следует рассказать. Тем более что этот рейд особенно ярко характеризует высокие моральные и боевые качества наших людей..."

Ученый-историк писал, что еще живы те, кто участвовал в этом необычайном рейде, и любезно сообщил мне адрес одного из них - П. Д. Бублика.

...Когда предстоит встреча с ветераном войны, то заранее ожидаешь увидеть пожилого воина, рано поседевшего, с сеткой морщин на лице и тяжелой одышкой, не говоря уже об остальных хворобах, которые цепляются к нашему брату. Не таким, по счастью, оказался Павел Дмитриевич Бублик. Бодрый, молодцеватый, подтянутый, в военной форме с погонами полковника, хоть сейчас в строй, будто не промчалось более сорока лет с той поры, о которой он охотно согласился рассказать.

Удивительно, что пережитое на жестоких дорогах сорок первого года он помнил во всех подробностях. Его не нужно было "настраивать" на определенную волну и тем более подталкивать наводящими вопросами. То, о чем он неторопливо и обстоятельно рассказывал, было не только пережито, но и передумано, взвешено, стало его жизненным опытом. Человек, испытавший и военное горе, и военное счастье, он понимал, что его рассказ поможет дальнейшим поискам и, возможно, приведет к открытию новых страниц в бесконечной летописи подвигов.

* * *

31-й отдельный стрелковый батальон, в котором служил старшина Павел Бублик - секретарь комсомольской организации, вел тяжелый бой на западной окраине Таллина. Каждый боец знал свою задачу - стоять насмерть и, сколько достанет сил, сдерживать бешеный натиск врага, изматывать гитлеровцев смелыми контратаками, не давать им ворваться в столицу Эстонии, прежде чем с Таллинского рейда не уйдут корабли Краснознаменного Балтийского флота и транспорты с войсками и военным имуществом.

Лишь поздней ночью, с большим опозданием, до батальона дошел приказ: не прекращая вести огонь по фашистам, отходить в Беккеровскую гавань для посадки на корабли, уходящие в Кронштадт.

- Мы готовились к отступлению, - вспоминает Бублик. - Все, что можно было взорвать, взрывали, все, что можно было сжечь, предавали огню. Подступы к нашим позициям минировали, а часть оставшихся мин выпустили по гитлеровским головорезам. Но пулеметы и минометы взяли с собой - они нам еще пригодятся! Немцы бешено обстреливали улицы, по которым мы отходили. Дошли до Беккеровской гавани - и ужаснулись! На причалах скопились тысячи военных, вырвавшиеся, как и мы, из огня, а в море - ни одного корабля. Последним покинул гавань "Казахстан". Командир лесовоза терпеливо поджидал опоздавших, хотя все каюты и палубы были заполнены. Но когда вражеские снаряды стали взрываться у самого борта, он получил "добро" на выход в Кронштадт.

Высоко поднимались свинцовые волны, предвещая приближение шторма. Позади бушевали пожары. Издалека доносились автоматные очереди. Гитлеровские солдаты шли по нашим следам и прочесывали улицу за улицей.

Настроение у собравшихся в порту, прямо скажу, было тревожное и гадкое. Все понимали, что положение критическое. Война есть война!

Времени оставалось в обрез.

Комиссар батальона Иван Алексеевич Крылов собрал командиров и политруков рот. Командование батальоном поручили политруку Яковлеву. Это был надежный командир, хорошо известный своей смелостью, уменьем разобраться в обстановке и найти нужное решение. Он участвовал в войне с белофиннами и заслужил высокую награду - орден Красной Звезды.

Яковлев приказал отряду немедленно покинуть гавань и через кладбище, находившееся поблизости, выйти на берег залива к пляжу с тем, чтобы внезапным ударом с фланга ошеломить наступающих гитлеровцев и обойти Таллин с з-апада на восток. А отсюда двинуться на прорыв по тылам противника, держа направление на Нарву и Кингисепп.

К 31-му отдельному батальону, насчитывавшему около 500 штыков, в гавани присоединилась группа участников обороны Таллина - бойцов и командиров во главе со старшим лейтенантом Кораблевым.

Разъяснили всем план действий и немедленно начали его осуществлять. Первое столкновение с противником произошло на ближайшей дороге. Фашисты как ни в чем не бывало катили на машинах, горланя веселые песни. Батальон открыл по ним огонь из минометов и станковых пулеметов. Фашисты повыскакивали из машин и растерянно заметались на дороге. Из подбитых машин образовалась "пробка", помешавшая врагу подтянуть подкрепления.

Выпустив побольше очередей из пулеметов, наши бойцы свернули в лес и углубились в чащу сосняка и ельника. Лес находился на возвышенности, с которой было видно, как из гавани выходили другие подразделения Красной Армии и тоже направлялись в обход города.

Прошло несколько часов, прежде чем гитлеровское командование спохватилось, что выпустило последних защитников Таллина. Приняты были меры, чтобы не дать им уйти далеко. Фашисты на танках и бронетранспортерах перерезали все дороги, вплоть до проселков, вели бесприцельный огонь по лесам и болотам, через которые пробирались советские воины. Подняли аэростаты воздушного наблюдения, немедленно сообщавшие артиллеристам, где среди деревьев мелькнет группа людей с оружием.

Пришлось отказаться от намеченного плана. Батальон повернул на юг и удалился от Таллина на пятнадцать-двадцать километров. Оторвавшись от преследования, вновь взяли, как наметили, направление на восток.

Шли, отбиваясь от немецких дозоров и гитлеровских прихвостней - банд кайтселитчиков из местных кулаков. Днем и ночью в окрестностях не умолкала стрельба. Это прокладывали себе дорогу те, кто ушел из Беккеровской гавани позже нас на рассвете 29 августа.

- Впоследствии стало известно, - пояснил рассказчик, - что ушедшие вслед за нами бойцы разбились на отряды по 100-200 человек, чтобы легче просочиться сквозь вражеское окружение.

Поливая путь кровью, батальон пробивался на землю, которую еще не топтал вражеский сапог. Ни один день не обходился без потерь ранеными и убитыми.. Тяжелораненых бережно несли на плащ-палатках. Раненые разрывными пулями (а гитлеровцы и кайтселитчики только такими варварскими пулями и стреляли) через несколько дней умирали от гангрены. Оставшихся целыми и невредимыми мучила мысль, что они ничем не могут помочь раненым, не имея ни - медикаментов, ни достаточно перевязочного материала.

Приблизительно в 30-40 километрах юго-западнее Раквере батальон попал в засаду. Противник, укрывшийся за деревьями и штабелями дров, пропустил через поляну ничего не заметившую разведку, а затем открыл с близкого расстояния, почти в упор, губительный огонь по основным силам батальона. Потеря бдительности стоила участникам рейда десятков жизней. Погиб младший политрук Марченко, тяжелое ранение получил старший лейтенант Кораблев, выбыли из строя и многие другие.

Батальон принял бой в исключительно трудных условиях, навязанных врагом.

Партийное бюро поручило мне собрать документы убитых товарищей, продолжал вспоминать полковник Бублик. - Я пополз к младшему политруку Марченко, хотел взять его партийный билет, пистолет и дневник боевых дел батальона. Марченко отличался литературными способностями, писал стихи и вел дневник с того дня, как мы отправились в рейд по тылам врага. Но прежде чем я приблизился к Марченко, меня окликнул комиссар Иван Алексеевич Крылов:

- Бублик, я ранен... Перевяжи!

Тотчас я бросился к нему. Комиссар лежал под кустом в стороне. Левой рукой он зажимал большую сквозную рану на груди. Кровь из нее так и хлестала. Для перевязки не хватило двух индивидуальных пакетов. Пришлось использовать красный флаг, который я захватил с одного из хуторов, откуда мы выбили карателей. Флаг я держал для того, чтобы нас узнали свои, если мы будем с боем переходить линию фронта.

Перевязав раненого, я крикнул:

- Отомстим за комиссара!

За мной бросилась на врага группа солдат, залегших под обстрелом. Взрывы гранат сделали свое дело. В образовавшуюся брешь бойцы вырвались из опасного места.

Когда отбежали достаточно далеко, остановились в густом лесу. Бублик пересчитал людей. Оказалось сорок человек, хотя пошло на прорыв значительно больше. Дорогой ценой удалось вырваться из огненного кольца.

Некоторые бойцы уверяли, что по другую сторону зловещей поляны слышался знакомый голос командира, звавшего вперед. Возможно, что и другая часть батальона пробилась через фашистский заслон, но обе группы больше не встретились.

В пышно разросшемся сосняке и ельнике отряд Бублика надежно укрылся от преследования. В лесу росло много грибов, черники, голубики. Ягоды помогали утолить жажду, мучившую бойцов. Черникой Бублик кормил и раненого комиссара. Тот с трудом раскрывал рот и медленно пережевывал терпкие, сочные ягоды.

- Нас уберег лес, - говорил мой собеседник. - К счастью, он был на всем пути. Правда, часто он сменялся топкими болотами. Между кочками и грядами виднелись зеркальца воды. Мы осторожно перебирались с кочки на кочку, рискуя оступиться и шлепнуться в трясину.

А комиссару делалось все хуже. Он потерял столько крови, что уже не мог идти. Пробовали нести его на плащ-палатке, но малейшая тряска причиняла ему мучительную боль. Рана кровоточила сильнее. Спасти тяжелораненого комиссара можно было, только обеспечив ему надлежащий уход и покой.

На привале Бублик подошел к комиссару. Он лежал с закрытыми глазами. Когда я взял его за руку, он открыл глаза и внимательно на меня посмотрел. По его взгляду я догадался, что комиссар принял твердое решение облегчить наш путь. Да, он прямо сказал, что нам его не спасти без серьезной медицинской помощи и ухода. Он потребовал, чтобы мы оставили его на ближайшем же хуторе, где ре окажется немцев и хозяева согласятся его приютить.

Бублик попытался возражать. Нет, бойцы не бросят своего комиссара и будут нести, невзирая ни на что. Комиссар не произнес больше ни одного слова, но так строго посмотрел на старшину, что тот понял: надо повиноваться!

Вскоре нашли в эстонской "глубинке" тихий и заброшенный хуторок, на котором оставалось всего двое обитателей - приветливые старик и старуха. Они не говорили по-русски, но поняли, о чем их просили. Согласились спрятать у себя раненого и обещали за ним ухаживать. А с красноармейцами поделились хлебом.

Когда Бублик рассказывал о прощании с комиссаром, голос у него прерывался. Тяжело вспоминать, что они бессильны были помочь замечательному человеку, служившему для всех примером мужества, стойкости. Он жертвовал собой, чтобы спасти товарищей. Комиссар как бы угадал думы боевых соратников и сказал старшине:

- Идите, Бублик, не задерживайтесь, я верю, что вы дойдете!

На прощание каждый из бойцов поцеловал Ивана Алексеевича. Превозмогая боль, он повторял посиневшими губами.

- Идите! Идите!

Хозяева хутора стояли поодаль и плакали. О том, что произошло потом, Бублик не знал. Он вынес документы Крылова, партийный билет, удостоверение личности, пистолет, карманные часы и записную книжку с адресами его жены и родителей. Партийный билет и удостоверение сдал в политотдел тыла 27-й армии, а часы и записную книжку после войны отослал жене Ивана Алексеевича в город Тайгу Кемеровской области.

Павел Дмитриевич продолжал:

- Мы ушли с хутора с тяжелым чувством тревоги за судьбу комиссара. Но нас ободрило искреннее сочувствие, которое проявили к нему простые эстонские люди - хозяева этого тихого уголка в глубоком тылу немцев.

После войны полковник Бублик проехал сотни километров по Эстонии в поисках хутора, где был оставлен раненый комиссар. Но не мог найти его. Возможно, в период тяжелых наступательных боев хутор был разрушен, сожжен.

Статьи в эстонских газетах, выступления по радио и телевидению. Клич, брошенный к красным следопытам... Что только не предпринимал Павел Дмитриевич, желая что-то узнать о судьбе своего любимого комиссара... Увы, ничего выяснить не удалось.

- Продолжая путь на восток, - рассказывает он, - мы не раз натыкались на гитлеровцев и потеряли еще двенадцать товарищей. Через много дней мы вышли из леса и увидели жилые постройки. Это была рыбацкая деревня на берегу Чудского озера. Жители, русские и эстонцы, встретили нас доверчиво, хотя за время своих скитаний мы оборвались, обросли бородами, были похожи на каких-то бродяг.

Нас досыта накормили рыбой, хлебом, овощами. До чего же вкусной была эта еда после ягод и грибов, которыми мы питались в лесу! Наш приход не удивил и не испугал рыбаков. Они и прежде помогали советским бойцам и командирам, которые выбирались из окружения. Жалею, что не запомнил фамилии добрых и отзывчивых людей, которые столь радушно приняли нашу поредевшую группу.

В деревне ничего не знали о положении на фронтах. Жители не слышали советских передач по радио. Они могли сообщить только то, о чем трезвонил на весь мир фашистский брехун Геббельс.

После короткого отдыха, немного приведя себя в порядок, остатки батальона двинулись дальше. Рыбаки сказали, что дорога вдоль озера идет до самой реки Нарва и что немцы по ночам на ней не показываются. Следовательно, предстояло пройти за ночь сорок километров, чтобы достичь переправы, находившейся примерно в километре от деревни Васк-Нарва. Там есть старик лодочник, который переправит на другой берег.

Первые километры маленький отряд прошел довольно бодро. Но сильное истощение и усталость заставили замедлить шаг. Особенное беспокойство причиняли потертые ноги. Короткие привалы не приносили облегчения. А надо было торопиться. Занимался осенний рассвет. Из белесой туманной дымки чуть справа выглянула колокольня, можно было рассмотреть очертания домов. Всеми владела одна беспокойная мысль: не заметили бы немцы! Вновь вспоминали зарок, который дали, покидая Таллин: через любые преграды пробиться на соединение с боевыми товарищами! Ковыляя и прихрамывая, бойцы ускоряли шаг. Все настороже и зорко следят за дорогой. Каждую минуту может показаться вражеская машина. Фашисты проезжали здесь вчера. На размягченном после дождя песчаном покрытии дороги остались отпечатки шин.

Примерно в километре от Васк-Нарва дорога круто повернула вправо. Показалась не очень широкая, но бурная река. Тихо покачивались на прибрежной волне большие Вместительные лодки, прикрепленные к кольям тяжелыми Цепями с солидными замками. Бублик приказал остановиться, а сам направился к домику лодочника.

Старшина осторожно постучал в окно. Вышел маленький старичок. Он хорошо говорил по-русски. Но когда услышал, что от него хотят, побледнел и взмолился:

- Пощадите, сынки! Если я вас перевезу, то фашистские злодеи меня завтра повесят. Думаете, они не заметили, что вы идете к переправе? Ой, боюсь, скоро сюда доберутся!

Срывающимся от страха голосом лодочник говорил, что в десяти километрах отсюда гитлеровцы жестоко расправились с эстонцем за то, что он перевез на правый берег и спас несколько десятков бойцов и командиров Красной Армии.

- Пожалели мы старика, - продолжал Бублик. - Не стали настаивать, чтобы он сам нас перевозил. Дедушка решил схитрить. Берите, мол, лодки и переправляйтесь. Будто он ничего не знает. Отомкнул замки. Принес весла. Нас осталось так мало, что мы свободно разместились в двух лодках. И заскрипели уключины.

На середине реки сильное течение стало сносить лодки вниз. Хорошо просматривалась Васк-Нарва с пристанью, возле которой скопились десятки лодок. Среди них мы заметили небольшой военный корабль. Его пушка была повернута в нашу сторону. До боли в глазах напряженно всматриваемся, не вспыхнет ли огонь выстрела.

Из последних сил налегаем на весла. Сарайчик на левом берегу становится все меньше и меньше. Через четверть часа обе лодки убавляют скорость и касаются илистого дна у берега. Теперь успеть бы скрыться в ближайшем лесу. До него рукой подать - не более полутора-двух километров. Но каким бесконечно длинным это расстояние показалось изнуренным и всего натерпевшимся бойцам!

- Сколько лет прошло, - говорит Павел Дмитриевич, - а все не могу понять: неужели гитлеровцы нас не видели? Не могли не видеть! Но издалека, вероятно, приняли нас за своих солдат. И в самом деле, шли мы походным строем, как поется в песне, "оружьем на солнце сверкая", твердо и уверенно, не подавая и тени тревоги. На территории Эстонии давно прекратились бои, и оккупантам, видимо, в голову не приходило, что у них буквально под носом шагает отряд красноармейцев из Таллина.

Признаться, на последнем этапе тяжелого пути нам, несомненно, повезло. Эстония осталась позади. Предстояло пройти еще сотни километров, но близость встречи с товарищами по оружию придавала бодрости всему маленькому отряду. Ровно через два месяца после тревожной ночи на 29 августа мы вышли из тыла врага с оружием и партийно-комсомольскими документами в районе озера Селигер, где встретились с частями 33-й стрелковой дивизии.

О боевом пути воинов 31-го стрелкового отдельного дивизиона подробно рассказал П. Д. Бублик в своей книге "От Таллина до Селигера", изданной в Эстонии.

Как же сложилась потом судьба Павла Дмитриевича Бублика?

- После возвращения на советскую территорию я остался на политработе. Меня избрали секретарем партбюро запасного стрелкового полка 4-й ударной армии. Полком командовал замечательный воин и хороший человек подполковник Сергей Иванович Жемеркин, а комиссаром был старший батальонный комиссар Николай Александрович Никулин. Услышав, какую должность мне предстоит занять, я смутился, пробовал отговариваться: я совсем молодой коммунист, не имею даже звания политрука. А среди политсостава полка сто двадцать коммунистов и комсомольцев, есть члены партии с большим стажем, по званию батальонные комиссары, призванные из запаса. Какой же я для них авторитет?

- В гражданскую войну, - ответил мне Никулин, - я был таким же молодым коммунистом, как ты сейчас. И тем не менее партия поставила меня комиссаром полка. А то, что сегодня в нашем полку есть коммунисты с солидным стажем и опытом работы, так это твое счастье. Будешь у них учиться. И, наконец, к чему твои возражения, когда решение уже принято. А это для нас с тобой закон!

Доводы были правильные. Осталось только поблагодарить за оказанное доверие. С тех пор и началась моя жизнь политработника. На политработе я находился около тридцати лет. Воспитывал подчиненных и сам непрерывно учился.

Уроки войны закрепились в сердце и памяти с первого сигнала тревоги и до отбоя. Впрочем, отбоя для меня пока нет, - улыбнулся Павел Дмитриевич. Живу на Украине, в сравнительно тихом городке Украинка на берегу Днепра. Но голова и руки по-прежнему заняты делом. Сын уже офицер Советской Армии, а я - внештатный воспитатель школьников. Занимался с ребятами полных шесть лет, начиная с пятого класса, а затем принял восьмой класс и через три года выпустил моих питомцев в жизнь.

Часто посещаю уроки, хожу на родительские собрания, еженедельно провожу, как у нас называется, классные часы. Ребята меня любят, доверяют. Как-никак я для них не просто дежурный воспитатель, а человек из огненной купели...

Бессмертный дивизион

Несколько лет назад почта доставила мне большой пакет. В нем две толстые папки. На обложке надпись; "Черновые записки о былых делах и походах полковника в отставке Котова Егора Ивановича". Я очень обрадовался. Это все равно что через сорок лет получить письмо от человека, которого знал на войне и сохранил о нем самые светлые воспоминания. А он был во многих отношениях неподражаем. Я и сейчас вижу его на КП на удивление спокойного, невозмутимого, даже если кругом настоящий ад. Писатель Вишневский, с которым мы бывали у Котова, говорил: "Вот такими людьми во все века держалась земля русская". В Таллине в 1941 году он был командиром 10-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона. В числе первых дивизион принял на себя удар немецкой пехоты, прорывавшейся в Таллин, и до самого последнего дня обороны действовал на восточном секторе фронта.

Это был героический дивизион - не случайно он упоминается в воспоминаниях адмиралов В. Ф. Трибуца, Ю. А. Пантелеева, А. А. Сагояна. Но скупы воспоминания адмиралов, и это естественно - для них действия бойцов и командиров дивизиона были лишь частью общей операции - дивизион выполнял задачу, и выполнял ее достойно, откуда благодарная память адмиралов, но ведь для сотен людей дивизиона это была жизнь, а для многих - и смерть! И для людской памяти мало строчек: "Особо героически действовали батареи 10-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона..." И тогда появляются вот такие толстые папки, в которых хранятся и будут храниться для потомства воспоминания героев о молодости, о славе, чести, о подвигах и победах, о которых порою не упоминала даже дивизионная газета, о поражениях, оплаченных высочайшей ценой, о героизме, самоотверженности, о гибели друзей.

Егор Иванович Котов провел колоссальную работу - собрал и записал историю своего дивизиона. Неоценимый труд для военных историков!

Я листаю страницы своих журналистских блокнотов того времени. К сожалению, многое было записано карандашом и просто-напросто стерлось, а многое сейчас уже не поддается расшифровке. По крайней мере, я был уверен в этом: множество раз просматривал их, всякий раз огорчался и ругал себя - ну хотя бы чуть-чуть подробнее, хотя бы вот в этом, отчеркнутом месте, видимо, что-то важное записал и пометил - не забыть! Так вот это "не забыть" осталось, а что надо было не забыть - вспомнить не могу...

Я открываю воспоминания Егора Ивановича, стараюсь найти те события, числа, людей - ведь мы не раз были рядом... И вдруг между скупыми строчками воспоминаний и моих записей начинает возникать что-то трудно определимое, какое-то поле напряжения, какие-то нити, тайные, невидимые, связывающие их...

"23-24 августа 1941 года фашистским войскам удалось вклиниться в расположение нашей обороны в районе Вяо-Муга и потеснить наши части..."

Я помню эти страшные дни и ночи: фашисты рвались к Таллину, они видели его, расстреливали из орудий, наши держались, цепляясь за каждый камень, окапываясь и огрызаясь огнем... И вдруг сообщение, вспомнился даже рассыльный - рыжий, веснушчатый парень, который его принес, - 105-я батарея 10-го дивизиона не отступила, осталась на позициях и громит врага, находясь впереди стрелковых частей. Вот она, запись: не забыть!

"На помощь бросили прожекторную роту. Командир - Николай Ильич Родионов. Кончился боезапас, и прожектористы завязали рукопашный бой. Отступить - открыть путь к Таллину. Погиб командир прожектористов Родионов. Тяжело ранен командир 105-й батареи Колпаков. Его вынес с поля боя дальномерщик Рыбкин. Вернулся обратно и был убит..."

Те подробности, которых не было в моих записях, я нашел в воспоминаниях Е. И. Котова: "Когда радист 105-й батареи комсомолец Костя Кулаков сообщил, что батарея перешла в штыковую атаку, мы с комиссаром дивизиона Сергеем Дмитриевичем Бирюковым очень встревожились, не могли понять, почему они не пустили в ход свое основное оружие - пушки, в чем там дело? Прибежали на батарею и убедились, что снаряды у них кончились и ничего другого не оставалось, как пустить в ход ручное оружие. Хотя атака немцев была отбита, но бой еще продолжался. В радиорубке мы застали лежавшего на спине побелевшего Костю Кулакова. Он до последнего мгновения выполнял свой воинский долг. Он зажал в зубах два конца перебитого провода. Очевидно, смерть настигла его в те минуты, когда он пытался срастить провод и восстановить нарушенную врагом связь. Едва мы успели передать на КП дивизиона краткие сведения об обстановке, как тут же немецкая мина угодила в радиорубку, и Сергея Дмитриевича тяжело ранило в живот. По дороге в госпиталь он скончался. Так мы потеряли нашего героического паренька Костю Кулакова и дорогого друга военкома Бирюкова. Для меня это на всю жизнь незаживающая рана".

Мне не удалось тогда побывать на 105-й батарее 10-го дивизиона, не удалось найти командира ее лейтенанта Евгения Петровича Колпакова. Я помнил его еще, пожалуй, с тех дней, когда 10-й дивизион только прибыл на позиции. Была какая-то особая мудрость во всем, что делалось на этой батарее. Помню старый заброшенный сарай, превращенный в камбуз, прекрасные позиции, отрытые бойцами, были на батарее и запасные позиции и ложные - батарейцы установили, чуть замаскировав, для вида, бревна, подняв их к небу, а на концы их надели консервные банки, блестевшие в солнечную погоду. Могучий, с прекрасной белозубой улыбкой Евгений Петрович рассказывал, весело сверкая глазами, как еще в июле девятка фашистских "юнкерсов", построившись в круг, карусель, как тогда говорили, принялась бомбить, утюжить эти самые бревна, украшенные консервными банками. Он запомнился мне: красивый, высокий лейтенант, уверенный в себе, в своих батарейцах, преданный своей флотской службе, любимец - это было видно по всему - своих бойцов-зенитчиков. И не случайно 105-я батарея вошла в историю обороны Таллина, - подвиг ее был подготовлен много раньше, может быть, в те дни еще, когда только формировался дивизион в колыбели русской морской славы - в Кронштадте, на базе старейшего в нашей стране 1-го Краснознаменного зенитного артиллерийского полка Краснознаменного Балтфлота, а средний и младший командный состав был подобран из воинских частей Кронштадтской военно-морской базы.

В ночь с 25 на 26 августа противник прорвал линию обороны, и вышел к парку Кадриорг, оказавшись справа от позиций 105-й батареи, и отступать некуда, позади Таллин. Гром орудий и стрекотанье автоматов, взрывы мин, снарядов, гул самолетов, завывание тяжелых снарядов береговых батарей и кораблей, пролетавших над позициями, - все это слилось в единый протяжный гул. Невозможно было разобрать человеческую речь, трудно управлять боем. Батарея почти в упор стреляла по врагу, подавляя огневые точки, картечью и шрапнелью разя живую силу. От напряженной стрельбы стволы орудий раскалились докрасна - из-за этого обратный накат стволов после выстрелов стал медленным. Прокопченные, задыхающиеся от пыли и пороховой гари заряжающие упирались в казенник, толкали стволы, стремясь поскорее вернуть в исходное, годное для стрельбы положение. Это помогало мало. Приходилось опускать в холодную воду одеяла, простыни и накрывать ими откатные части орудий.

А на следующий день батарею ждал еще более тяжелый бой на плато Ласнамяэ. Рано утром 26 августа пришла директива Ставки: гарнизону оставить Таллин! Но как вывести флот, в котором насчитывается более чем 200 вымпелов? Как перевезти почти тридцать тысяч бойцов и командиров, боевую технику, тысячи гражданских людей, не желавших оставаться под игом фашистов?

26 и 27 августа объединенными усилиями 10-го корпуса 8-й армии, флота и таллинского народного ополчения были проведены две контратаки - нужно было хотя бы минимальное время для решения сложнейшей военной задачи по выводу флота и эвакуации гарнизона. Но погибать вместе с базой - как это было в Севастополе в 1855 году и в Порт-Артуре в 1905-м флот тоже не собирался. А для эвакуации нужна была хотя бы малейшая передышка. И вновь в бой брошены орудия 10-го и других дивизионов Таллинской ПВО. Не сумев прорваться на правом фланге дивизиона, противник сосредоточил усилия на левом крае оборонительного участка в районе хутора Мууга, где стояла 106-я батарея котовского дивизиона. Ею командовали, как их называли, "два Тимофея" командир Тимофей Иванович Яровой и политрук Тимофей Иванович Кузьменко.

На 106-ю напала вражеская авиация, по ней непрерывно велся массированный артиллерийско-минометный обстрел. Но и зенитчики вели огонь, расстреливая скопления вражеской пехоты. Однако по всему чувствовалось, что главные события еще впереди. По команде Ярового на батарее была организована круговая оборона, вырыты окопы для стрелков, ходы сообщения между ними. В созданный отряд прикрытия вошли шоферы, трактористы, повар, сапожник и отступающие бойцы 10-го стрелкового корпуса, их набралось около ста человек. Возглавил отряд прикрытия политрук Кузьменко. И действительно, главные события не заставили себя ждать. Фашисты снова применили свою излюбленную тактику: с левого фланга по побережью залива Рандвера в тыл 106-й батареи просочилась группа гитлеровских автоматчиков и открыла беспорядочную стрельбу. Они хотели дезорганизовать нашу оборону, посеять панику, но батарейцы были готовы к бою. Тогда для захвата батареи фашисты бросили пехотный батальон. Гитлеровцы шли в полный рост, в "психическую" атаку. Бой длился почти до полуночи - тяжелый, изнуряющий, беспощадный. Артиллеристы картечью поливали врага, но немцы накатывались волна за волною. Пулеметчики, хозяйственники, телефонисты под руководством командира отделения Ивана Ефимовича Коротченко заняли траншеи и вели огонь по врагу из личного оружия: винтовок, пулеметов, автоматов. Один за другим выбывали из строя батарейцы, но на их место становились другие.

Особенно отличилась в бою ленинградская девушка - военфельдшер батареи. К сожалению, никто из ветеранов не мог припомнить ее имени, и дальнейшая ее судьба неизвестна. Но в эти страшные часы она находилась рядом с бойцами в стрелковых окопах, стреляла из карабина по врагу, успевала оказывать помощь раненым. Ее лицо, руки были в своей и чужой крови, гимнастерка прожжена во многих местах, покрыта пылью и пороховой гарью.

Во время боя вражеский снаряд попал в четвертое орудие. Смертельно ранило наводчика Василия Харитоновича Логинова, были ранены и контужены Василий Андреевич Нестеров, Иван Филиппович Капитонов и Павел Иванович Салтыков. Командира орудия Михаила Ивановича Валяшева отбросило взрывной волной. Положение было критическое - фашисты бросились в атаку. И Валяшев поднялся, подполз к полуразбитому орудию и взялся за поворотный механизм пушки - ее надо было развернуть для наводки.

Поворотный механизм не работал: азимутальный круг погнут, от оптической трубы остались лишь осколки. Стало быть, наводить можно было только по стволу. Но фашисты были уже видны с орудийного дворика - по артиллерийским меркам рядом. Держась рукой за плечо, к орудию подбежал второй наводчик Иван Иванович Лазовский, гимнастерка его была залита кровью, из ключицы торчал осколок. Валяшев вытащил осколок, оторванным рукавом гимнастерки замотал рану и скомандовал: "По вражеской пехоте прямой наводкой - огонь!" И орудие ударило шрапнелью. Два раненых и контуженых человека вели огонь по врагу Лазовский наводил, а Валяшев заряжал и стрелял. Множество убитых гитлеровцев - таков результат этого боя. Атака немцев захлебнулась...

Только к полуночи с острова Наргена пришло подкрепление - взвод счетверенных зенитно-пулеметных установок. Немцы, предполагая, видимо, что перед ними мощная оборонительная линия, залегли и стали окапываться. Задача батареи была выполнена. Осталось последнее - сняться с позиций и уйти в Таллин. Всем трем батареям 10-го дивизиона погрузка была назначена в Беккеровской гавани.

Ночной город, окутанный дымом пожаров, продолжал втягивать в себя усталых бойцов. Цепочки людей и техники ручейками текли сквозь проходы в баррикадах на окраинах города и направлялись в гавани: Купеческую, Минную, Русско-Балтийскую. Шли организованно, без суеты, без паники.

На причале Беккеровской гавани пустынно. Боевые корабли и транспорты уже приняли на борт людей с военным имуществом и отошли на рейд. Впервые дрогнуло сердце: неужели нас забыли? Оставили!

Но из-за пакгауза неподалеку показался человек в кожаном плащ-пальто.

- Где командир? Сейчас будет транспорт, готовьтесь к погрузке.

Вскоре подошел спасатель "Нептун".

- Орудия на транспорт взять не могу! - капитан "Нептуна" Георгий Апостолович Магула был неумолим. - Кроме людей, взять на борт ничего не могу! - повторял он. - Смотрите на осадку судна! И так волны на палубу захлестывают. Приказываю уничтожить технику и завершить посадку личного состава!

Теплые еще после боя, закопченные, продымленные, израненные орудия, спасшие нам жизнь, да только разве нам!

Бойцы разбивали кувалдами оптические приборы, разбирали затворы, а орудия сталкивали в воду.

Противник продолжал обстреливать Купеческую и Минную гавани, нефть разлилась по воде, вспыхивали все новые и новые пожары, и батарейцам 106-й батареи пришлось решать новую задачу: патрулировать по улицам Таллина, уничтожая мелкие диверсионные группы врага. А когда через два часа они прибыли в гавань, погрузка на корабли была уже закончена. Оставшихся переправляли на катерах, суда были загружены до предела.

Военком 106-й батареи Тимофей Иванович Кузьменко обратился к своим батарейцам.

- Боевые корабли приняли много больше людей и грузов, чем им положено. Я предлагаю - предлагаю, а не приказываю! - наши места оставить для раненых бойцов эстонского рабочего полка и латышских стрелков. Им здесь нельзя оставаться. А мы пойдем на прорыв по суше. Кто желает идти на прорыв вражеского кольца сухопутным путем - два шага вперед!

Так началась эпопея прорыва группы краснофлотцев из осажденного Таллина. Их ушло всего двадцать человек. По дороге эта группа разрасталась примыкали отставшие от своих частей, легкораненые. К зенитчикам присоединились пехотинцы, моряки, артиллеристы.

...В центре Таллина находится Дворец пионеров, обладающий большой притягательной силой. И не только для детей. Сюда приходят и даже приезжают из других городов, взрослые, пожилые ветераны войны. Они спрашивают: где тут "Поиск"?

Им показывают на дверь небольшой комнатушки, в которой размещается со своим огромным хозяйством Ольга Николаевна Марченко - педагог, посвятившая себя военно-патриотическому воспитанию молодежи. Она одержима все новыми и новыми идеями.

Дворец пионеров - это как бы центральный штаб "Поиска". Отсюда текут ручейки по всему городу и всей республике. Десятки, сотни школ, и в каждой своя группа "Поиск", со своей специализацией, часто со школьным музеем, где собирают материалы. В одной школе изучают боевые действия эскадры кораблей, защищавших Таллин в 1941 году, в другой занимаются морскими летчиками, пехотинцами, зенитчиками, службой связи и наблюдения...

"Поиск" объединяет массу школьников разного возраста, интересующихся прошлым, изучающих события Отечественной войны на родной земле. Они читают литературу, встречаются с ветеранами, ездят по местам боев.

И львиная доля времени уходит у ребят на поисковую работу. Приходят письма с самыми различными вопросами и чаще всего касающиеся судьбы людей, сражавшихся на эстонской земле. Где они, что с ними? Каждое такое письмо поступает в ребячий компьютер, и начинается поиск, который может продолжаться месяц, два, три, а то и целого года не хватает на то, чтобы все выяснить.

Возможно, среди этих ребят есть будущие историки. А если они завтрашние токари, слесари, врачи, инженеры - какая разница, все равно это время останется для них памятным, и все, чем они занимались в школьные годы, передастся, как живая эстафета, их детям и внукам.

Так воспитывается уважение к прошлому. "Поиск" - наиболее зримая часть военно-патриотического движения молодежи, развернувшегося в Эстонии много лет назад и продолжающего расти.

Участвуя в этом благородном движении, не жалея на это ни сил, ни времени, ребята делают подчас удивительные открытия.

Мне хочется рассказать о находках, продолживших историю "бессмертного дивизиона".

Все началось с того, что ребята 45-й школы, изучающие действия зенитчиков во время обороны Таллина, получили пухлые альбомы со схемами, фотографиями и различными документами. Собрал это богатство знакомый нам с вами бывший командир 10-го отдельного артиллерийского дивизиона ПВО Балтийского флота, полковник в отставке Егор Иванович Котов, проживающий ныне в Выборге. К альбомам он приложил длинный список бойцов дивизиона. Были там и такие записи: "Командир отделения подачи (тяги) сержант И. Е. Коротченко пал смертью храбрых в бою за Таллин 26 августа 1941 года в районе хутора Мууга. Комсомолец 106-й батареи рядовой С. И. Докин там же пал смертью храбрых. Могилы воинов не найдены". Вот эти-то строки и озадачили ребят. Кто же хоронил солдат? И где их могилы?

Группа "Поиск" под руководством Ольги Николаевны разработала план операции. Первым делом в разные концы страны - в газеты, на радио, к участникам боев полетели из Таллина письма-запросы.

И вот первое сообщение из Ленинграда. Девяностадвухлетний человек посвятил остаток жизни составлению картотеки на участников войны. Каждое новое имя в газете или журнале он сразу заносит в карточку, а затем идет более углубленный поиск. Он сообщил ребятам, что, по его данным, в Днепропетровске живет пулеметчик из этой самой батареи Иван Степанович Федосов.

Ребята, обрадовавшись, немедленно шлют письмо Федосову и быстро получают ответ. В нем говорится: "Попробуйте найти место, где мы воевали в местечке Мууга. Вы сможете отыскать там могилу трех матросов, трех героев. Она находилась в расположении нашей бывшей батареи. А искать надо так: если вы найдете котлованы для орудий, они были бетонированы, и если не разрушены, станьте посередине лицом к морю. Впереди в метрах ста пятидесяти будет ровная площадка. На площадке груда камней высотой около метра. Под ними до начала войны была землянка, радиорубка батареи, она тоже выложена камнями. Там похоронены командир отделения Иван Коротченко, заряжающий Василий Логинов и рядовой Степан Докин. Мы их там положили и замуровали вход камнями. Постарайтесь найти..."

Это письмо обрадовало ребят. В местечко Муугу снаряжается экспедиция. В ней участвуют, кроме ребят из группы "Поиск", ветеран войны, полковник в отставке Ильмар Иоганович Пауль и сотрудник республиканского горвоенкомата товарищ Курмышский, знаменитый в Таллине следопыт, сделавший уже немало подобных открытий. Вооружившись топографическими картами местности довоенного образца, ребята вместе с ветеранами и Ольгой Николаевной Марченко отправляются в Муугу.

Первый выезд ничего не дал. Осмотрели местность, да на том дело и кончилось. Пришлось еще три раза съездить туда, прежде чем удалось установить, где была позиция 106-й батареи. А тут, на счастье, объявился местный хуторянин, 82-летний Артур Аасным. Он-то и привел всех к месту бывшей землянки. Самим откопать землянку было не под силу. Обратились к пограничникам. Те прибыли с кирками, лопатами, и закипела работа. Стало ясно, что землянка, должно быть, осела - над ней выросли березы и осины. Пришлось их срубить. Сначала докопались до камней, отбросили их в сторону, потом показались сгнившие доски. Дальше, разгребая землю, ребята увидели матросский ботинок - значит, напали на след. Работа пошла еще быстрее. Все больше и больше углублялись в землю. Еще несколько гребков лопатой, и все замерли, скорбно опустив головы перед прахом двух моряков. Время сделало свое: не узнать лиц, истлели бушлаты, только якоря остались на пуговицах. У одного на руке часы, у другого в кармане карандаш с какими-то инициалами. И еще связка ключей и клубки проволоки. Могилу закрыли ветками, попросили старика присмотреть за ней и вернулись в Таллин. По дороге обсуждали: как так, ведь Федосов написал о троих похороненных в землянке. А тут двое. И по знакомому адресу полетело новое письмо:

"Дорогой Иван Степанович! Опять мы вас беспокоим. Извините, что заставляем вас волноваться ненова все пережить. Но нам необходимо уточнить, кто они, погибшие, их только двое, а вы писали, что похоронили троих. Ошибки в поиске вроде не должно быть, потому что старый кирпичный дом, о котором вы писали, есть на месте. Расстояние до танкового рва совпадает. Все жители указали на одну и ту же возвышенность, где стояли зенитчики. Сейчас она перепахана, котлованов нет, здесь хотели вести строительство, потом передумали, и все засеяно овсом..."

Ответ последовал очень быстро: "Дорогая Ольга Николаевна и ребята штаба "Поиск"! Получил письмо и сегодня же пишу ответ. Нет сомнения, что это та землянка и похоронены там могут быть действительно два человека. Я и сам заходил с ними прощаться. Много времени прошло, что-то, конечно, забылось. Так вот, один точно командир отделения Коротченко. Роста он крупного, второй поменьше был. Карандаш, должно быть, принадлежал ему - Степану Докину, потому что он сапожничал и всегда, вырезая подметку, пользовался карандашом, это я точно помню. О часах ничего не могу сказать, потому что часы были у многих. И у Докина были часы. Третьего - Логинова мне хоронить не пришлось, он позже погиб, но я решил, когда писал вам, что и его там похоронили. Нет сомнения, что это мои друзья-товарищи. И одежда, и якоря на пуговицах. И провода - ясно, что это был пункт связи..."

Далее к поиску были привлечены многие, в том числе эксперты МВД, они помогли точно установить личность моряков, о которых сообщал Федосов.

Было еще много забот у Ольги Николаевны и ее энергичных помощников учеников 45-й школы Виктора Лукашенкина, Виктора Соколова, Илона Аухадиева, Светы Прониной, Тани Горьковой, Марины Шаповаловой, Светланы Меркушевой, Люды Узана и их боевого вожака, командира группы "Поиск" Марики Коткас. Теперь они разыскивали родственников моряков, их боевых друзей. И, наконец, наступил такой день, когда в местечке Маарду, при огромном стечении местных жителей, при участии Котова, Федосова и других ветеранов войны состоялась траурная церемония перезахоронения останков двух героев с отдачей воинских почестей. Братскую могилу увенчали горы венков. Это стало большим событием для Таллина, о нем писали газеты, были передачи по телевидению. И все это еще одно подтверждение того, что люди, отдавшие жизнь при защите Родины сорок лет назад, живут в памяти наших детей, внуков. Искры незатухающего огня...

Флагманский минер

Передо мной старая записная книжка. Буквы алфавита стерлись от времени, и ничего примечательного вроде бы в этой книжке нет. Немало я перевидал таких записных книжек за свою жизнь. Но в этой значатся не люди - корабли. "Кнехт", "Кери", "Урал", "Ока"... В любой момент можно найти здесь все данные о корабле и установить, что связано с ним.

Правда, кораблей тех уже нет. Но старая книжка флагманского минера Павла Яковлевича Вольского сохранилась и о многом может рассказать. И когда я называю какой-нибудь корабль, в глазах его появляется то радость, то печаль.

- "Эверига"! - говорит он. - Как же, помню. Строптивая "Эверига"! Не хотела умирать. Едва не пришлось нам с нею вместе идти на дно. Хотя судьба мне улыбалась. Не однажды могло бы... да пронесло. Видно, для чего-то я был ей нужен, судьбе.

Вообще-то мечтательность несвойственна флагманскому минеру. Прибавим, бывшему. Бывшему флагманскому минеру, а ныне ученому, кандидату технических наук. Жизнь его тесно связана с Эстонией, Таллином и другими местами Балтики, где прошла война.

Небольшого роста (сам о себе он говорит: "В силу некоторых природных данных я занимал место на левом фланге, на шкентеле"), крепкий, с черными блестящими глазами, человек этот, избравший специальность взрывателя, в годы войны, сам, казалось, был начинен взрывчаткой.

- После войны, - говорит Павел Яковлевич, - только нам, минерам, оставили сто граммов "наркомовских" - из рациона военных лет. Оставили потому, что для нас война еще продолжалась. А когда отменили эти "наркомовские", - улыбаясь замечает он, - вот тогда мы вздохнули спокойно и сказали себе: "Все! Отстрелялись!.."

В Таллине в начале июля 1941 года Вольский получил одно из самых ответственных заданий Военного совета флота: лишить врага возможности использовать Пярнуский порт для снабжения немецкой группировки, наступающей по сухопутью, и не допустить высадки десанта на этом удобном для врага побережьи, откуда через два часа противник мог оказаться в Таллине.

Начальник штаба флота контр-адмирал Ю. А. Пантелеев сказал начальнику штаба Отряда Легких капитану 2-го ранга Птохову и минеру Вольскому: "Пярнуский порт должен быть закрыт для противника. Вот вам моя машина, отправляйтесь туда и действуйте!"

Вольский подумал о жене. Она была рядом, рукой подать. Сейчас должна отъезжать с четырехлетним сынишкой Женей из Купеческой гавани - там формируется поезд с семьями военнослужащих. Он взглянул на часы. Времени в обрез. Он сел в машину и через пять минут был дома. Жена встретила на пороге:

- Ты уже готова?

- Мы задержались, я передавала дела новому завучу школы, - сказала она.

Схватив в охапку сына, Вольский с женой помчался в направлении Купеческой гавани и увидел хвост уходящего поезда, который здесь принимал эвакуируемых. "Гони в Копли!" - сказал он шоферу. Там поезд действительно сделал остановку: Вольский выскочил из машины и услышал знакомый голос: "Товарищ старший лейтенант! Давайте сюда!" Из окна высунулся, размахивая руками, соплаватель Вольского старшина Г. Р. Попенкер. Вольский едва успел посадить в вагон жену и сына, как паровоз свистнул, заскрежетали буфера, и поезд рванулся вперед, набирая скорость. Он в последний раз видел своих близких перед четырехлетней разлукой.

Он еще не знал, что железнодорожные пути будут разворочены бомбами, и этот поезд окажется последним, ушедшим из Таллина, но и не зная этого, он с облегчением смотрел вслед уходящему поезду. Теперь он целиком принадлежал боевой работе. И, возвращаясь на машине в Таллин, он ни о чем больше не думал, как только о порученном деле.

Дело предстояло сложное. При обсуждении в штабе флота было решено затопить в морском канале у входа в Пярнуский порт несколько судов и тем закупорить порт. Старшим данной операции назначили капитана 2-го ранга Птохова, а непосредственный исполнитель он, Вольский. Кроме того, предстояло поставить минное заграждение в Пярнуском заливе. Для этой работы было выбрано гидрографическое судно "Норд", у которого на палубе протянулись рельсовые пути. Это было сугубо мирное судно, команда его - штатская. Но кто в эту пору мог считать себя штатским! Все чувствовали себя солдатами. И эти с "Норда" уже хлебнули войны: ходили на минные постановки к финскому побережью - и ничего, остались целы. "Норд" стоял на рейде базы Рохикуля. Туда и прибыли Вольский с Птоховым. Убедились, что корабль выбран правильно, и, отдав командиру корабля Котенко необходимые распоряжения, отбыли обратно, в порт. Через некоторое время в порт вошел и "Норд", приняв мины. На борт корабля поднялся Вольский с матросами из запальной команды. Птохов же отбыл в Пярну.

Охраны "Норду" никто дать не мог. Командир базы Трайнин не мог выделить ни одного катера, чтобы сопровождать "Норд" на переходе.

Вольский расстался с Птоховым на берегу в полдень. И весь этот день до захода солнца Вольский занимался подготовкой минного боезапаса и погрузкой мин на корабль. А в 22 часа гидрографический корабль с минами на борту вышел курсом на юг через пролив Муховейн. Накануне в этом самом проливе подорвалось на минах однотипное гидрографическое судно "Вест". Хотелось верить, что "Норд" будет счастливым.

На рассвете, пройдя залив, "Норд" испытал судьбу, и действительно, ему повезло. Целый и невредимый, он прибыл в Пярну. Теперь предстояло закупорить порт Пярну. Но прежде нужно добыть подрывные средства. С этой целью Вольский поспешил на ближайший наш аэродром, который готовился к эвакуации. Летчики не жались, отдали весь оставшийся подрывной боезапас, который Вольский на машине быстро доставил в Пярну.

На причале Пярнуского порта уполномоченный ЦК Компартии Эстонии Арнольд Рауд, Птохов и Вольский решали, как лучше сделать порученное дело. На воде покачивались самоходные суда кихнуских рыбаков. Их предстояло загрузить камнями и затопить в канале, на подходе к порту. Камень в большом количестве был завезен сюда с острова Кихну этими же судами для строительных работ. Но помимо этих мелких суденышек нужен был еще крупный транспорт, который бы лег на дно у входа в канал, со стороны залива, и заткнул его пробкой. Выбор пал на пришедший сюда накануне из Риги латышский транспорт "Эверига", водоизмещением восемь тысяч тонн.

Для выполнения этого плана были использованы малые глубинные бомбы, взятые с торпедных катеров. Как раз накануне и очень кстати сюда пришли наши знаменитые катерники С. А. Осипов и А. И. Афанасьев. У них на катерах в желобах вместо торпед было полтора десятка малых глубинных бомб. Вот они-то и пошли в дело...

Начали с закупорки канала непосредственно у входа в порт. На этих самоходках многие годы плавали рыбаки, и у каждой из них было свое эстонское имя. Эти суденышки знали сети и рыбу, перевозили камень, но никогда, как говорится, не нюхали взрывчатки. Вольский в ходе этой сложной и опасной операции сам выполнял все работы по закладке бомб и подрыву заряда. Оно понятно: никто, как он, не знал, с какой скоростью горит огнепроводный шнур и какой будет взрыв, сколько и как надо заложить боезапаса, чтобы взрыв был достаточной силы. Он знал, каким количеством глубинных бомб он располагает, и смело действовал. Катер его медленно шел вдоль строя этих суденышек, дважды обходил их по очереди, задерживаясь возле каждого: один раз для закладки глубинных бомб, второй раз, чтобы поджечь фитиль. Ни один человек из его наспех сколоченной команды не говорит по-русски. Вольского предупредили, что катер не имеет заднего хода. Немаловажная подробность, когда речь идет о том, чтобы взорвать целую флотилию барок. "Ну, а передний-то ход у него, нормальный?" - пошутил Вольский. Никто шутки не понял. С командой катера пришлось общаться на особом языке - языке жестов. Тут уж перевода не требовалось.

Итак, катер идет от барки к барке, и на борт каждой из них поднимается Вольский и, не торопясь, закладывает в кормовую часть заряд. Совершив полный объезд, он возвращается на обратном курсе вдоль всего строя и поджигает фитиль внутри каждого заряда.

Глухо ухнуло, взлетел столб воды, и первая, самая отдаленная барка, стала погружаться, набирая воду. За ней другая, третья...

А на входе в морской канал со стороны залива уже стоял транспорт "Эверига", упорно не желавший идти на дно.

Вольский, подходя к нему на катере, думал лишь о том, как лучше расположить вдоль днища корпуса глубинные бомбы. Он рассчитал, что трех будет достаточно. Одну заложили в носовой, другую - в кормовой трюм, а третью - в машинное отделение. Вольский сам принимал бомбы в трюмах и отделении, а матрос спускал их на пеньковом конце.

Уложив все три заряда, минер поочередно поджег фитили. Работал в нужном темпе, памятуя о том, что горение продолжается всего пять-шесть минут. За эти минуты надо успеть спуститься к следующему заряду, поджечь запал, потом перебежать к третьему запалу, подняться на палубу, спуститься в катер и отойти от судна на достаточное расстояние. До того, как поджечь первый фитиль, он удалил с корабля всех и остался один. Свою работу он выполнил четко, нигде не задержавшись ни на секунду.

Катер успел отойти от "Эвериги", когда грянул первый взрыв. Второй не заставил себя ждать. Когда опал столб воды, стало видно, что судно слегка накренилось на борт, но тонуть не собирается и третьего взрыва, как видно, не произойдет. "Огонь не добежал до взрывателя, в шнуре образовался излом", - мгновенно сообразил Вольский и скомандовал: "Вперед! К трапу!" Катер рванулся к "Эвериге".

Быстро поднялся он на борт и опустился в носовой трюм, где лежала невзорвавшаяся бомба. Все было так, как он и, предполагал. Он заменил запал и поджег фитиль шнура. Спустился в катер и едва успел уйти, как грянул третий взрыв. На катере напряженно смотрели, как упрямо держалась на воде строптивая "Эверига". Трех взрывов было ей мало. А вместе с тем уже просто не оставалось времени, когда она наберет воду и окончательно погрузится. Тогда Вольский решил доставить со стоявшего на рейде "Норда" одну из оставшихся там мин образца 1912 года. Маленький катерок помчался к "Норду" за миной.

Когда вернулись, "Эверига" держалась еще на плаву. Солнце стояло в зените, и в солнечном мареве, как мираж, сверкал силуэт транспорта. Он как будто приближался к Вольскому, подталкиваемый в спину свежим ветром. На борту катера матросы возились с миной. Ее спустили на воду, застропили и притопили на две трети у самого борта "Эвериги". Вольский, повиснув над водой, сам привязал к ее горловине малую глубинную бомбу. К бомбе он приспособил подрывной патрон и вставил в него запал с бикфордовым шнуром без фитиля. Поджег шнур, и катер рванул в сторону. Вольский считал медленно текущее время. Взрыва не последовало - отказ. Он махнул рукой, и катер вновь помчался к "Эвериге". А что, если сейчас рванет? Вольский вынул из подрывного патрона старый запал и поставил новый. Это был последний запал. Чиркнула спичка, и шипя загорелся конец огнепроводного шнура. Катер быстро отошел от "Эвериги".

Наконец грянул взрыв, фонтан поднялся в воздух, и в зияющие пробоины судна хлынула вода. Вольский смотрел, как транспорт стремительно уходит под воду. Он посмотрел на часы. Было три сорок пополудни.

Латышская команда "Эвериги", во главе с капитаном, находилась на берегу. Она слышала взрыв и поняла, что с "Эверигой" все кончено. А в это время в Пярну уже доносилась артиллерийская канонада противника, подходившего к городу. На другой день, 8 июля 1941 года, немецкие войска вошли в город. Но порт, который им позарез был нужен для наращивания сил и дальнейшего движения на Таллин, уже оказался закупоренным.

А я помню то, что произошло на наших глазах, когда мы уходили из Таллина. 27 августа 1941 года корабли уже вышли на рейд и занимали свои места - по диспозиции у острова Аэгна. В это самое время флагманский минер ОВРА главной базы Вольский и его команда оставались на берегу. И на этот раз он выполнял боевое задание. В последние часы перед нашим уходом из Таллина он руководил постановкой мин на Таллинском рейде и затоплением специальных судов, преградивших путь в Купеческую и Минную гавани. Среди них была и плавбаза "Амур" - исторический корабль русского флота. Вольский и его помощники на этот раз открыли кингстоны, в корабль хлынула вода, он пошел на дно. А команда Вольского на самом последнем катере вышла из Минной гавани курсом к остальным нашим кораблям, готовившимся к небывалому прорыву в свою родную базу - Кронштадт.

И так всю войну у него была трудная, опасная работа. Как отмечает в своих работах П. Я. Вольский, "в первый период войны общая протяженность фарватеров в операционной зоне Балтийского флота постепенно сократилась до нескольких десятков миль, а в период наших наступательных действий увеличилась до нескольких сот миль". В 1944 году тральщики, корабли москитного флота, авиация, силы береговой обороны перебазировались в Лужскую губу и Нарвский залив, начиная с февраля, когда была образована передовая база, там оказался и Павел Яковлевич Вольский. Он отлично помнит, как зимой, получив новое назначение, он вышел к Путиловскому (так он называет Кировский завод) с чемоданчиком в руке и назначением флагманским минером на Лужскую военно-морскую базу Балтфлота. Он был в шинели, а метель колотила в спину и подгоняла. Как добраться в Ручьи, на передовую базу, ему не сказали. Надо было понимать: своим ходом. Вот он и добирался в гуще двигающихся на запад войск на попутках, голосуя, пересаживаясь и иногда пережидая. Вокруг шли, ехали, передвигались воины в защитных шинелях, и он почти один был в черной шинели. Очередная армейская попутка ссадила его в Копорье, здесь же он и переночевал.

В Ручьях все было сожжено. Торчали остовы домов и трубы. На пепелище копались люди. Единственное сохранившееся здание занял штаб. Возле него раскинули палатки, где жили офицеры штаба Лужской военно-морской базы. Там дали койку и Вольскому. Важнее этой палатки и койки для него был броневик, который был ему лично придан. Первая задача, поставленная перед ним: разминирование дорог. Земля была начинена взрывчаткой. Были заминированы и пирсы в гавани. Провода вели к самым пирсам. Фашисты, отступая, хотели взорвать их, но не успели. Разминированием занимались отряды инженерной службы флота. Один такой отряд состоял из девушек. В этом отряде был мужчина-командир, майор Арзаманов, и специально обученный пес. Этот пес находил взрывчатку (по запаху) и никогда не ошибался. Он кружил вокруг минных колодцев, расположенных на глубине. И тогда личный состав по указке своей умной собаки вел раскопки и извлекал изрядное количество авиабомб.

В процессе разминирования встал вопрос: что делать с бомбами - со всем этим хозяйством? На заседании в штабе было принято решение взорвать бомбы со льда в Лужском заливе. Павел Яковлевич Вольский, называет эту операцию "страшнейшей".

Как всякая операция, она первоначально разрабатывалась в штабе на карте. Не как бог на душу положит, а с точными математическими расчетами, что предстоит свершить и какими силами.

Стояла суровая зима. Толщенный лед. С помощью собранных из окрестных деревень лошадок бомбы были доставлены к подготовленным лункам, чернеющим во льду. Час за часом медленно бредут лошади от лунок к берегу и обратно. На каждую лунку кладется очищенная деревянная жердь, а к ней привязана бомба. Бомба медленно и осторожно опускается в лунку: она висит на жерди, лежащей поперек лунки. Когда все готово, бомбы соединяются электрической цепью, и цепь выводится на берег. Вот так с берега и взрывали все это адское сооружение.

Взрыв, потрясший окрестности, был такой силы, что даже видавшие виды люди приняли его за землетрясение.

Способ этот применялся не раз, например, при бомбометаниях со льда на фарватерах, ведущих в Ручьи и Усть-Лугу для уничтожения донных мин. Весной, когда снег на заливе начал таять и превращаться в мокрое месиво, лошади опять брели в этом месиве, едва переставляя ноги, а люди шли рядом, облепленные компрессом из мокрого крошева. Снять бомбу с саней и на руках дотащить ее до лунки было невероятно трудно. Одежда намокала так быстро, что, выбравшись на берег, впору было выжимать ее. А надо было, нагрузив глубинную бомбу на сани, снова отправляться в путь к лункам, все дальше и дальше в белую пустыню.

...Осенью сорок четвертого года вместе с армейскими частями штаб Лужской военно-морской базы вошел в Таллинский морской оборонительный район (ТМОР). И Вольский вернулся в Таллин, теперь уже флагманом ТМОРа.

Город был пуст. Людей, одетых в гражданское, почти не было видно. В квартире, откуда он ушел когда-то, теперь жили военные. Он зашел к соседям. Испуганные эстонские старики отвечали односложно: да, нет. Он увидел на полу коврик, на котором когда-то играл его сын. "Это нам оставили, - сказала старушка, она назвала фамилию соседей Вольского, - они бежали в Швецию, многое забрали, а это не смогли. Если это ваше, возьмите".

Он не взял. Коврик был ему не нужен. Война показала ему ничтожную цену вещей.

И открылась новая страница в жизни флагманского минера. Вольский на первых порах руководил разминированием Таллинских гаваней, уничтожением мин на рейде.

К тому времени наш флагминер был во всеоружии боевого опыта. Он знал, что противник создал крупное минное и сетевое (противолодочное) заграждение, перегородив Финский залив. Тысячи мин и минных защитников разных типов были установлены немцами с тем, чтобы сковать наше судоходство и не допустить высадку десантов. Плотные минные поля были поставлены на большую глубину. И на какие только хитрости не пускался противник! Мины применялись самые различные, уже нам известные и впервые пущенные в ход немцами, - с противотральными цепными приспособлениями, с резаками, хитроумными ловушками вроде плавающего на воде на первый взгляд безобидного пенькового троса, а если он намотался на винт, над морем поднимается гигантский взрыв, осколки летят веером... В свою очередь совершенствовалась и наша противоминная оборона. Как говорится, голь на выдумки хитра. Так, в частности, минеры придумали траление малыми катерами "ЗИС" со специальным устройством, применялись и другие новшества. Кстати, в эту пору разрабатывалась тактика действия наших кораблей во время ночного траления. Флагманский минер идет в один из первых ночных походов с 4 на 5 июня 1944 года на головном корабле. В ту ночь развернулся бой с четырьмя сторожевыми кораблями противника. Этот бой и другие случаи противодействия противника дали многое для разработки методики борьбы с минной опасностью в условиях, когда противник оказывает противодействие тралению. В минных полях прокладывались фарватеры, по которым сразу же пошли корабли на запад для поддержки частей Красной Армии, освобождавшей Прибалтику. А затем, когда бои перекинулись в Восточную Пруссию, еще больше нужна была поддержка моряков. И уже много позже после успешного штурма Кенигсберга, как пишет сам флагманский минер, "противника не было, а мины остались". И борьба с ними не утихала ни на один день...

Известные балтийские минеры Москаленко, Мудрак, Ровенский, Саранюк, Степанов свидетельствуют, что огромный опыт П. Я. Вольского "помог ему успешно руководить минной службой, передавать свои знания минерам, принимать активное участие в боевых действиях тральщиков".

Конечно, за эти сорок лет многое изменилось. Постарел наш брат ветеран, появились седые прядки и у Павла Яковлевича, но он так же энергичен. Широк круг его интересов. Сын его Женя, которого когда-то он отправлял в эвакуацию, стал доктором физико-математических наук, младший, Владимир, родившийся уже после войны, архитектор, художник по интерьеру.

Сегодня жизнь старшего научного сотрудника института, ветерана партии Вольского заполнена служебными и общественными делами. И все-таки святая святых для него прошлое, то, что пережито в Отечественную войну на Балтике. Этой теме посвящены его научные статьи, публикующиеся в академических изданиях.

После войны он стал душой творческого коллектива ученых, историков и моряков - авторов трехтомной "Истории Великой Отечественной войны на Балтике", выпущенной издательством "Наука" и вобравшей в себя все самое значительное из боевого опыта флота. К 40-летию Победы выйдет заключительная четвертая книга. Через все труды П. Я. Вольского проходит одна мысль: в отличие от бомб, торпед, артиллерийских снарядов мины - "оружие длительного и непрерывного действия".

Морское братство

Я часто думаю о географии и о способности человека окрашивать чувством сухие географические понятия. То, что для одного звучит всего лишь как название, у другого вызывает слезы и волнение.

Какие чувства испытываешь ты, ступая на землю, где прошло детство. Вдыхаешь в сыром городском дворе запах плесени и грибов, смотришь на огрызок водопроводной трубы, бывшей когда-то маленьким фонтаном на фасаде дома, трогаешь рукой остатки раскрошившейся от времени раковины, служившей водоемом, и кажешься совершенным чудаком людям, которым ни этот дом, ни этот двор ни о чем не говорит.

В памяти каждого из нас не стареют, не ветшают дома и дворы детства, места, где довелось пережить высокое чувство. Для многих Таллин стал таким местом. Для кого-то Таллин - это город кафе под цветными тентами, город школьников и студентов в маленьких фуражках с коротким козырьком, город, который его трудолюбивый народ выполоскал, накрахмалил и поставил просушиться на свежем балтийском ветру.

Для нас Таллин - это город невероятного напряжения, город, в котором были взяты высоты человеческого духа в дыме и нескончаемых взрывах лета сорок первого. Таллин мы ощущаем не внешне, а изнутри его непростой и героической истории. Недаром сюда тянутся, приезжают, бродят по нему, отдаваясь воспоминаниям те, кто чувствует себя кровно связанным с ним. Кровно - в прямом смысле.

Из письма ко мне Иосифа Николаевича Юрченко из Бердянска: "22 сентября 1944 года я очень хорошо запомнил. Это был особенный день в моей жизни. Мы возвращались в Таллин. Я не мог хладнокровно смотреть на приближающийся берег. Четыре года назад мы здесь столько пережили, и вот теперь возвращались назад. Я все время сжимал автомат. Катер бросало из стороны в сторону, море было штормовое. Я в автомат вцепился, так мне хотелось скорее спрыгнуть. Такое было сильное желание. И как только катер вошел в гавань и пристал к пирсу, я - сразу за минерами - прыгнул на стенку и помчался к зданию порта. У меня в одной руке был автомат, а в другой свернутый флаг. Мне его дал политрук, чтобы водрузить над портом. Немцы уже откатывались, и настоящего сопротивления не было. Но все же постреливали. По лестнице я бегом поднялся наверх, выбрался на крышу башни, развернул флаг и держу, чтобы все видели, что мы вернулись. Потом уже укрепил его на крыше".

Иосиф Николаевич Юрченко, украинский учитель, в сорок первом погибал в Балтийском море возле Таллина трижды и трижды был спасен. После воины он вернулся на Украину к своей педагогической работе. Он стал директором школы. Но он был особенным директором, потому что четыре военных года сделали его моряком и он в глубине души моряком остался. Море, в котором он погибал, было для него не символом смерти, а символом жизни, символом человеческой самоотверженности. Он помнил катера, которые стопорили ход в момент, когда их поливали огнем сверху вражеские самолеты, чтобы подобрать из воды тонущих.

До войны Юрченко моря и в глаза не видел. Море было для него местом, где он узнал и сам проявил лучшие человеческие свойства, и здесь география превращается в науку о человеческом характере. Поэтому директор школы Юрченко, моряк в душе, хотел, чтобы и ученики полюбили море и привязались к нему так, как привязался он сам. Он стал учительствовать не где-то на сухопутье, а выбрал Бердянск на Азовском море. При школе он создал морской клуб. Он хотел, чтобы в клубе были свои яхты, катера, чтобы можно было отправляться с ребятами в морские походы. Он хотел, чтобы ребята не только не боялись открытого моря, но и полюбили его. Где же добыть яхты, катера, как не в Таллине! И Юрченко едет в Таллин. Из Таллина он прислал мне письмо: "Город встретил нас обильным мокрым снегом. Зашел в аэровокзал, здание красивое, исключительная чистота, хорошая отделка - не та лачуга довоенная, которая была разбита. В гостинице "Таллин" нам резко ответили: мест нет. Если имеете бронь, то можете оформляться. Я попросил разрешения обратиться к директору или администратору, хотел напомнить, что принимал участие в обороне Таллина, но и они мне отказали. Тогда я обратился в гостиницу "Интурист". После беседы, узнав, что я защищал и освобождал Таллин, меня приняли тепло, с уважением. Я обрадовался за такое отношение. Мы с моими спутниками определились в хороший номер и были очень довольны, что сможем выполнить задание насчет яхт и катеров. На другой день я отправился в Пириту, где проходила военная служба еще до войны. Два здания, где размещалась наша часть, сохранились. Я вспомнил свою службу, товарищей своих, командиров, капитана Терехова, старшего лейтенанта Мельцова и других. Все они погибли в первые месяцы войны, кто в боях за Таллин, кто при эвакуации. Мы решили побывать на кладбище. Постояли на том месте, где ребята лежат. Я поклонился им. Положили немного зелени и ушли. На судоверфи в Пирите нас принял директор судоверфи товарищ Козлов Сергей Никифорович. Встретил нас холодно. Сказал, что к ним много приезжают с просьбами насчет яхт, а у них все занаряжено на много лет вперед и они помочь ничем не могут. Поговорили с ним. Я опять рассказал, что воевал тут. После беседы он заметно подобрел. Выразил уважение за участие в обороне их города и в освобождении Таллина и, представьте, тут же выделил пять яхт "Оптимист" и паруса к ним. Сказал: "Отработаем сверх плана в вашу честь". Мы были очень тронуты, благодарны. Поездка полезная. Увидел, что силы, здоровье, многие жизни и молодые годы отданы не напрасно нашим прекрасным людям, за их жизнь. Возможно, вам, как писателю, интересно знать, что чувствовал я при встрече со знакомыми местами, но это у меня, кажется, не получилось. Самое главное, что я повидал места боев и почтил память наших боевых товарищей". Сколько людей, числящих себя "боевыми товарищами", еще живет среди нас! Мы уходим, но мы еще не ушли, и наша память пока еще открыта для молодых. Боевых товарищей помнят по именам, даже если их нет в живых уже сорок с лишним лет. Память слабеет. Не помнят, какай вчера была погода, могут забыть день собственного рождения, но помнят имена погибших. Это и побуждает вновь возвращаться в места, где прошла наша молодость. Они стали для нас родными. И каждая встреча с Таллином - радостное событие в жизни. Об этом хочется рассказать.

...Раннее летнее утро на Кронштадтском рейде. Первые лучи солнца на свинцовых волнах, бьющихся о бронированный борт корабля, прибывшего в Кронштадт. На корме сверкают медью буквы "Киров". Сквозь густой переплет антенн, локаторов, через трубы корабля проглядывает вдали знакомый силуэт Кронштадта: гранитные стенки гавани, а там дальше зелень Петровского парка, краны, краны... И весь город как бы венчает купол знаменитого Кронштадтского собора. Если подняться наверх и посмотреть оттуда в сторону рейда, то будет отчетливо виден весь корабль - узкий, предельно обтекаемый, устремленный вперед, словно приготовившийся к бегу. И сюда, к столетним крепостным стенам, долетает звук горна. Он раскатывается по каменистым улицам, несется над площадью с памятником адмиралу Макарову и улетает обратно в море - к кораблю. Горн разбудил всех, грохочут сотни ног, несущихся по палубам и трапам. "На флаг и гюйс смирно!" Замер строй моряков, синевой отливают матросские воротники, развеваются на ветру ленточки бескозырок. По флагштоку поднимается краснознаменный флаг.

День начался. Новый день на тридцать втором году жизни корабля, где когда-то держал свой флаг командующий эскадрой Балтийского флота вице-адмирал Дрозд, погибший в 1943 году.

Неудержимо течет река времени. Многие корабли Отечественной войны пошли на слом, в переплавку. И только первенец советского судостроения крейсер "Киров" один-единственный продолжал жить и плавать.

Пожалуй, только во сне могло присниться, что через двадцать с лишним лет после войны меня удостоят звания почетного ветерана Краснознаменного крейсера "Киров" и мне посчастливится вместе с кировцами принять участие в большом походе по местам боевой славы.

Условились встретиться на Балтийском вокзале, откуда всегда начинался путь в Кронштадт. В шумной, многоликой толпе объявлялись старые боевые друзья. Хотя слово "старые" можно с полным правом заключить в кавычки. Не назовешь старым высокого, ладно скроенного человека Петра Николаевича Иванова. Того самого "Петро", "Петруху" или "Потомственного", как величали краснофлотцы старшину аварийной партии, выходца,из питерской династии рабочих-обуховцев: дед его - участник знаменитой обуховской стачки, отец всю жизнь посвятил заводу, и Петр пошел по стопам отца. А теперь, оказывается, и сын Петра работал в одном цехе с отцом_. Увидев на груди Петра Николаевича Золотую звезду Героя Социалистического Труда и значок "Депутат Верховного Совета РСФСР", мы принялись его поздравлять, он отмахивался:

- Бросьте, какие могут быть поздравления...

- Мы гордимся тобой, - с нарочитой торжественностью в голосе сказал Василий Трофимович Пеценко, бывший штурман корабля.

- Друг Аркадий, не говори красиво, - весело отозвался Петр Николаевич, - лучше посмотри, кто идет!

Из толпы вырвался и предстал во всем блеске морской формы капитан 1-го ранга Алексей Федорович Александровский - председатель совета ветеранов корабля, подвижный, жизнедеятельный, еще в ту пору находившийся на действительной военной службе. Обнявшись со всеми по очереди, он глянул на часы и стал нас торопить:

- Братцы, через шесть минут отходит ближайшая электричка в Ломоносов. Пошли!

Взяв портфели, сумки, чемоданы, мы поспешили к поезду.

Сорок минут, пока ехали в электричке, без умолку говорили, вспоминали друзей по войне. Как всегда в таких случаях, перебрасывались с одного на другое. Мне, давно связанному с кораблем и знакомому со всеми этими людьми, было особенно интересно встретить их, что называется, в новом качестве. Сколько прошло времени, а они все видятся мне в бушлатах, синих фланелевках, черных бескозырках - молодые, но как-то сразу повзрослевшие в первые дни войны.

- Леша-то Беззубиков в Москве, директор крупного завода...

- А помните юнгу Бориса Штоколова? Певец Кировского театра, народный артист СССР!

- Я недавно ездил в Москву. На улице Горького останавливает незнакомый человек, протягивает руку. Я даже растерялся... Помните, паренек боксом увлекался, в перчатках по верхней палубе гонял...

- Сашка Капусткин?

- Он самый! Протоптал себе спортивную дорожку. Вице-президент спортивной Федерации по боксу. Визитная карточка на трех языках...

- Братны, а вы читали книгу Генки Рубинского, тоже наш, кировский, до главного боцмана дослужился. А после отставки журналистом стал.

И так до самого Ораниенбаума не прекращались шумные разговоры, расспросы, бесконечные выяснения, кто где живет, чем занимается.

В Ораниенбауме у пирса нас ждал ловкий катерок, он быстро пересек залив и пристал к борту "Кирова". На палубе вытянулись в ниточку ровные шеренги моряков. Сотни голосов скандировали: "Привет ветеранам! Привет ветеранам!" И все перекрыло звонкое, раскатистое "Ура!". Отдан рапорт, гости прошли вдоль строя, послышалась команда: "Разойдись!" - и тут на них буквально лавиной нахлынула молодежь - матросы, курсанты - фрунзенцы, нахимовцы...

- Ребята! Нам неловко. Мы же не народные артисты; не знаменитости, взмолился Петр Николаевич Иванов, ошеломленный столь торжественной встречей.

Но, право слово, даже корифеям сцены не снился подобный успех.

Взрывом смеха и дружными аплодисментами ответили ему моряки. Ветераны ждали-ждали, надеясь, что буря стихнет. Видят - дело безнадежное, и решили для начала познакомиться, поговорить.

Моряки не сводили глаз с крепкой, пружинистой фигуры капитана 1-го ранга Александровского, "Леша с ямочками" через годы и десятилетия пронес любовь к морю и кораблю. Его жизнь и жизнь крейсера "Киров" - одно целое. Тридцать лет назад вступил он на палубу юным лейтенантом; всю войну командовал зенитчиками; от его сообразительности, быстрых расчетов, мгновенных действий не раз зависело: быть или не быть... А сколько у него учеников! Замечательные мастера огня служат на разных флотах и всегда с благодарностью вспоминают своего первого боевого командира...

Алексей Федорович представил широкого, плечистого Василия Трофимовича Пеценко. Это он в те тревожные годы проводил корабль под огнем врага через минные поля и сквозь узкости из Рижского в Финский залив.

- А где вы теперь служите?

- Теперь я дважды дед! - под общий смех отвечает Пеценко.

Все поняли шутку, но мало кто знает, что, уйдя в отставку, Василий Трофимович и дня без дела не сидел.

Было еще много вопросов к ветеранам, и они никак не могли расстаться с молодежью, пока не явился сам командир корабля.

- Хватит для первого раза, - сказал он. - Еще будет время, наговоритесь...

И повел гостей устраиваться.

* * *

Утром, едва на горизонте заиграли солнечные блики, мы услышали привычные команды:

- По местам стоять! С якоря и швартовов сниматься!

На баке проворно, хотя и без всякой суеты, действовали матросы в желтых надувных резиновых жилетах, послушные командам главного боцмана мичмана Ивана Ивановича Кошеля - огромного, грузного человека, настоящего русского богатыря. Вид у него представительный, можно сказать, дипломатический. И манеры тоже...

Между кораблем и стенкой все ширилось пространство воды...

И так наш поход начался. Мы входили в совсем непривычный для себя ритм. Учебно-боевые тревоги, тренировки у орудий, малые и большие приборки. Одним словом, все, из чего складывается корабельная жизнь.

Было тепло, даже чуть жарковато, и мы ходили с наветренного борта, обдуваемые свежей воздушной струей. Матросы, курсанты, нахимовцы по пятам следовали за ветеранами по палубе, на боевые посты, где много лет назад кировцы несли свою трудную и опасную вахту. И теперь каждая мелочь вызывала поток воспоминаний - грустных и радостных о тревожных днях и ночах первых недель войны и особенно о переходе кораблей Балтфлота из осажденного немцами Таллина в Кронштадт.