Глава 6. Происки Дьявола, или как Дьявол остался с носом

Но все же как не добр, как не учтив временами был Дьявол, попытки погубить ее не оставил. Немного времени прошло, когда пришла новая беда. И в этот раз Манька опровергла народную мудрость, доказав себе, что плевать в колодец иногда не только можно, но и нужно!

Перед невысокой грядой холмов, изрезавших равнину глубокими оврагами, река делала крутой изгиб. Чтобы сократить переход, по наущению Дьявола, Манька согласилась пройти напрямую, оставив реку. Переход предполагался на неполных три дня. И только она отошла от реки, как обнаружила, что земля изнемогает от засухи.

Манька очень удивилась.

Действительно, она вспомнила, уже около месяца не было дождя. Но не настолько долго стояла хорошая погода, чтобы пересохли все ручьи до одного и деревья стали погибать. У реки засуха была не так заметна, а дальше земля потрескалась, трава выгорела и пожелтела, покрытая пылью. После пожара хоть что-то оставалось — корни, обгоревшие сучья, а тут… Пустыня смотрелась бы краше. И чем дальше, тем страшнее становились пейзажи вокруг. Вонь, смрад стояли по всей земле, гарь и пепел поднимались в небо. Недоумение вызывало и то, что землю будто огнем палили, ничего не росло от края до края. Даже песок сплавился в стекло. Редкий кустик стоял без листьев, травинки на изрытой земле были желтые и худые. Невольно Манька вспомнила рассказы, что вдруг прилетит саранча или из земли вылезет страшный муравей — и пожрут и дом, и дерево, и траву, какая есть.

Вода в бутыли быстро закончилась.

Она пожалела, что никогда не носила емкость полной, не нагружая себя лишней тяжестью. Она и предположить не могла, что не встретят ни одного ручья или родника. Пить хотелось очень, пот катился градом, как из мокрой тряпки. А после полудня пить захотела так, что мочи нет, прямо хоть ложись и помирай. Горло пересохло, стало тяжело дышать, сердце билось неровно, в боку появилась резь. И язвы заныли все разом, точно содрали кожу.

Прямо какая-то нездоровая жажда!

Многие животные так и делали — их кости лежали то тут, то там. Догнивали трупики, но даже птицы не рисковали клевать их. И, что самое странное, птицы гибли, не долетев до реки чуть больше десяти километров. А земля вокруг становилось еще мрачнее и мертвее. Манька тупо смотрела по сторонам, раздумывая: а не воротится ли ей назад?

Наконец, она остановилась, с удивлением разглядывая представшую перед ней картину. Не так далеко была река, чтобы крупному зверю не остаться живым. Прямо перед ней лежал олень, неподалеку два зайца, и еще олень, и птицы. Скелеты лежали грудами. Неужто, права была Благодетельница, когда говорила, будто речки смородиновые костями усыпаны?!

— Может, эпидемия? — начала было она в недоумении, встревожено обратившись к веселому и беззаботному Дьяволу.

— Не иначе, Горынычи тут побывали, — успокоил он. Дьявол страшного опустошения как будто не замечал, ступая по воздуху чуть выше земли.

Манька опешила, уставившись на Дьявола во все глаза. Неужели Птица Благодати могла ступать по земле? Были такие в государстве, состояли на службе у Их Величеств, стерегли дворец, но про них даже шепотом не говорили, и описать никто не брался. Летали они быстро, и кто видел, толком рассказать ничего не мог. Со многими случались приступы, когда драконы летели по небу, будто враз мерещилось, что благодать сошла неземная, против воли начинали молиться и радовались, словно опоенные колдовским зельем. А когда отходили, то в уме ничего не оставалось.

Поговаривали, что любой, кто заглянул в их глаза — сыпался пеплом…

Выходит, не так далеко была Благодетельница, наведывалась она в здешние места… Может, к той же Посреднице?! Или драконы были не только у Их Величеств? А если дракон мог так землю разорить, пропустит ли ее?

— Да-да, есть такие! Состоят на службе у царствующих особ и у особ особо знаменательных, — довольно подтвердил Дьявол. — А ты думала простенькие они? Нет, Маня, служит Помазанникам всякий, — он тяжело вздохнул. — Не передумала еще? А то, может, домой вернешься? Убьют ведь!

Манька хмыкнула, пожав плечами. Она уже справилась с малодушием. Наверное, Благодетельнице какая-то охрана была положена. Без охраны любой мог прийти с требованиями, или, еще хуже, выставить из дворца и себя на трон усадить. Но если Радиоведущая будет знать, что пришла по делу, разве допустит, чтобы ее спалили?! Давно бы осталась Благодетельница одинешенька во дворце, если бы драконы всех подряд палили. Значит, не всех, а только с худыми намерениями.

— Я ж по делу иду, не просто так. И с добром. Не воевать собралась. С чего мне поворачивать назад?

— Ну-ну, — неопределенно пожал плечами Дьявол, прекращая допрос и помогая ей переправиться через сухой овраг.

Дальше впереди, насколько хватало глаз, раскинулась такая же пустыня, не пустыня, а мертвая земля. Костей и трупиков здесь было еще больше — и умирали они не от огня. При внимательном осмотре она не заметила признаков опаленной шерсти. Уж если дракон, отчего же в стороны не разбежались? Но, может быть, и дракон — сплавленного песка тут было много.

— Лучше бы подсказал воды с собой взять, — удрученно укорила она Дьявола. — Как пить хочется!

— Маня, ну разве этот колодец недостаточно хорош для тебя? — спросил Дьявол нарочито весело, указывая чуть правее того места, куда смотрела Манька.

Манька повернула голову в указанном направлении и обомлела!

И, правда, посреди пустынного безобразия, как мираж, предстал взору сказочный колодец, украшенный цветистою резьбой…

Неспеша, чтобы не заметил Дьявол, как она обрадовалась, Манька подошла к колодцу.

Колодец был наполнен водой до краев. По небольшому желобу вода стекала в водоем, возле которого увидела она ямы и не сразу догадалась, что это следы огромных лапищ. Пожалуй, она могла бы уместиться в яме целиком дважды, и еще место осталось бы. Заметив, что ни травинки не проросло возле водоема, не кружились над поверхностью шмели, и вода уж слишком темная, тяжелая на вид, да так, что вроде и видно дно, а как будто у самого края не разглядишь, пить передумала. Колодец был неживой, а вода — точно в глаза Дьявола заглянула.

— Сам пропей! — предложила Манька, сообразив, что в колодце нет никакой воды.

— Разве жажда не тебя мучит? — заупирался Дьявол. — Не я же умираю!

— Стоит ли пить, чтобы умереть, если и так умираешь? — пробормотала Манька, соображая, какая гнида отравила водоем. — Так я, может, выживу, а после этой воды однозначно полягу, как они! — она ткнула посохом в кости, лежавшие неподалеку. Теперь она не сомневалась, что животные видели воду, пили ее и умирали очень скоро.

Дьявол сделал изумленный вид, будто потерял дар речи, воззрившись на Маньку, типа: неужто и вправду девка умнеть начала? Правда ли подметила сопутствующие признаки, которые указывали на разные обстоятельства?! Можно сказать, зауважал, но лишь настолько, насколько это слово применимо к Дьяволу. Манька заметила, как он извратил ее догадку, и обиделась — но виду не показала. Пусть думает, что хочет.

— Маня, вредить себе у тебя в привычке, и слепота твоя вполне доказуема, но некоторые полезные навыки ориентироваться в обстоятельствах вокруг ты обрела! — констатировал Дьявол, уже миролюбиво. Но не сдержался, хитро прищуриваясь, заглянул в колодец с вытянутым лицом, и произнес, как будто она спасла его от верной смерти: — Я думал, вода и вода… — и с почтением, заискивающе, искоса смерил ее взглядом с ног до головы.

Выглядело это как издевательство — не заметить такие сопутствующие признаки мог бы только совсем увечный человек. Не такая уж она была дура, не настолько же! Даже тут Дьявол над нею насмехался, будто хвастался особенным колодцем, из которого могли испить только те, которые у него были в почете.

И как у него получалось быть одновременно и злым, и добрым?!

Был он такой же двойной, как кузнец господин Упыреев, который с виду добрый, а за добрым лицом еще одно. Только лица у них наоборот. Она и людей некоторых так видела, но раньше никогда не задумывалась об этом, только теперь, когда именитый Дьявол составил ей компанию в пути, то и дело открывая лица. Наверное, это и была та самая печать, которую он ложил на человека, чтобы тот стал Помазанником и пастухом.

Но, можно сказать, что похвалил — добрых слов от него не дождешься.

— Не вода, а яд! Надо бы закрыть его или огородить, чтобы не пили воду, — предложила она, кивнув на колодец и не обращая внимания на похвалу. Спроси напрямую — тотчас свои слова обратно заберет!

— Надо! — согласился Дьявол. — Но как сумеешь, ведь жизни в тебе уже не осталось?! — посочувствовал он, напоминая, что воду она еще не достала.

С одной стороны Дьявол был прав, с другой — жалко было зверюшек, которые водой соблазнялись. Как его можно было закрыть, она не представляла, найти здесь материал для ограды было негде, разве что завалить его камнями, но ведь вода пробьется. И любой зверек прилипнет, имея такую жажду, какую сама испытывала. И ни сучья его не остановят, ни ограждения.

В сердцах Манька смачно сплюнула в колодец, понимая, что хуже не станет.

— Тьфу, на тебя! Тьфу! — мрачно произнесла она, не зная, как его извести. — Убийца ты!

И вдруг вода в колодце закипела, поднялась, вспенилась, опустилась и сделалась прозрачной. Манька едва успела отскочить, чтоб не быть облитой.

Некоторое время она наблюдала за колодцем, не веря в его трансформацию.

— Это я сделала? — удивилась она, приближаясь к колодцу, заметно повеселев.

Где-то там далеко, сквозь толщу воды просматривалось дно. И сама она отражалась, и что совсем уж невероятно — Дьявол! Теперь и он мог на себя полюбоваться. Ей было очень приятно, что ядовитый колодец так среагировал на плевок — не каждый человек обращал внимание, а тут — колодец!

— Испортила! — возмущенно накричал на нее Дьявол, опершись на сруб и заглядывая внутрь. Он поправил волосы, воротник, по-другому закрепил плащ. Сразу после этого весь вид его тут же стал озабоченным. И сразу, с досадой, исторг вопль: — Где теперь воду Горынычам пить? Один вред от тебя!..

— Плевком-то?! — радостно возбужденно отозвалась Манька, понимая, что с колодцем произошло нечто необычное.

И вдвойне было приятно, что Дьявол не мог вернуть все обратно. Давно он так не ругался и не выглядел таким расстроенным.

Она хотела уже идти, но Дьявол причитал и причитал у колодца, ходил вокруг да около, наверное, пытался предпринять хоть что-то, чтобы вернуть его в прежнее состояние. Манька сбросила с себя котомку, положила на землю посохи, сняла железные обутки, присаживаясь, чтобы передохнуть, пока такая возможность появилась. Она устала, время было за полдень, а вышли они на заре, и шли не останавливаясь. Потом поднялась и подошла ближе, сочувствуя Дьяволу. Наверно, она действительно сделала что-то ужасное, раз так расстроила самого злого Бога.

А колодец будто выздоровел. Вода в колодце стала такой прозрачной, такой чистой, что от мути не осталось и следа. Манька не знала, что и подумать.

Она разглядывала его, когда, обернувшись, неожиданно увидела, что едва приметный кустик травы у водоема бывший желтым, вдруг стал зеленым, и подрос. Глаза ее поползли вверх. Поймала овода и окунула в колодезную воду. Овод, недовольный купанием, выполз из воды, отряхнул лапки и отлетел, не оставляя надежды еще попить кровушки. Она подождала, но вода черной не становилась.

Пить уже не так хотелось, подул легкий ветерок. Изменился даже воздух, ушел запах разложения. И опять она заметила, что чуть подальше несколько чахлых растений тоже налились силой. Земля перестала быть сухой — мягкая стала. Откуда-то прилетел шмель, шмякнулся с полета в озерцо, вылез на берег, почесал лапки, покружился и полетел по своим делам.

— Пить ее можно! — сказала она, наблюдая за полетом шмеля.

— С ума сошла? Мертвую воду? Откуда мысли такие… непрошенные? — испугался Дьявол.

— Так не мертвая уже! — продолжала радоваться Манька. — А мы еще проверим!

Она достала из заплечной котомки котелок, зачерпнула воды, отошла подальше и вылила на землю, где сухая трава пожухла, но было в кустике несколько желтых чахлых стебельков.

Пять минут ожидания увенчались злорадством. Стебельки распрямились и стали чуть выше и здоровее.

— Плюнь еще раз, и пойдем! — попросил жалобно Дьявол. — Рисковая ты! Я бы не стал…

— С чего мне в живую воду плевать? — отозвалась Манька, разбрызгивая воду на все стороны, чтобы колодец не стоял посреди мертвой пустыни. — Дьявол, смотри-смотри! — доказывала она ему, таская за собой, чтобы успокоить. — Вон росток березы… высох… листья у него… не распускались что ли? — она сковырнула почку и раздавила ее в руке.

Почка была не то, что сухая, желтая. Росток едва доставал ей до колена. Как сухая сломанная ветка, воткнутая в землю. Видимо, пока снег сходил, он вышел из земли, а на следующий год уже не смог распуститься.

Почку она сунула Дьяволу под нос.

— А теперь поливаем… поливаем… ждем! Ох, не простая это вода, волшебная! — опять радовалась Манька, заметив, как быстро вода проникает внутрь растений, питая его.

Росток ожил, стал упругим, и уже не тыкался в руку, а мягко ложился, когда она задевала его. Верхняя почка раскрылась, и наружу вылез клейкий листочек. За ним второй, третий…

— Ну, ничего! — успокоила она березоньку: — Время у тебя еще есть, подрастешь, и будут листья… — и пожалела, что ради Дьявола убила четвертую почку. Не мог он радоваться вместе с нею. Выздоравливала сама земля.

На небо набежала скорая туча, громыхнуло, минут десять лил проливной дождь, и сразу взошло солнце, но оно уже не палило, а согревало, быстро высушив одежду и волосы, отросшие за лето. Спрятаться от дождя было негде, и Манька с изумлением стояла и смотрела, как быстро пробивается трава из земли. Кости осыпались прахом, будто были изо льда и таяли. Она не сразу заметила, что и кожа на руках у нее стала шелковая, на ногах, стертых об железо, нарастает мясо и кожа. В чудесное исцеление она едва ли могла поверить, голова шла кругом. И жалела, что никто не плюнул в колодец раньше, иначе не пришлось бы им видеть кости. К неудовольствию Дьявола, разбили лагерь, уходить от колодца ей не хотелось. Она пила воду и понимала, что такой воды нигде больше нет — и не будет! Вкус ее был густой, приятно обжигающий холодом, и когда пила, вода будто сливалась с ее телом, становясь частью его уже во рту, в котором отрастали зубы.

— Ай да колодец, ай да водица! — с оживлением, восхищенно восклицала Манька, уже не сомневаясь, что колодец ее слышит. Отражалась она в нем красивая, будто колодец радовался вместе с нею, и не мог показать, как есть. — Не нечисти надо служить, а землю поить-лечить, которая тебя родит! Вот! Всегда такой будь! — наставляла она.

— Ну и молодежь пошла! — слезно ворчал Дьявол, шмыгая носом над колодцем, который потерял свои мертвые свойства. — Одного ты не понимаешь, что зверей в поле и по лесу много бегает, а Горынычи наперечет! Их всего ничего осталось!

— И что же это за раритет такой, который простую воду пить не приспособился? Ну, пусть себе в ведро яду плеснет! — беззаботно отвечала Манька, так и не придя в себя от изумления. — Посмотри, ведь вся земля костями была усыпана! — она прижимала к груди бутыль с живой водой. — Посмотри, посмотри! — она показывала свои исцеленные ноги и, скаля, нарастающие по-новому зубы, которые только-только прорезывались и страшно чесались. — Вот будет тут зелень, трава, елочки-березки поднимутся, и будет всяк приходить, чтобы полечиться!

И так было ей хорошо, что впервые железо не казалось тяжелым.

А Дьявол наоборот, будто согнулся под тяжестью, недовольный, что не смог ее извести.

Но Манька так радовалась живой воде и чудесному своему исцелению, что не думала на него обижаться. Она была счастлива, что Дьявол привел ее в это место и показал колодец, и сочувствовала ему, немного жалея.

Все-таки поганая у него должность — не понять ему радость человека.

Через пару недель после этого случая оказались за перевалом. До ближайших селений было еще не близко, но не так далеко, и люди в тех местах, где они шли, бывали. Манька не шла, а летела, благодаря живой воде, двигались быстро. Бутыль она обернула рубахой, на каждой остановке проверяя крышку. Пила Манька ее не каждый день, а только когда понимала, что идти сил дальше не осталось, и раны опять начинали гноиться и чернели. Но все же вода убывала, а вместе с нею уходила радость. Каждый раз, когда ей приходилось сделать глоток, она одновременно умирала, понимая, что скоро вода закончится, и у нее снова начнет болеть все тело, и Дьявол будет радоваться ее мучениям.

Наконец Дьявол не выдержал и пнул бутыль ногой.

— С этой водой ты скоро меня с ума сведешь! — раздраженно поморщился он, будто это он нес железо, а не она. — Лежишь, как труп падали! Где муки, где страдания, ублажающие очи? Вижу, пышущий здоровьем объект убивается, как нечисть, когда у нее не полная коллекция слоников… Я такое где угодно могу смотреть! Может, ты меня уже заметишь? Или меня тут нет? Эй! — Дьявол помахал рукой перед ее лицом. — Я что, теперь и твой Бог?!

Манька соскочила с лежанки, устроенной из травы и веток, подобрала бутыль, засунув ее в котомку. И снова улеглась, свернувшись калачиком.

— Вот погоди, закончится вода, я пригну тебе ботинок, чтобы пальцы не пролазили, — пригрозил Дьявол. — Пошоркаю посох о камень, чтобы царапины остались, а каравай подержу над огнем!

— Не закончится! — сказала Манька через нос, понимая, что уже скоро пророчество Дьявола исполнится.

— Где ты ее возьмешь? Разведешь что ли? Или, может, до колодца сбегаем? — мрачно изрек Дьявол, закутываясь в плащ и укладываясь возле костра.

При слове «разведем» Манька против воли превратилась в слушателя. И если бы уши жили отдельной жизнью, то оба уха развернулись бы и поползли в сторону Дьявола.

Нет, она не сдвинулась, не пошевелилась, но хандра рассеялась как дым, будто вместо нее теперь лежал другой человек. Ни о чем другом она думать уже не могла.

Могла ли вода сделать другую воду живой?

И даже если не могла, она могла бы попробовать сохранить остаток живой воды в большем объеме, чтобы меньшая капелька тратилась на тело. Как это раньше ей самой в голову не пришло? Мысленно она уже была там, где есть вода. Из реки для этого не подходила, Манька только сейчас поняла, что мертвой воды в реке было много, и она убивала ее быстрее, когда обернула в козленка, чем того же соседа, который, не иначе, был повязан с нечистью. Надел у него так быстро нарастал, что она едва успела отгородиться. Зато ложбине из-под земли били чистые ключи — там они брали воду для чая.

Ох, только бы получилось, как задумала!

Дьявол долго не спал, ворочался, и что-то бубнил под нос про мыслительные процессы, которые выворачивались то слева направо, то вперед и прямо. Наконец, притих и сладко засопел.

Он и раньше спал много крепче, если были далеко от селений, когда нечисти поблизости не было, а теперь, засыпал с тяжелым «о-хо-хо», вспоминая о Помазанниках и о драконах, будто мечтал пожить с ними во сне. Наверное, снова уснул расстроенным, драконы для него были что-то вроде отличительного знака, которым он мог выделить самых выдающихся Помазанников, и теперь, когда пить им стало негде, сильно переживал. Ее нередко обижало, когда Дьявол с любовью величал многих людей то оборотнями, то нежитью, называя своей нечистью. А ее никем не считал — кочкой на дороге, которую кому-нибудь пришла пора пнуть. И стыдил, и вразумлял, уговаривая оставить благородную нечисть в покое.

Ничего-то он не знал про людей: знал бы — не рассказывал небылицы!

«Мне не до сна, а он дрыхнет, как телок!» — подумала Манька, прислушиваясь к его дыханию. Тихо, как мышь, она поднялась, сняла котелок с рогатины над костром, выплеснула остаток чая, достала бутыль, проскользнула мимо Дьявола. Оказавшись на почтительном расстоянии, бегом припустила к логу, затянутому по колено туманом, который поднимался от земли.

Было темно, но не так, чтобы очень. Свет неполной луны освещал путь, и родник она нашла быстро.

Перво-наперво она омыла котелок, плеснула в него капельку воды и добавила в нее родниковой. Руки от волнения дрожали, сердце билось, готовое выскочить из груди.

Сначала ничего не происходило — но вдруг вода приподнялась и опустилась, как в колодце, когда он сделался живым, и тотчас в котелке отразились блики луны.

Манька затаила дыхание и прильнула к котелку губами. И сразу же почувствовала, как сила проникает внутрь. Вода не только сохраняла свойства, она делала другую воду живой. Она немного пролила на руку и сполоснула лицо, омыла ноги и тело, потом набрала воды в бутыль и вернулась.

Дьявол спал сном младенца.

Подвесив котелок с живой водой над костром, чуть сдвинув, чтобы вода к утру была горячей, но не выкипела, Манька тихо рассмеялась, представив его недовольное лицо, когда он узнает, что она нашла… вернее, он сам подсказал способ, как отравить себе жизнь. Долго им с Помазанницей придется ждать, когда она согласится добровольно умереть! Спать, после живой воды, совсем не хотелось. Она лежала, смотрела на угли и думала о том, что с Дьяволом ее жизнь перестала быть обыкновенной. Сам себя он считал очень умным, но иногда предпринимал против нее такие глупые шаги, меняя жизнь в лучшую сторону, что потом долго-долго не мог простить себе. «Надо завтра в чай положить ему побольше меда!» — решила Манька, сладко засыпая.

А на утро Манька достала полную бутыль, отпила, чуть ли не половину, сходила на родник, наполнила до краев, и демонстративно уложила в рюкзак. Дьявол таращился на бутыль с вытянутым лицом, протирая глаза. Он долго ходил по поляне, заложив руки за спину, будто искал колодец, и успокоился, но ненадолго. Ей удалось разозлить его снова, когда призналась, что чай с двумя ложками меда, который он выпил, тоже был на живой воде.

От чая ему хуже не стало. Он бы и не заметил, не расскажи она свой секрет. И когда ругал ее, называя обидными словами, не расстроилась. Наверное, впервые в жизни она испытывала удовольствие, наслаждаясь плохими словами в свой адрес, удивляясь, почему она раньше не сообразила, что не всякое обидное слово — обидное.

Вскоре начались селения. Здесь они стояли густо, а дома лепились друг к другу, то с той стороны реки, то с этой. Но было много мостов, по которым запросто можно было перебраться на другую сторону. Манька расстраивалась, что дома стоят близко к воде, так что по берегу не пройти — приходилось обходить по улицам. Кроме того, она заметила, что люди беззастенчиво отравляют реку отходами, а потом берут из нее воду для питья и полощут белье. Наверное, так река становилась мертвой. Оставалась такой же глубокой, как в других местах, здесь река петляла и разливалась, так что порой нельзя было рассмотреть другой берег. В одном месте реку, которая впадала в основное русло, перегородила плотина, выше которой морская рыба на нерест уже не поднималась, а вода падала с высоты сто метров, образуя водопад.

На этот раз ее не пугались. Зубы у нее были красивые — ровные и белые, волосы рассыпались по плечам. И криком исходились бабы, когда, вдруг выглянув в окно, замечали, что она разговаривает с хозяином.

— Им не угодишь, — ворчала Манька. — Теперь красота моя раздражает! И о чем они только думают? Будто прямо на улице я возьму да и соблазню мужика… Ну откуда у них такие мысли?

Она качала головой и шла дальше, замечая, что Дьявол в очередной раз куда-то исчез. Он всегда возвращался, только когда красивой она себя уже не считала — красивой в его представлении могла быть только Помазанница… Обычно к вечеру, когда оставалась одна. Маньке было жаль, что он ее не понимает, и обидно, но что с него взять, когда ему живые люди мертвецы…

— Где ты был? — однажды спросила она недовольно. — Вот ты не видел, а я не такая, как обо мне Помазанница говорит! Я ничем не хуже! — И хитро посмотрела на Дьявола, вспоминая, как днем один из важных людей предложил ей провести вместе вечер.

Она уже давно чувствовала, что Дьявол где-то в глубине себя добрый. Если он был Богом и мог помазать на царство, то, наверное, мог и ей помочь. Были у нее новые зубы, и пушистые темные волосы, и бархатная кожа, и несколько крупных золотых песчинок, найденных в реке, когда Дьявол показывал ей, сколько в земле скрыто богатств. Он и ее мог бы полюбить. Они столько времени провели вместе, что он обязательно должен был заметить, что она не хуже других.

— Сама ты изменилась, или вода тебя изменила? — уязвил ее Дьявол, как всегда насмешливо. — Кто железом соблазнился? Неужто есть тот, у кого его больше? Я понял бы его зависть! — и, заметив, как Манька сжала в руке посох, добавил, отворачиваясь: — Ох, Маня, Маня… Я не ищу любви, чтобы любить себя, и не думаю, что в глазах людей больше, чем ты, но я Бог, хотят они того, или нет.

— Неужели ты не можешь принять меня, только потому, что на мне железо? — с горечью в голосе спросила Манька.

— Мне не это нужно от людей, — он загадочно улыбнулся ей, пожимая плечами. — Город Крови твоей я вижу, а ты нет.

— Где ты видишь кровь? — отвернулась Манька, рассуждая про себя. Откуда Дьяволу знать, что только так человек и мог подняться. Вот придет во дворец, и увидит Благодетельница, что она не только добрая, но и показать есть что. Нисколько она не хуже тех, которых на все государство славили.

— Скольким умным и талантливым удается поднять свою мечту? Необыкновенные должны быть прелести у человека… — Дьявол снова загадочно усмехнулся. — Так и должно быть. Заслужили!

— Чем же заслужили? — рассердилась Манька. — Ни голоса, ни таланта особенного…

— Именно! Заслужили! Народ, который поставил над собой Царя. Ты же будешь читать только ту книгу, которая нравится. Так же и Царь, он выбирает. Чтобы выйти в люди, Царя надо так полюбить, чтобы ему понравилось.

— Но ведь это не справедливо! На сто пятьдесят миллионов в государстве менее пятьсот славят, как будто у нас таланты перевелись! Это что же, на триста тысяч человек у нас лишь один достоин?!

— Справедливо. По закону нечисти справедливо! — удовлетворенно и с издевкой проговорил Дьявол. — А ты думала легко стать Помазанником?! Тут, милая моя, недюжие способности надобно проявить. Так уметь наступить на головы конкурентов, чтобы одежды не запятнать!

— Получается, что у народа выбора нет?

— Ну… Выбор есть у каждого. Только так я знаю, что нужен человеку, который не в мечтах может прийти и спросить: если ты Бог, сделай чистым от крови, и пусть я буду нищ, и гол, как сокол…

— Голый сокол — мертвый сокол… — поймала его Манька на слове. Дьявол опять говорил непонятно, но его часто заносило. — Выбора у человека нет, это иллюзия. Миллионы людей учатся играть, писать, рисуют… Зря учатся, в лучшем случае их ждет переход в подземке, где они будут показывать свой талант.

Дьявол покачал головой.

— Однажды ты спросишь себя: войду ли я в царство мертвых или живых — и я отвечу, войди в любое, но пусть твое имя станет устрашением злой нечисти, которую я помазал на царство. И если будет, ты войдешь только в одно царство. Ты счастливее, чем миллионы людей, которым нет до меня дела. И мне до них. Я знаю! — он похлопал ее по плечу и добродушно усмехнулся. — Выбор есть у каждого, но когда человек бежит вслед иллюзии, он не смотрит по сторонам, чтобы заметить другие пути.

И порадоваться Манька не могла, и огорчиться. Из его слов она поняла только, что он ее, наверное, никогда не полюбит. Но нечисть у него как бы тоже не в чести, а то с чего бы становится устрашением? Получалось, что Дьявол отшил и плюнул, но как-то так плюнул, что опять не обидно. Нет, не умел он радоваться человеческой радости. Так откуда ему про людей знать?

Но окончательно Манька поумнела, утвердившись в мысли, что Дьявол не умеет быть ни добрым, ни злым, но исключительно порядочным, какой-то своей, особенной порядочностью, и за здорово живешь проедает плеши, применяя Дьявольское благословение, когда на ее глазах разочаровался в людях, о которых она думала, что, имея перед глазами и уповая на него, как на Бога, они поладят с нею — и с Дьяволом, получив неопровержимые доказательства его любви и материального пришествия…

Ведь хотела порадовать людей, отвращая от горестей и скорбей, открывая глаза на истинного Покровителя! А люди вдруг странно повели себя, открещиваясь от Дьявола.

А случилось это так…

Попала Манька в вертеп разбойников, выдающих себя за гостеприимных трактирщиков. (То, что это были разбойники, она узнала потом.) «Пора — подумала она — начать жить ей по-человечески, поднявшись до людей. Золотой песок, который она подобрала на реке, когда Дьявол показывал ей, какие богатства таит эта часть государства, она обменяла на деньги у местного ростовщика. Он оценил его немного больше, чем остальные. И сразу же купила немного одежды, мыло, новое полотенце и вкусною еду. А когда проходила мимо трактира, в котором сдавалась комната, вспомнила, что когда-то и у нее были простыни и теплое одеяло. И захотелось себя понежить.

Трактир Маньке сразу не понравился. Грязноватый и бедный. Вроде трактир, а на стол еду не подают, кашу с маслом хвалят, а кашу не хлебают, спрашивают: не принесла ли каши с собой, а то вроде как проголодались люди. Манька всю свою еду выложила. Только воду сунула обратно в котомку, промочив перед этим горло. Но несколько нагловатых парней выхватили бутылку из рук, и она пошла по кругу. Когда бутылка дошла до Маньки, она отлила немного в котелок, чтобы развести ее после.

«Пусть пьют, — подумала она, — им тоже надо быть здоровыми!»

Но самый крайний за столом, которому вода на втором круге не досталась, увидев, что она воду не выпила, стал упрекать, что больше всех имеет, и что уразуметь надо, какая грымза подсела к ним за стол, если с людьми не делиться.

Обиделась Манька, и уже совсем собираясь уходить. Собрала она железный скарб, и пошла из того трактира. А трактирщики следом, вроде как на что ты, Маня, обиделась, день худой выдался, и не стоит болезненно реагировать на слова, тем более, что несешь поганым ртом, от чего нам всем не по себе сделалось.

— Да можно ли Дьявола всуе поминать? — упрекнули ее.

— Не ровен час, накличешь беду! Разве ты Сатана, или черт принес тебя, чтобы смущать наш разум? — удивленно приподняв бровь, сказал один из трактирщиков, удерживая ее рукой. — Нечистый в тебе сидит. И мы исторгаем проклятие, как Госпожа велит, помазанная на царство, и Господь Наш Йеся, воссевший на престоле отца Небесного!

— Да как же можно накликать, если добрым словом помянуть Бога вашего?! — опешила Манька. — Он же прямо перед вами! И день, и ночь слышу, как любит вас!

— Как, как… Обыкновенно! — порадовался за разбойников Дьявол. — Ты разговорами, а Благодетельница после крепкой плеточкой… У нас, Маня, у нечисти, так не делается, не прыгают через головы, а только по головам… И та голова, которая крепко отбивает желающих пройти через нее, та и поднимается… Я вот, Бог Нечисти, а где очереди в приемную? И фанаты за мною толпами не следуют… И вроде на виду, и между всеми, а пройти ко мне можно, только через Посредников! Так же и к Помазанникам моим! А Господь Йеся самый главный, скажет входи, войдешь, а не скажет, на нет и суда нет.

— А как же я?! — удивилась Манька.

— А ты, Маня, через черный ход протиснулась, пространными путями, — развел Дьявол руками. — Сие необъяснимо для неискушенных, преступно и смертью карается. И удивительно стало, или ты самая страшная и хитрая нечисть, или законы не ведаешь. Оттого и веду темным лесом, чтобы уразумела…

— Ну, — успокоилась Манька, — это не я к тебе, это ты ко мне приблудился.

— Если слова наши ложь, пусть поминутно будем выплевывать жабу из уст наших! — возвышено поклялся один из трактирщиков, не обращая внимания на Дьявола. — А если нет, — он угрожающе встал, опершись грубыми огромными ручищами на столешницу, — то увидишь, как хороша петля, когда приложится на шею! Так Господь Наш Йеся, сказавши: «Кто не со Мной, извергнется вон, и срубится, и ляжет в огонь!», наказывает грешников, которые не Имени Его, ни звания не чтят!

— Крепко слово наше, ибо воскрес Йеся, и мы воскреснем в один день, украсив Царствие Божье, которое отдал Отец Сыну своему Единородному, — перекрестившись, присоединился к нему второй, наступая на нее спереди.

— Если воскрес, где же он?! А Дьявол вот! И Йеси нет возле него! — упорствовала Манька, еще не теряя надежды просветить непосвященных.

Она отодвинулась, попятившись к двери, слегка испугавшись, никак не ожидая, что помазанники так воинственно воспримут весть о Боге. Получалось, что он как бы и не Бог для них, раз даже слышать не хотят. Что же, Дьявол сам себя обманывал? Ведь столько доброго для них делал! Иногда слово в слово люди повторяли, что он только что перед тем ей сказал — другого такого Бога еще поискать! Что же отказываются? А Дьявол-то, Дьявол, как он мог любить таких людей?!

— И будет душа твоя прислуживать нам, а мы будем в чести! — трактирщики окружили ее со всех сторон.

— А ты исторгнешься с земли и уйдешь к своему Дьяволу в геенну огненную! — пригрозил ей еще один кулаком, подержав у носа.

— Ведь не имеешь, к чему нам твой Бог? — другой трактирщик оттолкнул ее от двери, загородив выход. Голос его прозвучал мягко, примирительно. — Беднее разве мы, чем он? Что он может дать нам?

— Ну, мне он золотой песок дал… И воду живую, — попробовала заступиться за Дьявола Манька. Бедным Дьявол никогда не выглядел. — Как же он уйдет с земли, если в землю заключен, и сам он… геенна?! Он в огне не горит и в воде не тонет!

При словах «золотой песок», трактирщики заинтересовались.

Но опять же, как-то не по-доброму.

— Проклят он Отцом и Спасителем нашим. И ты проклята. И золото его проклято! — один из трактирщиков прищурился. — Докажи, что умеет Дьявол истязать человека, который в мире живет с нашим Спасителем, омывшем грехи наши кровью и принявшем их на себя! Господом Йесей, обращенные в верных рабов его и узников, уповаем на Спасителя, и спасены будем от происков Дьявола. Мог бы Дьявол-то очистить нас?

Дьявол стоял навытяжку, открыв рот от изумления, прослушав речи образованных трактирщиков — одно дело иерархия, второе — напрочь отказаться… Он почесал макушку, заглянув кому-то из них в глаза и постучав его по голове. Голова сначала прогудела, а после из нее послышался перезвон колоколов.

— Скажи им: «Не спасетесь! Не от меня!» — попросил Дьявол Маньку, отступившись.

— Как я скажу? Умнее я их разве? — опечалилась она, притихнув.

— Ни о чем тебя попросить нельзя! — расстроился Дьявол, но тут же ухмыльнулся лукаво. — Ведь премилые люди! Да кривду скажи и хорохориться начинай! — подучил он ее. — Ты подняться хочешь?

— Хочу! — ответила Манька честно.

— Тогда, как будут они глаза тебе открывать на неправду твою, слушай и примечай, как чисто умеет говорить человек Духом Святым, праведный у Спасителя! — Дьявол стал серьезным. — Конечно, неправдой опозоримся. Но если есть учитель — научись! А согласишься сразу, скажут, что учить нечему — повернутся и уйдут! И останешься, как была неучем! А где ты еще найдешь таких учителей? Скажи: «не спасетесь, не от меня!» — и уйдем, когда умные слова закончатся.

Манька сомневалась, она взглянула на Дьявола, он смотрел на нее точно так же, как трактирщики — выжидательно. Но он был все еще с вытянутым лицом, а трактирщики, наверное, радовались, что она не умеет ответить им как они — по-ученому. Истинно Дьявол на правильную дорогу ее ставил, лишь бы трактирщики учили ее и не замолкали! Все складывалось как нельзя лучше: у Маньки были деньги, была она лицом пригожая и многому научилась в дороге. И могла научиться еще большему.

— Не спасетесь! — сказала Манька взволнованно. — Не от меня…

Но не смеялся ли Дьявол, когда после ее фразы замечательные речи закончились?!

— Что, «не от меня»? — в некоторой растерянности переспросил один из трактирных людей своих. — Она угрожает?

«Стыд-то какой!» — подумала Манька, краснея, и решила честно признаться.

— Ну, Дьявол сказал: «не спасетесь!» Он меня мучить будет, если не скажу…

— У нее что, глюки? — по очереди осмотрел присутствующих трактирщик, который держал ее, будто ждал ответа от товарищей. — Привет! — помахал он рукой, приветствуя Дьявола, но смотрел не в ту сторону.

— Примем к сведению! — Дьявол утер слезу. — Человек слеп!

— Вы можете мне не верить, но я его вижу! — в сердцах сказала Манька, расстроившись еще больше. Она сердито посмотрела на Дьявола — опять он толкнул ее на осмеяние…

И тут трактирщики с каким-то нездоровым интересом обступили ее со всех сторон. И стали просить:

— Растолкуй, может, поймем, как Дьявол, который вроде как не существует, замечен был тобой, и уважать себя заставил?! Не смешно нам, а страшно! Молитвы наши летели бы и к нему, если бы знали наверняка, что услышаны будут и долгие лета припас он каждому из нас…

Манька засомневалась: правильно ли поступает, отказывая людям в знании необыкновенном? Вдруг обидела хороших людей? Может, недостаточно доказала она им свои чистые и бескорыстные помыслы? Может, изначально повела себя неправильно? Пока в трактире была, все пыталась выяснить, видят ли они Дьявола лицом к лицу, рассказывая им про чудесные его способности и любовь, которую испытывает он к таким людям, как они, которые обладают завидным образом мышления и чужую боль чувствовать не умеют, а только себя. А они, не сразу сообразив, что не просто так она спрашивает, разозлились.

Сам факт, что они славили Ее Величество, был явлением обычным. Что к ней с неприязнью — не иначе, докатилось до трактира радиовещание. Но Манька была уверена, что ее простая незамысловатая речь вразумления должна были охарактеризовать ее с положительной стороны — не так, как ее объясняла Идеальная Женщина. Тем человек и отличался от скотины, что думать умел и в сердце носил жажду узнать многие пути, которые даются ему. И в человеке, и в Дьяволе, и в Спасителе, и в Благодетельнице она искала только доброе, а вся ее сердечная мышца была пронизана знанием, что если человек видит доброту другого, то уже никоим образом не сможет опрокинуть человека и закрыть ему дорогу. Наверное, только Дьявол так радовался успехам людей, которые шли по кривой дорожке, поднимаясь в высшие эшелоны, куда попасть могла только самая крепкая нечисть.

Мало ли чего у нее нет, Дьявол был не ее Богом. Но даже ей помог. Например, собрать золотой песок. Сама она искать никогда не догадалась бы. А теперь у нее и платье новое, и запасы пополнила. Дьявол ей нравился, но ведь и в самом деле люди его не видели — те же трактирщики, хотя он в это время стоял рядом и зубы скалил.

«А если расскажу, — подумала Манька, — может, и они смогут его увидеть?!»

Отмахнувшись от Дьявола, который в это время уже в ухо шепчет, что, мол, тут, Маня, неладно, что надо уходить, ибо нечисть — поворотила назад, потому как люди. Она шикнула на Дьявола, так что он отшатнулся и повесился на люстре. «Ничего, ему полезно, пусть повисит!» — усмехнулась Манька, усаживаясь за столом, над которым болтались ноги Дьявола.

И рассказала она про то, как встретился ей Дьявол, и как прошли много дорог и испытали, чтобы свидеться с Благодетельницей, которую сам Дьявол лично помазал на царство.

Когда Манька раскрыла свой секрет, трактирщики забеспокоились не на шутку. Она всегда предчувствовала беду — вот на этот раз стало ей тоскливо. Добрее трактирщики не стали, скорее, наоборот. Об Идеальной Радиоведущей говорили разве что полушепотом, вот и теперь они о чем то шептались… Манька засобиралась. Недалеко был еще один трактир гостиничного типа. Извинилась, согласившись, что они, возможно, правы, но по-своему, и прошла к выходу.

И только ступила на порог, как голова ее на кулак налетела…

Очнулась — тьма застила глаза. Манька не сразу поняла, что произошло.

И только когда почувствовала, как болит голова от удара в висок, как штормит от сотрясения, и она не может встать, сообразила, что выставили ее из того трактира. Спустя некоторое время, когда к ней вернулось зрение и осознание самою себя, она обнаружила свое тело под забором у самого края селения. Пожитки ей вдогон бросили, а сверху еще железа добавили, так чтобы металлолома хватило на всю жизнь и после смерти осталось. Но самое страшное — живой воды у нее больше не было. И денег. Одежду порезали и вываляли в грязи. Ноги заковали в кандалы, за которыми тянулись на цепи чугунные шары, тяжелые, как имена, высеченные на них. Руки и шею заковали в обручи и соединили цепью.

Дьявол сидел рядом и недовольно хмурился.

— Ну что, Маня, помолились на тебя? — спросил он, с искрой в глазах. — Мда-а!

Манька не ответила. Губы ее распухли, и один глаз ослеп от крови.

— Мочи нет смотреть! — нахмурившись, угрюмо произнес он, прочитывая имена на гире. С удивлением заметил: — Тут даже мое есть! Вот если бы не дала им волю, попустив в сердце свое… Но и они хороши — да разве ж это железо?! — он брезгливо поморщился. — Все на виду! И рыхлое, будто булка с маком… — в голосе его прозвучало горькое сожаление. — Честное слово, я сильно сомневаюсь, что оно могло бы им называться!

Он брезгливо отцепил кандалы и наручники с ошейником, как мячик, перебросив железо с одной руки на руку, будто приценивался.

— Уйди! — попросила Манька, едва пошевелив губами. — Я не ходок… Мне не сдвинуться с этого места. Это ты меня так?

— Я бы прокаркал! — по-дружески напомнил Дьявол. — Но не могу сказать, что не я, ибо нечисть… Люди, одержимые Святым Духом…

И вдруг Дьявол легонько надавил на железо обеими руками, и из него вышел сок, и когда Дьявол отверз руки, Манька увидела, что от железа осталось немного, оно уложилось бы в один каравай. И было рыхлое, как размолотый порошок.

Испытав зависть, Манька пожалела, что не успела рассмотреть, как Дьявол это сделал.

— Вот, Манька, — сказал он, протягивая железо ей, — как быстро я умею ходить по земле! Эх! — он с сожалением расстроено покачал головой, переживая за разбойников. — Сколько ж мне учить: и мерзость надо уметь делать!

И только в этот момент Манька сообразила, что Дьявол, с каким-то тайным злорадством, в этот раз направил свой гнев не на нее. Она гадала, чем он так расстроен: или нанесенным ему оскорблением, отрицающий факт его существования, или железо было некачественное?

Приятно было думать, что первое. И что, наконец-то, понял, что не на ее голову покушались, а на его. Типа: не Бог ты нам, раз ведешь Маньку к нашему Идеалу, навесил бы ей лапши на уши, и дело с концом! Сдавалось ей, что именно речи о нем самом приблизили развязку. Как порядочный Бог, он обязан был принять насилие во время проповеди, как попытку противиться его божьему велению, как посягательство на его авторитет, когда он, Бог, должен был считаться с покалеченными умом. Да разве ж можно было показать себя в очах Бога восставшей тварью, указывая ему пути Господни?! Или, опять же — восставшей тварью, недостаточно приготовившейся к восстанию?!

Так это было или нет, Дьявол разобиделся страшно. Издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство) он принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел Дьявол веревку с петелькой. Видно, на тот случай, если тяжело ей покажется железо. Картежную метку в виде шестерки, мол, не вздумай разэтакая садиться в чужие сани, и намек, что бьют они Дьявола своим дьявольским интересом. Манька о петле и не помыслила даже, ей привычно было веревки за плечо кидать. Не раз предлагали вместо платы, особенно, когда надо было расплачиваться за работу. И сразу вспомнила, как один из разбойников обходительно намекнул о петельке, когда просил доказательства существования Дьявола.

Выходило, веревку и железо приготовили много раньше? Чтобы сковать железо в надлежащие формы, понадобился бы не один день. Не об этом ли разбойничьем железе говорил кузнец господин Упыреев, который когда просил снять пробу с разбойничьего железа в пути? Кузнец господин Упыреев совсем вылетел у нее из головы.

Получалось, что Дьявол и в самом деле был ни при чем.

Тяжело, со вздохами и камнем в сердце, она призналась себе, что железа ей было не избежать. Разбойники ждали ее, и не появись она в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, а не в другой, точно кто на ушко подсказал. С самого ж начало было ясно, что настоящие трактирщики куда-то подевались — ни постояльцев, ни еды, пыль кругом — и будто кто глаза застил…

Манька бы смирилась и забыла, и несла бы ношу дальше, но не тут-то было, не таков был Дьявол. Началось крещение интересов…

Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью — наконец, кто-то из дорогой его сердцу нечисти вывел Бога Нечисти из себя, — обрастала она такими знаниями, от которых захватывало дух. Весело ей было наблюдать, как устраивает он муки исчезновения своим встреченым-попереченым.

Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку из скарба он достал. Добавил к ней кусок мыла, что бы, значит, которые споткнутся о нее, не долго мучились — и вернул в трактир, примерив каждому разбойнику на шею. Теперь мысли их веревкой не заморачивались, сама по себе она их не донимала, но радовались, когда ее туже затягивали Благодетели, получая нескончаемое блаженство.

Получилось не то, что Манькины петельки, которые она сразу могла рассмотреть. Никто не сносил бы такое железо. Шею давило, но о кожу не терлось, и ношение его было приятным.

— Вот! — учил Дьявол, соглашаясь с ее выводами. — Всякому железу должно быть железным! И не давит, и греет!

Но обманывались только разбойники, а людям железо с первого взгляда в глаза бросалось. Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о неком Дьяволе, который не особенно угождал бы им, оставляя немногие их достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу, раз, будучи нечистью, забыли важность поминовения Бога Нечисти.

Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, как привет от себя самого. Явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, будет он, Дьявол, лечить любую шестерку, поскольку все разбойники приколочены к нему, и ни один лоб пяту ему не достает. И когда с кем здоровается — не промахивается! Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу. Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся и подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.

И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как увенчала она их головы, всякий разбойник сделался как Бог. Но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.

— Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, — похвастался Дьявол, открывая свой секрет. — Любой Мессия порадуется такой мессе, ибо ангелы справляют ему хором литургию двадцать четыре часа в сутки и не умолкнут до скончания дней!

— А Мученики почему? — пожимала плечами Манька.

— Ну, когда ангелы поют, разве можно думать о чем-то еще? Не до людей им. Не слышат они их через хор голосов. И хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям! Ну а про себя думать уже некогда.

С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место. Ноги ходили по одной половице. А если кто-то хотел иначе, то сразу же отнимались. Разбойник падал — и поднимали его всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовало, когда по железу и думали, и поступали. Само железо было надежно схоронено от взгляда, как Дьявол, которого тоже не видели.

Вот ей бы так уметь! — позавидовала Манька. Но разве сможешь так обречь издевательство себе на пользу? И сколько бы ни пыталась она после применить свое знание, даже близко у нее не получилось. Разве что на хату красного петуха пустить или поймать и отхлестать ломиком…

Так что знания остались бесполезными.

— Им, красивым и сильным, — примирительно сказал Дьявол, любуясь плодами рук своих, — бремя Спасителя будет легко. Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву — и наградил Его Отец Его воскресением, — Дьявол сделался грустно задумчивым. — Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, — пояснил он свое пространное высказывание, — если у другого человека есть выбор, то у разбойников, которые пошли против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю в любом случае, невзирая на грехи и праведность. И к Абсолютному Богу, который Бог и для меня.

— А если вся Вселенная есть земля, то где Абсолютный Бог? — спросила Манька с любопытством, тоже радуясь за разбойников, которым повезло больше, чем ей. Абсолютный Бог — хоть кто соблазнится!

— За ее пределами, — ответил Дьявол с нежностью. — В удивительном месте! Сам я родом оттуда. И восстал, и низвергнут! Пока я был там, Небытие было Бытием, а теперь отдельно. Есть Небытие, и есть Бытие. Война между нами давно закончилась, но нет-нет, партия гордых людей уходит от меня к Богу другому. И тогда Он приумножает богатства земли, потому что для меня Он и Отец, и Мать, и Родина — всем я ему обязан.

Дьявол вздохнул, растревоженный воспоминаниями, и принялся мучить железом ее, ибо не послушала вовремя добрый совет — бежать от нечисти. Образно говоря, утвердилась в мысли, что доброе живое слово сильнее радио. Но радио не молчит, не изнемогает, не умирает, а мелет и мелет…

— Маня, — сказал он, — я ценю свое время и собираюсь узреть при жизни ваш поединок с Благодетельницей! Вдруг я ошибся и не ту голову помазал?! Прикуси удила и жуй! — приказал он, высыпая перед нею железный порошок, в который измолотил разбойничье железо.

Манька согласиться не могла — она же не с радио говорила, а с людьми. Но Дьявол так не считал. И она давилась, но железные опилки глотала. И была благодарна Дьяволу и за то, что не бросил ее, и за то, что сделал железо порошком, и что порошок стряхивался. Оставалось только собрать его и проглотить, но зубы о него не ломались. Железо и в самом деле было не забористым, не таким твердым, как железо кузнеца господина Упыреева. И что не придумал для нее другого наказания. Лучше так, чем тащить за собой кандалы. Без помощи Дьявола она ни в жизнь не избавилась бы от него. И ела порошок три дня, и еще больше половина осталась. И ела бы еще, но Дьявол отошел от обиды и примял железные крошки к караваю, который в полтора раза после этого увеличился в объеме. Потом напоил ее чаем и сказал, что если они будут сидеть на месте, Помазанница ближе не станет.

Манька сразу же согласилась. От железа в животе начались жуткие колики. Собрала свой нехитрый скарб и пошла прочь от селения. «Кончится ли железо, — думала она, с опаской поглядывая на Дьявола, — если Дьявол так легко умел положить человеку новое?»

А разбойники, которые Дьявола не видели, даже после того, как он прославил их перед Отцом Йеси, железо не разглядели. И теперь все, что произошло с ними плохое, списали на Маньку, а все хорошее на Благодетельницу. Они так и эдак гадали, что могут значить сии послания, которые читали с благодатью и ужасом, ранее им неведомым. Среагировали неадекватно, что-то вроде кататонии началось. Разбойники могли только себя понимать: с виду Манька дура-дурой — и вдруг такие загадки, что впору сломать голову. По началу, когда по привычке ступали не на ту половицу или ложили деньги в карман, и начинало першить в горле или ломало голову, пугались и призывали Спасителя объяснить мотивы наложенного на них креста.

Благодетельница, сидевшая у Спасителя одесную на Престоле Славы, проводила с ними долгие беседы, объясняя, что чужое добро ничем не хуже того, которое лежит у них в кармане, и что истинно добро их теперь на небе, вроде и есть, а на самом деле получается, что нет. И что половица половице рознь, а пространный путь ведет к погибели. И, как хотят они, чтобы она обращались с ними, то так же должны обращаться с нею, не жалея для казны и не рассматривая другие половицы. А когда разбойники плакали и жаловались, что в казну положить много не поучается, ибо железо на виду и люди прячут от них добро, Благодетельница только руками разводила: зачем с Манькой разговоры разговаривали и сидели за столом? Надо было сразу закатать ее в железо! Прославиться перед нею хотели? Умом блеснуть? Вас, разбойников, пруд пруди — и тому любовью должна дать, кто радеет в большем объеме!

Что случилось с разбойниками после, Манька в точности не знала. По возможности разбойничьи вертепы обходила стороной. Боялась, что не снести ей железа. Но было ей не то сон вещий, не то видение, не то опять же по радио слышала, будто разбойники крепко-накрепко зареклись ее слушать и проклинали на чем свет стоит. Да водили хороводы и песни пели во славу Идеальной Женщины, которая не раз прорекала им презирать Маньку с головы до пят, чтобы не ходить в обиженных. А послания Дьявола объявлены были вне закона, чтобы наивные люди не ломали свои бесхитростные головы и не отвлекались от славословия Идеальной Царицы радиовещания.

Пример был настолько показательным, что маститые разбойники, которые в железе понимали толк, поглядев на товарищей, которым досталось Дьявольское железо, после того случая к Маньке долго близко не подходили, посчитав опытным железоведом. Конечно, когда история подзабылась, все вернулось на круги свои. Но Манька к тому времени сильно изменилась, обрастая знаниями по железу — и против правил, умела его поднять, обращаясь с ним безо всякого страха.

А Дьявол после того случая надолго примолк, замкнувшись в себе, размышляя, почему так бывает, что те, кого любишь, обычно оказываются последней жестоковыйной, упорствующей в неверии свиньей. Ведь холил разбойников, лелеял, направлял, принимал и ложил на всяком месте жертвенных агнцев, а вот, поди-ка, очернили. Одно дело обречь на муки Маньку — это святое, это и есть тот самый жертвенный агнец. Но размножить самого Дьявола и высечь имя его на камне, это, простите, вершина безразличия к своему Богу, под которым ходишь. Ведь каждый Святой Отец учит бояться и чтить имя Бога Нечисти, обращая внимание на факт, что все грехи от Дьявола обращаются к человеку из среды его самого, и Дьяволом прикрываются все удачные темные делишки, и что страшнее его, пожалуй, никого в мире нету. А жертвенный агнец, поставленный с Дьяволом на одну ступень — как могила, поди-ка, усмири новое явление Дьявола! И не понимать этого — прямая стезя обратить на себя внимание больших злодеев.

Манька его болезненность понимала, предательство бьет по самым больным органам: в сердце и внутренности. К слову сказать, сама она к изжоге давно привыкла. У Дьявола ни сердца, ни органов не было, только одно большое самосознание, а и то жалко! Но помочь она ничем не могла. И разглядев в нем человеческие качества, которые он долго пытался скрыть, стала относиться к нему с некоторым пониманием и любовью. И у него были слабые места. Больше всего хотел Дьявол быть не просто Богом — а Узретым Богом! Что явно противоречило само в себе, учитывая, что Богом люди его не видели…

Между тем, когда Дьявол был Другом, и когда Богом, разница была огромная.

Другом Дьявол не искал человеку беды. Он как-то незаметно сводил ее на нет, или давал незначительный совет, обычно не затрагивающий интересы нечисти, не сталкивая лбом с теми, кому был Богом. Другом Дьявола можно было считать только условно, а в миру, где его никто не видел, Другом его можно было не считать вовсе: сначала он был Богом — и только потом Другом. Другое дело, когда он был Богом! Он оберегал человека, защищал, кормил его идеями, складывал обстоятельства в благоприятный исход делу. И Манька, пока имела о Дьяволе смутные представления, путаясь в нем, как медведица в сети, поначалу отчаянно завидовала тому, как некоторые люди умели принять от Дьявола воздаяние, оставаясь необиженными. Она никак не могла понять, отчего у нее-то не получалось. Может, просто не думала как они, пытаясь быть правильной в каком-то своем представлении, а Дьявол не говорил ей об этом, придумывая одну каверзу за другой, чтобы сама дошла до понимания своей очевидной глупости?

Она рассуждала и так и эдак, стараясь приблизить себя к людям, которым Дьявол благоволил, но нащупать тропу не получалось. Чтобы ходить под Дьяволом, не видеть его оказалось недостаточно. Тот, кто его не видел, так или иначе был под Дьяволом, но могло ли быть иначе, что двое, столкнувшимися интересами открывались ему как два выбора: кому из них быть Богом Нечисти, а кому Духом Нечистым. И если двое не могли уладить дело миром, от одного оставалась горстка пепла, — и горстка пепла внезапно начинала понимать, что Богом над нею поставлен злодей, а именно — конкурент! Именно в тот момент Дух Зла показывал ему язык и корчил рожи, открываясь, ни как Друг и ни как Бог. Очень скоро Манька поняла, что, даже имея Дьявола крышей, обычному человеку не превозмочь своих врагов. Он обнаруживал редкостное непостоянство. С каждым разом приводил соперника сильнее, чем предыдущий. Ему ничего не стоило угробить человека сразу, но Дьявол не искал смерти — он вынуждал, как хороший тренер, накачивать мышцу. И полчища осатаневших бойцов удерживались лишь некоторым количеством законов, которые нечисть придумывала сама же, чтобы не дать человеку вымереть совсем, как некоторые менее защищенные представители фауны, обнаруженные бойцами в природе. Лишившись корней — все дерево гибнет. Даже самые осатаневшие бойцы понимали, что корни их где-то там, в среде народа.

И снова тупик! Мало уметь побить всех! Дальнейшие наблюдения завели ее в тупик.

Выводы глубокого исследования заключались в том, что не всем объектам позволялось думать, будто он может обойти любую особь рода человеческого. Неравные были условия для одного и для другого. Каждый мог иметь крышу лишь на определенном этаже. И как только человек поднимался до дозволенного уровня, если не мог остановиться и уразуметь, что дальше не имеет поддержки от Бога, он тут же становился объектом насмешек и выдавливания в нижние слои. И общество, и враги его не упускали не одного случая обнаружить в нем грех. Удивительно, но точно такой же грех не вызывал раздражения будучи содеянным другим, который своего этажа еще не достиг. Чаще мешок картошки обходился грешнику дороже, чем миллион обездоленных на все их имущество. И было, что мешок картошки лишь вызывал недоумение и насмешку. Не каждый и не каждым мешком картошки можно было растрогать государство. Например, даже зная вора по имени отчеству и в лицо, Манькину оргтехнику так и не смогли у вора изъять, и он долго сожалел, что поначалу испугался и вернул ей часть ее имущества. Добровольно. Испугавшись возмездия. «Во, дурак-то был!» — говорил он про себя.

Бойни и мясорубки приходили и уходили, миллиарды разворовывались и возвращались, тучные страны худели и обрастали жиром, маленький гад становился большим гадом, пущий гад укладывал его на лопатки, истинные святители обращали народ то в одну идеологию, то в другую, больные становились здоровыми, здоровые больными…

Но одно оставалась неизменным: Таинственная Непреодолимая Сила руководила процессом, поплевывая сверху и не давая народу заскучать.

И раскрывалась перед Манькой простая истина: Непреодолимая Сила не имела жалости!

Миллионы обездоленных людей ногами вперед не умеряли ее аппетит. Она не имела веру в идеал — любая идеология, умеющая организовать и сдержать беснующиеся толпы, пускалась в ход. Молилась только на себя. Не жаловалась. Не стращала собой. Не пыталась подлизываться к народу. Непреодолимая Сила была везде и нигде. И все же оставляла след в истории и в каждой жертве, которая поднималась иначе, презрев рукотворную ее лестницу. Мужественная чистота человека не являлась достоянием. Только эго (может быть, та самая печать, которую ложил Дьявол на лицо своего Помазанника, которую человек чувствовал, как стержень), облаченное в поддир, могли позволить человеку приблизить себя к вершине, увенчанной совершенными людьми.

Простая фраза: «вы оскорбляете чувства верующих» или «вы отнимаете у людей самое дорогое», обращенные на человека, могли перекрыть ему воздух и образовать вокруг него вакуум. Какое чувство мог оскорбить один у миллиарда верующих? Грусти, ненависти, радости, внезапно расстроенное, шестое или пять предыдущих? Кто брался подсчитать, сколько разных чувств борются в человеке каждую минуту?

Или «самое дорогое»? Самое дорогое у человека его имущество, здоровье, родственники в порядке наследования. Как может он отбирать все это, если только высказал свою точку зрения и был кем-то услышан?

Манькины мнения именно в такой вакуум и попадали, вызывая праведный гнев у одного, но так яро защищающего всех остальных, что услышать ее уже никто не успевал.

Но праздник жизни продолжался. Кто-то повторял ее мнение и становился всеобщим любимцем. И когда Манька, насмерть замученная железом, не могла уснуть и долго-долго лежала, рассматривая звезды, и думала, думала, думала — отрываясь от покрытого язвами тела, от невыносимой боли и уязвленного самолюбия, которое напоминало ей, что ей по всему государству приходится бегать за какой-то Благодетельницей, которая ей ни за каким хреном не нужна, и что она не прошла и шестой части государства, не износила первый комплект железа, Дьявол протягивал ей небольшой кулек с семечками и предлагал:

— На, поплюй! Тебе не дано, и ты эту лестницу видишь. А кому дано, не задумывается. Ему некогда, он ступени считает, которые ему еще осталось преодолеть.

Ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал:

— А теперь ложись спать, и пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!

А другие сны Маньке и не снились. Никакие не снились. Без воды было совсем худо. Новые зубы были чуть тверже, но и они крошились, обутки мозолили и стирали ноги в кровавое месиво, от посоха руки каменели, так что к вечеру она не могла поднять кружку с чаем. Ей уже казалось, что живая вода ей снилась.

— Ну почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? — в который раз спрашивала она с вымученном видом. — Почему они всегда знают, что делать, а я нет? Почему они радио слышат, а я только догадываюсь о нем? Или вторят ему, так что сил нет слушать?

— Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса! Радуйся правильным рассуждениям, которые он втолковывает терпеливо день за днем, — в который раз отвечал Дьявол о себе в третьем лице. — Жалеешь себя? А ты не жалей! Пусть умрут и те, и другие, и ты — голая Дьявольская правда выйдет наружу. Я не жалобная книга, на меня молиться бесполезно, — напоминал он, — если ума нет! Сама знаешь, какой он у тебя…

И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит? Что плохого в том, чтобы жить хорошо? И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях? И после этого Дьявол будет говорить, что он посылает ей в ум какие-то страшные ужасы?!

И однажды Манька так уверила себя в несправедливой раздаче благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой. Чтобы не думали гонители ее, что не дано ей, а Дьявол бы убедился, что имеет возле себя не худший экземпляр представителя человеческого рода. Не понимала она — как мог он не привязаться к ней, ведь она была гораздо ближе, чем прочие! Точно так же поступали с нею люди, с которыми делилась всем, что у нее было. И когда в какой-то момент, когда человеку богатая удача приносила почет и имущество неисчислимое, она начинала надеяться, что человек возьмет заботу о ближних, среди которых числила себя. А человек вдруг становился жадным, начинал обвинять ее в корыстных намерениях, и выживал из жизни оскорблениями и унижениями.

Но Дьявол был не человек. Он был Бог. Ему ли жалеть умные мысли и завидовать и злорадствовать, меряя добро свое по Манькиному благосостоянию?

Да так она увлеклась размышлениями о природе дьявольской удачливости, что не заметила, что идет по волчьим следам.

Будто Дьявол глаза отвел. В плохом смысле… Она смотрела далеко вперед, и смотреть под ноги времени не осталось. «Я прибью эту тварь! — думала Манька, придумывая способ, котором без труда смогла бы задумку воплотить в жизнь. — Сыпну цианистый калий! Нажарю бледных поганок! Надо ядом… Или дождусь у ворот, и пусть меня убьют, она умрет тоже!..»

Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед. Она так увлеклась, что и заплечная котомка с железом не тянула спину. Дьявол растворился и не сопровождал ее — Богу Нечисти положено укладывать мысли, которые человек смог бы отсортировать и выстроить в такую цепочку, когда все обстоятельства будут учтены. Именно так Дьявол оказывал медвежью услугу, приберегая точные сведения об обстоятельствах для противника. А если открывал их тому и другому, случайно или преднамеренно подсказывал образ мышления противной стороны и умные обходные пути.

«Я буду другой! — думала она. — Я буду как люди! И когда у человека беда, я заткну уши, закрою глаза, буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть отправляются в Небесное Царство сами, меня устраивает Божье!..»

Манька прошла уже три брошенных деревни. Пустые полуразвалившиеся заколоченные дома, или разобранные и пепелища — не все сумели пережить перестройку. В отдаленных селениях люди дохли, как мухи, обработанные дихлофосом. Кто-то вымирал естественной смертью, кто-то навсегда покидал родные места и уезжал на заработки за горы, где были дороги, магазины, цивилизация, кто-то обращался в прах по собственному желанию. И немного удивилась, когда вдруг недалеко услышала, как тявкнула собака, и сразу затем глубокое мычание.

Звуки разом оборвались…

Манька остановилась, прислушиваясь. Где-то в глубине подсознания шестое чувство предупредило: «волки!», когда взгляд ее упал на дорогу. Тут повсюду были следы — крупные и чуть поменьше собачьи, с далеко отставными пальцами, копыта — не то корова, не то лошадь, и много свиных копытец. Она много прошла дорог, и не разу не встречалась с волками, они уступали ей дорогу. Или Дьявол, оберегая ее, уводил зверей в сторону. Заученной фразой ответила умнику: летом волки в стаю не собираются — именно так учила ее школа. Не иначе жилая деревня, и близко, прибавила шаг.

И не успела ступить на поле, как вдруг прямо перед собой, на дороге, метрах в десяти увидела волчью стаю.

Они ее ждали…

Вожак пристально посмотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом — вторым он следил за стаей.

— Почему остановился, человек? — спросил его насмешливый взгляд. — Вот мы и встретились! Мы не выслеживали тебя, как ты нас, и не напали из-за угла…

И не было в мире прекраснее зверя. Черная шкура вожака лоснилась, спокойный — как скала. Если бы они встали рядом, волк, сидя на задних лапах, достал бы ей до груди. Огромный! В кино они были намного меньше. Даже щенки, которые крутились юлой за спиной вожака, превосходили придуманных по размеру. Три самки, охранявшие выводок, сидели и стояли с достоинством, не заступая черту, которую открыл им вожак, но было заметно, что самки испытывают волнение, как молодь.

Горячая волна прокатилась по телу, в голове стало пусто. И стало холодно. Она отступила назад, остановилась, замерев — шесть волков не сдвинулись с места. Она забыла, что волк не приемлет волка в образе человека. Дьявольские планы вылетели из головы в одночасье.

Манька сжала в руках посох, не поднимая его…

И уж или осенило озарением, или вдруг поняла с отчетливой ясностью, удивляя себя самою… Люди, не обиженные Дьяволом, способные принять воздаяния в свой ум, не бродили в одиночку по лесу — природа не верила им, не искали железо — они ковали его сами, не пытались образумить мучителя — они сами были мучителями, не радовались Дьяволу — по возможности, прятали лицо, обращаясь к праху и радея о сгнивших мощах и костях — и верили в себя, как в Бога. И нечего ей проситься в их общество! Да, она не достойна Помазанницы, если перестала быть собой и собиралась стать ею.

«Нет у меня ума! — сразу же согласилась Манька, чувствуя, как леденеют кости, — если вымытый капитал Дьявола меняю на Дьявольский ум!» Она переставила деревянную ногу и сделала едва заметный шаг назад.

Вожак колебался, не каждый день он встречал человека.

Люди хотели стать ему Богом. Но боги ему были ни к чему. Он выполнял свою миссию, возложенную природой: лечил лес от больных и слабых животных, чтоб жили другие, и оберегал волчью стаю. Его зубы убивали быстро — боль была минимальной. И если болезнь проникала глубоко, звери сами находили его, дожидаясь на волчьих тропах. Он видел смерть не одного выводка, и знал, что человек убивает волков.

И все же что-то останавливало его …

Человек был безоружный, и не бежал. Старый и мудрый волк не чувствовал ничего из того, что помнил — он видел, человек напуган, но, как вожак, не заступил черту, оставляя себе время ударить первым. Выжить имел право каждый, но не каждый стать вожаком. Убить вожака мог только вожак. Он никогда не убивал вожака другой стаи, если только тот сам не просил об этом. Закон леса — природа сама решала, кому доверить себя.

Сознание волка коснулась мягкая теплая волна, и он понял, что идет рядом с человеком.

Запах был тот же. Человек шел по следу, преследуя убийц членов его стаи.

И волк понял: надо освободить дорогу, охотник на убийц должен идти дальше. Он без страха повернулся к человеку спиной. Если тот ударит, он достанет его — у него тоже есть время.

Но человек не пошевелился. Волк поднял стаю и направил ее к лесу. Молодой щенок обиженно недовольно заскулил: «Почему мы не отомстили за себя?»

«Не каждый человек — враг, — ответил отец. — Когда-то мы жили вместе, и были как одна стая.»

Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.

И не поверил глазам — человек разговаривал с лесом…

Манька стояла ни живая, ни мертва.

— У тебя как, боевой дух, сомнения не имеет? — Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. — Вот, Манька, знамение тебе! И встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь — не хочешь, а надо!

Манька обернулась, силы окончательно оставили ее.

Она попробовала бежать к одиноко стоявшему посреди поля дереву, но не прошла и пяти шагов — ватные ноги подкосились, и она опустилась на землю. Дрожь колотила ее, зуб не попадал на зуб, язык прилип к гортани. Пустая сухая голова разом наполнилась роем мыслей, проплывающих и удаляющихся без рассмотрения.

— Чтобы под Дьяволом ходить, — заметил Дьявол с размеренной доверительностью, с довольной усмешкой наблюдая за нею, будто не имел к этому никакого отношения, — надо уметь устроить подлянку по-Дьявольски. Но, черт возьми, не Дьяволу же! Сами с собой люди борются дьявольской головой. И что ты все пытаешься примерить на себя истину человеческую? Все просчитали уже давно! Много тысяч лет назад один человек, бывший как ты, сказал:

«Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, — и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: "это кто такой?" И если он споткнется, то совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое»…

Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди помнят его. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?

Манька закрыла лицо руками и заплакала.

— Это у меня-то худое? — обижено запротестовала она.

— Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко. И близко, — вздохнул Дьявол. — Если сможешь услышать, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола!

Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она громко бренчала железом и пела песни вслух, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце — то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным и угрожающим, и когда Манька старалась почувствовать его, голова у нее кружилась и в глазах появлялась рябь. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, он когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы ее любили и видели только то, что она считала собой. О том, как извести Благодетельницу, она уже не думала. Дьявол был ей и ни Друг, и ни Враг — он был Бог. Бог Нечисти. И любил Помазанницу, больше, чем ее.

Наверное, ее сердце было другим…

Стоило Дьяволу проявить немилость, голова летела с плеч и у человека, и у нечисти, но только не у Помазанницы. Несправедливо, конечно, но Дьявол вел ее к ней, и если получится устоять, то, возможно, он поймет, что сердце не голова — сердце не умеет думать. И, возможно, поймет, что она не такая, как ее сердце, а у Помазанницы его совсем нет. И пусть немножко, Дьявол будет заодно с нею, хотя бы мудростью, а остальное уж как-нибудь…

Загрузка...