Танец со змеей

Глава 5

Суета. Вот чем заканчивался их план. Простая житейская суета. Они собирали вещи, проверяя себя на каждом шагу: не забыта, не пропущена ли какая-нибудь мелочь? Словно обычные горожане – существующий мир видится им лишь сборищем таких же городов. Они решили посетить соседний – развлечения или дела ради. Большой срок их надежд, желаний и стараний теперь лишь оттеняет реальность происходящего, убаюкивает лживым ожиданием и враньем. Разум настойчиво желает оставаться в своей удобной колыбели. В крови пока слишком мало страха, чтобы надавать сознанию по щекам и подняться вверх – до шокового осознания реальности. От того их движения неуклюжи, механичны, нелепы.

Надо взять только необходимое. Нужно сделать вид, что постояльцы не уходят из гостиницы навсегда. Лишь, как им положено: на выступление и обратно. Но у них не так уж и много вещей. Они не приобретали материальных ценностей, чтобы восполнить ими свои духовные пустоты. Лишь ели и пили до беспамятства, а когда этого не хватало – восполняли нехватку тем, что творят люди уединяясь.

Специально для требовательного княжеского общества Асе пошили дорогое городское платье. Она надевает его в первый и последний раз. И только чтобы снять в замке, заменив танцевальным костюмом. Второй костюм больше не понадобится – он останется здесь. Дорогое платье и маркое пончо останутся в замке.

Вороней постарался вынести и погрузить их вещи, не привлекая к себе лишнего внимания. Да, даже если люди и заподозрят что-то, они о том лишь подумают и ничего не сделают. Но нельзя быть настолько самоуверенным. Лучше оставаться чистым в мелочах, тогда мелочи не скопятся в огромный грязный ком.

Октис спустилась в прихожую. За второй оборот Брата она уже свыклась с городским обществом и его обычаями. От того ей пришлось подавить напрашивающееся желание попрощаться с примелькавшимися знакомыми. Заменив его лишь сдержанным, но радушным приветствием – так шедшим образу Асы.

Вечер выдался ясным, хотя в это время сезона на город часто нападал беспроглядный туман, державшийся по несколько суток. Мать собиралась вскоре скрыться за горизонтом, но Отец еще не показался. Октис вышла на мостовую, глубоко вдохнула вечерний прохладный воздух. Он отрезвлял, слегка рассеивал груду мыслей в ее голове. Но лишь для того, чтобы она увидела свою цель – замок, на другом конце Старого Города.

Она отметила в себе странное чувство. Воздух был теплым, но она была теплее. Тело словно пылало жаром, не остывало само и не нагревало воздух вокруг. По женской коже проскочила волна озноба. Вместо того чтобы погаснуть в ногах, волна отразилась от мостовой и пошла обратно вверх. Когда Вороней подогнал готовых горбоногов, Октис вздрогнула, отгоняя от себя наваждение. Забралась наверх, уселась по-женски и двинулась вперед.

– Это неправда… – Сказала она.

– Что неправда? – Откликнулся Вороней.

– Что перволинейные не боятся. Никто никогда нас не учил не бояться. Наоборот, в нас растили все это. Мы всегда были окружены страхом. Просто, наверное, это входило в привычку. Его могло стать только больше, но он никогда не исчезал. Это как выбежать голой в холодную ночь слияния, оказаться одной посреди поля. И сколько не старайся найти укрытие – не найдешь. А если найдешь, то тебе никто не откроет. Так и живешь, пока не надоест поддаваться. Устанешь, захочешь разорвать все это к Богам и ринуться в бой. Тогда весь накопленный страх начинает греть, а не холодить…

– Знаешь, голой женщине ночью откроют почти все. – Заметил Вороней. Октис строго посмотрела на него. – Это так – к слову. Тебе страшно?

– Да. Немного. Почти как перед битвой, которую долго готовили. Я только сейчас поняла, что отвыкла от страха. Наверное, уже пару Братьев прошло, как я обходилась без этого и сама не замечала. А сейчас вдруг он вернулся, и я теперь этот срок понимаю. Только… ты этого ничего не слышал и не знаешь. Никакой перволинейный тебе не говорил, что живет в страхе. Ни мужик, ни баба.

– Угум. Слушай, если не получится, не строй из себя героя.

– Что? – Удивилась Октис.

– Если тебя возьмут в плен, не строй из себя героя. – Повторил он. – Не надо этих слов из сказаний: они его пытали, но он им ничего не сказал. Если тебя схватят, выкладывай сразу все, что знаешь. Каменные изворотливы на пытки. То, что сделал Стокамен с твоей деревней – милость по их меркам…

– Может, мне еще поблагодарить сына за хорошее обращение?! – Она едва сдержалась. Прохожих на улицах Старого Города было немного. Всадники ехали вблизи друг друга. Но контролировать громкость голоса оставалось не лишним. – Они жгли людей – живых и мертвых, не разбирая. Сваливали в кучу или запирали в домах…

– Тем более. Это все было сделано наспех. Ты прекрасно знаешь, что если у палачей будет время, они растянут боль на больший срок. Сама мне об этом говорила – сама так делала. Выкладывай все, что знаешь. Все равно, имя заказчика тебе не ведомо. А остальное не имеет большой цены. Если будет возможность, то самоубийство…

– Самоубийство? – Перебила она.

– Ты не знаешь, что это?

Октис знала. Вернее знала это слово: оно звучало иногда в ее жизни, но было каким-то отстраненным. Не имело под собой реального значения. От мастеров Змеи никогда ничего подобного не слышали. Только о «доведении до убийства», когда уже нет шанса выйти из схватки победителем. – Чтобы не сдаваться врагу, действием ты вынуждаешь его убить тебя. – А покончить со своей жизнью своими же руками – это отдавало предательством. По всем законам царский перволинейный был слугой и собственностью Царя. Он жил за счет Царя, обучался за счет Царя. Носил дорогую одежду, оплаченную Царем. Его долг был буквален. Его жизнь принадлежала больше Царю, чем самому себе. От того и распоряжаться ею так небрежно он не мог. Но теперь Царь подписал указ, в коем избавлялся от своей опеки. Змеи отныне принадлежали только самим себе. Долг Октис сузился до долга перед самой собой. И это было унизительно.

– Ты нашел время, когда говорить об этом…

– Ну, лучше уж сейчас, чем никогда. – Он попытался улыбнуться, но понял, что сказал глупость, и отвернулся.

Ага, уж лучше заткнись. – Цыкнула она.

Они въехали на мост. Уже виднелись внутренние ворота. За темным силуэтом замка поднимался Отец. Мать дарила последние лучи своего яркого света, Отец заливал мир тягучей неяркой синевой. Все, что окружало Октис, приобрело оранжевый и фиолетовый оттенки. И в глазах Воронея, единственно смотрящего на нее в этот миг, она стала тех же цветов.

– Мне тридцать, Вороней. – Призналась Октис. – Я именно в такое время сезона и родилась.

– Ночью под светом Отца?

– Да…

– Тебе подходит.

Наверное, это была очередная шутка на счет ее характера. Но она лишь улыбнулась, и поймала себя на мысли, что не испытывает к князю, которого никогда не видела, откровенной ненависти. Одним богоподобным больше – одним меньше. Все это она делала скорее ради Воронея. Сначала – потому что боялась остаться одна в чужом непонятном мире, а теперь – потому что боялась остаться именно без него.

Они проехали деревянную часть моста, миновали всегда открытые внешние ворота. Огромная толстая квадратная башня далее разделяла дорогу на два пути: направо – вдоль стены к изведанным уже стойлам, налево – короткий путь в тупик к внутренним воротам.

У закрытых небольших, но массивных деревянных ворот стояло несколько княжеских стражников. В это позднее время они вынуждены были работать. Если бы им не приходилось постоянно делать вид важный и напряженный, сквозь форму бы просто сочилось их недовольством по этому поводу.

– По каким делам у княжеских ворот? – Спросил привратник с копьем подъезжающих всадников.

– Вот. – Вороней на ходу достал и протянул бумагу.

Стражник поднес ее поближе к лампе, щурясь, начал сверяться с написанным, медленно проговаривая губами слова.

– Ага. Понятно. – Он отдал документ обратно. – Гоните скотину куда-нибудь: пропустим только пешком.

– Это почему? – Воронею то и было нужно, но он просто не смог удержаться.

– Княжий двор вам не стойло. И здесь вы их тоже не оставите. Открывать ворота мы не будем – мы тебе в слуги не нанимались. И в бумаге о том не сказано. Гоните их на княжье хозяйство – там подождут.

– А нам потом обратно пешком идти? Вдоль длинной-то стены?

– Ага. Только смотри: по этой бумаге вы не только можете, но и обязаны явиться. Так что лучше вам поспешить. – Сказал привратник и указал на заходящую Мать.

Он был прав. Бумага, выданная князем, была не чем иным, как договором. И за Орони с Асой его подписал некто, обладающий на то властью, дабы исключить саму возможность их отказа.

К воротам подъехала карета. Не богатая, но и не телега, и не бричка. Настоящая карета, запряженная не быками, а горбоногами. Возничий отдал стражнику бумагу, тот повторил процедуру. Только затем жестом велел остальным открыть ворота. Вороней готов был поспорить, что в этом пригласительном никто заранее не ставил чужих подписей.

– Эмм, ну, можете проехать вместе. – Стражник вдруг снизошел добротой до танцовщицы и ее импресарио.

– О, нет-нет. – Осекся Вороней. – Мы уж лучше займем положенное нам место, а то вдруг… нам придется ждать и обратной попутки…

Они вернулись на развилку и поехали вдоль стены. Теперь быстрее – на Воронея подействовали слова об их обязанностях, и свое волнение он выразил нагайкой по крупу горбонога.

– Знаешь, видно, что тут давно не было войны. – Заметила Октис. – Эти хозяйственные постройки – такая беспечность. Видимо, все считают, что эта цитадель неприступна и не стоит даже пробовать. Иначе бы догадались, что эти деревянные сараи – отличное прикрытие при осаде.

– Угум, расскажешь об этом князю. – Нетерпеливо буркнул Вороней.

Она осмотрелась. В этот вечер здесь действительно было мало людей. Несколько в форме. Одна женщина. Старик, курящий неизвестно что в самокрутке.

А к ночи будет и еще меньше.

Старик сам, не требуя никаких бумаг, махнул им рукой на деревянный навес у замковой стены. Как им и было нужно. Они привязали горбоногов к столбу. Вороней переложил себе на плечи сумку с женской одеждой и остатками масла. Октис осталась налегке – ей еще нужно было дойти обратно до ворот на деревянных сандалиях. Она вышла из-под навеса и взглянула вверх. Палаты князя скрывались за круглой башней. Это была одна из тех ступеней каскада, по которому они спустятся обратно. Октис смерила расстояние от зубцов башни до зубцов прилегающей стены, от зубцов стены до их деревянного навеса. Получалось, что для подготовленных людей, коими они и были, спуск возможен. Но ничто не исключало простого невезения. На каждой ступени при неудачном падении можно сломать какую-нибудь часть тела. Например, ноги – важные для побега. Или менее необходимое для того, но полезное во множестве других затей: ребра, руки, череп и шею.

Только владельцы отстали от скотины, как та сразу же принялась поедать лежалую траву, сваленную под навесом. Октис шла впереди, пытаясь делать большие и быстрые шаги, какие только позволяла ее обувь. Выходило так, что походка ее граничила между грацией танцовщицы, поступью солдата на марше и неуклюжестью горбонога. Вороней обрадовался, что вдоль замка в этом время не было людей. А те, что были – дозорные на стенах, не могли толком рассмотреть, кто именно внизу там так марширует. Свернув за угол уже знакомой башни на развилке, Октис вновь превратилась в городскую даму. Дождалась Воронея и их пропуска.

– Не, отдадите на выходе. И не теряйте, а то будут проблемы. – Привратник махнул рукой коллеге, что стоял у закрытых ворот. Тот прогремел по дереву кулаком, выстукивая короткий сигнал.

Отворилась маленькая дверка. Вороней, как подобает в этом случае мужчине, протиснулся внутрь первым. За ним последовала Аса. Страж, что стучал в ворота, с видом любопытствующим и довольным от увиденного, всмотрелся ей под капюшон платка. А затем на голые ноги в сандалиях, когда она собрала подол платья, чтобы переступить через высокий порог двери. Он подал ей руку. Танцовщица не стала этим пренебрегать. Судя по командам старшего, этого стражника им выделили для сопровождения внутри замка.

Сначала Октис показалось, что маленькая дверка в массивных воротах – это очередная беспечность, полезная в быту, но подрывающая неприступность замка. Если штурмующие пошли бы тараном, первым делом они бы без труда выбили эту дверку и проникли внутрь. По одному, но все же. Однако с другой стороны дверь хоть и запирали на один засов, но для подобных обстоятельств у нее имелось достаточно пробоев, чтобы превратить ее в самую укрепленную часть ворот.

Ворота представляли собой коридор. Штурмующим пришлось бы преодолеть такие же деревянные ставни на другом конце, а в это время сверху через отверстия в потолке на них бы лилась раскаленная смола, стрелы и прочие неприятности. Но сейчас вторые ставни держали настежь открытыми.

В сопровождении стражника танцовщица и импресарио вошли во внутреннюю территорию замка. Здесь было чище, чем в привычном для Октис Белом форте или крепостях, где она бывала. Каменные дорожки рассекали места, в которых безнаказанно росла трава. Княжеский дом возвышался прямо впереди, но стражник свернул на полпути и повел их внутрь постройки справа.

– И куда это мы? – Напрягся Вороней.

– А вы что думали, – ответил молодой стражник, – что вас через парадный вход поведут, как князей? Больно много чести…

Они вошли в темный невысокий коридор. Если бы не лампа стражника, их бы без остатка поглотила тьма. Это здание было жилое, в нем и сейчас находилось множество богоподобных. Из щелей закрытых дверей, мимо которых шла их процессия, сквозил свет, слышались звуки. Когда компания добралась до винтовой лестницы, навстречу им спустился человек со свечкой в руке. На нем не было полной формы стражника, но его стеганый ватник не мог ввести в заблуждение. Он пощурился, посмотрел на лицо танцовщицы под платком. Затем и вовсе прошелся взглядом с ног до головы, будто мог что-то разглядеть в этой полутьме за ее бесформенным пончо. Все это он проделал не останавливаясь. После принял вид незаинтересованный и исчез в темноте за их спинами.

По винтовой лестнице они поднялись вверх и далее пошли уже вдоль батареи столбов открытой аркады. Свет Отца укладывал аккуратные тени на выложенный плиткой пол. Судя по виду на двор, они шли уже вдоль стены, врезающейся в нутро княжеского обиталища. Где-то совсем близко, за небольшим количеством каменных перегородок, хозяйских помещений и тверди, служившей наполнителем для толстых замковых стен, дожидались всадников их горбоноги.

В конце коридора у крепкой, но небольшой двери, стоял стражник. Он сам любезно открыл ее для процессии – и сам же закрыл. Они опять оказались в темноте и, лишь немного отойдя в сторону от двери, начали вновь подниматься по очередной винтовой лестнице. По выходу с нее, провожатый открыл ближайшую дверь в коридоре.

– Принимай. – Сказал он сидевшему внутри коллеге.

Стражник поднялся с табуретки, на которой скучал, сложив руки на груди и вытянув ноги, одернул на себе форму – такое же красно-черное сюрко, как и у остальных, но поверх кольчуги.

Октис и Вороней прошли внутрь, дверь за ними закрылась. Они оказались в маленькой комнатке наедине с дылдой-стражником и тусклой масляной лампой на столике.

– Раздевайтесь. – Буркнул дылда.

– Что? – Возмутилась танцовщица.

– Я говорю: снимайте верхнюю одежду. Досмотр. Вещи из сумки выложить на стол.

Они переглянулись. Нужно было играть по правилам принимающей стороны. Октис послушно сняла платок – бросила на стол. Сняла пончо и отдала охраннику, когда тот протянул за ним руку. Он помял полотно, осмотрел, как мог, и бросил в угол на скамью. Затем последовала очередь вещей из сумки и самой сумки. Сценический костюм Асы повторил путь накидки. Стражник недовольно хмыкнул, когда взялся за охапку металлических украшений танцовщицы. Помял, осмотрел с разных сторон, попытался растянуть запутавшиеся побрякушки, но быстро устал и бросил в сторону осмотренных вещей. Остался небольшой бутыль с маслом. Этой доли хватило бы еще на пять выступлений, но нужно было только одно.

– Это горит? – Спросил он.

Импресарио набрал в легкие воздуха, чтобы озвучить свои книжные познания, но его опередила танцовщица:

– Если бы это горело, я бы этим не обмазывалась.

– Ага. – Сказал стражник и, наконец-то, осмотрел танцовщицу через ее городское платье. Представил, как будет выглядеть она обмазанная маслом, да еще и в тех бесстыдных тряпках, что уже кинуты в угол.

Он прогнал лишние фантазии и приступил к осмотру мужчины. Проверил пончо. Заставил снять сапоги. Проверил их и приступил к личному досмотру. Прошелся руками по всей одежде спереди и сзади.

Это может быть маленький кинжал-игла, – повторял он, – который прикреплен к телу. От того и нужно прощупать все руками, помять, чтобы все было податливо…

Октис с тревогой смотрела в их сторону. Понятно, стражник оставил ее напоследок, чтобы помнить сегодня ощущения именно от ее тела, а не от какого-то мужика. Он словно показывал все, что сделает следом с ней. Когда страж княжеских дверей завершил осмотр, пройдясь рукой по мужской промежности, она дошла до своего предельного состояния, но только цыкнула от недовольства.

Теперь он выпрямился перед ней. Последовала игра в «кто кого пересмотрит», но Аса быстро сдалась, отвела взгляд и безвольно подняла руки. Страж приступил к работе – самой любимой ее части. Ни один участок ее кожи, прикрытый одеждой, не обошелся без его внимания. Когда он потребовал, она повернулась спиной и расставила ноги шире. Стражник начал заново и прошелся по ее телу сверху вниз, а под конец уложил ладонь ей между ног и надавил. Самообладание покинуло Октис: до того единственный мужчина, который мог совершить подобное, был Вороней. Да и то, потому что она разрешала ему это и сама того хотела. Она фыркнула, резко развернулась и с вызовом уставилась на деланно безразличное лицо стражника.

– На этом все. – Сказал он, будто благодаря ее.

Стражник отстучал по двери и им позволили с вещами пройти в нутро княжеского дворца. Здесь уже не экономили на свете. На каменном полу были расстелены хоть и не самые чистые, но дорожки из красной ткани с черной каймой. Очередной стражник в кольчуге сверился с бумагой – главным образом с заученным рисунком подписи князя и знаком, отличающим тип пригласительного. Он провел их по коридорам до небольшой каморки, схожей с той, в которой проводился досмотр.

– Кидайте свои вещи здесь и к князю на поклон. – Сказал он.

Они послушались. Сложили вещи в темноту комнатки, освещенной только коридорным светом, и пошли далее за бдительным проводником. За углом в конце коридора их ожидала большая дверь, украшенная резьбой и замысловатым узором кованных металлических перекладин. Двое караульных открыли дверь, пропуская их внутрь. Сопровождающий остался в коридоре.

Волокита закончилась.

Октис и Вороней переглянулись и, преодолевая обоюдную нерешительность, вошли в княжеский зал.

Лес не кончался. Чем дальше шли Октис и Гордей, тем больше их окружение сводилось к тому болоту, что было на востоке. Но до столь же глубоких луж, огороженных переплетением корней, дело не доходило. Оставленный далеко позади хребет, все еще заявлял о себе небольшими горками и острыми зубцами старых трухлявых камней, вздымающихся над слоями воды и подгнивших листьев.

Через пол дня после встречи с охотником обитатели Донного леса вновь решили напомнить непрошенным гостям о себе. Прямо на пути по стволу дерева к ним слез неизвестный зверек. У него были длинные толстые когти, которыми он держался за кору, бурая шерсть, острая мордочка и большие глаза. Этими большими глазами он и уставился на диковинных для него богоподобных землепашцев. Октис замерла в шаге от зверя. Огляделась, уложив руку на кинжал. История с кошками не повторилась. Любопытная тварь лишь обнюхала гостей, и все участники этой встречи направились дальше по своим делами.

Вольная ведущая побрезговала убивать глупого зверька – в конце концов, он не был бурдюком с водой, а мяса пока хватало от убитого вчера зайца-переростка. Гордей же вдруг пожалел, что никак не сможет зарисовать очередную неизвестную тварь. Тому мешало несколько причин: у него не было времени, подходящих материалов и инструментов, и, в конце концов, он просто не умел рисовать. Перерисовывать, копировать – лучше некоторых знакомых книгарей. Если не всех. Но рисовать с натуры… хуже у него выходило только рисовать по памяти. Молодой книжник переглянулся в последний раз с беспечным болотным обитателем, и устремился дальше – догонять ведущую.

Впечатление от этой встречи быстро стерлось в сознании путников, как неуместное и неподходящее царящему гнетущему настроению. Оно никак не могло убедить их в том, что Донный лес не так страшен и жесток, как кажется. Они знали – им не кажется. Это была просто дешевая и неудачная хитрость со стороны леса – попытка отвлечь внимание от сгущающейся плотной тьмы над их головами.

Кроны окончательно сомкнулись. Октис уже не могла ориентироваться по свету Матери. Ничто не выдавало положение Старшей в небе, и все вокруг стало сплошной тенью. Ведущая подумывала вновь направить Гордея вверх на дерево или даже лезть самой. Но на такую возню не хватало ни времени, ни места. Где-то впереди должны быть цахари. Неизвестно, как далеко: может, в нескольких шагах – за ближайшим кустом, а может… все же путь землепашцев извернется, и Творцы выведут их из леса невредимыми?

Надежда на чудо колола обоих едва ли не сильнее, чем страх перед расправой – столь незавидной для любого богоподобного. Она подстегивала их идти быстрее, быть нетерпеливее и больше смотреть вперед, но не в поисках опасности, а только чтобы, наконец, увидеть свет Матери вдалеке – заветную границу Донного леса.

Света не было, и это изводило их еще больше. Казалось, тогда – пару суток назад, когда они только искали хребет, все было проще. Наверное, у них оставалась возможность вернуться в Эдру в случае неудачи. Теперь же возвращаться было некуда. Оставшийся путь должен быть короче пройденного. Но сколько еще идти и сколько придется испытать за это неопределенное время?

Гордей старался не задавать себе подобных вопросов. Он здраво рассудил, что если начнет блуждать среди них, то потеряется, и все страхи, вся тьма и тени вокруг возьмут над ним власть. Потому он только шел вперед и не смотрел по сторонам. Но когда ведущая положила руку на его плечо и надавила, Гордей тут же присел, будто и так собирался сделать это именно здесь. Только вот ноги его не гнулись сами собой и дрожали, когда он опускался вниз.

– Что такое? – Прошептал книжник.

Октис влепила ему пальцами по губам. Люди, которые стараются говорить тихо, оказываются гораздо громче положенного. В казарме Змей, если кто ночью начинал шептать, в него тут же летели ругательства, пинки и заранее заготовленные предметы. Чаще всего яблоки – вернее, их огрызки.

Она указала пальцем в сторону через кусты. Не сразу, но Гордей различил силуэт богоподобного в двадцати шагах. Причуда зрения – хитросплетение корней или пень старого сгнившего дерева? Или все же человек? Цахари? Образ не двигался, но от того не казался безопасней.

Октис осторожно свесила все лишнее. Взялась за лук, выбрала стрелу и натянула тетиву. Лук цахари оказался чересчур тугим. Неоправданно тугим для тех расстояний, которые предоставлял этот лес. Но бывший владелец лука был силен – он держал тетиву в напряжении все время, пока угрожал им, а, может быть, и задолго до того.

Вольной ведущей оставалось только последовать его примеру.

Не поднимаясь, она обогнула спутника и, тихо ступая по лужицам так, чтобы не выдать себя болотным хлюпанием, стала подбираться к возможной угрозе.

Чем ближе она подкрадывалась, тем больше силуэт походил на человека, и тем сильнее напрягались древко лука, тетива и женские руки. Вот уже узнавались кираса на груди и каска на голове. Октис подняла стрелу и прицелилась.

А что если это человек с запада, и он лишь зашел в Донный лес? – Вдруг пришло ей на ум. – А значит, выход уже близко – всего несколько шагов! – Но кто бы это был? И как должен отреагировать на неожиданное появление другого богоподобного вблизи себя? В любом случае, стоило держать стрелу в боевой готовности.

Она целилась и подходила ближе... а потом медленно опустила лук. Гордей видел, как напряжение ушло из тела ведущей, и плечи ее опустились. Он готов был подскочить ближе даже до того, как она подозвала его жестом.

– Показалось? – Спросил он, дохлюпав до нее.

Октис тихо и незаметно вздохнула.

– Нет. Сам пойди посмотри. – Пробубнила она и, покривившись, прикусила губу.

Змея осталась сидеть на месте и смотреть исподлобья на то, как осторожно поднимается книгарь и нерешительно приближается к объекту их внимания.

Форма второлинейного пикинера ордена... Зеленого Листа. – Подсказали ему книжные познания. Сам он никогда до этого форму западных орденов не видел. – Да еще и надетую на... человека. – Только Гордей подумал об этом, как к горлу подступила тошнота. Съеденный вчера ночью неизвестный зверь – его непокорный дух восстал из мертвых и рвался наружу.

Богомол сдержался.

– Это человек?! – Вытянул он из себя.

– Когда-то был. – Мрачно ответила Октис.

Книгарь оглянулся еще раз. Каска, как ей и положено, покоилась на голове. На голове – с кожей, носом, ушами, губами, челюстью, зубами. Чуть истлевшее и подгнившее лицо сохранило узнаваемые человеческие черты. Но из полуприкрытых век смотрела тьма. Из-под челюсти – она же. Шеи не было, вместо нее виднелась изогнутая палка, ветка с обрубленными сучьями. Ветка, воткнутая в трухлявый пень – среди острых зубцов, обросших мхом. На ней держалась и кираса, изорванная пополам. В открывшейся прорехе виднелись кожа груди и оголенное ребро. Из-под ребер выглядывала вся та же пустая тьма, которая со зловещей настойчивостью следила за взглядом наблюдавших и всегда старалась попасться им на глаза.

– Боги, какой ужас! Кто мог так проклясть человека?!

Октис поняла, что книжник не слишком-то хочет услышать ответ, но его ужимки и желание не замечать очевидное раздражали ее и побуждали ответить:

– Цахари. Они его освежевали. Вычистили все внутри.

Она встала, чтобы проверить догадку, и сбила каску древком лука.

Новый рвотный позыв нагнал Гордея. На этот раз силы оказались неравны.

Макушки не было.

– Да, даже мозги съели. – Подтвердила Октис. – Зажарили с зеленым огнем и съели.

– Прекрати. – В перерывах выдавил богомол. – Я... не... думал... тогда, что так. Про добычу. Зачем?

– Мне верить?

– Нет – это?!

– И вправду. – Задумалась она. – А ведь они ничего так просто не делают. Сдается мне, у этих стрел наконечники могут быть из костей этого парня.

– Прекрати! – Повторил он, пока мог.

– Это пограничный столб. – Поняла она и задумалась о происхождении княжеских столбов у всяких дорог землепашцев. – Так они отметили границу своей территории.

– Мы все-таки попали на них?

– Да. И мы... ничего не сможем с этим поделать. Нам все равно не повернуть обратно. А свернуть в сторону – значит, идти вдоль леса. Придется переть вперед, как и раньше.

На что похожа такая смерть? – Подумал Гордей.

– Надо... похоронить его. – Выговорил он после недолгой паузы.

– Кого? От него нос и остался. Ты еще костер устрой. Все, что было, цахари давно съели и отправили бедолагу самым дальним путем. Молись теперь своим Богам, чтоб мы на ту же дорогу не угодили. И более того. – Она направилась в кусты и водрузила сбитую каску на прежнее место. – С этого момента никаких звуков. Не пытайся со мной заговорить, только если не решил умереть.

– И что изменилось? – Буркнул Гордей ей в след.

Отчего-то ему хотелось глубоко вдохнуть и учуять запах гниющего бюста – дух проклятого мертвого человека. Но он ощущал только кислый вкус собственной рвоты, забившей все проходы. Книжник начал быстро приводить себя в порядок, но только не перед мертвым – не перед тем, у кого в порядке уже никогда ничто не будет. Он поднялся и вновь стал догонять Октис. Она, конечно же, его подождет, если он слишком отстанет. – Если ей надо, она потащит меня и за шкирку.

***

А затем Отец воцарился над миром за буро-зеленым потолком. Абсолютная тьма взяла свое в мире ниже. Почти на ощупь путники вновь забрались на дерево. И хоть сырая ночь была так же холодна, как и до того ночи на каменном острие, ведущая и книжник не сговариваясь и не обсуждая решили держаться поодаль друг от друга. Никто из них так и не смог уснуть, пребывая все время в пограничном состоянии. Дремля, но открывая глаза, чтобы увидеть только тьму и ничего больше. Каждый думал о том, что если Творцы судили богоподобному умереть в эту ночь, то во власти его остается только встретить смерть не во сне – и хоть не увидеть ее своими глазами, так знать о ней наверняка.

Как ни странно, и Гордей, и Октис – оба вспомнили старую байку о душах людей, которые не знали о том, что умерли. Те души не отправились в Царство Дыма, когда их тела сгорели в огне или истлели – даже после самых долгих сезонов. Они не знали, что им нужно туда, и продолжали брести по Тверди. Сезоны, противостояния, слияния – сотни, тысячи. Навсегда. Если путники умрут так в Донном лесу, они будут брести по нему до самого Пробуждения Богов. А может быть, и после.

В довершение Октис оставалось только подумать над тем, не умерла ли она уже и не бредет ли теперь бесплотным духом по этому бесконечному болоту. Сумеречное сознание легко поддалось этой мысли, растягивая в памяти путь по чуждой Тверди. Прибавляя к нему все странствия по Эдре и Загори. Сейчас она замерзала совсем в другом лесу, в другой компании и опять думала о своей жизни, как о чем-то прошедшем.

Первое боевое задание Змей подходило к концу. Оставался только Ворост – княжеский город-крепость. Резиденция князя Разема Эйша, который, почуяв неладное, заблаговременно покинул отчий дом. Город располагался в устье двух рек, как и положено настоящей крепости. Городские стены были деревянные, широкие с крытыми бойницами и толстыми башенками. Только в одном месте деревянный кремль прерывался, и начиналась выпученная каменная стена. За ней виднелась высокая колокольня. Так напоминала о себе огороженная церковная территория, бесцеремонно врезающаяся в очертание города. Скорее всего, с внутренней стороны каменные стены были не такими массивными, но снаружи их довели до соответствия с соседствующими деревянными.

Ворост взяли в блокаду. Стянули все войска, что только были в округе. Змеи. Второлинейный полк мечников и пара третьелинейных из соседнего княжества. Погонщики Полей – перволинейные царские лучники верхом на горбоногах. Дружина Эйш – княжеские всадники на седлоногах. Разем увел их за собой в царские земли. Забеспокоился, что если пустит их на бунтующих земляков, дружина не окажет должного рвения, а то и вовсе перейдет на сторону бунтовщиков. – А теперь он вернул своих бравых парней, когда все уже было сделано.

Была здесь и пара отрядов снабжения – не солдаты, скорее блажь, без которой можно было бы обойтись, но лучше с ней. И совсем уж диковинка – царские осадные инженерные войска. То же не совсем солдаты, скорее бродячие рабочие мужики. Толковые и работящие. Только их быки тащили не походный скарб с семьями, а тяжелые осадные орудия. Необычного вида устройства из дерева и стали выкатили на горку перед городом. Для обозрения и устрашения осажденных, однако, смотреть на них собирались группки из всех перечисленных войск и даже жители соседних деревень. Одна стреляла камнями, которые возили за ней в тяжелой телеге. Вторая, более практичная, стреляла бревнами. Приписанный к ней расчет уже срубил в близлежащем леске пять деревянных снарядов, обрубив ветки и приготовив стволы к стрельбе.

Октис с Зеркой, вдоволь насмотревшись на орудия, устроились рядом на том же холме в тени большого дерева. Напротив – через речку – шагах в ста пятидесяти высилась колокольня, огороженная упомянутым каменным участком стены. Сами стены стояли пустыми – никаких осажденных. Перед ними царило то же запустение – даже никакой дворняги не пробегало мимо брошенных домов и лачуг.

Змеи уже привыкли к подобному поведению. Жители прятались где-то внутри. На связь не выходили. На все громогласные требования военного начальства отвечали тишиной. Хотя, наверное, слушали внимательно. Осада длилась уже третий день без какого-либо прогресса. Для Октис она превратилась в почти беззаботный отдых на природе, которого у нее никогда не было. Из памяти всплывали картины далекого детства в Змеиной долине, когда еще была живы сестра и родители. Утес. Мельница. Вид на пойму реки.

После Сыро ей удалось запрятать воспоминания только что пережитого куда-то очень глубоко. Слух об Октис Слезе шел словно таран. С каждым днем в пересказах она становилась все жестче и решительней. Выходило так, что она рвалась с гасилом на толпу, едва завидев, и только две ведущие вместе смогли ее остановить. Потом, когда была ранена одна из черных, Октис сама выхватила ее из гущи. Бросилась обратно в бурлящую массу, устроив рукопашную – одна против всех. Дальнейшие события, видимо, никак не удавалось сгустить – они и так были полны жестокости. Только Октис не бежала со всеми оставшимися, а догоняла их, и, догнав, безответно избила несколько человек – конечно, для мотивации и устрашения остальных.

Эти слухи Октис нравились, хотя она старалась не подавать виду. Из подавленного шокового состояния, она быстро перешла к безмерно позитивному настрою, оставив снаружи все то же малоспособное к бурным эмоциям лицо. Особенно, когда рядом была Зерка.

Октис упросила мастеров оставить всех тех Змей, что были с ней «при усмирении бунтовщиков Сыро». Теперь она лучше понимала Кудра Броненосца, не простив его, но запрятав обиду поглубже: рядом с пережитыми событиями, превратившимися в варево из бессилия, страха, позора и омерзения. Иногда ночью во сне они вырывались вместе с Броненосцем в виде цепких лап, затаскивавших ее в копошащуюся и роющуюся тьму. Она просыпалась, каждый раз, бесславно проигрывая эту борьбу. И радовалась: что она – здесь и сейчас, что она – Октис Слеза.

От того видеть в своем расчете удравших и бросивших ее, Октис не собиралась. Через Кудра она предложила красным добровольно вступить под ее ведение. Хотя это был скорее очередной импровизированный шаг, чем реальное предложение выбора. Красные, все до одной, в том числе Дара, которой досталось от Октис не только в пересказах, сразу перешли к ней. Видимо, обдумав такой вариант еще до самого предложения. Они оставались частью той истории, и не собирались отдавать одной Октис и огрызкам ее расчета всю кровавую славу. Престиж Черного отряда возрос, потеснив Красный.

Против такой перетасовки могла быть только Нилит. Но Нилит молчала. Не понизив официально до ведомой, ее с остатками временно перевели под ведение других расчетных Красного отряда. Ситуация после Сыро складывалась для нее не лучшим образом. Чаша весов клонилась к ее полному осуждению. Но благодаря тому разговору с Кудром, Октис стала единственной причиной для мастеров сменить гнев на милость.

До возвращения в Белый форт Октис Слеза командовала разноцветным черно-красным расчетом. Путь изгнанных ее не волновал. Их неохотно приняли в другие расчеты Черного отряда. Часть угодила к синим и зеленым.

После Сыро новый первый расчет почти не участвовал в активных действиях. Мастера хотели, чтобы остальные Змеи получили реальный опыт, дозируя каждую новую деревеньку для каждого расчета и отряда. Они входили в поселение, применяя тактику Октис, смысл которой она сама так и не смогла объяснить. Сначала останавливали решительных бунтовщиков или сразу теснили всех в одну кучу. Потом молча дожидались, пока местные сами не улягутся на спины, отдав свою жизни на суд, а не на плаху. Почти без жертв, которыми пропиталась история Слезы. За все время таких действий ранили только двух Змеи, восемнадцать местных было убито.

Часто в селах не оказывали никакого сопротивления – бунт был не повсеместным, некоторых он мало волновал. Не всякий дом земельного или уездного управителя был подвергнут огню. Южный народ оказался странным, ленивым и неадекватным, по мнению всего полка Змей. Он напоминал им змей настоящих. Тех, что не видно и не слышно, пока они вдруг не решат, что незапланированное соседство представляет опасность.

Лишь однажды, под городом Орось, Змеи столкнулись с настоящим сопротивлением. Жители решили не прятаться, как другие их земляки.

В конце концов, если это бунт, надо не ждать своей участи, а самим вершить свой путь. – Решили они и вооружились, чем были богаты: арсеналом городской стражи и самодельными пиками, серпами, косами, молотками, топорами. Всем тем, что в мирной жизни им было удобно и хорошо знакомо. Они вышли из города и к вечеру выше по реке встретились с царским полком в походном строю. Атаковали бы они сразу, и для Змей это стало бы серьезным ударом. Но решимости бунтовщикам не хватило на то, чтобы действовать быстро. Змеи перестроились. Тут уже было не до дозированного обучения, и Черному отряду с расчетом Октис, выпала возможность подтвердить свою репутацию. Они оказались чуть ли не в острие атаки. Обстреляв заранее несобранную толпу, часть которой начала разбегаться, часть стоять на месте, часть – бежать в атаку, Черный отряд с ходу растоптал противника. По рассказам выживших, те события местные тут же обозвали "Бойней над Оросью". Тогда погибла четвертая часть жителей города. Он был взят той же ночью без всякого сопротивления. Из Змей не погиб никто. Расчет Октис и Черный отряд, хоть и не были «виновны» в результате больше других, подтвердили складывающееся о них мнение.

– Честно говоря, я предпочла бы сейчас оказаться прямо в Белом форте, спрятаться в казарме и не выходить. – Лениво сказала Октис.

– Да, я тоже чувствую, что Сестра вот-вот потребует свою дань кровью... – Почти простонала Зерка.

Октис хмыкнула.

– Змеи – единственные царские войска, которые могут кровоточить без ранения.

Они устало, почти не издавая звука, захихикали. Шутка про женскую физиологию была долгое время хитом в рядах второлинейного гарнизона, приписанного к Белому форту. Потом она перешла к самим Змеям, и те уже ее не отпускали. Давно потеряв новизну, этот афоризм всегда оставался уместным, будучи сказанным на злобу дня.

– Как же у меня ноет шея.. нет, как же у меня ноет все! – Зерка потянулась руками к шее, стянутой жестким нашейником.

– Снимай. Я помогу.

Октис подползла на коленях к Зерке и начала возиться со шнуровкой нашейника.

Освободившись от твердого воротника, Зерка тут же стала болезненно вращать головой.

– О, Боги! Октис, может быть, ты еще и щиток разрешишь снять? Клянусь, в груди у меня бунт, похлеще, чем этот. Раза в два... два бунта.

– Ага. Конечно. Тогда все на эту горку будут ходить смотреть не на луки-переростки, а на твои два бунта. Помоги мне тоже снять. – Октис повернулась к ней спиной.

– Фух. – Она изогнула шею, как смогла. Затем отползла и оперлась затылком о дерево, бросив нашейник ведущего себе на колени.

Зерка устроилась под боком, уложив голову на плечо Октис.

– Только давай без глупостей... – Предупредила ведущая.

– Что ты! Как я могу? Куда уж дальше?

Холодные порывы ветерка сменялись теплыми. Свет старших грел кожу. Где-то позади слышались звуки простого солдатского быта. Впереди за кустами и парой деревьев открывался приличный пейзаж: река, пара домов на фоне стены, верхушки крыш, колокольня и небо. Если не думать о том, что здесь происходит: забыть об осаде, забыть о том, кто они есть, – можно было без труда насладиться мирной жизнью.

– Я знаю, Октис. – Сказала вдруг Зерка. – У тебя плохо получается скрывать свое довольство.

– Довольство? От чего – от этого?

– Нет, денек не плох, но я говорю про то, что случилось. Ты же понимаешь, да? По сути, мы же провалились тогда. И все, что нам приписали, на самом деле – только наш побег от позора.

– Ты меня в чем-то винишь?

– Нет. Наверное, ты сделала единственное правильное, что можно было. Я думаю, что мастера струхнули. Если подумать, два перволинейных расчета не справились с крестьянами – даже не с ополченцами. Это провал. А тут ты – и мы как бы уже не такие дуры. Положили сотню человек – и вроде за дело. Грозные перволинейные. Все помнят это, а не то, что до того было. Я думаю, что это твое, Октис. Это то, чего ты хотела. Теперь только глупостей не наделай – перед Кудром.

Октис не ответила. Не возразила, не согласилась, не зная до конца, осуждала ли ее Зерка или хвалила. Может быть, она ревновала. Она была старше и виднее. Со стороны можно было подумать, что Зерка просто принудила ее силой. Подросла и от прилюдных издевательств перешла к более пристрастным и интимным, а Октис просто смирилась и поддалась. Тем не менее, внимание Зерки дало ей силы расти дальше, поверить в себя. Ей казалось, что Зерка позволила ей взобраться себе на плечи, ни сколько не заботясь о себе. Теперь Октис стала ведущей. И, похоже, что самой известной из Змей. А Зерка так и осталась собой.

А может быть, так она просто в очередной раз подперла мой тыл... – Теплый ветер незаметно выветрил сомнения и размышления из головы Октис. Они все так же сидели под деревом и не делали ничего. Ничего. Что было не позволено перволинейным, кажется, даже во сне.

– Зерка, ты помнишь Змеиную долину?

– Помню, побольше тебя, наверное. Ты же тогда мелкая была. Сколько тебе было?

– Эмм... одиннадцать… десять противостояний где-то.

– Соплячка...

– А ты-то что? Ты меня старше всего-то сезона на два-три...

– Зато в это время уже помнишь больше.

– И что ты помнишь?

– Село свое в низине помню. Брата засранца помню. Как топило нас через сезон. Воды мне по грудь было в доме, хотя груди еще и не было. Ну и мельника помню, с женой и двумя дочками. Жили выше вверх по горке. У жены мельника волосы до жопы были, груди такие крепкие. А сам мельник мужлан тот еще был. Однажды меня чуть не пнул, когда я к Оське пришла. Одна только Ося была нормальная, остальные – какие-то вспыльчивые. Особенно мелкая – истеричка.

Октис пнула рассказчицу кулаком в ногу. Зерка дернулась, но улыбнулась.

– Да, ладно-ладно! Нормальные были – как все. Но Оська добрая была.

– Я ее не помню. Лица. И лиц матери с отцом тоже. Вроде как и помню, что Ось светлее была, что у матери волнистые волосы длинные, у отца усы. А как захочу представить – ничего.

– А я... да я тоже не могу вспомнить! Никого. Боги, ну ты и зараза, Октис! Какое же неприятное чувство. Если сама – значит, и у всех вокруг так же должно быть?

– Угум. – Улыбнулась ведущая.

Октис закрыла глаза, наслаждаясь полуденными теплыми лучами Матери.

Лицо обдало едва заметной волной воздуха. Она уловила гулкий свист. Стук в дерево передался в затылок. Зерка вздрогнула. Тревога прокатилась по телу ведущей. Октис показалась, что Зерка плюнула ей в щеку.

– Что?.. – Она отстранилась и взглянула на нее.

Зерка хрипела. Ее шея была залита кровью. Без плеча Октис, она лишилась опоры, но на мгновение осталась в прежней позе. Затем она начала клониться вниз: стрела, которая прошила насквозь шею Зерки, неглубоко вошла в дерево. Под весом слабеющего тела, наконечник стрелы вырвался из древесной коры. Изо рта на траву полилась кровь.

Октис оцепенела. Она потянула руки к Зерке, но не знала, что делать. Пыталась кричать, но не было воздуха. Алая кровь, пульсируя, вырывалась из шеи. Зерка дотянулась правой рукой до стрелы, но не смогла ухватиться, лишь провела слабеющими пальцами по оперению. Напарница быстро огляделась, ухватилась за лямки ее щитка и потащила за дерево. Набрав воздуха, Октис, наконец, издала вопль. Ее услышали все в округе. Змеи на удалении поднялись и уставились в их направлении. Кто-то сразу побежал к ним. Мужики из осадных войск тоже обратили на них внимание, но с места не сдвинулись.

– Боги, Зерка! – Скулила Октис. Она уложила ее спиной на траву. Зерка захлебывалась кровью. Осмысленные движения сменялись конвульсиями.

Октис схватилась за стрелу. Хотела вынуть ее, но побоялась, что оперение застрянет и причинит еще большие страдания. Хотела сломать древко со стороны наконечника, надавила рукой, но вместе со стрелой подалась и мягкая шея. Кровь полилась из раны с большим рвением. Октис отстранилась. Зерка не прореагировала на причиненную боль, все реже всхлипывая в судорогах и выплескивая кровь изо рта.

– Что происходит?! Зерка! Великие Творцы... – Всхлипнула подбежавшая Асва.

– Стрелок. Со стороны города. Быстро! За ведающими! – Сквозь зубы процедила Октис.

Одна из Змей тут же побежала обратно.

– Октис, они не успеют. – Тихо сказала Асва. – Они... они не помогут уже...

Октис не ответила. Она схватилась обеими руками – напряженными пальцами за стрелу, постаралась аккуратно ее надломить. Наконечник оцарапал ей ладонь, но толстую стрелу она все же сломала. Начала вытягивать ее со стороны оперения. Пульсация крови, уже затихающая, ненадолго возобновилась. Октис вытянула стрелу. Обняла шею руками, надавила на раны. Она ощутила, как горячая кровь разливается под ладонями. С каждым разом слабее.

Октис склонила голову. Она не плакала: слезы и на этот раз остались раздирать глаза изнутри.

Пульсация прекратилась, хотя тело еще подергивалось.

– Умерла. – Коротко сказала Октис, хотя часть ее еще не верила в это.

– Откуда стреляли?

– С колокольни. Меткий. С такого расстояния. С одного выстрела, без пристрелки. В шею. Арбалет, скорее всего. Это профессионал. Перволинейный. Или кто похлеще...

– Это может быть агент Миррори...

– А он еще там?– Сказала красная Змея, отходя из зоны видимости колокольни за дерево.

– Да, точно. Правильно. Он еще может быть там. – Октис взглянула на осадный расчет, по-прежнему не отделимый от своих орудий. – Змеи, к оружию…

У Октис был только кинжал в ножнах. Как расчетному ведущему, ей должны были выдать новый более искусный. Но кинжал Назары так и не нашли. До возвращения, как отличительный признак ведущего, она носила обычный – отобранный у чем-то провинившейся синей. Змеи побежали за ней, устремившейся к осадным орудиям.

Ближе оказалась баллиста, стреляющая деревом.

– Кто главный по этой бревнокидалке?! – На ходу закричала Октис.

Ответа не было. Она подскочила к тому, кто единственный выпрямился, услышав вопрос. Повалила его на осадное орудие. Ткнула острие кинжала в шею, но перестаралась: тонкой струйкой пошла кровь.

– Открывайте стрельбу по колокольне!

– Без приказа – хрен что будет...

– Я сказала, стреляй! – Она надавила кинжалом сильнее. – Всех положим тут, как предателей. Тебе, мертвому, будет уже все равно, кто прав.

– Ну, приказа же...

– Ох, мужик, видят Творцы, я не этого хотела... – Она – разъяренная, измазанная кровью – чуть отпрянула от него, оставив кинжал у шеи.

– Разворачивайте на колокольню! – Вдруг выпалил расчетный.

Октис отстранилась. К остальным мужикам Змеи так не напирали, хотя стояли с оружием в двух шагах от каждого. Расчет немного развернул орудие, готовое бревно уже лежало на направляющих. Двое с помощью винтов начали натягивать под него жилы. Мужик, которому Октис пустила кровь, схватился за киянку. Сверяясь по стволу с колокольней, он начал подбивать ею клинья с двух сторон от направляющих.

Молодая ведущая, следя за работой, нетерпеливо оглядывалась по сторонам. На колокольню, на осадное орудие, на лесок. С их стороны она заметила движение. Присмотрелась. – Нет, это не мастера. Это ведающий идет со Змеями. К Зерке, которой уже не поможет...

Работали мужики быстро, даже если не хотели того. Сказывалась долгая военная муштра, подобная той, которой подвергались Змеи. Закончив настройку, старший бросил Октис киянку.

– На! Чтоб тебе никогда не догореть для Царства Дыма! Хочешь разнести церковь – бей по рычагу. Вот этого уж я сам делать не буду – хоть режь.

Октис огрызнулась. Вложила кинжал в ножны. Посмотрела на колокольню, будто прицеливаясь.

– Смотри, если мимо – я тебя этот молоток жопой съесть заставлю.

Она ударила по рычагу. Раздался грохот. Огромный механизм дрогнул, почти подпрыгнув. Поднялись клубы пыли. Жилы расправились, ствол с ревом понесся в воздух. Уже над рекой он развернулся и плашмя угодил в колокольню чуть ниже самого колокола. Проломил плоскость ближней стены, углубившись внутрь. Началось обрушение. Потеряв силу, снаряд устремился вниз, за ним полетели поврежденные конструкции. Целые куски стены и кучи одиночных камней разлетались в разные стороны. Цилиндрический колокол издал свой не самый сильный звон. Падая в потоке камней и кровли крыши, он жалобно сотрясался прерывистыми кричащими звуками. Несколько мужиков при виде этого упали на колени, быстро кивая головами так, что прикасались лбом к самой Тверди.

Клубы пыли над бывшей колокольней быстро рассеивались. За ними показался только оскал задней стенки башни, возвышающийся над остальной разрухой.

Нашлись бы такие верующие, которые разорвали бы меня за это голыми руками. Что же эти мужики не думали, что делают? Но их страха перед смертью хватило на настройку орудия, но не на сам выстрел…

А ведающий просто спокойно смотрит на меня. Ни ненависти, ни осуждения. А вот и мастера... и не только...

***

Октис Слеза вошла в большой походный шатер. В нем, ожидая ее, на циновках сидели пять мастеров. Не все, что были со Змеями в этом задании, но все же – их было пять на ее одну. Октис села перед ними на колени, склонившись к тверди, как могла. Что-то подсказывало ей: на этот раз повышением не обойдется. Возможно, то, что тогда, у осадного орудия, кулак первого подбежавшего мастера Змей незамедлительно встретился с ремнями на ее животе. От удара она сложилась так же, как сейчас кланялась мастерам. И тому мастеру в том числе.

– Октис Слеза первый расчет Черный отряд, – Октис подняла голову и выпрямилась, – ты знаешь причину, по которой мы собрались. Понимаешь, что ты сделала?

– Стрелок – опытный, профессионал, убил нашего воина. Я посчитала, что это может быть... должен быть агент Миррори. Нужно было действовать быстро. Я заставила расчет осадных войск атаковать его позицию.

– Находясь на линии фронта, ты сняла сама и разрешила ведомой снять нашейник. Это было нарушением, повлекшим смерть ведомой. Затем ты приказала остальным следовать за тобой и напала на царские войска. Ты разрушила церковь Прямого Писания – главную святыню княжества.

Октис молчала. Она и сейчас выглядела так же, как при перечисленных событиях. Без шлема, без нашейника, перемазанная свернувшейся потемневшей кровью Зерки.

Другой мастер продолжил:

– Подобные действия могут иметь весьма скверные последствия. Жители княжества Эйш – весьма богобоязненный народ. Они ничего не делают, как следует не помолившись и не пожелав Богам крепкого сна. Дружина Эйш требует твоей головы...

– К Богам Дружину Эйш! – Перебил Кудр Броненосец. – Богобоязненные засранцы. Пусть подавятся. А если нарываться начнут, так нашим опыт против кавалерии не помешает. Пусть тогда князек Царю жалуется, что детище Царя Еровара потрепало бесполезное сборище собутыльников Разема.

– Не забывайте. Эйш и их внутренние проблемы – это еще не все. Сегодняшние события могут иметь глобальный характер. Миррорь может заявить, что царство Эдры – место безбожников. Выступив защитниками веры, они могут начать войну.

– Если Владин хочет начать войну, он ее начнет. Повод всегда найдется.

– Октис, тебя назначили расчетной ведущей более двух Сестер назад. Змеи впервые в настоящем деле, при этом ты умудряешься создать столь глобальные проблемы.

– Если бы меня не назначили ведущей, будучи ведомой, в этой ситуации я поступила бы так же.

Мастера переглянулись.

– Октис Слеза, мы будем совещаться. Тебе не позволено уходить, но и слушать ты не должна. Сзади тебя стоит бочка с водой. Опусти туда голову до конца совещания.

Мастер Кудр поднялся с циновки. Октис встала, посмотрев на него. Она подошла к бочке и взялась за нее руками. Сделала пару глубоких вдохов и опустила голову в воду. Подошедший Кудр положил руку на ее шею. Она слышала, как они говорили, иногда разбирала отдельные слова. Голос Кудра звучал, как колокол. Вибрация от него передавалась в шею. Но разобрать его и без того низкий тембр не получалось.

А потом она начала задыхаться. Неосознанно пытаясь поднять голову, она столкнулась с ожидаемым сопротивлением Кудра. Мастер сжал шею, крепко удерживая ее голову под водой. Она не могла прекратить попытки освободиться, хотя и понимала, что это не поможет. Вода хлынула ей и в рот, и в нос.

Мастер ослабил хватку. Октис вырвалась, упала на пол, отхаркивая воду. В палатке никого, кроме нее и Кудра, уже не было. Остальные мастера вышли, когда она начала бултыхать головой в воде.

– В очередной раз удивляюсь собственной мудрости. – Заявил спокойно Кудр. – Остальных мастеров восхитила твоя выносливость в подобной процедуре. Я не сказал, что успел натренировать тебя.

Октис смотрела на него, не вставая, продолжая глубоко дышать.

– Тебя понижают обратно до ведомой. Передашь нашейник... Крик. По возвращению в Белый форт тебя будет ждать пачка взысканий. Это мягчайший вариант наказания для такого случая. Солдаты умирают на войне. Ты уже знаешь об этом. Постарайся в следующий раз, когда убьют твою любовницу, сохранять разум, если у тебя и остальных баб он вообще есть.

Октис разозлилась, не из-за «баб» и «их разума» – из-за «любовницы», из-за «следующего раза».

– Я могу идти? – Выдавила она.

– Свободна...

Октис встала и уверенный шагом пошла на выход.

– Октис, – она обернулась на оклик Кудра, – это не навсегда. Через сезон-другой тебя восстановят. Конечно, если ты не натворишь чего похлеще.

Ничего не ответив, она вышла вон. У шатра ее ждала Крик.

– Ох, это что – Бочка Незнания? – Она протянула ей нашейник расчетного, что держала в руке.

– Оставь себе. – Октис смахнула воду со щетины на голове. Подумала о своем нашейнике, который оставила в кладовой их обоза.

– Что?

– Ты глухая или тупеешь на глазах? Ты теперь ведущая первого расчета.

Крик посмотрела на нашейник.

– Ты что не довольна? – Продолжила Октис. – Ты же мечтала стать ведущей. Еще при Назаре.

– Мечтала, но не так...

– А как? Хочешь, как я? Хмм. Тогда нам нужна толпа разъяренных мужиков, которые разорвут меня на части. Вроде как Дружина Эйш хочет мою голову, но, думаю, у них и другие части тела найдут применение.

– Прекрати, Октис. – Догадалась Крик. – Зерка и моя подруга. Была. Хоть наши связи были и не столь... тесные, но ты не можешь...

– Ты – ведущая! – Прервала ее Октис. – Тебя назначил Броненосец.

– Тяжело быть ведущей при тебе ведомой.

– Боишься меня?

– Ты другая. После того последнего взыскания Кудра...

– Не последнего. У меня теперь, наверное, на весь сезон дел найдется.

– ...хмм, после того ты переменилась. И тут же этот бунт. И ты. И твой расчет. Как я буду вести его, когда все будут слушать тебя?

– Справишься как-нибудь. Обещаю... что ты хочешь? Обещаю идти за тобой – мне все равно – тогда и остальные пойдут. Устроит? Что за грохот?

– А мастера тебе не сказали? Командование решило, что нет смысла больше ждать. Князь Разем разрешил разнести деревянную стену рядом с тем местом. Сегодня перед рассветом войдем в город.

– Боги... ну а это еще зачем?.. – Вздохнула Октис.

– Что такое?

– Сестра за кровью пришла. Чувствую, как течет по ноге.

– Змеи – единственные... – Начала Крик.

– Заткнись!

– Ну, все равно, поздравляю. – С долей сарказма заявила новая ведущая и вздохнула. – Женские праздники жизни...

Книги бывают разные. Октис всегда о том подозревала, но если бы она чуть задержалась, то могла бы убедиться в этом наглядно.

Когда-то люди пользовались небольшими деревянными дощечками шириной в положенные три столбца знаков. Через одно или два проделанных отверстия дощечки связывались между собой нитью и образовывали то, что богоподобные землепашцы звали «трещотками». Для многих верующих, но неграмотных людей настоящим олицетворениями Прямого Писания оставались взмывающие вверх веера со священными текстами и характерный последующий звук.

Для остальных богоподобных книги давно переписали на менее надежный, но удобный носитель. Сначала на пергамент – животную кожу. Затем на простую и дешевую бумагу.

Часть бумаги плели из тростника. После обработки плетеные листы становились жесткими, грубыми и тонкими. По ним было порой неудобно писать, а значит, и с чтением могли возникнуть те же проблемы. Любители книг предпочитали больше бумагу вареную. В ее производство шло все подряд: от старых тряпок, любого зерна, древесного угля до тех же плетеных листов. Все это перемалывалось, варилось. Затем раскатывалось и сушилось.

Вареная бумага была мягкая и приятная на ощупь. Поговаривали даже, что некоторые из богатеев предпочитают подтирать ею задницы. Каждый раз – новым листом.

Правда это или нет, но теперь книги из вареной бумаги были подвержены уничтожению больше, чем плетеные. Раскиданные рядом в одной луже, книги с вареными листами впитывали в себя мутную жидкость, даже упокоившись на собственном торце. Зелень медленно шла вверх по столбцам знаков. Страницы раскрывались, по мере того как набухали. Ничто уже не могло спасти эти труды от забвения. Никто – если уж их создатель от того отказался.

Гордей не мог и не хотел выбирать, которые из его книг важнее. – Либо все, либо ничего! – Сразу решил он.

Пробираясь по зарослям кустарника, они шли настолько быстро, насколько могли. И ведомый книжник прекрасно понимал, сколь тщетна вместе с ним такая маскировка. Его сумка задевала едва ли не каждую ветку, выдавая беглецов звуком и движением. В конце концов, книгарь напоролся на крепкий сук, так и не поддавшийся его напору.

– Гордей, скотина! – Прошипела Октис в ответ на шум сзади.

Опешив, Гордей встал на месте. Сук зацепился за торбу. Пока книжник двигался вперед, ветка вытянула поклажу обратно, проскрипев от напряжения и порвав старую ткань. Все книги рассыпались в грязь.

От него требовалось принять решение. С одной стороны были цахари, с другой – Октис Слеза. Бросить все и уйти вперед, спасая свою жизнь? Или собрать и спасать то, что до этого по собственному мнению и было его жизнью?

Он не ожидал, что примет решение так быстро. Его представления о долге, его вера – они уже давно нуждались в защите, но богомол не мог защитить и себя.

Сдернув с ветки порванную сумку, он забрал только три книги – самые старые по дате написания оригинала. Обмотал их в ткань и направился вперед. Не оборачиваясь и не смотря назад.

Гордей убедил себя, что чувствует облегчение. Хоть на это убеждение уходило слишком много сил. Теперь, когда он признал свои книги всего лишь вещами, они казались живее прежнего. Каждая из оставшихся в грязи обзавелась душой и глазами, чтобы только смотреть своему творцу в спину, не веря, что он обрекает их на такое проклятие.

Смотрели ли на него так же оставленные друзья под Кулоном?

Сколько в том было от удачи и везения, а сколько от трусости и предательства? – На всякий случай Гордей запретил себе думать и об этом.

Не было времени – они скрывались, убегали. Второй цахари был все еще где-то поблизости. А первый – лежал мертвый далеко позади. Эта встреча стала неожиданностью для всех. И для охотников, и для путников. Цахари не услышали людей из-за журчания ручья, а люди заметили их только когда взобрались на выступ и вышли на голый каменный пятачок. Богоподобные внезапно оказались лицом к лицу – на расстоянии двух-трех шагов. Каждый чуть опешил, но Октис миновала смущение быстрее других. Будто только этого и ожидая, ведущая швырнула сумки в цахари. Затем с кинжалом в руках она бросилась на одного из них, запрыгнула сверху и повалила. Охотник успел поймать ее руку и остановить движение клинка. Его хватка была крепкой: если бы на руке Змеи не покоился жесткий нарукавник, она бы обязательно вскрикнула от такого давления. А так она лишь рычала – в унисон с тихим шипением цахари, доносившемся сквозь сжатые зубы. Он поймал вторую руку и почти без труда развел обе в стороны. Обхватил тело ногами, лишив возможности двигаться. Октис оставалось только боднуть противника головой. Что она тут же и сделала. Сотрясающая боль посетила ее сознание одновременно с мыслью об оставленном где-то далеко позади шлеме Змей. Но удар сработал. Узкая треугольная челюсть цахари поддалась. Сквозь зубы хлынули почти незаметные капельки крови. Хватка охотника на миг ослабла, и этого оказалось достаточно, чтоб загнать острие кинжала под его челюсть.

Для книжника и второго охотника чужое противоборство было мгновенным. Начало его и скорый конец по времени не многим отставали от самого момента их встречи. Настолько, что оставшийся в живых цахари смог только отступить назад, перепрыгнуть через ручей и скрыться за кустами. Гордей же и вовсе не успел ничего сообразить, так и оставшись стоять на месте.

Освободившись от слабеющих объятий, Октис тут же устремилась вперед, но не за сбежавшим цахари, а дальше по выбранному ими пути. Минуя процедуры обыска и очистки клинка от крови, она забрала сумки и не глядя почти схватила за руку Гордея, чтобы увести за собой. Она так и не нащупала его в пустоте, но стоило расстоянию между ними увеличиться на несколько шагов, как Гордей сам сдвинулся с места, будто привязанный невидимой веревкой.

Через сотню шагов они пробежали мимо еще одного бюста смерти.

Как много их здесь, раз мы встретили уже второй? – Спросила себя Октис, и это была последняя громкая мысль в ее голове. Все последующие звучали гораздо тише, словно на уровень ниже. Не собираясь в фразы и предложения. Голые – не обзаводясь даже словом, чтобы прикрыться им как одеждой.

Новой мертвой статуей оказалась женщина. Это было заметно по хорошо сохранившемуся лицу с худыми тонкими чертами. По свисавшим с плеч обрывкам длинного платья. И по двум круглым порезам, видневшимся на том месте, где должна быть женская грудь. Вдоль раскроенного черепа торчали клочки грубо обрезанных волос.

Октис бежала дальше.

Они уходили от реки, ускоряясь все больше и больше. Пока книжник не начал задыхаться, не в силах совладать с набранным темпом.

– Октис, подожди. Совсем немного. Я только… дыхание переведу.

– Переводи. – Буркнула она и тут же бесцеремонно уселась под дерево.

Гордей повалился на колени и опустил руки в грязь.

Уличив момент, ведущая достала трофейные мешочек и флягу, которую успела наполнить перед самой стычкой. Она расправила узелок на кожаном кошеле, но вместо того, чтобы высыпать на руку лесные орехи, вдруг остановилась, что-то рассмотрела на нем и швырнула за корень дерева. Громко цыкнула, ограничившись водой. – Животные не делают себе татуировки.

Отхлебнув немного, Октис отдала флягу Гордею, а сама занялась сапогами: расстегнула ремни и ослабила шнуровку.

– Лучше приготовься. Становится хуже. Следующая остановка будет не скоро. Если повезет. – Сообщила она и чуть приподняла ногу, чтобы лучше натянуть голенище сапога.

– Но ведь все не так плохо? – Гордей попытался убедить себя, но ему требовалось хоть какое-то одобрение на то со стороны Октис. – В конце концов, ты одолела уже второго. А третий и вовсе сбежал. Может, они не такие уж грозные воины?

– Он где-то рядом. – Она задумалась, прекратив повторную шнуровку сапога. – Теперь он позовет остальных.

– Остальных?!

Она закивала, продолжая смотреть в другую сторону – самым отрешенным взглядом из тех, которые только мог застать Гордей на ее лице.

– Считай, что племя цахари официально объявила на нас охоту. Молись кому хочешь, чтоб они по-прежнему хотели взять нас живьем. Какая-никакая фора – мне-то живыми их брать незачем. – Ведущая вновь задумалась и добавила. – Ну, или молись, чтоб нас убили сразу. Это тоже шанс.

– Шанс? Шанс на что? – Уже догадываясь, просипел книжник.

Октис только взглянула на него, и в ее пустых черных глазах он прочитал подтверждение всем своим страхам.

По правде говоря, он не хотел знать, что могла застать его душа до смерти тела. Чему могли подвергнуть нелюди живого человека. Или мертвого. И что станет потом с душой богоподобного, когда тело его растащат на куски? И сколько он будет знать об этом? – Как мертвый... или еще живой? В чем разница – между «до» и «после»? Сколько предстоит мне испытать, прежде чем я сам стану одиноким гниющим символом посреди болота?

Разум истерично отказывался отвечать, и Гордей нашел тому только одно оправдание:

Зеленый огонь – агония предсмертных мыслей. – Он сжал зубы и зажмурился до боли в глазах.

Где-то там – сверху – пошел дождь. Но богоподобные землепашцы узнали о том только по шуму капель, обрушившихся на зеленую крышу. Он мешал им замечать шорохи и звуки, которыми теперь, казалось, наполнился Донный лес. Они снова бежали. Теряя по пути собственные важные когда-то труды, оглядываясь по сторонам и ощущая чужое присутствие. Ощущая, как сужается незримое окружение, и приближается самая страшная на Тверди смерть.

Горели свечи. Пылал камин. Пространство зала, залитое теплом и светом, делилось на части двумя рядами деревянных столбов. Все стены на уровень выше человеческого роста были обиты резными панелями. В некоторых местах их прикрывали красные гобелены с золотыми нитями. Они чуть провисали, словно флаги, но, видимо, так и было задумано.

Все, кто был здесь – друзья князя, его подхалимы, а также их переходные формы – скопились за колоннами, оставляя центральную часть пустой и торжественной. Половина из них безмолвно обернулась посмотреть, кто же на этот раз объявился в зале через боковой вход.

Вороней и Октис прошли до перекрестка. От парадных дверей, через которые их не пустили, шла широкая и чистая дорожка до многоступенчатого подиума. Там на подушках восседал сам князь Каменной.

– Мастер-импресарио Орони и его танцовщица Аса. – Громогласно заявил вельможа, что стоял рядом с подиумом. Он поставил одну ногу на нижнюю ступень княжеского возвышения, чем показывал свой статус окружающим. Одет княжеский слуга был в мирской дорогой костюм, а когда говорил, будто обращался только к князю, но вещал для всех.

Орони и Аса прошли вперед. Импресарио хотел лишь сдержанно поклониться в пояс, как было допустимо на западе, но в танцовщице заиграла долгая муштра высокого этикета – она опустилась на колени, оперлась руками о пол и склонила голову. Ему пришлось последовать за ней, чтобы не выглядеть вычурно.

Кремен такое соблюдение этикета оценил. Он тут же заговорил, чем подал команду Асе поднять голову, выпрямиться и сложить руки на колени. Теперь они были в равнозначных позах, хотя князь и возвышался над ней высотой в свой подиум.

– Мои друзья, я представляю вам танцовщицу Асу и ее хозяина. – Вещал он. – Аса провела свой триумфальный поход от Виде до нашей скромной обитель – города Каменного. И везде ее ждал заслуженный успех, ведь молва приписывает ей мастерское и бесстрашное исполнение танца с ножом. Всех его четырех подходов. И теперь она здесь, среди вас, чтобы показать вскоре, на что она способна. Чтобы подтвердить или опровергнуть слух, что идет впереди нее.

Вороней насторожился. Ему было на руку, что персона его обделена вниманием, хоть и сидел он рядом на виду у всех. Но сам стиль изложения Кремена, его тон, могли свидетельствовать о княжеской осведомленности и осторожности. – Он не держит жену подле себя. Его сына и вовсе нет в зале. Впрочем, стражников здесь столько, сколько и ожидалось – не больше. А семья – не помощник в подобном роде удовольствий…

Октис же слова князя поняла, как вызов. Она приняла все: и озвученную княжескими устами лесть и его личное желание проверить ее. Она пристально с каплей гордости смотрела на Кремена Каменного. Сейчас ей хотелось доказать ему, что она способна и на танец, который оправдает чаяния окружающих, и на бой, что огорчит некоторых до смерти.

Аса и Кремен смотрели друг на друга. Выражение их лиц было одинаковое – надменность и хитрая улыбка, плохо скрытые строгой невозмутимостью. Танец будто уже начался – и был это бой не между танцовщицей и музыкантами, а между ней и князем. Лицо Кремена могло выражать то, что он уже знает настоящую причину ее появления здесь. Либо он действительно ждет танца, как рискового зрелища – жертвоприношения посвященного только ему.

Лицо же Асы могло выражать не только скрытое намерение убийцы, но и желание честолюбивой танцовщицы, что стремится в этом мире оторвать себе кусок побольше, устроиться в месте потеплее – над или под князем. Прыгнуть в его постель и там остаться, или хотя бы получить хорошие отступные, если избалованному князю она там быстро надоест. Понятно, что в глазах хищницы князь был желанной целью. Вопрос только – какой?

Продолжения речи не последовало. Пауза нарастала – от них требовалось ответное слово, но Вороней предательски молчал, стараясь отстраниться и не привлекать к себе внимания. – А ведь его брезгливая начитанность сейчас бы как раз и пригодилась…

– Князь Кремен, я… высоко ценю ваше внимание ко мне – простой танцовщице. Я желаю только оправдать ваши надежды и порадовать Вас. Как только Вам будет угодно, я приступлю к своим умениям. – Она поклонилась, слегка подавшись корпусом вперед.

– Что ж, я и мои друзья с радостью увидим… ваше ремесло. Но пока будьте гостями в моем доме. Дайте им вина.

Танцовщица и импресарио поднялись, слуга с подносом ступил на дорожку и подал им медные кубки. С вином в руках, они отошли в сторону от пристального внимания – за колонны, ближе к камину. Музыканты, усевшиеся по левую руку от князя продолжили заполнять фон ненавязчивой нудятиной.

– А стаканы нам разрешат оставить? – Тихо сказал Вороней, подняв кубок на уровень глаз и рассматривая его чеканку.

– Ага, прямо сейчас начинай все, что нравится, выносить и выкидывать за стены замка. – Она направила указательный палец руки, в которой держала кубок, в сторону арочного проема в толстой внешней стене. Оттуда виднелись часть полукруглой террасы, ночное небо и череда каменных зубцов, разделившая их.

Это была первая из ступеней их каскада. У выхода на террасу стоял один стражник. – Будущая затычка перед побегом.

– А вино-то неплохое, кстати. – Заявил Вороней.

В такой ситуации вино им могли подать и попроще. Да, они были гостями в этом зале – слуги князя честно прислуживали им. Но по сравнению с остальными они сами были слугами. Их не пригласили – им приказали явиться сюда только для того, чтобы они обслужили других. Чуть выше лакеев, чуть выше музыкантов, но все равно – слуги.

Октис, прикрываясь кубком, рассматривала князя и его окружение. Сейчас он с кем-то болтал, его собеседник уселся рядом. Кремену было за сорок, до намеков на первую старость ему оставалось еще десять-пятнадцать противостояний. Как положено вечно воюющим князьям Загори, он был воином. Но явно не уделял подобным занятиям много времени. Был крепким, но поза, в которой он сидел, и его дорогая мантия только подчеркивали живот ценителя вкусной еды. Аккуратная бородка вокруг губ не скрывала пухловатые щеки.

Один из княжеских гостей, обмотанный сиреневой лентой, как шарфом, подошел к танцовщице, минуя ее хозяина.

– Уважаемая Аса, – в ответ на обращение гостя Аса отставила кубок и поклонилась, – признаться, я был на всех ваших выступлениях в Старом Городе. Но все же буду рад увидеть вас в деле вновь.

– Благодарю за ваши слова. Я обещаю сегодня не повторяться и вновь удивить Вас.

Они любезно раскланялись и высокопоставленный поклонник пошел дальше по залу к ближайшей кучке болтунов.

– Ты говоришь прямо намеками, предвкушая еще не содеянное. – Процедил Вороней, скрываясь за вином.

– А почему ты молчишь? Ты мой импресарио или где? Уверена, что по обычаю говорить должен ты, а я – только глупо улыбаться и раздавать поклоны.

– Я уже смирился с этим. Трудно быть мастером-импресарио при тебе – танцовщице.

Она ничего не ответила, задумчиво посмотрела на него, похлопала глазами и отвернулась.

Следующей, так же невзначай, подошла дворянка. Хоть и без родовых татуировок на лице, но весь ее облик не позволял обмануться и понизить ее хотя бы до жены земельного управителя. Знатная особа умела держать себя так, что нельзя было сказать, какого она возраста. То ли девушка весьма серьезного вида, то ли женщина, готовая вот-вот встретить старость во всеоружии. Великосветская дама обладала высоким ростом, заметной худобой. Ее черные гладкие волосы стягивались золотым гребнем назад – в тонкую и плоскую прядь волос, которая ниспадала до самой поясницы под весом специальной заколки и прикрывала оголенную спину.

– Ах. – Дворянка подняла руку и прикоснулась пальцами к подбородку танцовщицы. Аса замерла, давя в себе всякий позыв отшатнуться назад. – Сколько всего! Спокойней, девочка. В конце концов, сегодня ты будешь заниматься тем же, что и всегда: тратить свои силы, чтоб без смысла крутиться у всех на виду. С интересом на то посмотрю. – Она положила руку на плечо импресарио. – Должно быть, у вас замечательное ремесло.

– Ошибаешься. – Почти вслух прошипела Аса вслед уходящей женщине.

Ее назвала «девочкой» та, что могла быть ей ровесницей. Ее сравнили с игрушкой, с букетиком цветов, с горбоногом, которому чуть ли не посмотрели зубы при оценке. Этой сценкой женская половина высокого общества лишний раз поставила ее на место – достойное залетной танцовщицы, но не перволинейной.

– Словно холодом пахнуло, когда она прошла мимо. – Напомнил о себе Вороней. – Некоторые дворяне жонглируют превосходством не хуже, чем ты – мечами.

– Я не жонглирую. – Процедила Аса.

Вот она – ревность женского дворянского круга. Им ничего не стоит принизить ее.

В первый раз Октис увидела высокий свет совсем недавно – в престольном городе Эдры. Но и здесь – во вроде бы уездном княжестве, граничащим чуть ли не с бесконечной степью, княгини и прочие дамы, не замеченные в нехватке денег, мало чем отличались от столичных барышень. Ни характером, ни нарядами. Там где ей предстоит надеть только издевку над дворянской модой, великосветские дамы носили оригиналы без тени притворства. Наряды неприменимые к обычной жизни – даже при выходе в город их прятали за накидками от посторонних глаз. Дорогие ткани скрывали тело, но иногда оголяли его в самых неожиданных местах. Возмущенный взгляд тут же ханжески хотел пристально рассмотреть провокационную часть тела, но натыкался там только на завесу дорогих украшений. Золотые и серебряные сети оплетали женщин с ног до головы. На волосах, на лбу, на ушах, на шее, на груди, на руках, на животе, на бедрах, на ногах и ступнях. Шеи и щеки нередко были украшены родовой вязью, что подчеркивало прямое отношение ко всем отметившимся в истории родственникам.

И среди всего этого буйства богатства должна стоять она – Октис Слеза. Аса. Сейчас – в дорогом, но все же простом городском платье. После – лишь в бесстыдной подделке со звонкими побрякушками. А вместо родовой вязи – скрытая слоем краски татуировка эдрийского перволинейного.

– Посмотри на этих людей, Аса. – Вороней поймал женский взгляд и угадал ее мысли. – Все в этом зале хотят верить в то, что ведут свой род от цахари. Мужчины с одинаковыми бородами. Женщины, что красят себе виски или скоблят их, чтобы волосы отросли гуще. Но в основном им остается довольствоваться только длинными прядями.

Октис присмотрелась. Она не поняла, каким местом тут причастны богоподобные охотники, выгнанные в западные леса и дальше еще тысячи сезонов назад. Но местный свет общества – его женская половина – и вправду старалась подчеркнуть виски.

– Интересно, а стражники их обыскивают так же как нас? – Процедила она.

– Нет, они уже люди проверенные. Это мы с тобой – пришлые, неизвестно что затевающие.

– Я до сих пор чувствую его руку у себя между ног.

– Так ведь и я тоже. – Улыбнулся Вороней. – Я ожидал подобных проверок. Хорошо, что у тебя вдруг проснулись танцевальные таланты.

Октис не захотела уточнять, что бы было, если бы таланты не проснулись.

– Кстати, про танцы. – Вспомнила она. – Я пойду договариваться с музыкантами.

Через парадную дорожку она перешла на другую сторону зала. Раскланиваясь перед светскими кучками, добралась до угла, где сидели музыканты. Поклонилась им и уселась на край их ковра. Ближний к ней отставил свою дудку в знак внимания. Остальные продолжили играть тихую фоновую мелодию, которая даже им не мешала слушать, что скажет танцовщица.

Аса уже умела общаться с музыкантами. От изначальных угроз, доходящих до рукоприкладства, она постепенно перешла на лесть и убеждение. Оказалось, что люди – и мужчины, и женщины – охотней идут навстречу дружелюбной красивой девушке. А вот наглой, сильной и агрессивной стараются сопротивляться до тех пор, пока от угроз она не перейдет к делу. Всего парой фраз, сказанных с лживой сладкой интонацией, Аса получила благосклонность музыкантов. Она рассказала им, что собирается сделать в каждом из подходов. Какие мелодии предпочтительны. В каких элементах надо будет сменить мотив и ритм, где дожидаться ее, чтобы вступить с новой силой.

– … ну, у нас не получится сделать дробь. У нас только один барабан, и он для такого не подходит – все заглушит.

– Тогда не тяните струны, а дергайте их отрывисто. А барабанщик пусть бьет через раз ближе к ободку…

Аса любила барабаны. – Больше барабанов – больше грома! – Торжествовала она, когда уши сотрясались от их хора. Но у князя наблюдался явно предусмотрительный их недостаток.

Они поторговались и договорились почти обо всем. По крайней мере, теперь Аса могла не ждать, что музыканты вдруг задумают подставить ее. Пока она общалась с ними, князь Кремен, чей подиум находился рядом, поглядывал на танцовщицу. Аса не один раз ловила на себе его осторожно любопытный взгляд.

Когда с подтасовкой результатов будущей битвы между танцовщицей и музыкантами было покончено, она поклонилась им, смирившись с тем, что они привычно забудут половину из договоренного, встала и вернулась обратно к своему импресарио. Тот весьма удачно изображал из себя пустое место: вжался, согнулся, превратившись из видного мужчины во что-то чахлое, неуверенное в самом себе.

Видимо, съежился от каминного жара. – В шутку подумала Октис.

Чтобы не подвергнутся тому же гнету, она сразу прошла мимо, направившись вдоль колон на террасу. Стражник у выхода этому никак не помешал.

Округлая терраса оказалась большой. Сюда можно было выгнать всех собравшихся гостей князя, и они бы не почувствовали особой давки. При осаде на площадку бы вышло до двух расчетов лучников. Здесь мог бы появиться сам осажденный князь, чтобы воочию убедиться в тактической ситуации. Но сейчас здесь находились только один скучающий стражник, молодая великосветская пара, занятая нашептыванием друг другу, и сама танцовщица.

Октис прошла к бойницам, чтобы осмотреть открывшийся вид. Для начала она взглянула на маршрут их будущего побега. С княжеских палат хозяйственных деревянных построек было почти не видно. Отсюда высота до следующей террасы казалась внушительной. Но спрыгнуть туда оставалось вполне простым делом.

Убедившись в этом, Октис решила отставить мысли о тактике побега. Пусть они будут волновать ее, когда основная часть останется позади. Она пошла вдоль зубцов к противоположной стороне террасы. Там открывался красивый вид на местность, мало загаженную человеком.

Внизу изгибалась река. Вдалеке она текла по обычному тихому руслу, среди диких невспаханных полей и первых намеков на каменные клыки. Постепенно, вниз по течению, утесы росли, берега становились крутыми. Каменные преграды будто избивали речку, превращая ее из тихой и спокойной в яростный бурный поток. Где-то он разливался на мелкие ручейки. Где-то они сливались воедино, только набирая мощь. Человек, что обманулся на широкой отмели, упал в воду и был завлечен бурным течением, мог расстаться с жизнью, попав на один из последующих порогов. Либо захлебнувшись раньше.

В любом случае он бы не оценил вида, что предстает с княжеских высот. Того, как отражается свет Отца от водного полотна. Река сияла среди темных полей и черневших пятен леса. Старший подсвечивал плывущие облака, от чего те приобретали законный объем и контрастные черты. Октис оперлась локтями на зубцы, хотя они и были для того высоковаты. Повисла, смотря на крутые скалы внизу.

Наверное, все люди любят и считают красивым время сезона, в которое были зачаты и в которое родились. Хотя смысла в этом и никакого… – Подумала она.

– Нравится вид? – Раздалось сзади.

– А вам…

Она обернулась. Это был сам князь. Без охраны – только стражник в углу выпрямился в его присутствии.

В голове Октис промелькнула шальная мысль воспользоваться моментом, схватить их с Воронеем цель и вытолкнуть через бойницу. Но Кремен стоял для того слишком далеко. Он мог быстро среагировать и сделать два шага назад, тогда бы все это превратилось в комедию – для всех, но не для нее и Воронея. Даже если ей удастся подтолкнуть князя к зубцам, тот может за них ухватиться. Результат ничем не лучше. К тому же Вороней должен сделать это сам.

Заказчик хитрый – вполне может сказать, что все произошло само собой без участия торговца смертью. – Объяснял он.

Она два раза подставит его таким решением, ведь он остался там внутри и без оружия.

– А Вам, князь, разве не нравится?

– Как сказать. – Он пожал плечами. – Вид, конечно, красивый. Достаточно увидеть противоположность красивому, чтобы понять красоту. Но любая красота со временем приедается. Я знаю этот вид с рождения, и за время моей жизни он почти не менялся. Ты, Аса, единственное, что хорошего произошло с ним за долгое время.

– Вот как. – Только и смогла ответить она.

Октис слегка растерялась, когда Каменной перешел «на ты». Но по этикету в том не было ничего крамольного. Князь остается князем, а Аса, как ни крути – только простая крестьянская девка, что прыгнула выше головы и хочет остаться на этой высоте.

Все же что-то еще пряталось в его словах. Он опять завуалировано льстил ей, одновременно оставляя недосказанное «но». Тогда – словно чужими устами. Теперь – словно танцовщица имела ценность только здесь – на этом месте. Стоит ей лишь отойти, вид на округу и она сама потеряют всякую цену в усталых княжеских глазах.

– Я Вам нравлюсь, князь? Вы считаете меня красивой? – Октис и сама не поняла, почему сказала это. Будто не она, а какая-то другая девица на мгновение взяла контроль над ее телом.

Он немного помедлил с ответом, решил пройтись, чтобы не стоять нелепым истуканом на месте.

– Понимаешь ли в чем дело. Есть женщины – молодые и наружности вроде бы приятной. Можешь даже назвать такую красивой. И убеждать себя считать именно так. Но на самом деле толка с этого нет. Есть женщины, – продолжил он после небольшой паузы, – что вроде бы не многим лучше первых. Несовершенны, неидеальны – хотя бы потому, что идеала не существует. Но они появляются рядом с тобой, вторгаются в твое общество, и, если не придать себе внутренней строгости, твой разум пляшет только вокруг них. Ты из таких. Твердь не обошла тебя вниманием. А Творцы – своим.

– Я часто слышу это. В последнее время чаще. Но не понимаю, что это значит. – Опять она говорит не то, что уже решила – что должно было вывести их на прежний светский уровень.

– Что ты притягательна, красива…

– Да, красива! – Она перебила князя. Какой уж тут этикет – она неожиданно откровенничает с загорийским князем Кременом Каменным. Чей отец двадцать противостояний назад превратил в пепел все, что она знала до того и что уже никогда не узнает. С князем, которого этим же вечером убьет – вернее, поможет убить. – Как люди меряют красоту? Это ведь не состязание. И что людям с красоты? Какой с нее толк?

– Некоторые зарабатывают на ней состояние или занимают высокое положение в обществе. – Улыбнулся князь.

– Но как? Почему?

– В мире слишком много ужасного, отвратительно, чтобы, увидев что-то хоть как-то приближенное к идеалу, не стремиться к нему тут же. Для танцовщицы ты задаешь слишком глубинные вопросы. – Вздохнул он. – Они могут разрушить твою красоту в чужих глазах, повредить твоему успеху.

– Успех – он приходит и уходит. – Возразила Октис. – Не служит залогом, не охраняет… от предначертанного Творцами. Не этого стоит желать…

– Тогда чего? – Удивился Кремен.

– Не знаю. Найти свое место, может быть.

– Никогда не стоит верить на слово всему, что говорит женщина. – Он улыбнулся. – Особенно – хитрая. А ведь женщина, которая нанесла на кожу лица слой косметики только, чтобы сделать вид ее отсутствия – обязательно хитрая.

Октис встрепенулась, подумав о замазанной татуировки перволинейного.

– Да, в свете Отца я вижу этот слой. – Продолжил Кремен. – Хотя там – в палатах – я готов был поверить в твою естественную красоту. Для девушки, которая так искусно подводит глаза углем, ты задаешь не те вопросы. Что в тебе еще ненастоящего?

– Я не подвожу. Глаза такие, как есть. – Протараторила она, и, кажется, все же взяла над собой контроль. – Князь, не рассматривайте меня, как каменную статую, которой замазали трещины. Настоящая я в том, что не люблю быть объектом внимания, ничем того не заслужив. Считайте меня танцовщицей, – по крайней мере, до тех пор, пока Вы будете живы, – в моем танце нет места ничему поддельному.

Князь ответ оценил. Высокий свет вообще любил хорошо поставленные и заранее обдуманные фразы. Октис собирала ее из отдельных слов с самого начала их беседы, вспоминая всю великосветскую ерунду, которой ее учили мастера.

– Что ж, – Кремен взглянул на положение Отца в небе, – я считаю, что время пришло. Я хочу, чтобы твое выступление началось до того, как Отец будет в зените.

Октис оглянулась на темное светило – узнать, сколько времени у нее есть.

– Тогда, я, пожалуй, откланяюсь. – Она поклонилась и с княжеского разрешения направилась обратно в зал.

Жители портовых городов часто подолгу не видят и не замечают большой воды рядом с собой. Будь то море или река, они могут не взглянуть на нее в течение дня, сезона, а то и всей жизни. И уж редко кто из них умеет плавать – тем более, хорошо.

Юный Гордей был из таких, а вот его столь же молодые друзья – нет. Вернее, они были именно такими друзьями и именно такими пловцами, что как-то раз, ради собственного развлечения, сбросили Гордея с лодочной пристани.

То происшествие он запомнил на всю жизнь. Как вода ударила его. Как мгновенно поглотила. Как колющий холод окутал тело. Казалось, вечность он искал ногами опору, пока тому мешали волны. Когда же Гордей нащупал дно, выпрямился и оттолкнулся, оказалось, что глубина была ему в рост. Он вытянул шею и жадно заглотнул воздух, которого стало так мало. Ценность его уменьшилась в разы, и один глоток не принес облегчения. Тогда же подскочила новая волна и увела твердь из-под ног, накрыла с головой. Гордей отчаянно барахтал руками, в то время как столкнувшие его наблюдали и смеялись. Ему хотелось взять себя в руки и лишить обидчиков хоть части их радости, но его телом руководил уже кто-то другой. Оно не слушалось никаких даже самых твердых приказов рассудка – только неведомого кукловода, сжавшего легкие, пустившего руки и ноги в пляс.

Хоть до берега и было десять шагов, когда мальчик выполз на мель, он лишился всех сил и дрожал, но уже не от холода.

Как только смог Гордей уехал от моря, но незримый кукловод все равно возвращался за ним. Стоило во время мытья облить себя водой из чана, зайти в речку хотя бы по пояс или попросту попасть под сильный ливень, как он тут же начинал глотать воздух, легкие сжимались, а тело обдавало волной колющего онемения.

Теперь Гордей бежал по лесу. И хоть воды в лужицах под ногами было недостаточно, он снова чувствовал над собой чужую власть. Он тонул посреди этого моря леса. А берега все не было видно.

***

Цахари показались по правую руку в сорока шагах. Один из них громко прорычал, другой, размотав пращу, выпустил камень в их сторону. Снаряд пошел ниже и не долетел до цели, затерявшись в кустах. Октис выпустила в ответ две стрелы – с взаимной меткостью, но охотники предпочли спрятаться за деревьями.

– Налево, быстро! – Прошипела она и протолкнула Гордея вперед.

Книжник спрыгнул с камня и покатился вниз по склону, засыпанному листьями. Цахари были выше и гнали добычу вниз – в едва заметное ущелье. Гордей слетел в небольшое пересохшее русло и тут же двинулся по нему вперед, неуклюже расталкивая залежи опавшей листвы.

– Наверх-х-х! – Снова скомандовала ведущая и схватилась за рукав балахона, вытягивая книжника за собой.

Гордей вновь повиновался, не в силах произнести хоть что-то кроме натужного мычания. Он вылез на порог и крепче обхватил руками сверток с книгами. Теперь он бежал вверх по склону – почти падая, но вровень с Октис. Она держала с ним один темп, правой рукой подталкивая его, а в другой храня лук наготове. Они почти выбрались на холм впереди, но когда с той стороны послышался теперь уже до тошноты знакомый рык, она дернула его бежать обратно.

– Тихо. – Едва сдерживая тон, приказала Октис, когда оба они нырнули в заросли кустарника. – Мы не убежим. Они нас загоняют. Понял?!

– Понял. – Выдохнул Гордей, так и не догадавшись, что именно должен был понять.

– Теперь прячемся и идем тихо. Надо попытаться выйти из окружения незамеченными. Они могут быть совсем рядом. Это значит, что ты пока не должен мычать, дышать или делать другие глупости. Понял?

– Понял. – Вновь раздался из его уст этот потерявший всякий смысл набор звуков.

Они крались по кустарнику вперед, оставшись на левом склоне. Скрытые от охотников камнями, листвой и стволами деревьев. Пригибаясь, передвигаясь перебежками. Затихая неподвижно, когда Октис чувствовала опасность. Гордей в точности повторял за ней все маневры, а когда по неосторожности своей натыкался на нее, она хватала его за плечо и ставила рядом с собой. Будто именно в этих заданных местах стоять ему приписали Творцы.

Вскоре они подкрались к тому месту, где неожиданно разверзлась тьма Донного леса. Деревья расступились, и на русло пересохшей речушки упал свет Старшей. И Октис, и Гордей видели это сквозь листву. Лучи Матери казались осязаемыми – столбом переливающегося света, чуть наклоненного в сторону. Небольшое яркое пятно Тверди землепашцев посреди темного и жестокого мира охотников раскинулось на склонах расползшегося ущелья. Оно манило беглецов, уверяя, будто способно защитить их от опасностей тьмы. Уверяя, что перенесет их обратно в мир, где в небе царит Семья.

Очередная дурная попытка со стороны Донного леса. Никто из путников не поддался искушению. Они лишь замерли, когда по светлому пятну, оглядываясь по сторонам, прошел цахари. Октис захотелось убрать его из лука, но она вовремя вспомнила, что с начала охоты не замечала одиноких цахари. А, значит, тогда незамеченный второй точно будет знать, где искать лучника.

Они дождались, пока охотник исчез за каменным выступом, и продолжили осторожный путь вперед. Сколько беглецы ни гнали мысль о манящем пятне света, она продолжала властвовать где-то в уголках сознания каждого. Там, где все еще покоились надежды на скорый выход из леса. – Если лес расступился хоть раз – значит, вскоре он может расступиться навсегда.

Надежда нисколько не помогала. Казалось, проще было идти вперед, думая лишь о близости цахари. Но мысль о границе царства тьмы отличалась упорством и предлагала рискнуть все настойчивей. Бросить все, крикнуть: «К Богам это – я ухожу!», – и бежать вперед, надеясь, что лес пропустит и останется где-то позади.

Твердь охотников не кончалось, сколько ни искали беглецы признаки того. Нужно было все так же красться вперед, нестерпимо долго рискуя каждый миг попасться цахари на глаза, быть учуянными или услышанными.

– Давай, вперед! – Октис толкала Гордея, и тот послушно полз к ближайшему укрытию, пока она смотрела по сторонам с луком наготове.

– Вперед! – Приказывала она, и все повторялось снова.

Снова и снова.

Рев цахари слышался где-то позади. Может быть, путники миновали охотничий капкан, а, может, теперь те гнали их в самую западню.

Раздался треск поблизости, и ведущая обогнула Гордея, чтобы осторожно выглянуть из-за их очередного укрытия.

***

Гордей смотрел на сгорбленную напряженную спину. Смотрел в спину своего спутника, попутчика, друга, врага, защитника, противника, палача? – Кто она? Кто этот человек – кто эта женщина, что ведет меня? Бежать вперед, не оглядываясь! Но она не отпустит. Почему?

Мне только и надо, что быть быстрее тебя. – Сказала Октис у закрытых ворот Древората. – Только и надо, что быть быстрее тебя. Только и надо, что быть быстрее тебя. – Фраза вновь и вновь билась об стены сознания, словно вода в колодце. От многочисленных повторов голос перестал принадлежать Октис Слезе и исходил уже от кого-то другого. Он твердил, что достаточно быть только быстрее.

Где-то за мишурой мыслей Гордей крался на звук. Источник его беспокойства стоял посреди леса – одинокий, ужасный. Ничто вокруг не могло заставить его сдвинуться с места.

Гордей подошел ближе. Пень, заросший мхом. Обстроганная ветка. Кираса. Торчащее ребро. И голова. Его голова – книжника, богомола, беглеца. Голова развернулась, и тьма в пустых глазницах взглянула на него. Челюсть зашевелилась:

– А ведь только и надо, что быть быстрее...

Гордей нащупал под балахоном тростниковую обмотку на заточенной кости – нож лесного охотника. Сжал руку так, что на ладони проступил пот.

Зачем она ведет меня? Какой балласт же я для нее представляю! Какую помеху! Но она возвращается за мной и ведет вперед. Ненавидя, презирая. И все-таки ведет. Зачем, если не для того, на что меня обрекла с самого начала?

Достаточно быть быстрее меня! Меня кинут вперед. Меня разыграют в нужный момент, как кучку костей. Кучку костей! Я – страховка. Я – отвлекающий маневр. Я – жертва, я – дань! Я лишь послушное животное, которое ведут на убой. Она заодно с ними.

Мне только и надо, что быть быстрее тебя. – Он вытянул нож и отвел руку в сторону, глядя на спину затаившейся рядом спутницы.

Если повезет, тонкое лезвие зайдет меж ремней. Здоровую и живучую вольную ведущую этим не убить, но можно сбежать от нее кустами.

И роли сменяться... – Прошептала мертвая голова. – Раненная ведущая не сдастся без боя и надолго займет лесных охотников.

Ну же! – Продолжала она. – Вспомни тех, кто не миновал опасности в Кулоне. В отличие от тебя. Ты оправдался спасением своих книг. Которой из трех оставшихся? На этот раз все просто: либо ты, либо она тебя.

Рука, державшая оружие, дрожала все сильнее. Гордей не мог понять: где он и кто он. Стоит ли за спиной Октис или перед распотрошенной жертвой цахари? Сам ли держит нож или видит это лишь со стороны. Сейчас ли это, или то он лишь вспоминает? А может быть, он и вовсе только персонаж истории – уже давно минувшей, рассказываемой в питейной. Оживший благодаря чьему-то бурному пьяному воображению – не в меру разыгравшемуся...

Это был он сам. Прямо сейчас. Гордей задыхался, давясь от буйства внутри себя, но никакой кукловод, никакая мертвая голова, не могли заставить его перестать чувствовать костяную рукоять в собственных онемевших пальцах.

Он разжал кисть. Клинок цахари соскочил вниз и мягко упал в грязь.

Он старался видеть в людях только хорошее, а они всегда поступали, как им вздумается.

– Прости меня, Октис. – Проговорил Гордей, и лишь тогда наваждение отступило. – На самом деле боголюбы никому не молятся. Ни Творцам, ни Богам. Незачем – никто не услышит...

Силы покинули его. Он вышел на берег и упал на колени, но те, кто обрек его на такое испытание, никуда не делись.

Октис развернулась.

– Прости за то, что сказал тогда – на скале. – Добавил он. – Нам всем в жизни хватало трудностей, но не стоило отвечать выпадом на выпад. Не в это я верю. А я верю. Верю!

Она внимательно посмотрела ему в глаза, а затем заметила нож цахари рядом с ним.

– Я больше не могу. – Заявил он, не отрицая свою причастность к оружию. – Что бы ты ни думала, я больше этого не выдержу. Тебе надо было сделать это еще там – на камнях. Пожалуйста, не отдавай им меня. Всеми Богами прошу! Творцами! За что так проклинать богоподобного? За что тебе – меня? Пожалей. Я сейчас прошу – убей здесь! – Закончил он, почти задыхаясь и сипя.

Октис повела взглядом поверх него, осматривая лес вокруг.

Ей не нужно было спрашивать, что все это значит. Она много раз видела подобное на войне. В глазах второй и третьей линии – своей, чужой. Всех тех юнцов, испугавшихся первого же боя. Или тех, кто браво держался несколько дней, а потом вмиг срывался, когда кончались силы. Она видела это в глазах сослуживец, ведомых. Всех уставших, загнанных, до смерти испуганных. И в своих собственных – готовых сдаться. Ей всегда что-то мешало сделать это. Честь перволинейной. Ответственность ведущей. То, чем была Октис Слеза. И другие. Ее ведомые. Как и она сама, ничего не прощающие Змеи. И Кудр, Зерка, Сейдин, Вороней, Светлотрав… они все уходили от нее, оставляя взамен лишь отпечаток в ее книге.

Богомол пытался убить тебя, но ситуацию это не меняет. – Вновь напомнил о себе настырный и циничный советчик.

– А как же костер? – Спокойно сказала она. – Если я убью тебя, они все равно найдут твое тело.

Он в бессилии опустил голову, не зная, что ответить.

– Гордей. – Змея дождалась, пока обмякший книжник вновь поднимет к ней свои глаза. – Есть только один способ спасти твою душу – пройти этот путь до конца.

Гордей замер. Может быть, тогда – в лечебнице Древората – он и не ошибся, и Октис Слеза умела ставить перед собой цель и добиваться ее. А значит, все же она – именно тот человек, с которым стоит идти через Донный лес. Пускай она все также непредсказуема и опасна, пускай она все еще может предать его – он теперь сам знает, как это – но ему стало легче. Он ей поверил или хотя бы осознал, что сейчас в этом нуждается.

Горела маленькая тусклая лампа, такая же, как на досмотре в пропускной. При таком освещении тот стражник даже впритык не заметил ее косметики, призванной скрыть истинное происхождение танцовщицы. Хотя, наверное, ему было не до того. Теперь же вес краски только увеличился. Октис надела костюм, обтерла маслом все оголенные участки кожи, нацепила все бутафорские украшения. Она сидела, запрокинув голову и вытянув шею. Нависший над ней Вороней наносил на кожу ее лица меловую пудру. Лицо стало мертвенно бледным и таким бы оставалось, если бы импресарио не вернул углем очертания бровей и глаз. Он придал губам разный оттенок, размазав пальцем по нижней губе часть сажи.

Боевая раскраска. – Всегда приходило на ум Октис в такой момент. Так раскрашивались перволинейные Миррори. Богобоязненные мирроряне не решались наносить на кожу вечные знаки, веря особо жестким трактовкам Прямого Писания своих церковников. Зато меры в косметике они не знали. Женщины белили лицо, а на щеках рисовали красным круги – символ Матери. Если на твоем лице не было веса краски – значит, либо ты беден, либо ты иноземец. Что одинаково плохо. Даже в городе, занятом войсками Эдры, некоторые женщины не забывали обильно посыпать лицо пудрой. Мужчины по утрам наносили на кожу знаки чина, если он был высок. А первая и вторая линия перед боем мазалась так же основательно, как и девицы в городах. – Это было бы смешно, если бы они не были так опасны…

– Настроение у тебя не боевое. – Заметил Вороней.

– Все это не так, как я себе представляла. Да и у тебя настрой, посмотрю, не шибко отличается.

– Я – спокоен. Ты, главное, заученного держись.

Их вполне могли подслушивать. Здесь в тишине они были более уязвимы к чужим ушам, чем на виду у всех – в гомоне голосов и музыки. От того они старались не называть вещи своими именами, хоть и продолжали говорить о них.

Раскрашенная и готовая Октис встала, выпрямилась перед Воронеем. Она быстро поднесла сжатый кулак к лифу и тут же убрала руку, будто ударив себя в грудь. Без жесткого нагрудника это действие немного теряло в смысле.

– Это что было? – Удивился Вороней.

– Да так. Не обращай внимания.

– Готова?

– Угум.

– На выход. – Вороней открыл ей дверь, и она прошла первой.

Второй раз по коридору к залу они шли уже без сопровождения. Путь близкий – затеряться сложно. К тому же они всегда оставались в зоне видимости хотя бы одного караульного. Вновь открылись двери зала, отделявшие мертвенно сырые коридоры от шумного островка тепла и жизни.

Аса осталась у дверей, а импресарио прошел до перекрестка дорожек и торжественным голосом объявил о скором начале представления ее подопечной. Танцовщица взглянула на музыкантов справа от нее. Те стихли, некоторые так же посматривали в ответ. Количество зрителей в зале возросло, они разошлись в стороны к колоннам, освобождая место для будущего танца. Импресарио поклонился на три стороны и ушел обратно по дорожке – передавать эстафету внимания Асе. Теперь уже она босиком легкой профессиональной поступью прошла в центр. Зрители поаплодировали ей заранее, даже князь Кремен похлопал несколько раз. Она изогнулась, застыла в готовности и посмотрела на музыкантов. По ее телу прошла видимая волна напряжения – судорога нетерпения, которая бывает у хищников перед броском на жертву.

Несмотря на дешевизну, о которой так переживала Аса, ее наряд, привлекая своей откровенностью, заставлял зрителей отвлечься от счета денег. Если не юбка, то свободные штаны, призванные хотя бы попытаться скрыть ноги до ступней, были обязательной нормой для танцовщиц. Но Аса о светских приличиях имела относительное представление. А потому ее костюм не досчитался одной штанины. Нескромно оголенное бедро прикрывала лишь сеть из железных побрякушек. Это интриговало зрителей – интриговало больше, чем могла знать Октис. Но, поскольку бывшая перволинейная не задумывалась над этим, ее провокационный вид не стал проблемой ни для нее, ни для мастера-импресарио, ни для кого другого.

Музыканты поспешно приступили к своему делу. Как оговорено, начало было стремительным, громким и быстрым. Раз танцовщице не надо гадать над неизвестными мелодией и ритмом, она сразу может вступить в танец. И тем слегка ошарашить зрителя.

Движение Асы были точны и агрессивны. В самом начале она словно показала публике кульминацию первого и второго подхода. И только, чтобы после начать все сначала и впредь наращивать интригу постепенно.

Аса была крепче большинства танцовщиц. Не говоря уже о простых девках, что трясут телом в заведениях меж столов и зарабатывают тем жестяную монету, или о танцовщицах рангом повыше, что выходят лишь на сцену. Мало кто даже из знатных артисток мог похвастаться такой крепостью рук. Она задействовала их в большинстве силовых элементов. Становилась на них, складывалась, изгибалась. Иной раз даже стояла на одной руке. Нужно было использовать преимущество, пока руки оставались свободными от ножа. Но при том не переусердствовать и не превратиться из чарующей женщины в простого циркача-акробата.

Публика выступление принимала более чем благосклонно. Для Асы это был не ее первый раз, когда неизвестно кто выступал неизвестно для кого. Это было ее последнее выступление. Выступление, в котором ее знали и желали в кругах знатных и желанных.

Аса обладала рельефным животом, твердым полукругом лишь слегка возвышающимся над низкой талией широких штанов – вернее, штанины. Он был полностью податлив ей, и танец живота в ее исполнении имел истинно гипнотизирующий вид. Никто из зрителей, хоть и мог там видеть пару заживших царапин, не придал тому значения и не задумался об их происхождении.

По обговоренной коде музыканты закончили первый подход четкими громкими ударами, в ответ на которые пресс танцовщицы застывал в одном из своих изгибов.

Все шло своим чередом, по накатанной колее. В гомоне привычных аплодисментов она склонилась и вытянула руки. Один из близстоящих стражников отдал князю загорский нож. Кремен спустился с подиума, прошелся по ковру и уложил его на предплечья танцовщицы. Сделал это он почти правильно, но Аса движением, заметным только специалистам, чуть переместила клинок, когда князь отвернулся.

Уже сейчас Октис могла привести план в исполнение. Бросить клинок Воронею, что стоял справа, или самой нанести рубящий удар в спину Кремена. Но ей по-прежнему хотелось получить второй нож. Ведь состоявшимся убийцам все равно придется прорываться через княжескую стражу. И тогда уж лучше быть изначально небезоружным. К тому же загорский нож на ее руках стоил минимум пятнадцать золотых.

И второй будет стоить столько же. – Октис теперь хорошо понимала значимость денег в мирской жизни.

Начался второй подход. Аса в танце приступила к привычной проверке характеристик ножа. С одной стороны, она могла не сомневаться в качестве, точности и балансе. Это был нож правящего князя. С другой – одни Боги знали, что таится в княжеской голове. Первый подход не изменил их взаимных двусмысленных отношений – только приумножил. Взгляд князя оставался тем же. Даже когда лицо его не скрывало удовлетворения от увиденного, в нем все еще бродила неизменная капля сдержанного противостояния. Лицо же Асы замерло на все выступление, выражая только бесстрашие и надменность. Другие танцовщицы во время танца стреляли глазами в зрителей – самых важных из них, разливались в улыбке, сокрушаясь от восхищения перед самой собой. Но ее глаза хранили застывший блеск, губы были сложены в едва заметной улыбке, а подбородок приподнят, будто танцовщице опустить голову мешал твердый нашейник.

Нож оказался без подвоха. Видимо, сам князь не собирался играть с ней в грязные игры. Аса приступила к основной части. Она продолжила привычный танец, усложнив его лишь опасным клинком, который укладывала на части тела. Она уложила острием вверх загорский нож на открытую часть груди, приковав к ней всеобщее внимание и не оставив ни у кого сомнений об истинном мотиве женских танцев. Если бы женская грудь, принимающая на себя вес ножа, была бы большая, на этом выступление танцовщица могла бы и закончить. В толпе знатных зрителей обязательно бы нашлись желающие превратить ее в содержанку на какое-либо время. И танцовщица, и ее импресарио были бы в счастливом достатке. Но грудь Октис – крепкая, стройная, молодая – размеров все же была средних. К тому же, хоть в толпе и были желающие устроить умеренно богатую жизнь для танцовщицы и ее хозяина, у последних по-прежнему оставались другие планы.

Вторую половину подхода Аса протанцевала исключительно с ножом на голове, но будто там его не замечая вовсе. Закончила она тем, что склонилась перед князем и смахнула кивком клинок на вытянутые руки. Прием был известный, но в основном случаями неудачного исполнения. Клинок мог попасть на голые предплечья лезвием вниз и эффектно ранить танцовщицу. Выступление бы на этом закончилось. Были известны и более пикантные случаи, когда лезвия ножа уходило в нос неаккуратной девицы. Не то, что выступление – на этом могла оборваться карьера обезображенной. Или прерваться на длительное время, если рана оказывалась не слишком значительной для женской красоты. Но Октис была с клинком «на ты». Ей только оставалось забрать его с рук и спрятать от князя за спиной, дабы никто не подумал, что танцовщица решила на этом закончить.

Кремен не стал разыгрывать представление. Он лишь выдал ей хитрый поклон в знак неминуемого согласия с третьим подходом. Музыка возобновилась, стала более энергичной, с развитием лишь набирая темп и окраску. Теперь уже танцовщица на всех правах ухватилась за рукоять массивного ножа.

Хитрость этих приемов – в танце и в реальном бою – заключалась в том, что воин, вращающий простой клинок подле себя, не выпускал его из рук. Он вращал саму кисть, ослабляя или напрягая ее в зависимости от фазы движения. Хитрость же обращения именно с загорским ножом заключалась в том, что обладатель мог и вовсе выпустить его из крепкого ухвата на пару оборотов. Так он мог ускорить вращение, либо наоборот замедлить. Воину оставалось только избежать в этот момент удара по клинку, а танцовщице, не ожидающей атаки противника – только не перетереть руки бечевкой рукояти. Но на то кисти обматывались лентой под цвет платья, и Октис этим не пренебрегала.

Третий и четвертый подходы всегда интриговали зрителей, прежде всего, сомнением в собственной безопасности. Любители опасных танцев за первые подходы забывали о будущем волнительном развитии. Быть ближе, взирать на зрелище без преград – почетно и важно в обществе себе подобных. Но к третьему подходу все знатные выскочки понимали, что попадают в ловушку собственной гордости. Теперь им хотелось, чтобы между ними и танцовщицей была хоть какая-нибудь преграда. Но желающих протиснуться вперед не было, а отступить сами назад они не могли. Так и приходилось стоять на передовой и получать удовольствие в мере большей, чем хотелось бы. К тому же Аса в этом плане милосердием не отличалась. Ножом она владела профессионально – не было ни единого случая сколько-нибудь значительной ошибки с ее стороны. Но нервировать зрителей она любила. Лезвие ножа не раз проносилось совсем уж близко от гордых носов, едва заметно обдувая онемевшие лица. Она часто и вовсе выпускала снаряд из рук в их близи. И глаза ее в этот момент будто сверкали, а ухмылка лишь крепла. Пугать зрителя в надобности танцовщиц вовсе не входило, но Аса возвела это чуть ли не в обязательное правило.

Оправдав репутацию, она сложилась в известную позу, уложила меч на руки. Но, в отличие от обычая, в отличие от всех предыдущих выходов, она не опустила взгляд в пол, а смотрела на князя.

Получалось, что исподлобья.

Если Кремен захочет на этом закончить – сойдет с подиума с пустыми руками, нужно будет приступать к делу немедленно. Ведь он может просто забрать свой клинок. С ними никто до выступления о выкупе не договаривался, а красивый обряд оказался только данью легендам – никто не хотел за один лишь танец расставаться с дорогостоящим оружием. И богатые правящие князья вполне могли оказаться не исключением.

Тревоги Октис воплощались в жизнь: четкий громкий ритм ее сердца дернулся и сбился, застучал с большей силой, когда Кремен встал безоружный. Он шел к ней, а танцовщица лишь служила опорой ножу, но не владела им. Она нервно перевела взгляд на Воронея – тот ситуацию понимал хорошо, подвинулся чуть вперед.

Бросить ему сейчас клинок – глупо, ведь он вдвое дальше, чем князь. Рубить князя – а как же уговор о праве смертного удара?

Она так и осталась сидеть онемевшая в своей позе. В голове разгоралась предательская надежда, что князь все же разыгрывает сцену. Сейчас он попросит второй клинок и уложит рядом с первым. Она силой отставила решение до того момента, когда князь протянет за своей собственностью руки. Тогда уж будь, что будет – она рубанет его. Может, получится не смертельно – тогда она бросит нож Воронею, чтобы тот довершил дело. Хотя какие тут церемонии? В зале полно стражи, с которой еще придется разбираться, имея в наличии только один загорский нож на двоих.

Напряжение в теле Октис перешло через край и казалось уже зрительно осязаемым, когда князь остановился в шаге от нее и кивнул помощнику в форме. Мгновенно тело ее стало легким, а на коже проступил холодный пот: в руках Кремена оказался второй нож. Он быстро перекочевал на руки танцовщицы. Опять с ошибкой в балансировке, но это уже был пустяк. Лицо танцовщицы, почти скрытое от зрителей, разлилось в улыбке. Октис и сама не могла понять: рада ли она больше, как танцовщица, или же, как торговец смертью? Она пыталась сдержать эмоции, но ей это удавалось с трудом – мышцы лица продолжало само собой сводить улыбкой.

Можно действовать – немедленно бросить второй клинок Воронею, устроить обещанную резню и выбираться наружу. – На свежий воздух и свободу от всех правил. – Но напарника на прежнем же месте уже не оказалось. Он скрылся за колонной, ушел вглубь за ряды людей. Аса выгнулась в позе начала четвертого подхода, но на лице ее вместо былой радости повисло едва заметное выражение непонимания.

В самом начале последнего подхода случился казус, заметный лишь ценителям танцев: музыканты опять вступили стремительно, и мотив их был быстрый и волнующий, в то время как танцовщица будто не слышала музыки вовсе и действовала крайне медлительно. Лишь чуть погодя она прибавила энергии, набрала скорость и вышла на прежний уровень мастерства. Четвертый подход музыканты и танцовщица толком не обсуждали – ей было то уже не важно. Но теперь приходилось танцевать и далее, справляясь с трудностями на ходу.

Каких Богов, Вороней?! В чем дело?! – Крутилось в ее голове, но никто из зрителей не мог и не старался прочитать ее тревогу.

Она продолжала работать с ножами – они оказались полностью идентичными. Аса то подходила ближе к музыкантам – на самом деле высматривая Воронея, то к подиуму князя, решая, не нанести ли самой удар и покончить с этим. В мыслях копошился рой догадок и предположений.

Что если Вороней вовсе не торговец смертью? А только предприимчивый жулик, который так удачно устроился. Нашел себе бабенку, сделал из нее видную танцовщицу и живет себе в достатке. Что там говорить: едва ли не каждую ночь берет как ему вздумается женщину, которую желает такое количество богатых богоподобных, не скупясь в цене. Но его боевые умения, тактика и приемы, профессионально отточенные и так не похожие на силовой стиль армии, говорили о том, что Вороней – именно убийца. Он особо не скрывал своей истинной работы, но Октис все же о том догадалась сама. По повадкам, по стилю – хотя он и представился простым торговцем. Не слишком ли хитро даже для жулика притворятся торгашом, скрывающим, что он убийца князя Загори, и тем совращать ее стать дойной коровой, приносящей золото? Да и опасно это: если князя убивать не надо, то Вороней сильно рискует с ее характером.

Может быть, он просто струсил? Сколько до того контрактов у него было? Насколько правдива была история со старым торговцем смертью – его учителем? Но что в том такого? На ее глазах он хладнокровно, молниеносно лишал людей жизни. Весь этот грандиозный план подошел к концу – теперь только и требовалось, что забрать еще одну жизнь. А он стоял за рядами людей, и рассмотреть она могла только, как он у самой стены задумчиво поглаживает бородку липового импресарио.

Что же, она, по крайней мере, должна постараться не опустить уровень выступления и довести кульминацию до ожидаемого всеми пика. Не хватало только провалиться и отдать ножи обратно все еще живому князю.

Весь оставшийся подход от собственной злости она была стремительней, чем когда-либо в других выступлениях. Изрядно попугав всех зрителей намеренным лязгом соприкасающихся клинков, танцовщица под всеобщее облегчение закончила танец и сложилась в центре зала.

Ну, только попробуй у меня после этого их забрать – и я сама тебя рубану! – Горело в глазах Октис.

Князь действительно сошел с подиума, но только для того, чтобы отвесить танцовщице поясной поклон. В ответ она поклонилась вместе с уложенными на руки ножами, соприкасаясь локтями с парадной дорожкой.

Ее танцевальная карьера закончилась.

Она исполнила танец, считавшимся в обществе богоподобных столь сложным и опасным. Она получила в награду два загорских ножа. Судя по всему, получила по-настоящему – узнать насколько князья могут быть бесчестными и вероломными ей в любом случае уже не придется. Под ликование зрителей, лишь слегка отошедших от рискового зрелища и все еще опьяненных впечатлением, танцовщица поднялась, забрала оба ножа в одну руку и поклонилась три раза. Она чинно и спокойно отошла в сторону, чтобы затем за рядом колонн и спинами людей, едва начавших заполнять прежние объемы зала, пройти к тому месту, где стоял ее подельник. Он протянул ей кубок, и она вместо того, чтобы выяснять отношения, припала губами к слабому разведенному вину. Продолжительный танец из четырех подходов был серьезной нагрузкой даже для перволинейного. К маслу на теле прибавился слой пота, грим на лице слегка растекся, корни волос и все локоны на висках промокли насквозь.

– Что за херня, хозяин Орони? – Сказала она, полностью осушив кубок и пнув его в мужскую грудь.

Он не собирался оправдываться, но отвел глаза и посмотрел на князя. Князь тоже смотрел на них. – Или все же на зад танцовщицы?

– Может быть, я хотел, чтобы ты триумфально закончила свое главное выступление. – Спокойно сказал он. – Это ведь – последнее.

– А может быть, мне еще сделать? Может, ты передумал? Может, продашь меня князю? Вместо смерти причинишь ему наслаждение в виде упругого тела и женского ложа?!

– Тише ты, дура. – Процедил он. – Ты так рвешься! Неужели после знакомства ты возненавидела его еще больше? По глазам – так нет.

Октис посмотрела из-за плеча Воронея на Кремена, очередной раз взвесив все то, из-за чего она оказалась здесь и сейчас.

– Я просто хочу, чтобы… поставленная задача… была выполнена.

– Ладно. – Князь на глазах Воронея отвернулся и начал разговор с кем-то из подсевших гостей. – Вот теперь момент подходящий. Начинаем. Будешь прикрывать меня сзади, а я – пробиваться вперед.

Она глубоко вздохнула, осторожно передала один нож. Вороней взял его, будто просто подержать.

– Готова? Сейчас между нами и князем только один стражник на прямой. Сними его, а дальше я зайду слева от тебя.

Октис кивнула. Но какой-то момент все остановилось. Дыхание прекратилось, успокаивающееся сердце и вовсе замерло. Ее глаза, выражавшие до того озлобленность на компаньона, окаменели и смотрели в никуда.

А затем Октис пришла в движение.

Княжеский охранник ничего подобного не ожидал, уложив безвольную руку на навершие меча в ножнах. Октис развернулась, перекладывая всю силу в рубящий удар. Клинок шел по диагонали прямо в основание шеи. Никакая кольчуга не могла спасти стражника – кольца разошлись, и тут же прыснула кровь. Лезвие теперь только скользило по металлическому плетению – Октис уводила клинок дальше вправо.

Слева от нее, пронеслась спина Воронея. Он быстро занес нож и сделал рубящий удар по князю…

В этот момент второй раз за вечер Октис обдало холодным потом. Но теперь гораздо сильнее: так, что ее мокрые волосы в самых корнях будто зашевелились.

Вороней Серый не умеет пользоваться загорским ножом! – Поняла она.

Как западный человек, привыкший к податливым и быстрым клинкам, он видел все ее движения в танце, но не мог понять, насколько мастерство владения загорским ножом отличается от привычных для него приемов. Все это время, пока она была рядом, совершенствовала на его глазах свою технику, он ни разу даже не удосужился прикоснуться к архаичному восточному клинку. И она поняла это только сейчас.

Весь их грандиозный план венчал промах. Вороней не причинил никакого вреда князю. Если бы удар нанесла она, он точно был бы мертв. Но Кремен успел отстраниться и уже опирался ногой на одну из ступеней подиума.

Зал пришел в движение. Опомнилась стража, гости встрепенулись, сидящие рядом музыканты от неожиданности выдали свои самые громкие и фальшивые ноты. Лишь некоторые женщины нашли в себе силы взвизгнуть. Прогремел резонный крик «стража!», хотя издал его явно не князь.

Сейчас подтянутся стражники с дальних углов, откроются двери, и в зал влетят караульные из коридоров. К тому же гости: много ли из них настоящих бойцов? Кинжалы, как украшения, носила половина мужчин, но были ли они готовы применить их решительно именно сейчас?

Вороней совладал с заносом клинка и сделал колющий удар. Естественно безуспешный, еще более нелепый, но единственно возможный в его положении. Октис рассекла грудь стражника, что подоспел с другой стороны подиума. Тот уделил больше внимания торговцу смертью, совершающему одну за другой безуспешные попытки достать клинком князя. Нож Октис рассек кольчугу, поддетую стеганку, кожу, мясо, ребра – формально еще живой, но по правде – уже мертвый. Даже если бы ведающие уделили стражнику внимания столько, сколько в свое время получили Змеи, шансы его остались бы ничтожны.

Вот так надо действовать ножом! – Кричали ее мысли, будто оскандалившийся торговец смертью мог их услышать.

Настал ее черед охотиться за князем. Выходило, что Кремен не знал о покушении: в глазах его царили возмущение и страх. Но, тем не менее, он хранил самообладание и действовал хитро. Ловко отступал назад, избегая всяких выпадов. Будучи безоружным, князь не искал себе оружия в руки, но и не сверкал пятками, пытаясь удрать.

Стражники за спиной еще не подоспели. Октис и Вороней теснили князя и нескольких его защитников к выходу на террасу. Но Кремен на удобный для убийц плацдарм не собирался – за колоннами и спинами стражников он двигался вглубь зала – к спешащей подмоге. Воронея хватало теперь лишь на оборонительные удары – не самые искусные, но все же позволяющие ему оставаться в живых. Октис сделала выпад по ближайшему стражнику, что прикрывал своего хозяина, но получила отпор. Ее новый противник был опытен и готов к загорскому ножу. Ответный колющий удар чуть не проткнул ей бок. В былое время этот выпад вполне мог рассечь ремни змеиной брони и ощутимо ранить. Сейчас же Октис спасла только новоприобретенная гибкость танцовщицы. Она изогнулась и, возвращая нож, нанесла удар под руку – в бедро и нижнюю часть живота. Стражник повалился назад не в силах стоять на поврежденной ноге. Он помешал двигаться своему соратнику, и у нее, наконец, выпал шанс разобраться с князем один на один.

Она сделала рывок, нанесла поспешный удар… и промахнулась. Почти так же, как и Вороней до того, лишь с явным знанием ножа, но все равно князь от удара успевал отходить. До того, как подоспели стражники со встречных направлений, она смогла совершить еще один взмах – слабее и быстрее. Князь опять оказывался чуть дальше, чем хотелось бы.

Она не успевала. Занесла клинок и рассекла воздух, чтобы отмахнуться от подоспевших стражников. Один поймал его на меч и чуть отлетел назад, второй – караульный из коридора – нерасторопно отошел сам, чтобы соратник не повалился на него. Октис подалась вперед, подставляя бок и спину под их удары, но получая взамен еще одну возможность добраться до князя.

И опять безрезультатно.

Она все больше увядала в нарастающей обороне, но это так ни к чему и не приводило. Быстро возложив всю ответственность – теперь и за свои неудачи – исключительно на Воронея, она решила выбираться наружу. Заранее извернулась и нанесла рубящий удар назад. Не зря, за спиной уже подоспели для того противники. Они чуть отшатнулись, но теперь кольцо ее оцепления принимало вполне определенные формы. Ей удавалось медленно сдвигать капкан из стражи и двоих смелых наряженных гостей, но противостоять множеству легковооруженных противников, имея на руках столь тяжелое в обращении оружие, не имея сколько-либо полезного облачения, было не под силу даже перволинейному. Она успела получить несколько неглубоких порезов на плечи и живот, но оставалась на ногах. Один из стражей нанес ей секущий удар по груди. Октис спасли ее бутафорские металлические украшения. Они сработали как кольчуга: разлетелись вдребезги, но сдержали смертельный выпад, заменив его на глухой удар. В ответ она угодила ножом в пах другому менее расторопному противнику.

И тогда Октис увидела Воронея. Ему, уже не представляющему угрозы для князя, внимания стражников доставалось куда меньше. Отпихнув плечом одного из них, он оказался в арочном проеме выхода на террасу, а в следующий миг его спина решительно и бесповоротно исчезла из вида.

Неизвестно, как сильно это обстоятельство повлияло на Октис Слезу. Пути, сотканные Творцами для богоподобных, не знают слов «если бы».

В пути же Октис явственно значилось:

После увиденного побега подельника получить удар в голову тупой палицей коридорного и опасть без чувств на голый каменный пол.

Тьма. Она давно обволокла их, но так и не стала привычной. Они существовали в ней, словно загнанные в непроницаемый мешок. Сколь ни надейся на свободу, на свет и чистый воздух, сколь ни рви плотную ткань, тьма не отпустит. Но от того она не становится удобней. Не успокаивает. Не притупляет ощущения. Они чувствовали все то, что подвластно живому человеку. Страх, усталость, голод. Они по-прежнему были живыми, и в этом состояла их главная проблема.

Мясо было сырым, но, помимо того – еще и не самым свежим. Соляная смесь не сыграла на этот раз: болотный заяц-олень сохранялся хуже седлонога. Возможно, виной тому стало вторичное использование бурой соли, но Октис была уверена: она смогла бы продать ее по хорошей цене, только окажись она сейчас на рынке…

Дело не в том, что смесь отсырела, а в сырости вокруг. – Решила она, оторвав зубами кусок мяса. За верхним едким слоем специй мясо было безвкусным, слегка горьким. Октис отдала другую часть Гордею.

Мы как цахари. – Подумал он и смахнул пальцем слишком крупный кристалл соли, прилипший к его порции.

Я как цахари. – Подумала Октис и в который уже раз огляделась.

Лес и лес. Какая разница? Что тут дерево стоит, что там. Как ориентироваться, как знать где ты сейчас? Но, если ты живешь здесь, значит, знаешь куда идти? Значит, и деревья, и валуны тебе эти обычны и знакомы. – Она попыталась успокоиться и взглянуть на окружающую обстановку глазами цахари. Так, как будто хорошо знает каждое дерево. Знает где холм, где впадина. Где вода, и куда она течет. Куда идти, чтобы попасть домой.

Она заново проследила пройденный путь. Вспомнила то пятно света. Луч Матери. Ведущая даже и не задумалась тогда, но она отследила наклон и определила время суток. Определила, где запад. И они шли туда, куда указал свет – дальше по ущелью. Ущелье то исчезало, становясь почти незаметным, то вновь вырывалось каменными клыками из болота. Иногда рассыпалась на крутые ступеньки, иногда расползалось в стороны. Октис представила ущелье, как большую широкую улицу, идущую через весь город.

Все это время они шли по улице цахари. Хорошо знакомой охотникам. Удобной ей, Гордею. Но куда удобней их преследователям.

Она вдруг ощутила, что не хочет сворачивать с пути. Менять хоть что-либо – ведь уже устоявшийся расклад все еще позволял ей оставаться в живых.

– Надо сворачивать налево. – Все же высказалась она.

– Что? Почему?

Потому что мне страшно сделать именно это.

– Они знают, как и куда мы идем. Они несколько раз могли бы погнаться за нами, но они не рискуют. Только пугают и гонят куда надо. Мы все еще в окружении. Надо пробовать выйти.

– А если они просто пытаются выгнать нас со своей территории?

– Нет. Нам на такое надеяться нельзя. То есть надеяться можно, но... но ты видел, что они делают. Почему с нами должны поступить иначе?

– Так мы будем идти медленнее. – Гордей согласился, но не обрадовался.

– Да. Но сложнее... сложнее...

– Я понимаю. – Он кивнул, с трудом проглотив очередной безвкусный кусок мяса. – Путь к спасению всегда сложнее, чем дорога к поражению.

Да. – Подумала Октис и устало вздохнула:

– Черви, сейчас я думаю, что проще было прокрасться мимо Кулона...

– Мы просто... рискнули. – Ответил Гордей и взмахнул костью с куском мяса. Рука дрожала. Он вдавил локоть в колено, но от того дрожь только передалась ноге. – И до поры нам везло. Мы рискнули. И с Кулоном рискнули бы так же. Кто его сейчас знает: чем солдаты лучше цахари?

– Мы рискнули – как та парочка, что встретилась нам по дороге. В армии хотя бы принято сжигать все останки на общем костре.

– Ты, помнится, больше боялась за то, что произойдет перед этим.

– Ну, а теперь чем лучше?

Ничем. – Промолчал Гордей. Дрожь не унималась.

Он быстро обглодал мясо и вырыл рукой небольшую ямку у себя под ногами. Положил туда кость и сдвинул ладонью горку обратно. – Твердое к Тверди.

Октис в точности повторила за ним. – Правильно. – Подумала она. – Надо оставлять меньше следов.

Нужно было сказать это – похвалить парня. Хоть как-то подбодрить. По виду он сильно в этом нуждался. Но она молчала. Казалось, уместней попытаться вновь сесть на него верхом, чем выдать ему какую угодно похвалу. Она поняла: Гордей оставался для нее тем типом человека, с которым она просто не могла согласиться. Даже если он прав. Просто не имело значение прав Гордей или нет.

Ты не вышел тем, с кого просят согласия. – Брошенная на хребте фраза прозвучала тогда насмешкой. Сейчас Октис почти извинялась, но опять – только мысленно.

Она лишь кивнула ему. Что бы это ни значило, он кивнул ей в ответ. Они развернулись и начали подниматься вверх по склону.

***

Гордей был прав: теперь они двигались медленно. Или не двигались вообще. Решение уходить в сторону было принято в том месте, где ущелье вновь разверзлось каменными ступенями высотой в человеческий рост. Октис могла попытаться залезть наверх, но в основном те места, где это было возможно, оставались голыми, лишенными всякого прикрытия. Они хорошо просматривались с другого склона. Так что беглецы продолжали идти вдоль ущелья, поднимаясь выше лишь от случая к случаю, а иногда и вовсе вынужденные спускаться ниже или идти обратно.

Через пару тысяч шагов они все же добрались до места, которое ведущая готова была признать краем ущелья. Огороженный будто рукодельными стенами скал, оголенными корнями лесных гигантов, застывших на краю гибели, выход смотрелся будто ворота. Недавно сорвавшийся оползень снес всю растительность на своем пути. Он расстелил вниз по склону россыпь камней, словно ступени к собою же сотворенному проходу.

Рисковое место. – Октис залегла на самом краю зарослей высокой и жесткой травы, хотя ей больше хотелось выбежать на застывший каменный поток и убраться из этого надоевшего, не отпускающего ее ущелья.

Но выход сторожили. Сначала она заметила первого – прячущегося за листвой у края обрыва. Затем второго – усевшегося за одним из стволов, образовавших ворота. Затем третьего – прошедшего от створы к створе, словно стражник на вахте у городских ворот. Они ждали беглых землепашцев – смотрели вниз по склону. Обвал расчистил им вид до самого заболоченного русла.

Октис вновь почувствовала себя в западне. Цахари запустили их в это ущелье, словно рыбаки уже пойманную рыбу в бочку. Какая разница, как глубоко занырнула рыба – она все в той же бочке, а выход только один.

Нельзя идти вперед и остаться незамеченными – только возвращаться назад тем же путем. И только, чтоб перебраться на ту сторону склона и постараться миновать это же место. – И как знать, сколько их позади? Сколько загонщиков идет следом, цедя каждый шаг на склонах? И, если возвращаться назад и искать другой выход, то что мешает наткнуться там и на таких же сторожей, и на преследователей одновременно?

Действуй, используя все возможности.

– Гордей. – Она повернулась и отползла назад. – Там трое.

– Так уходим же? Уходим…

– Нет, придется убрать их и выходить из ущелья.

– Троих?!

– Угум. Ты должен мне помочь.

– Октис, мне казалось, ты заметила, что я – не лучший воин?!

– Тише! Я сниму первого. И те двое тут же пойдут на нас. Но если ты отвлечешь внимание, у меня не будет помех разобраться и с остальными.

– Ты… все-таки пытаешься пнуть меня вперед. Это… это из-за ножа?

– Если бы ты был хороший стрелок, я побежала бы сама. Ты хороший стрелок? Другого выхода нет. Они наступают – мы не можем вернуться обратно или проскочить мимо.

– Хорошо. – Вздохнул Гордей. – А я побегу. Да. Побегу.

– Клади барахло. Отползи чуть назад и вон в те кусты. Когда я уложу первого, беги через камни. Петляй, если можешь. Ты, главное, отвлеки их – мне только три стрелы выпустить.

Ничего не ответив, Гордей осторожно попятился назад. Октис сложила сумки и стянула плащ. Подползла к краю зарослей, откуда просматривались цахари, и выудила из колчана три стрелы. Она оглянулась и не увидела Гордея, но он уже должен был выйти на место. Октис взяла первую стрелу и оттянула тетиву.

Даже цахари была присуща некоторая беспечность. Притаившийся в стороне охотник укрылся за пышной веткой. Однако Октис видела, как он болтал неприкрытыми ногами. Она отпустила стрелу. Ноги приподнялись и исчезли за листвой. Второй цахари с луком вздрогнул. Расчет на то, что ее первая цель не просматривалась для остальных, не оправдался. Следом развернулся третий с копьем. Они смотрели в ее сторону, готовя оружие. Она схватила вторую стрелу и на миг повернулась в сторону Гордея, будто на этот раз сможет его разглядеть. Судя по реакции цахари, он все еще сидел в кустах. – Если вовсе не сбежал…

Над головой прошуршала стрела. Октис выстрелила в ответ, но так же промахнулась. Борясь с подступившей тревогой, ведущая прошипела от злости. План сыпался на глазах. Из-за дерева показался еще один лучник.

Четыре цахари! Я же не лагерь их атакую?! – Змея забрала последнюю стрелу и привстала, чтобы уйти в сторону. В этот момент рядом загремели камни – Гордей все же выбежал на открытое место. Слишком поздно. Она выскочила из травы. Цахари с копьем отвлекся на Гордея и спрыгнул вниз. В грудной щиток Октис врезалась стрела и отскочила на камни. Попавший в нее лучник взревел от негодования, но не забыл приготовиться для нового выстрела. Стрела другого так же отлетела от змеиного панциря. Октис выстрелила и попала в грудь второй намеченной, но запоздалой цели. Она нырнула за каменную глыбу, чтобы выкрасть немного времени и приготовиться к новому выстрелу.

Оставшийся лучник не стоял на месте. В два прыжка миновав каменный обвал и оказавшись с другой стороны, он выстрелил в Октис, когда та только поднималась. Она приняла удар – сотрясающий толчок в грудь, на мгновение перебивший дыхание и биение сердца. Стрела вошла в щиток, но костяной наконечник, как бы остро его не заточили охотники, не смог прошить насквозь боевую броню перволинейного. Справившись с ударом, Октис все же выпустила заготовленную стрелу. Позиция, занятая цахари, была идеальной для решающего выстрела. Для него и для нее. Он рискнул – поставил на кон свою жизнь, вышел на открытое место. И был повержен. Соперник победил – нечестно, несправедливо, спрятавшись от смерти за чужую кожу.

В отличие от цахари, у Змеи были свои представления о справедливости, но все же она не почувствовала облегчение от победы. Октис выдернула застрявшую в щитке стрелу и побежала по камням за Гордеем.

Еще был шанс успеть до того, как оставшийся охотник догонит выбранную им цель. Она нырнула в заросли и просто бежала, не успевая рассмотреть, что впереди. Спотыкаясь о корни, оступаясь в незамеченных ямках и лужицах, но чудом оставаясь на ногах и почти не замедляясь. Так же должен бежать Гордей, но цахари передвигался по лесу обязательно быстрее и осторожней. А значит, времени оставалось мало.

Она взбежала по наметившемуся возвышению, раскидывая вниз каменную мелочь, и вскоре заметила движение чуть впереди в стороне. Расстояние сокращалось. Впереди уже мелькала серая спина. Змея стала третьей в цепочке погони. Гордей все еще был жив, но цахари подобрался к нему так близко, что мог древком огреть его по голове.

Однако затем охотник бросил копье вперед и исчез с глаз Октис. Она не заметила, как он ухватился за ветку, перелетел на другую. И так быстро обогнул ствол дерева. Не теряя скорости, он спрыгнул ногами вперед, ударив в спину поравнявшуюся с ним преследовательницу. Октис распласталась лицом вниз, но не выпустила лук из рук. Успев привстать и развернуться, она полоснула им воздух и попала по щеке нападавшего. Цахари поймал древко лука рукой, вырвал его и выбросил в заросли. Он навалился сверху, но Октис успела отползти, ударив ногой в плечо. Она повернулась прочь. Но цахари схватил ее за стопу, уцепился выше другой рукой, вскарабкался вверх по ее телу, и ударил кулаком выше поясницы. Октис взревела от боли. Охотник повторил еще раз. Ей с трудом удалось вывернуться к нему лицом. Она ударила его по голове, но удар вышел слабым. Цахари повторил за ней и угодил в челюсть. Не чувствуя, что делает, Октис подогнула колено и врезала ему промеж ног, оттолкнулась назад и вылезла из-под него. Ненадолго замедлившийся противник выдал рев ярости, ухватившись за края юбки и спинного щитка, приподнял ее и швырнул вперед. Октис врезалась в ствол лесного гиганта. С плеча слетел колчан, с дребезгом разлетелись оставшиеся стрелы. Она сползла вниз, обессилив и почувствовав себя таким же колчаном, только наполненным костями. Болезненными, бесцельно гремящими. Цахари подошел ближе и пнул ногой в живот. Змея согнулась.

Терпя град ударов сверху, Октис собрала остаток сил для последнего рывка. Оттолкнулась и угодила противнику плечом в пах. Серые ноги оторвались от тверди, она потащила его вперед и бросила на край каменного выступа. Цахари прохрипел, повалившись спиной на камни. Она была сверху, но преимущества так и не почувствовала. Охотник был сильнее ее. Он сопротивлялся и вырывался. Серые руки – крепкие и быстрые – били ее так же метко, как и до того.

– Октис! – Натужно взревел рядом голос Гордея.

Октис отвлеклась. Гордей возвышался над ней, сотрясаясь всем телом, держа над собой в дрожащих руках каменную глыбу размером в две его головы. На мгновение ей показалось, что он хочет убить именно ее – отомстить за неудачный план или за что угодно, что случилось с ним раньше.

Но она только расслабилась и упала на спину. Гордей бросил камень и тут же повалился рядом. Глыба проехалась по голове цахари и прогремела с выступа вниз по склону.

Бывшее напряженным, тело нелюдя быстро обмякло.

***

Она отползла в сторону, сложилась и закрыла глаза.

Ей нужно было отдышаться. Ее тело еще только собиралось закатить истерику по поводу случившегося. Это было чувство победы, немногим отличное от чувства поражения. Октис была избита – в который раз за жизнь.

Ей не хотелось никуда идти. Продолжать этот круговорот боли, пускай и притупившейся за долгие сезоны. Вновь и вновь бесцельно переживать одно и то же.

Творцы шутили с ней, подсовывая под нос знакомые сцены, но меняя декорации, обстоятельства, актеров и их роли. И так мешая наверняка понять в этой жизни хоть что-то. Хоть раз заранее знать, что будет в конце.

Ей хотелось вырваться. Остановиться. Порвать злосчастный мешок. Будто в двух шагах от ее пути была другая жизнь. В которой всю боль, всю ответственность можно переложить на другого. И просто быть уверенной в неизменности «сегодня» и «завтра».

– Октис.

– Я знаю. – Не открывая глаза, пробормотала она. – Надо идти.

– Да, но… я ранен.

– Серьезно?

Она приподнялась.

– Сама скажи.

Гордей все так же лежал рядом. Копье охотника угодило ему в голень, и теперь распоротая штанина ниже колена была залита кровью.

– Идти можешь? – Октис подползла ближе.

– Честно говоря, не особо.

Но все-таки ты встал, поднял здоровый камень и только потом упал обратно…

– Ну что там?

Он спрашивал ее, как знатока. Как вольного ведущего. Как человека, который повидал немало ран. Что могла ответить Октис? Копье вошло в мясо и вывернулось под собственным весом. Для Змей, которым была оказана поддержка ведающих, такая рана не могла стать слишком серьезной проблемой. Но сейчас ни одно из обстоятельств не играло им на руку.

– У тебя кровь течет. – Неуверенным тоном заявила она.

Все кончено. – Прозвучал приговор в ее голове.

– Я знаю. Перевязать можно? Оторви от мантии.

– Я перевяжу… но тряпка не развернет ее обратно. У нас мало времени – сейчас бы и Опойка не управилась. До наших вещей еще нужно дойти. Но яд кончился…

– И что теперь?

Он с усилием взглотнул. От Октис снова требовалось быстро принять решение. Какое угодно, главное – быстро.

Брось его здесь. – Предложил голос. Она не сомневалась – это был единственный правильный вариант.

– У меня… с собой есть нитка и иголка. – Вопреки себе сказала Октис. – Я... зашью тебя.

– Что? Как, Боги?!

– Проткну рану с одной стороны, потом с другой и стяну. Несколько петель. Быстро.

– Живого человека?!

– Если я это не сделаю, у тебя больше шансов стать мертвым. Потеряешь еще кровь – ослабнешь. Грязь попадет – сгниешь. – Пригрозила она.

– Это поможет? – Он все тараторил о своем, так и не заметив, между чем на самом деле все еще выбирала Октис.

– Я не знаю. Ведающие так раненных штопали. Я не следила за ними...

– М-м-м! – Гордей замотал головой, прикусив язык.

– У нас нет времени. – Она откинула полу юбки. Из потайного кармана быстро появился небольшой моток с воткнутой иглой.

Игла была металлической, и сейчас – посреди леса цахари – Октис немного обрадовалась, что не пользовалась костяной.

– Творцы, какая здоровая! – Простонал раненный.

– Я знаю один хороший шов. Я им починяю форму… – Сообщила она, держа в перебитой руке швейные принадлежности.

Грубая нитка была заранее продета в ушко иглы, и Октис под шипение пациента приступила к делу.

– Только не ори – они никуда не делись. – Сказала она и придавила ступню, усевшись сверху.

Гордей старался, скулил и не знал, куда деть свои руки. Они сами тянулись к ране – во что бы то ни стало прекратить тянущуюся боль.

– Отвернись. Не смотри. – Не отрываясь от процесса, пробубнила она.

Но он не отвернулся. Жмурясь от боли, книжник все равно открывал глаза и наблюдал за движением иглы. Он чувствовал, как нитка протягивается через кожу. Он видел, как Октис дрожащими руками продевает иглу под нитку и, потянув на себя, стягивает края раны. Он заметил, как она, все еще продолжая нервничать, сосредоточилась на процессе.

Ко второму стежку место раны превратилось в один очаг боли, и Гордей уже не различал отдельного действия иглы.

– Тебе все это... нравится. Так? – Прошипел он.

– Нет. – Не отрываясь, сообщила она. Ей не нравилось ни одно из принятых ею решений.

– Сначала зеленый яд. Теперь – это.

– Заткнулся бы ты. Я спасаю тебе жизнь, не требуя ничего взамен!

– У меня ничего уже не-е-е-е-с-с...

– Ну да. – Натягивая нитку, подтвердила Октис. – Я все забрала. Но ведь сейчас, – она остановилась и взглянула ему в глаза, – что я делаю?

– Не знаю.

Черви! И я не знаю...

– Я закончила.

Она перекусила зубами нить и перевязала концы. Три стежка и щель рваной раны, из которой тонким ручейком еще лилась кровь. – Должно сработать. А если нитка прирастет, и если доживет он до того – так, когда снимать станут, я уже буду далеко...

Потом в ход пошли гордеевский платок и лоскут от балахона. Она огляделась. Трофейный лук пропал, и не было времени искать его по кустам. Без лука раскиданные в траве стрелы становились бесполезны. Октис помогла Гордею подняться и отдала в руки копье для опоры. Но когда стало понятно, что так книжник будет двигаться слишком медленно, она все же подставила и свое плечо.

Вместе они добрались назад к каменной лестнице, и Гордей остался сидеть на камне среди убитых цахари.

– А книги? – Забеспокоился он, когда Октис вернулась со своей поклажей.

– Взяла. Положила к себе.

– Покажи. – Неуверенно потребовал он.

– Зачем?

– Просто хочу быть уверенным. Я сведу себя с ума, думая об этом. Я знаю, что так будет. Октис, это все, что у меня осталось. Это то, из-за чего я еще жив.

– Хмм? Мне показалось, ты все еще жив только из-за меня. Хочешь, я выну их, и они понесут тебя дальше?!

– Я только хотел сказать, что ты мне об этом говорила. – Гордей осекся. – Извини. Ты права. Если ты сказала – значит, я тебе верю.

– Так-то лучше. – Пробурчала она и прошлась взглядом по убитым цахари.

Ты сама ели стоишь на ногах, собралась тащить книжника, все вещи и еще думаешь о луке и стрелах? Тягловая корова! – Заявил голос.

Я повешу их на Гордея. – Попыталась возразить она.

Твой груз уже перевесил все шансы спастись и сделал любое оружие бессмысленным.

Он снова был прав.

Древко копья заскрипело по каменному песку под ногами.

***

Каменная порода миновала, когда они прошли порог ущелья. Вскоре показалась привычная людям почва – совсем обычный лес, хотя бы в своем основании. Новые надежды посетили каждого из путников. Хотя книжнику мешала острая повторяющаяся боль. Она незамедлительно приходила после каждого соприкосновения с опорой. И нарастала шаг за шагом. Гордей боялся сказать Октис, но, чем дальше, тем больше он убеждал себя, что не дотянет до конца леса. Импровизированная повязка медленно пропитывалась кровью. Один раз Октис осторожно сняла ее и промыла рану остатком речной воды. Швы держались и к общему удивлению не порвали кожу, не сместились. Больше она ничего не могла сделать. Наверное, сыграло бы ее миррорское масло, но взвесь краски, разбавленной в нем, стала бы для раны сравни грязи. Окровавленные тряпки вернулись на место.

Они брели дальше, пока в какой-то момент без предупреждения ведущая не остановилась сама. После небольшой паузы она сбросила с плеч весь груз, включая руку Гордея. Без отобранного копья спутник опал, оперевшись на ближайший толстый корень.

– Снова передышка? – С надеждой спросил Гордей. Совсем неуловимой, ведь он уже знал, что не в характере Змеи так церемониться с болью – ни со своей, ни с чужой.

– Боюсь, что последняя. – Она чуть помедлила, неуверенно сжимая в руках копье. – Долго слишком. Замешкались. Я знала…

Гордей вытянул шею и взглянул вперед.

Цахари появлялись медленно – один за другим они выходили на край небольшой проплешины впереди. Сердце книгаря затаилось где-то очень глубоко, и его редкие удары стали невыносимо низкими, тяжелыми и гулкими. Они быстро сотрясли и тело, и душу.

Цахари было много – около двадцати, они встали полукругом. Кто на корне, кто на ветке – ближе или дальше. С копьями и луками. Мужчины, подростки, несколько женщин. И те, кто по виду сошел бы за землепашца порядочного возраста.

– Это плохая охота. – Раздалось от одного из старших. Речь была размеренной, твердой и понятной для людей. А потому этим звукам больше походило определение «голос», нежели «рык». – Пусть она закончится.

Октис подняла копье в боевую изготовку – в унисон с луками цахари. С таким же успехом она могла пригрозить им и луком, и любым другим оружием.

– Так пропустите нас, и она закончится. – Ответила она.

– Ты не понимаешь. – Переговорщик почти усмехнулся. – Охота сама решает. Нельзя остановить охоту.

Цахари любят поговорить. К чему бы это? Неужели от разговоров мясо становится сочнее? – Октис старалась думать быстро, как положено в такой ситуации перволинейному. Но ничего толкового на ум не приходило. Заявив что-то вроде: «Я же говорил!», – голос в голове замолк, словно обидевшись на непослушание.

– Мы... весь наш мир – и так прерванная Охота! – Выпалила она в ответ.

– Землепашец, – все больше брал свое снисходительный тон в речи охотника, – ваши Боги ушли, но наш Бог продолжает свое дело. Каждый день мы можем стать его добычей. И каждый день мы видим его подобие в глазах друг друга.

«Ваши Боги»?! – Она никогда не задумывалась над этим. – У каждых богоподобных свои собственные Боги или одни Боги для всех?

Не время было для таких вопросов – совсем не время, но цахари тянули. Октис удерживала себя, чтоб ненароком не успеть за оставшееся время ляпнуть про пощаду. Она должна быть сильной – в этот последний момент.

– От тебя пахнет кровью, женщина. – Вновь подал голос старший.

Остальные по-прежнему молчали, избрав меру воздействия на окруженных лишь в виде пристального взгляда.

– Бывает, от женщин пахнет кровью. – Нерешительно и негромко парировала она.

Творцы! Наверное, последняя моя шутка про Сестру! – Судорожно подумала Змея, и от собственного "наверное" в сердце кольнуло. От того, что слишком глупо было верить в спасение и от того, что она все-таки продолжала на то надеяться. К чему-то вспомнились Змеи, Белый форт и время службы Царю. Все, случившееся после, показалось коротким незначительным промежутком.

– Разной кровью. Ньяд. Цахари. Сколько ты убила? Четыре?

– Шестерых. – Твердо заявила Октис. Она ожидала, что цахари хотя бы придут в замешательство, если не тут же бросятся в атаку, но они продолжали стоять на месте, будто счет убитых их не волновал.

– Где первый? Где молодой охотник? Его дух принадлежит стае.

– В трех тысячах шагов от хребта на запад.

Дух принадлежит стае? Дух богоподобного принадлежит только ему. Потому и жгут... или они...

– Вы смогли пройти...

– Вы съедите его? – Перебила она.

– Да. Вы прошли...

– Но его душа...

– Останется в стае. Мы чтим близких своих, в отличие от вас! – Старый цахари проявил недовольство от бестактной и наглой манеры пойманных землепашцев. – И не пускаем на ветер. Вы прошли по камням Молчащих Слов? И они пропустили вас?

***

Каннибалы! Мы не на Тверди больше, раз здесь богоподобные восхваляют свое проклятие! – Гордей уложил голову на гладкий корень и сполз вниз. – Камни Молчащих Слов. Они говорят о хребте. Почему им это так интересно? И кто нас пропустил? Или что нас не должно было пропускать? Ведь то был самый спокойный участок пути. Никаких опасностей – только тишина. Молчание. И только ты сам... и непредсказуемая Октис. – Книжник подумал еще немного. – Я чуть не умер там – на самом спокойном отрезке. – Теперь он умрет здесь, а потому осознание былой опасности не сильно испугало его.

Гордей готовился к смерти. Вот только он не знал, в чем заключается подобная подготовка. Смириться со скорым окончанием своего пути? Никак нельзя это сделать в срок нескольких ударов сердца. Пускай и таких медленных. Да и за большее время не достичь результата. Было бы написано это в его драгоценных книгах, в записках самых умных людей, когда-то живших и повидавших многое... они все равно не помогли бы остановиться ему – мечущемуся во тьме, где должно быть столько мыслей и знаний. Пустота – они исчезли. Испугались и сбежали. Никто из них не мог стать ему опорой в этот миг.

Голос Октис, вдруг прозвучавший совсем рядом, оказался единственным, что Гордей нащупал во тьме. Он открыл глаза, чтобы еще раз убедиться в истинности ее существования.

Договорись с ними! Если они говорят с тобой, то, ради всех Богов, договорись с ними! – Почти вслух вымолил он. – Ведь ты с ними заодно и готова сожрать все, что любишь!

– Слова лишь гнали меня вперед, но не свели с пути. – После раздумий заявила Октис.

Даже самые упертые и неподвижные из охотников переглянулись. По-видимому, уроки громкой речи для перволинейных производили на цахари большее впечатление, чем признания в убийстве их соратников и родственников.

– Ты убила сегодня хороших добытчиков. – Вещал голос леса. – Это плохая охота. Стае пришла убыль. Ты должна возместить, и охота закончится.

***

Она приготовилась к мести цахари, бесполезно до боли сжимая гладкое древко.

Октис передернуло: поневоле она вдруг представила, как тело ее, медленно вращаясь, жарится на вертеле. – Предательское воображение! Черви! Черви! Черви!

– Займи их место. – Прозвучал приговор старшего – словно брошенное копье, которое Октис ожидала куда больше.

– Что? – Прошипела она.

– Раз ты убила шестерых охотников – значит, и охотиться можешь вместо них.

Октис растерянно соображала, пытаясь осмыслить слова вожака охотников.

– Отдаться вам? Живой? – Недоверчиво переспросила она.

– Да.

– Чтобы охотиться для стаи? Человек среди цахари?

– Да.

– А те, которых вы развесили по лесу?! Их вы тоже пригласили в охотники?!

– Они не охотники. Они не понимали охоты. Ты – да, ты – поймешь.

– Я не... не буду вам собакой на привязи!

– Не будешь. – Подтвердил цахари все тем же снисходительным тоном. – Мы примем тебя за охотника. Равного другим. В нашем роду есть бывшие землепашцы. Они – часть стаи, потому что стали достойными охотниками.

– Цахари и люди не оставляют потомства. Это не доказано! – Вдруг простонал из-за укрытия книжник.

– Мы есть! – Без труда услышал его и ответил старший. – Творцы дают детей тем, кто проявляет терпение.

Терпение! – Октис замотала головой. – Представляю это терпение – не многим лучше вертел в задницу и медленный костер! Тьфу! Черви!

– Если ты не смеешь, стать частью стаи, ты можешь присоединиться к ней – так же, как убитые тобой.

Она ничего не ответила и напряглась больше прежнего, готовая в следующий миг кинуть копье наугад и броситься за укрытие. Или просто встать на месте и принять весь удар, накопленный охотниками.

– Октис! – Гордей поднял голову, замахал руками. – Это оно! Нет, не отказывайся. Слышишь?! Это шанс. Спастись!

– Ты хочешь меня положить, чтоб самому выкрутиться? – Процедила она сквозь сжатые зубы. – Может, им лучше над тобой потерпеть? Глядишь, и для тебя Творцы что-нибудь сообразят!

– Нет. Не думай об этом. Если ты согласишься, это не закончится здесь. У тебя будет время. Договориться. Они ведь от тебя добычи хотят, а не тебя в добычу! Неужели ты сейчас откажешься? Только из принципа? Они ведь жизнь предлагают!

Жизнь. – Раздалось в ней, и она замерла, старательно сдерживая в себе всякую дрожь. – Жизнь. Жить дальше. Не умереть здесь – расстрелянной из десятка луков. Наживленной на другой десяток копий. Разорванной на куски. Исчезнувшей. Жить. Каждое утро встречать рассвет под шапкой листвы. Провожать закат. Всю жизнь в лесу – так и не добравшись до его края. Разуверившись в его существовании. Не сопротивляясь собственному пути. Смириться с недостижимостью Вторы. Сейдин. Жить. Вдали от всяких землепашцев и их цивилизации. Среди этих жестоких богоподобных, так быстро все решивших. – Она вгляделась в их лица. – Сколько оценки в их глазах? Ненависти? Презрения? Страха? Конкуренции? В мужских, женских?

Октис сдалась.

Как же сказать... что я согласна? Как сказать, что я хочу жить?

– Мое... оружие останется при мне! – Выпалила она сквозь вдруг пересохшее горло.

– Конечно. – Ответил цахари.

Гордей слегка оживился. Оставляя раненную ногу без движения, он выглядывал из-за корня, осматривая охотников чуть спокойней, чем раньше.

– А он? – Она кивнула в его сторону. – Он ведь не охотник – он вам не нужен.

Настало очередь старого цахари недоуменно смотреть на соратников из оцепления. Несколько молчаливых пересекшихся взглядов – и вот уже вновь звучал его голос:

– Ты же знаешь. Охота должна быть завершена.

***

Охота должна быть завершена! – Повторил про себя Гордей. – Богоподобные охотники придают охоте слишком большое значение. Если бы землепашцы столько говорили про пашню... может быть, у самих крестьян и разговоры, что только о борозде. Но по устному творчеству выходит, что больше уже про сеновал. – Он повернулся к Октис. – Ну и как они хотят завершить свой ритуал?

Только теперь Гордей увидел вольную ведущую такой, какой ему следовало увидеть ее еще там – в ущелье, а, может быть, и до того. Он быстро понял то, что ускользало от него раньше. Все это время – с самого дома Опойки, даже после хребта, толком не осознавая того, он старался держаться рядом с Октис. Словно она была единственной опорой, за которую, пусть и не всегда с ее согласия, можно было ухватиться и спастись в этом жестоком мире – в этом море страха. Все это время он барахтался в пустоте, и только она служила ему маяком.

Гордей понял это, как только взглянул назад и не нашел ее рядом с собой. Она исчезла. Вместо Октис стоял кто-то другой.

Он остался один.

Он был слишком поглощен собственными страхами, оставив за вольной ведущей односложную роль тарана, столпа, Тверди. Ведь она производила это впечатление, пускай и оставаясь не всегда безопасной для него самого. Но только не сейчас. Сейчас она была простым человеком. Простой женщиной. Гордей понял, что забыл даже подумать об этом: все это время Октис испытывала и переживала все те же страхи, что и он.

Она будто искривилась. В ее позе не осталось той привычной твердости, что всегда отличала перволинейную ведущую. Она подергивала в руке копье и смотрела прямо ему в глаза. Гордей все уже знал только из одного ее взгляда.

Она должна закончить охоту. Охота закончится, когда добычей станет единственный из не охотников.

Он сам упросил ее согласиться с цахари. И до того просил убить, чтобы не застать во плоти зверства нелюдей.

Достаточно быть быстрее тебя. – Вновь раздалось в голове. Слова будто уходили куда-то вдаль, во тьму и прощались с ним, одновременно с тем, как Октис поднимала копье.

Значит, что-то было в его пути, раз он все же умрет ради спасения другого…

Он видел перед собой костяной наконечник, уже испачканный его кровью. Гордей закрыл глаза, стараясь найти в учении боголюбов хоть что-то, что объяснит и оправдает его смерть.

***

– Нет. – Прозвучал ее голос. Теперь уже совсем несмелый и тихий.

Она отвела копье и оперлась на него, подрагивая от страха.

– Нет? – Наконец, и в тембр старого цахари прорвался звериный рев. – Но если ты хочешь продолжить охотиться, тебе придется отдать его!

– Я же сказала: «Нет»! – Гневно прокричала Октис. Голос, дававший правильные ответы, на этот раз не обиделся и затих. Он кричал и бушевал, разнося в клочья остатки ее рассудка.

– Тогда отдай нам его. Это могут сделать другие.

– Я уже решила…

– Отдай и можешь идти дальше.

– А я? – С недоверием спросила она. У цахари явно было свое собственное представление о гордости и упорстве. И Октис его не понимала.

– Нет, если ты не хочешь.

– Черви. Нет! – Она вновь замотала головой. Новые предложения лились от охотников одно за другим, каждый раз мешая ей окончательно смириться со скорой смертью. Но она уже решила, а менять свое решение не входило в убеждения перволинейного. Хотя бы не столько раз подряд. – Я все равно не буду делать этого.

– Но какая тебе польза? – Продолжал вещать цахари. – Он ранен. Ты хочешь встать вместе с добычей. Почему?

– Почему? Потому что...

И правда – почему? Чем хуже спастись самой против страшной смерти обоих? Выйти одной из леса, и жить той же самой жизнью дальше.

Выйти из леса. И вспомнить о злосчастных книжках в своей сумке, ради которых книжник отправился в страшный Донный лес. И чем же они так помогали ему идти? Никакой пользы – только помеха…

– Потому что… я тащила его до того и буду тащить дальше. Живым или мертвым. Потому что он… моя добыча. И если вы хотите отобрать мое у меня, то, клянусь самими Богами... я постараюсь забрать хотя бы еще одного с собой.

Голос в ее голове затих, так же как и цахари. Они были заодно. Они стали союзниками задолго до этой встречи. Все правильное, логичное, рациональное, предлагавшее ей бросить, предать, разменять непутевого путника, обменять на собственную жизнь – давно уже звучало в ее голове баритоном Воронея.

Она снова подняла копье и пригрозила им в последний раз – не то цахари, не то самой себе.

Возможно, вся жизнь пролетела перед ее глазами, но так быстро, что она не смогла ухватиться ни за один из хвостов собственных воспоминаний. Казалось, в этот момент ее книга стала чистой и неисписанной. И только так Октис Слеза согласна была уйти в Царство Дыма – сколь-угодно долгим путем.

***

Цахари были готовы атаковать. Все в их позе свидетельствовало о том, что в следующий миг их руки дадут волю своему не хитрому, но смертельному оружию. Октис знала: стрелы отразятся от брони. Но брошенное копье хотя бы собьет ее с места. Костяные наконечники быстро доберутся до шеи, рук и головы. Застрянут в теле или пройдут навылет.

Если повезет, смерть придет быстро. По крайней мере, худая женщина с косой должна быть благодарна ей за проделанную ранее работу. Октис Слеза заслужила не застать самую жестокую для землепашцев расправу.

Но сначала исчез старший цахари. Затем его ближнее окружение. Затем молодые, что расположились выше. Последними отошли те, что стояли по краям.

Октис озиралась вокруг, не опуская копья. Ждала нападения с другой стороны – из засады, которой следовало ожидать от лесных охотников. Осматривала все кусты по кругу.

Ожидание смерти все тянулось и тянулось.

– Они ушли? – Наконец, не выдержал Гордей. Он заметил в себе странное чувство – усталость от страха. Словно смерть на мгновение показалась лишь взбалмошной вертихвосткой, бросающей на ветер обещания, но не выполняющей их в срок.

– Я не верю! – Ответила Октис, продолжая тщетно метаться мимо него из стороны в сторону. – Не понимаю. Они ждут! Должны ждать удобного момента.

– А чем момент до того был плох?

– Не знаю... не знаю... – Бормотала она.

– Октис, – дерганым голосом воззвал книжник, – все равно… будем ли мы ждать их или пойдем вперед. Если они захотят, они нас получат. Ведь так же? Ну? Прошу тебя, давай хоть попытаемся.

Она уставилась на него все тем же рассеянным непонимающим взглядом.

Да, он прав – нужно идти. Но просто так взять и пойти вперед у нее не получится. Только что она простилась со своей жизнью, забыв каждое происшествие на ее пути и их многочисленные последствия. Теперь они все должны вернуться обратно.

Она только и смогла, что сесть на краю лужи. Заботливо сложить копье на колени, склонить голову и запустить пальцы в волосы, убирая со лба нависшие влажные пряди.

***

Книжник был тщедушным. Слабым городским парнем. Лицо его выдавало возраст в тридцать слияний, но телом он казался только на двадцать. А то и меньше. Вероятно, весил он мало. И не занимал много места. Однако с каждой сотней шагов он становился только тяжелее. Как бы незначителен ни был человек, для того, кто его несет, он всегда будет слишком тяжелым и громоздким.

Она кидала книжника на свои плечи, как учили Змей мастера. Но быстро уставала и возвращала на ноги. Он слабел вместе с ней, но все еще был в сознании.

– Брось это – меня. – Причитал Гордей каждый раз, когда Октис пыталась перехватить его поудобней.

– Заткнись, иносказатель. Не вздумай просить о том, чего не хочешь на самом деле. Тебе могут поверить.

И иносказатель молчал. Понимая в этот момент, что действительно хочет жить – так же, как хотел и раньше. Всегда.

– Зачем? – Шептал он.

Октис не говорила.

У нее не было выбора – тащить книжника или нет. Живого, мертвого. Октис Слеза знала: если бы она обменяла его жизнь на свою, ей все равно пришлось бы нести Гордея дальше. Той же тяжестью – до конца леса. За его пределы. Куда бы Октис ни пошла, на ее плечах остался бы он. Умри она там же, обманутая охотниками, и ничего бы не изменилось.

Ей предложили выбор между жизнью и смертью. А она выбирала только между тяжестью своего груза. И выбрала самый легкий. Ведь в лучшем случае ее путь окончился бы там же. А в худшем – оставалось донести Гордея до конца леса. Или только попытаться – сгинуть вместе с ним хоть на полпути.

Ему нужны были книги, чтобы идти дальше. Ей нужен было он. И никто не мог объяснить зачем.

Они много раз представляли край леса заревом материнского света. Струящегося и приветствующего их сквозь ряды скрючившихся пограничных деревьев. Но прежде успело стемнеть – власть в небе поделили Отец и грозные тучи. Затем поредел лес, кроны совсем уже не страшных деревьев перестали нависать над головой сплошным потолком. Небо открылось, сквозь листву и облака замелькал неверный звездный свет.

Для уставших, голодных, измученных и раненных – для тех, кто избрал целью выход за долгожданную черту, Донный лес приберег последнюю издевку. Он продолжал тянуться все дальше и дальше. Проигрывая, но цепляясь за каждый шаг по Тверди, сыпля то здесь, то там новыми деревьями. Хватаясь за сознание упертых формалистов последними ростками, что оставались в его запасе. Октис остановилась только, когда поняла, что уже давно бредет по полю. Вдалеке в низине холма шла дорога. На фоне подсвеченных Отцом облаков виднелся дым.

Она повалила Гордея на траву и сама без сил упала рядом.

– Слышишь, Гордей? Мы вышли. Там люди дальше к северу. Наверное, Палит. Хотя я рассчитывала, что мы выйдем южнее. – Она приподнялась на локтях. – Слышишь?

Ведущая затрясла соседа, и он пришел в движение. Поднял руки к глазам и заплакал.

– Извини, Октис. – Всхлипнул Гордей, когда заметил на себе ее застывший взгляд. – Да, я знаю, что не должен. Не выдержал.

– Нет, реви сколько хочешь. Боги, я бы сама выплакала сейчас с полведра…

– Но ты не будешь.

– Я не могу.

– Творцы, это так на тебя похоже! – Сквозь слезы улыбнулся он.

– Слушай, на меня похоже все то, что мне не нравится. – Призналась она.

– Нет, ты не должна. – Гордей перевалился на бок. – Не должна быть должной самой себе. Понимаешь?

– Эй, не надо. Тише. – Октис пугал его взгляд. В тусклом свете Отца он смотрел на нее, тратя на глупую улыбку остаток сил. – Все уже позади. Мы справились. Ты справился. Кто бы мог подумать, что такой мелкий хрен, как ты, сможет пройти через Донный лес?

– Нет. – Несмотря на уговоры, он продолжал слабо хрипеть, иногда судорожно всхлипывая от успокаивающегося плача. – Ты. Я знаю! Я понял. Октис, ты такая… ты должна понять! Ты слишком много... В тебе грация танцовщицы за грубостью солдата. Шрамы на твоем теле не могут скрыть твою красоту. Ты можешь презирать учение боголюбов, но… ты спасла меня. Не бросила. Хотя не должна была… ни мне, никому другому. Ты лучше. Ты замечательная, если собрать все это воедино. Октис, прошу тебя – увидь себя такой, какой я с самого начала видел тебя.

Она пригладила ладонью прядь грязных мужских волос.

– Наверное, так мужчины признаются в любви. Рано или поздно это должно было случиться.

– Я знаю, кто ты. – Продолжал он, будто не обратив внимания на ее слова. – С того утра подозревал. Я никогда не думал, что встречу тебя. И познаю вот так. Что буду идти рядом с тобой и буду тобою спасен. После всего, что творилось с самого Кулона, ты единственная подтвердила веру мою, когда сам я уже ее растерял. Донный лес? Да, но важнее, что я смог сделать это с тобой. С тобой, Аса.

Она не ответила, так же как он не опроверг и не подтвердил ее догадку о своей влюбленности. Лишь убрала руку.

Они смотрели друг другу в глаза.