Танненберг

Глава 9

Сообщение о победе Самсонов получил в три часа дня. Спать к этому времени хотелось зверски, не помогал даже самый крепкий чай. Сказывалось и то, что нервное напряжение отпускало. Рядом над картой клевал носом Орановский. Да, надо отдать какое-то распоряжение на закрепление рубежей, и всем спать. Можно только догадываться, что чувствуют сейчас солдаты. Мало того, что ночь не спали, так ещё и пробегали полдня. Хотя они, возможно, перед утром всё-таки подремали пару часиков. В общем, надо как-то подвести итоги.

– Владимир Алоизиевич, первый бой за нами. Если вспомнить последнюю историю, то такое редко бывало. Обычно, мы сначала кровью умываемся, а потом начинаем бить супостатов.

Начштаба встрепенулся, посмотрел на Самсонова красными глазами.

– Всё? Они отступили?

– По донесениям Мартоса, не просто отступили, а бежали. Только пятки сверкали. И это германцы! Можно гордиться. – И после небольшой паузы добавил. – Теперь надо определиться с желательными рубежами, потому что пока мы там не соберём сил побольше, никуда мы дальше не пойдём. Есть мысли по этому поводу?

Орановский посмотрел на карту, но видно было, что он уже выпал из реальности. Можно, конечно, пустить всё на самотёк, и предоставить решать это Мартосу, но тот сейчас тоже чувствует себя, наверно, не лучшим образом. А поэтому, раз Самсонов имеет ещё в себе силы, надо как-то закрепить результаты дня.

– Предлагаю далеко не ходить, и занять оборону по реке Млавка. До неё от окраин станции версты три с половиной. На западе она при этом забирает довольно сильно к югу, но это нам сейчас и неважно. Главное рубежи чтобы были надёжные.

– А если германцы нас подопрут на этих рубежах? Как дальше двигаться будем? – Начал включаться в ситуацию Орановский.

– Тогда… – помедлил Самсонов, – здесь вот какой-то ручеёк, можно и по нему оборону занять. А край упереть в лес на холмах за селом… как оно… Липовец-Касцельны. Опять же, артиллерию там прятать удобно. А на востоке. Да, тоже по Млавке, она тут совсем мелкая. И заворачивать по ней. Фланг вывести на водораздел с Ожицем. А там видно будет. Всё, ступайте, отправьте последнюю диспозицию Мартосу и спать! А я отправлю ему поздравление, да, пусть готовит списки к наградам.

Орановский ушёл, а Самсонов начал отдавать последние распоряжения. Надо было ещё убедиться, что все части, намеченные к перевозке, соберутся на временной станции, которая выполнила-таки своё основное предназначение, позволив неожиданно и в кратчайшие сроки перебросить крупные силы практически к линии соприкосновения с противником, и нанести ему чувствительное поражение.

А ведь сегодня уже четырнадцатое. Ренненкампф тоже начал своё наступление. И судя по всему, в противоборство с ним вступит уже меньше сил, чем… пожалуй можно смело говорить… в той реальности. Потому что теперь Самсонову удалось направить события уже по другому руслу. Спать завалился на диване в кабинете. Адъютанта попросил разбудить себя через три часа. Сон был хоть и крепкий, но всё же видения какие-то через него пробивались – карты, стрелки на них, самолёты, как в старых, или будущих, фильмах, летящие над этой картой, и рисующие за собой проделанный маршрут. А где-то в уголке исчерканного листа, в перспективе маршировали колонны полков со штыками над головами и знамёнами, на которых угрожающе раскачивался чёрный тевтонский крест. Потом всё это заслонило старое лицо в прусском шлеме-шишаке, и со зловеще сверкающим моноклем под седыми бровями… Но Самсонов послал их всех далеко, потому что очень хотел спать, и перевернулся на другой бок. Но ему и там спать не давали, всё вокруг тряслось, сначала, будто в поезде на полном ходу, потом, будто он вцепился в пулемёт, и его сотрясает от дикой отдачи, а потом… он понял, что его трясёт за плечо адъютант Липский, и уже довольно громко приговаривает:

– Ваше высокопревосходительство, ваше высокопревосходительство…

– А? – Вскинулся Самсонов.

– Уже семь вечера. – Облегчённо проговорил Липский.

Самсонов резко сел, потирая лицо руками.

– Спасибо. – Поблагодарил он.

Несмотря на то, что сон был короткий, и перемежался дурацкими виденьями, чувствовал он себя вполне сносно. Пришла поздравительная телеграмма от Жилинского, а следом от самого Главковерха Ник Никича[21]. Про нарушение сроков наступления пока никто не говорил. Ну, да – победителей не судят. Теперь не зарваться бы, и не подставиться где-то.

Справился по телефону, как дела в Млаве. Дежурный по штабу корпуса ответил, что предписанные рубежи заняты, войска отдыхают. На временной станции заканчивала погрузку 1-я стрелковая бригада, 2-я дивизия уже отбыла вместе со всей артиллерией и обозом. Радостная новость – Первый корпус наконец-то собрался весь в Новогеоргиевске, и теперь его можно забирать. Вроде обещали. Отправил телеграмму Жилинскому с заверениями, что продолжит службу верой и правдой, а потому просил отдать прибывший корпус. А в ответ тишина. Чего и следовало ожидать. Ну, что же, главное напоминать об этом почаще, и желательно аргументировать убедительно.

А потом, Самсонов подумал-подумал, и решил вызвать представителей основных отделов, чтобы сообщить им… в голове крутилось про «пренеприятнейшее известие»… но, наверно, «радостную» новость. Спустя минут двадцать все собрались, многие спросонья. И Самсонов озвучил созревшее решение, что штаб армии перебирается в Млаву, как передовую базу своих войск. В Варшаве оставался представитель из отдела дежурного генерала, и несколько человек из других управлений, в основном транспортных. Начальнику почт и телеграфов наказывалось обеспечить бесперебойную связь по существующим линиям от Млавы через Варшаву со штабом фронта. А также с другими корпусами, наступающими в стороне, и имеющими выход проводной связи только на Варшавский тракт. Готовиться к этому событию можно начинать уже сейчас, но основные сборы можно перенести и на утро. Лядову, как главному по железной дороге, предписывалось подать в Варшаву к двенадцати часам дня небольшой эшелон, на котором штаб армии и отправится поближе к передовой.

Вечером Самсонов всё же отправился ночевать на квартиру, а по пути зашёл, наверно, в последний раз, в ставший чем-то по особому дорогим ресторанчик. Конечно, застать там Полонскую он даже не надеялся, и намеревался спокойно поужинать и лечь спать. Но его планам не суждено было сбыться, потому что вскоре к нему приблизился там некий субъект в статском костюме, и представился:

– Здравствуйте, ваше высокопревосходительство. Разрешите представиться, Сергей Иванович Рукавицын, корреспондент Русского Слова. Знаю о всех запретах и военной тайне, но не сочтите за труд, ответьте хотя бы на несколько вопросов, пока вам не принесли заказ.

Первой мыслью у Самсонова, было послать этого бумагомарателя куда подальше, и даже в грубой форме. Мало того, что он собирался испортить ему последний ужин, так ещё и действительно нарушал запрет начальника штаба Ставки Янушкевича, о недопущении в армию журналистов. Но в последний момент нечто удержало его от этого. В голове быстро пронеслись мысли о ситуации с освещением прессой тех или иных событий, о том, как меняются настроения в обществе под влиянием этих публикаций, как злит простых людей неизвестность и неуклюжая официальная пропаганда. А официальная пропаганда, она всегда неуклюжая. Такое у неё свойство. За редким исключением. И как ловко этим всегда пользуются наши противники, у которых и языки подвешены почему-то хорошо, и выворачивают они всё наизнанку, да так ловко, что кажется, будто это и есть настоящая правда. А тут вот стоит перед ним обычный репортёр, который из вполне патриотических убеждений уже оказался близко к передовой, и наверняка полез бы на неё, если бы не запрет. Послать его сейчас, а он ведь всё равно что-нибудь напишет, в стиле, что пока наши солдаты проливают кровь на фронте, генерал Самсонов набивает своё брюхо ананасами и рябчиками, сидя в варшавском ресторане. И ведь не соврёт в этом ни разу! Вопрос весь в том, как подать такую новость. С другой стороны, если ему сейчас что-то наговорить обнадёживающее, то глядишь, он и успокоится, и напишет, опять же, то, что скажет ему сам Самсонов, и в благожелательном ключе.

– Присаживайтесь, чего уж там. – Махнул рукой Самсонов.

– Благодарю-с. – Просиял репортёр, потому что наверно, даже не надеялся на такое, и решился на этот шаг от отчаяния.

– Позвольте сначала я спрошу? Как вы меня нашли? – Поинтересовался Самсонов равнодушным тоном, откидываясь на спинку стула.

– Я весь день пытался что-то узнать в штабе, но меня, конечно, никуда не пускали. И разговаривать со мной никто не захотел, ссылаясь на вашу суровость.

Вот как! Оказывается, он в глазах своих подчинённых, уже суров. Интересно, кто так успел перепугаться. А репортёр между тем продолжил:

– А поздно вечером, я случайно увидел вас, и пошёл следом. А потом решился на эту дерзость. Вы даже не представляете, что сейчас творится в Москве[22]. Народ жаждет знать о своих героях, вступивших в битву за свободу России. А эта ужасная секретность…

– А вы знаете, что творилось в прошлую войну, господин Рукавицын? Когда во всех газетах печатались подробные сводки с фронта, какой полк и сколько людей потерял, что у него не хватает снарядов, что начался падёж лошадей. Японцам даже шпионы были не нужны. У них в штабе просто выписывали наши газеты, и читали.

– Я слышал об этом, но тогда был ещё молод. Конечно, это слишком. И я не буду у вас выспрашивать секретные сведения. Но скажите хоть что-то!

– Что желаете знать, господин репортёр?

Рукавицын немного помолчал, и задал вопрос:

– Вчера вечером недалеко от Новогеоргиевска наши войска активно грузились на поезда. Они отбывали на фронт?

– И когда вы об этом узнали? – В свою очередь задал вопрос Самсонов.

– Сегодня утром. Поэтому и пытаюсь что-то выяснить. Начались боевые действия?

– Совершенно верно. Отбывали на фронт. Вы же знаете, что германцы заняли приграничные районы?

– Да, все знают, что телефонная связь с Млавой прервалась, и она занята противником.

Самсонов подумал немного, и решил порадовать репортёра.

– Вот туда войска и отправились. И сейчас я вам скажу то, что кроме как в штабе никому ещё неизвестно. Мы не просто заняли Млаву, а нанесли сокрушительное поражение целому германскому корпусу. Враг попросту бежал. Слава этой победы целиком принадлежит командующему нашим Пятнадцатым корпусом Николаю Николаевичу Мартосу, который будет, безусловно представлен к награде. Так же, как и многие его храбрые офицеры и солдаты.

Репортёр лихорадочно записывал данные карандашом в блокнот.

– А вы можете что-то рассказать о самом ходе этого боя?

Самсонов снова подумал, «вспомнил», насколько важны для простых людей хоть какие-то детали, и поведал в общих чертах то, что ему было известно, с фамилиями и полками, которые отличились. Вроде ничего секретного, что было бы неизвестно и самим германцам, он не сказал. Но на фоне общей закрытости военной информации той поры, это была настоящая бомба. Зачем ему это надо было? Просто он уже решил, сделать для себя такого прикормленного журналиста, который будет писать то, что нужно ему, Самсонову. А для этого, разумеется, с ним надо делиться информацией.

– И ещё у меня к вам будет просьба. Как вы сами понимаете, режим закрытости для журналистов ещё никто не отменял, поэтому давайте договоримся с вами так. Вы не упоминаете в репортаже моего имени, ссылаясь на слова неких участников сражения, а я буду впредь делиться с вами свежей информацией, и даже возьму вас с собой поближе к передовой. Оформлю вас там, как вольноопределяющегося. Но свобода передвижения у вас там будет всё равно сильно ограничена, и главное, уж извините, останутся некоторые темы, о которых вам писать будет действительно запрещено. Это мы оговорим отдельно. Ну, и для вашей же безопасности, вам придётся отправлять свои письма в редакцию под каким-то псевдонимом, чтобы жандармы не вышли на вас слишком быстро. Они это всё равно, конечно, сделают через редакцию, но будем надеяться, что к тому времени что-то поменяется в отношении к прессе. И постарайтесь всё же не написать чего-то «секретного», чтобы реально к вам не могло возникнуть претензий. Договорились?

– Всё выполню в точности, как вы сказали, ваше высокопревосходительство. – Просиял репортёр. – Когда зайти за документами?

– Завтра, голубчик. Прямо с утра и заходите, а то опоздаете.

И окрылённый работник пера и бумаги умчался на улицу. А Самсонов поел, наконец, нормальной пищи, и отправился спать.

Утром Самсонову на глаза попался подробный доклад о потерях. В принципе, они были невелики в сравнении с германскими. Но поскольку там было подробно расписано, сколько выбыло так или иначе из строя офицеров и рядовых, то эта статистика его насторожила. Например, в Симбирском полку, понёсшем наибольшие потери, из семидесяти восьми офицеров не могли продолжать участвовать в дальнейших боевых действиях по причине ранения или смерти двадцать девять человек, что составляло более трети. Тогда как нижних чинов менее четверти. То есть на лицо был явный перекос. И так по всем частям. Убыль командного состава была гораздо больше в процентном отношении, чем рядовых. Оно, конечно, понятно, что война хорошее время для продвижения по служебной лестнице, как за счёт свершения подвигов, так и просто из-за того, что командирские должности в армии быстро освобождаются из-за смерти предшественников. Но понимая, что это только первый бой, а впереди, и очень скоро, их последует ещё множество, Самсонов со всей очевидностью осознал, что так его полки останутся без офицеров. Конечно, их место быстро займут уцелевшие унтера, кого-то пришлют из резерва. Но сейчас он теряет кадровых офицеров, и замена будет вовсе не равноценная. В голове пронеслись обрывки воспоминаний о том, что читал про Первую Мировую. Как армия быстро лишилась значительной части своего офицерского корпуса, а пришедшие ему на смену, не обладали уже тем объёмом знаний и навыков, что погибшие люди. Конечно, они учились на ходу, но процесс этот оплачивался большой кровью, и стоил армии очень дорого. И такая тенденция не сегодня возникла. Это было ясно ещё в японскую войну. Но тогда Самсонов не придавал этому особого значения, воспринимая, как неизбежное зло. А сейчас, в связи со странными изменениями, произошедшими с ним в последнее время, смотрел на всё иначе, поневоле заглядывая на перспективу, сравнивая с событиями из будущего. И было ясно, что офицеров надо беречь. Впрочем, как и людей в целом. Но вот как это сделать в масштабах армии, он пока не представлял. А потому, машинально собираясь к переезду, крутил ситуацию и так, и сяк, гадая, с чего бы начать.

В Млаву прибыли в три часа дня. И первым делом Самсонов отправился к Мартосу на беседу. В окрестностях уже навели некоторый порядок, похоронив убитых и собрав основную часть богатых трофеев. Шли молебны в полках за упокой павших. Командующего Пятнадцатым корпусом он застал вполне бодрым, и воодушевлённым недавней победой. Поговорили о ходе боя, уточнив некоторые нюансы, завели речь о добытом у германцев имуществе. Прежде всего, это были пушки. Часть из них досталась вообще неповреждёнными, часть требовала незначительного ремонта, который можно было осуществить или подручными средствами, или с использованием деталей с других орудий, сильно пострадавших. В целом, можно было подвести итог, что к нам попало 12 тяжёлых гаубиц калибром в 150 мм, 17 лёгких гаубиц в 105 мм, и 44 пушки по 77 мм. Остальные имели серьёзные повреждения, и их восстановление в полевых условиях, скорее всего, невозможно. А зная общую численность артиллерии германского корпуса, можно было сделать, на основании подсчёта трофеев, вывод, что противник бросил или потерял здесь всю свою тяжёлую артиллерию, и большую часть лёгкой, уведя с собой только девятнадцать орудий в 77 мм из ста восьми штатных. Естественно, на поле боя оказалось много снарядов. Также к нам в руки попало одиннадцать вполне исправных станковых пулемёта. Остальные, либо унесли, либо были разбиты осколками. Ну, и винтовки, которые продолжали собирать и подсчитывать. Особый интерес представляли патроны, которые были, конечно, собраны и при пулемётах, но их на поле боя оказалось всё же не очень много. А вот, если дополнить их винтовочными[23], то боезапас получался очень приличный. Поэтому патроны собирали с особой тщательностью, шаря по сумкам убитых, и собирая их со всей округи. Досталось также и большое количество телефонов, проводов к ним, и прочего имущества для связи. Лошадей было мало. Несчастные животные были в большом количестве перебиты при обстреле, а остальных германцы увели с собой.

Самсонов сразу предложил не спешить с отправкой трофеев в тыл, выдвинув идею об их использовании, чем вызвал поначалу недоумение Мартоса. Пришлось развить мысль.

– Николай Николаевич, вас не смущает тот факт, что германский корпус превосходит нас по общему числу орудий в полтора раза? А по количеству гаубиц более чем в четыре? Я, конечно, понимаю, что русский солдат своим героизмом способен преодолевать многие препятствия, но последние войны, которые вела империя, показывают, что зачастую этого недостаточно. А в современной войне, где успех зависит в значительной мере от технических средств, этот героизм может и вовсе оказаться напрасной жертвой.

Мартос немного помолчал, и, как умный человек, не стал говорить про высочайше утверждённые планы и штаты, потому что прекрасно понимал, наша артиллерия против германской, действительно слаба. А потому ответил вопросом:

– А что вы предлагаете?

– Предлагаю попытаться воспользоваться хотя бы частью свалившегося на нас богатства.

– Людей-то, где брать, Александр Васильевич? К орудиям кого попало не поставишь, там наводчики нужны, офицеры, хотя бы двое на батарею, корректировщики. Остальных-то ладно, можно набрать из пехоты да обозников. Но этих где взять? Надо отправлять запрос в штаб фронта, обосновывать. А дальше, вы же сами понимаете, бумажная волокита растянется на многие недели.

– В этом вы, безусловно, правы. Но я вот подумал тут на досуге, и пришёл к выводу, что можно попытаться обойтись своими силами. У нас же есть запасные наводчики в батареях на каждое орудие? Понятно, что они не просто так там числятся. На войне случается всякое, и в артиллерии могут быть потери. А орудие без наводчика – мёртвое орудие. Поэтому, снимать их всех ни в коем случае нельзя. Но если, к примеру, взять с каждой батареи по одному, то это будет не столь критично. Ну, будет у нас на восемь орудий по семь запасных, разве это повлияет так сильно на её боеспособность? Допускаю, что возможна ситуация, когда именно этого одного и не хватит. Но это всё же редкость. Если батарею накроют прицельным огнём, то тут уже ничего не поможет. Хоть по десять запасных там сидит. А убыль от случайных разрывов всё же не очень велика. Зато это нам даёт возможность задействовать двенадцать трофейных орудий за счёт трёхдюймовок, и три за счёт гаубичных расчётов, только в вашем корпусе.

– Насколько я понимаю, их баллистика несколько отличается от наших орудий, и пригодны они будут, разве что для стрельбы прямой наводкой. Да, и так, наверняка есть нюансы в использовании. Разбираться надо.

– С баллистикой вы правы, конечно, но наверняка в трофеях можно найти таблицы для стрельбы из этих пушек. Хороший артиллерист их должен помнить, но для этого ему надо хотя бы изредка освежать в памяти такие цифры. И ему нужна шпаргалка. Обязательно где-то есть такая. Кстати, не нашли?[24]

– Я как-то не поинтересовался. Думал, мы их в тыл отправим.

– А я думаю, что они нам нужнее. Немедленно отдайте команду, чтобы поискали.

– Но у них расстояния наверняка в метрах указаны, а наши артиллеристы привыкли всё считать в саженях.

– Ну, это-то не проблема, Николай Николаевич. Сколько метров в сажени не тайна за семью печатями, сказать точную цифру офицерам, раздать им в руки по таблице, и пусть сидят умножают. Не так уж и много там пересчитывать. За пару часов управятся.

– А со снарядами, что делать? Вы же понимаете, что такие эффектные победы с богатыми трофеями будут не всегда. Значит, снаряды скоро кончатся.

– Когда-то они, безусловно, кончатся, но у нас уже есть запас. Пригодна к использованию примерно половина орудий, но снаряды-то остались и от тех, которые разбиты. Ну, да, там боекомплекты не полные на некоторых, потому что противник на передовой тоже стрелял, и в некоторых местах успел извести существенную часть запаса. Но в целом, считать, что снарядов у нас на два полноценных боя. Вообще, тут можно использовать два подхода. Первый, это набрать расчёты, натренировать их, лишь на часть орудий. Например, на половину, или на треть. Тогда комплекты с незадействованных, составят для них хороший резерв. Но это в целом незначительно усилит артиллерию нашей армии, и не даст нам явного преимущества. А можно пустить в дело всё же все орудия. Тогда запасов хватит в лучшем случае на два полноценных боя, но это позволит нам достичь в их процессе заметного превосходства. А значит, позволит надеяться на следующую партию трофеев. Хотя бы в виде снарядов.

– Согласен. Но время!

– Поэтому, не стоит его терять! Надо задействовать хотя бы то, что возможно. Составить таблицы пересчёта саженей в метры, погонять сформированные расчёты в стрельбе, потратив на это какое-то количество снарядов. Не думаю, что для опытных артиллеристов будут серьёзные препятствия в освоении новых орудий. Может наводиться будут только чуть медленнее.

– Вроде так, но надо ещё и их самих послушать.

– Так давайте этим и займёмся прямо сейчас.

Мартос посмотрел на командующего, и, оценив степень его напора, согласился. Объявили общий сбор командиров дивизионов корпуса. Заодно пригласив сюда и представителей 2-й дивизии, которая уже располагалась в окрестностях. А пока ждали, Самсонов завёл с Мартосом другой волновавший его вопрос. О потерях среди офицеров.

– Знаете, – сказал Самсонов, – я тут подумал, что ещё два таких успешных боя, и пехота вашего корпуса останется вообще без офицеров. А если бой будет не таким удачным, то гораздо раньше.

– Почему? – Насторожился Мартос.

– Вы же видели списки своих потерь?

– Конечно. Я сам подписывал рапорт.

– Вас ничего не насторожило? – После паузы, решив не устраивать театральных сцен и сэкономить время, Самсонов продолжил. – В целом, убыль офицеров превышает убыль солдат почти в два раза. А в нынешней войне без офицеров много не навоюешь. Мы очень быстро получим неуправляемую массу людей, которые превратятся попросту в пушечное мясо.

– Но позвольте, Александр Васильевич, офицер не может руководить подразделением из-за спин солдат. Он должен личным примером и мужеством являть им образец действия.

– Но современные средства вооружения представляют первейшую угрозу именно для тех, кто идёт впереди. Прошли, к сожалению, суворовские времена, когда офицер мог безнаказанно шагать в первых рядах и пулям не кланяться. Потому как в те времена пуля была действительно дура, а скорострельность была вообще несопоставима с современной. Сейчас, офицер, храбро шагающий впереди, представляет из себя прежде всего хорошую мишень. И на кого он тогда оставляет своих солдат?

– На своих заместителей и помощников. Для того они и даны ему.

– Я думаю, что они все очень быстро кончатся. И останется только уповать на храбрость солдат, которые, несмотря ни на что, всё же дойдут до цели, но понесут огромные потери. А знаете почему? Потому что ими не кому будет руководить. Просто потому, что не кому будет вовремя отдать приказ о том, что в этой ситуации следует залечь и переждать обстрел артиллерии, или пулемёта. И это, как вы сами понимаете, некий идеальный случай, где абсолютно все солдаты беззаветно храбры и готовы умереть. Кстати, может, и действительно умрут все, так и не выполнив задачу. Потому что задача солдата, и офицера, если уж на то пошло, не в том, чтобы самому умереть, а в том, чтобы победить противника. А сделать это может, естественно только живой человек. А может, как раз залягут, повинуясь инстинкту самосохранения. И кто их тогда поднимает в атаку, когда это нужно будет? Хорошо, если найдётся признанный лидер из унтеров, который ещё и сообразит это в нужный момент. А если нет? Да, что я вам объясняю, вы же сами прекрасно понимаете, что часть без офицеров, это не часть. И заметьте, речь идёт о кадровых офицерах, прекрасно обученных, имеющих опыт. Это наша элита, которую следует вообще-то беречь. А кто придёт им на смену? Вчерашние юнкера и старые отставники?

– Но как можно гнать людей вперёд, самому прячась за их спинами? И как солдаты будут относиться к такому офицеру? Умом я вас понимаю, Александр Васильевич, но как это всё людям объяснить? Они же обучены по-другому. Можно ввести новую тактику, но ей учить надо, тренировать людей.

– Может вы и правы в чём-то, но надо что-то придумать, как уменьшить гибель офицеров. И поверьте, говорю я это не из жалости к ним даже, а именно, как командующий, который озабочен тем, что его армия быстро потеряет боеспособность. Солдат мне тоже жалко, но без руководства офицерами они погибнут ещё быстрее. Надо что-то придумать на этот счёт, может действительно не вводить резких перемен, выпустить какую-то методичку, издать приказ, в конце концов. Пусть солдаты даже на меня ворчат, что я чего-то там такого удумал. Но если это поможет нам хотя бы уменьшить потери среди офицеров, то я думаю, армия от этого только выиграет.

Тем временем начали собираться артиллеристы. Проходили по одному и группами, представлялись и рассаживались на стульях в кабинете Мартоса. Николай Николаевич, не мудрствуя лукаво, занял то же самое помещение, в котором ещё вчера располагался германский штаб. К сожалению, ничего интересного среди немногих оставленных вещей обнаружить не удалось. Зато не пришлось никого выселять из помещения, прежние хозяева так и не успели в него вернуться. Когда все собрались, то Самсонов озвучил свои идеи по усилению армии трофейными орудиями, сразу прояснив ситуацию с тем, откуда брать расчёты для них. Офицеры поразмышляли над этим, прикидывая в уме все недостатки и достоинства, и в целом согласились, что такая прибавка к огневой мощи их дивизий будет очень кстати. С учётом артиллеристов 2-ой дивизии, в которой насчитывалось ещё 48 трёхдюймовок в шести батареях, можно было набрать расчёты на двадцать одно орудие. Потом господа офицеры ещё подумали, и пришли к выводу, что можно выделить и по два расчёта с батареи на такое замечательное мероприятие, и клялись, что боеспособность основных частей от этого не пострадает. Но всё же решили не делать этого, чтобы снарядов осталось побольше в запасе, и вернулись к первоначальному варианту. Самсонов с Мартосом переглянулись, и согласились с дружным порывом подчинённых. Но потом все вспомнили про лошадей, которых досталось в существенно меньшем количестве, чем нужно для транспортировки самих орудий, зарядных ящиков, и обширного имущества прилагаемого к орудиям. Своих лошадей отдавать никто не хотел. Это имущество, за которое старались держаться. Пришлось подумать Самсонову, и он вспомнил, что в его обширном армейском хозяйстве, существенно сократилась длинна транспортных перевозок. Теперь, вместо того, чтобы долго и нудно везти грузы через пол Польши на лошадях, они проделывают большую часть этого расстояния по железной дороге. То есть, как минимум обозы второй очереди, предназначенные для того же Пятнадцатого корпуса, и 2-ой дивизии, вообще не задействованы. А это сотни лошадей и приписанных к ним людей. Учитывая, что эти люди с лошадьми в новых батареях будут заниматься в основном тем же самым, то есть перевозкой различных грузов, то это проблем вызывать не должно с их организацией. Ну, а недостающих подносчиков снарядов предполагалось набрать всё же из пехоты. Там и люди здоровее, и к звуку выстрелов более привычные, а также к риску.

Подводя итог, назначили ответственных за формирование новых батарей, адаптацию обнаруженных таблиц стрельбы для использования нашими артиллеристами, набор желающих для новых батарей и формирование обозной части. В последнем Самсонов лично собирался поучаствовать, чтобы обозники легче расставались со своим драгоценным имуществом. Ну, и понятное дело, что надо было составлять обширную петицию в штаб фронта на пополнение артиллерийских штатов, новых обозников и лошадей. Пока там это всё рассмотрят, пока утвердят, пока найдут, времени пройдёт изрядно. В целом, выходило, что можно снабдить расчётами 21 орудие. Четыре тяжёлых гаубицы, восемь лёгких, и девять по 77 мм. В этом случае за снаряды к ним в ближайшее время можно не опасаться.

Когда артиллеристы ушли, то Самсонов завёл речь о трофейных пулемётах. Мартос заранее со всем согласился, понимая, что это точно лишним не будет. Для этого намечалось выделить на каждый по запасному наводчику из полковых команд, и за каждым закрепить по три добровольца из обычных пехотинцев, которых и предстояло в кратчайшие сроки обучить премудростям стрельбы из пулемёта. Предварительно, конечно, самим разобравшись в нём. Потому что там тоже были свои нюансы. Ну, и попрактиковаться в стрельбе из них. После курса обучения, запасные наводчики должны были вернуться в свои части. В общем, здесь всё будет не скоро, но делать надо уже сейчас.

Тем временем Орановский присмотрел здание для временного штаба армии. Точнее даже не одно, а несколько, стоящих рядом. Когда Самсонов туда заглянул, в нём навели уже относительный порядок, и там можно было жить. Ещё передвигаясь по улицам, он заметил, что вокруг летает даже несколько германских аэропланов, высматривая расположение наших войск. Впрочем, держались они достаточно высоко, сверху ничего не кидали, поэтому солдаты относились к ним в целом спокойно. Никто по ним даже не стрелял. Мелькнула мысль вернуться, и попросить Мартоса задрать несколько орудий вверх и шугануть их, но потом решил ограничиться звонком по телефону. Николай Николаевич внимательно выслушал его, и согласился, что это безобразие надо прекращать, обещал принять меры. Так же, договорились, что во всех полках будут созданы службы для наблюдения за небом, и обо всех замеченных ими вражеских аэропланах они будут сообщать своим дежурным зенитчикам, а так же в штаб, откуда эти сведения будут передаваться в авиаотряды, которые находятся ближе всего к летающим разведчикам. После этого Самсонов связался с Цехановым, где по-прежнему оставался 15-й авиаотряд, и, услышав бодрый голос Вальницкого, сказал ему поначалу только одно слово: «Можно». Тот на удивление сразу всё понял, даже уточнять не пришлось. Заодно пообещал штабс-капитану, что теперь-то его спискам про отличившихся в воздушных боях, будет дан ход наверх. Правда, по-прежнему просил, чтобы о способе и оружии, с помощью которых это было выполнено, он лично, и его орлы, пока не распространялись. Эти разговоры с командующим он брал на себя.

И если честно, то пока не знал, как решить такой неоднозначный момент. С одной стороны, то, что не удастся хранить вечно в тайне незамысловатый способ, которым авиаторы стреляли через плоскость вращающегося винта, можно было не сомневаться. Но чем дольше противник не будет об этом догадываться, чем дольше он будет не в курсе, что опасность для него представляют именно наши аэропланы, тем больше мы их сможем сбить. Даже когда они поймут, что их сбивают именно наши лётчики, а не какое-то чудо оружие неизвестно откуда стреляющее, ещё будет оставаться наше преимущество в воздухе. Разумеется, если германцы не придумают чего-то своего оригинального и столь же эффективного. Но поскольку наш способ на самом деле невероятно прост, то стоит просочиться лишь малым слухам об этом, хоть чему-то, что может дать верную подсказку, и наше преимущество в воздухе исчезнет в течение буквально нескольких дней. И начнётся серьёзная борьба на равных, победит в которой в конечном итоге тот, у кого лучше промышленность. А это, к сожалению, не Россия. Поэтому Самсонов и оттягивал, как мог любые разговоры на эту тему с вышестоящим начальством. Всё было просто – чем больше народу знает об этом, тем больше шанс утечки секретной информации. Конечно, дело было вовсе не в том, что он не доверял лично Жилинскому. Но ведь тот, командующий фронтом, и обязан заботиться о всех вверенных ему войсках. Значит, надо как-то позаботиться о том, чтобы Жилинский проникся серьёзностью сохранения секрета.

И тогда Самсонов решился на составление целого послания. Сев за стол в небольшой комнате, которая заменяла ему теперь кабинет, он взялся за бумагу и перо, и написал текст телеграммы. В ней он поведал Жилинскому, что штабс-капитаном Вальницким была разработана оригинальная система, при помощи которой можно стрелять из пулемёта прямо по курсу через плоскость вращающегося винта аэроплана. Суть системы описывать не стал, ограничившись лишь упоминанием. После практического применения он, Самсонов, лично убедился в результативности этих мер, поскольку сбито уже три вражеских аэроплана. Сохраняя строжайшие меры секретности в отношении новинки во вверенных подразделениях, он теперь решил поведать об этом нововведении командующему, для чего просил и его максимально сохранить эту тайну от любых возможностей её распространения. Даже подключив к этому контрразведку. Но для обмена опытом с другими авиаторами он настоятельно просил выслать представителей, разбирающихся в таких вещах, в расположение армии и бесед с командиром авиаотряда. Следом шла просьба представить штабс-капитана Вальницкого, а также авиаторов, отличившихся в воздушных боях, к награде.

После этого Самсонов отдал пространный текст адъютанту с наказом отправить его в штаб фронта. А уже вскоре, спустя примерно час, Самсонов услышал стрельбу над Млавой. Выйдя на небольшой балкончик, посмотрел в небо, и ничего не увидел. Все германские аэропланы, как ветром сдуло. В отдалении ещё слышались редкие раскаты артиллерийских выстрелов, где-то стрекотали пулемёты короткими очередями. Чуть позже, к нему зашёл начальник разведки Лебедев, и рассказал о своих изысканиях по поводу привезённого с собой репортёра «Русского Слова» Рукавицына. Успокоил командующего, что тот в принципе чист, не считая поверхностного знакомства с некоторыми творческими личностями, позволяющими себе высказывания в недовольном тоне о российских порядках. Но учитывая, что среди этой публики только ленивый не проходился в своих пассажах на подобные темы, считал его вполне благонадёжным и тем, за кого себя и выдаёт.

А вечером, вместе с докладом авиаторов о ещё двух сбитых аэропланах, пришло известие, что на ближайшей германской железной дороге, идущей от Лаутенбурга к Зольдау, и дальше на Нейденбург, наблюдается большое скопление войск противника и выгрузка их из эшелонов. А это значило, что появился новый противник, скорее всего долгожданный Двадцатый корпус Шольца. Но возможно, привезли что-то ещё. При этом Вальницкий признался, что ещё два вражеских аэроплана ушли, и догнать их оказалось невозможно для наших машин с изношенными моторами. Ну, вот, собственно, и конец тайны. Теперь враги знают, куда деваются их воздушные разведчики и чего им надо бояться. Но это всё ерунда, поскольку он, похоже, разозлил своим дерзким наскоком противника, и за него теперь брались всерьёз. Разумеется, он мог отступить, и спокойно удалиться обратно к Варшаве. Он был уверен в том, что германцы за ним далеко не последуют, но выглядело бы это как-то неправильно. А для того, чтобы выработать правильную реакцию на эти известия, предстояло попытаться оценить силы противника.

Начать решил снова с разведчика. Заодно позвал и Орановского. Когда они собрались в его кабинете, то Самсонов озвучил свои опасения:

– Авиаторы докладывают, что против нас собираются новые силы. Кто это может быть?

Первым нарушил молчание Лебедев:

– Это однозначно Двадцатый корпус Шольца, но могут и кого-то ещё подтянуть.

– Кого например? – Спросил Самсонов.

– Ума не приложу. – Честно ответил Лебедев. – Никаких сведений я ещё не получал по своим каналам. Перебрасывать корпуса с востока германцы не рискнут, потому что уже наверняка знают о наступлении нашей Первой армии Ренненкампфа. Появление каких-то крупных сил с западного фронта мы бы обязательно обнаружили. Хоть какие-то сигналы бы были, пусть и не подтверждённые. А этого нет вообще. Может они усиливаются дополнительными частями ландвера?

– Подождите. Какими частями ландвера? – Решил уточнить Самсонов. – Вы мне ранее докладывали, что они все собраны у границы, распределены вдоль неё, и поэтому наша кавалерия не может преодолеть их заслоны.

– Вот теперь-то они и могут собрать их в кулак, чтобы бросить против нас. – Продолжал настаивать на своей точке зрения Лебедев. – В любом случае, я могу что-то сказать определённо, только, когда поступят новые донесения от моих агентов.

– А если они опоздают? Я уж не говорю, если они что-то вообще пропустили. У нас всего полтора корпуса здесь собрано. Окажись мы против значительно превосходящих нас сил, и нам отомстят за вчерашнее поражение.

– Ландвер против наших корпусов не выстоит. У них артиллерии мало, да и подготовка не та, что у армейских и резервных частей. – Подал голос Орановский.

– Да, только учтите, что этой самой артиллерии в корпусах у них существенно больше, чем у нас, и если они просто немного усилят ей свой ландвер, то нам не поздоровится.

– Возможно. – Согласился начштаба. – Но делать выводы пока рано. Надо действительно собрать побольше данных.

– Надо. – Согласился Самсонов, но его грызло беспокойство. Он чувствовал, что здесь что-то не так.

То, что теперь всё пойдёт по-другому, можно было уже не сомневаться. Фактический разгром целого армейского корпуса германцев радикально изменил ситуацию. Теперь можно было даже не надеяться на то, что какие-то знания о предстоящих событиях ему помогут. Противник вынужден учитывать новые реалии, и будет реагировать иначе. Главным остаётся только одно, его армии по-прежнему не стоит спешить с наступлением, не уходить далеко на север, чтобы встретить там сконцентрированный удар германской армии. Потому что, когда они начнут переброску большей части своих сил с востока на юг, против него, то очень легко смогут зайти и в тыл, и во фланг, прямо по железной дороге… Чёрт!!! А с чего это он взял, что они будут чего-то ждать? В той реальности они практически оголили свой южный фронт против него, собрав сначала все силы против Ренненкампфа. Но это потому, что тот первым перешёл границу, раньше на два дня. А потом, когда разбить нашу армию на востоке не получилось, точно также оголили свой фронт против неё, и перебросили все силы на юг, нацелив все силы против той армии, которой он сейчас и командует! Так что же получается, он спровоцировал удар всей германской машины против себя раньше срока?

– Владимир Алоизиевич, напомните мне, какими силами располагает противник в Восточной Пруссии. – Изменившимся голосом попросил Самсонов своего начштаба. – Хотя бы те, о которых нам известно.

Орановский настороженно посмотрел на побледневшего командующего, и начал перечислять:

– Это Семнадцатый корпус Макензена, который мы вчера здорово потрепали. Он отошёл к Зольдау. Неподалёку, в районе Оттельсбурга находился Двадцатый корпус Шольца. Он, судя по всему, перебазировался сюда же, располагаясь против нас. Последний армейский корпус, Первый, под командованием Франсуа, располагается где-то на востоке, прикрывая там направление на Кёнигсберг. В этом ему помогает Первый резервный корпус фон Белова и единственная кавалерийская дивизия. Есть ещё 3-я резервная дивизия, но она расположена на охране проходов между озёр, и её вряд ли оттуда снимут.

– Это всё? А ландвер?

– Достоверно известно о 6-й ландверной бригаде, но она тоже у озёр. А 70-я бригада находится прямо перед нами, в Зольдау. Несомненно, есть другие формирования, но мы о них толком ничего не знаем. Так относительно крупные силы находятся в Страсбурге, Лаутенбурге и Нейденбурге, но что это за части, и каков их состав, нам точно не известно.

Самсонов погрузился в свои мысли. Вот же оно! На востоке у германцев сейчас два корпуса. Что им мешает оставить там для дальнего прикрытия один, а второй перебросить по железной дороге сюда. Скорее всего они в той реальности так и поступили, и это при том, что Ренненкампф уже довольно далеко зашёл на территорию Восточной Пруссии. А сейчас, он даже не пересёк границу ещё. А он-то, Самсонов, стоит прямо на ней. И силы у него сейчас точно также разбросаны. Бери и бей частями. Всё повторяется! Отступить? Сохранив тем самым армию. Или попробовать сыграть от обороны? По информации из будущего, эта эпоха характеризовалась тем, что хорошо подготовленная оборона была для наступающих практически не преодолима. Но времени для её подготовки мало. К тому же у него нет сил на прикрытие флангов. Если его догадки верны, то германцы превосходят нашу армию в численности очень значительно, и просто обойдут со всех сторон. Хотя, это займёт у них довольно много времени, а оно будет играть в этом случае на нас. Шестой и Тринадцатый корпуса, выдвинувшиеся от Остроленки и Ломжи соответственно, уже второй день на марше, и завтра, к концу дня точно выйдут к границе, прикрыв хотя бы правый фланг. И противник, скорее всего, знает об этом, или догадывается, а поэтому будет спешить разбить его жалкие полтора корпуса до того, как подойдут остальные. Ах, как жаль, что он до сих пор не получил подкреплений. Что делает Первый корпус в Новогеоргиевске? Кого он там стережёт? Сейчас всё решается здесь!

– Господа, – начал глухим голосом Самсонов, – я считаю, что противник начал переброску какого-то корпуса с востока.

– Но они оголяют таким образом свои позиции там! – Воскликнул Орановский.

– Оголяют. – Согласился Самсонов. – Но чем это им грозит? Ренненкампф ещё до границы не дошёл основными силами. Ну, пересечёт он её, займёт несколько городов. До жизненно важных центров и железнодорожных узлов ему далеко. Они ни чем не рискуют в ближайшие несколько дней. А мы уже здесь, причём подставили им часть своих сил. Они могут поступить с нами также, как мы вчера поступили с ними. А именно, разбить нас здесь до подхода основных сил.

– Вы предлагаете отступить? – Удивился Орановский.

– Вообще-то, это было бы самым логичным решением. Но я склоняюсь к мысли оказать сопротивление. И сыграть от обороны. Глухой обороны. А для этого максимально использовать оставшееся время для серьёзного укрепления наших позиций. Прежде всего, вырыв глубокие окопы полного профиля. А если успеем, то ещё и противошрапнельные укрытия. Да и позиции надо будет немного изменить, всё же отведя полки полностью за реку Млавка, особенно на нашем левом фланге. Правый же, просто загнув дугой внутрь. И главное, я хочу обратиться к Жилинскому с решительной просьбой, немедленно выделить мне, хотя бы временно, Первый корпус. Для чего организовать его срочную переброску сюда по железной дороге. Но это уже, как вы сами понимаете, будет головная боль полковника Лядова. Поэтому, вы, Владимир Алоизиевич, немедленно приступайте к составлению диспозиции к новым рубежам обороны, и сопроводите их обязательным приказом по углублению окопов, потому что те неглубокие ямки, что роют обычно наши солдаты, при сильном обстреле, тем более из тяжёлой артиллерии, их совершенно не спасут. Поэтому, копать, копать, и ещё раз копать. Завтра лично проверю. И ещё, нашему интенданту надо озаботиться поиском новых помещений для штаба. Здесь нас обязательно накроют, поэтому с утра переберёмся в Ступск.