Тараканьи бега

Эпилог

– …получаете джек-пот, но в случае неправильного ответа теряете все. Итак, рубрика… рубрика… Ага. Вы ведь профессор? А что преподаете? Минералогия… это что-то про камни, да? Ну, все равно – профессор, интеллигенция, широкий культурный кругозор… Одним словом, вам повезло: выпала рубрика «Искусство и культура». Итак, внимание! Наш обычный вопрос: назовите значение и смысл слова… мнээээ… культурно говоря, имени собственного… надеюсь, зрители извинят мне эту небольшую подсказку – наверняка в наш сверхпросвещенный век не я один питаю слабость к людям науки… Итак, назовите смысл… мнээээ… того, что сейчас высветится на дисплее. Всё, время пошло! Требую полной тишины в зале – на кону джек-пот, а это полтора…

Здешний визион-демонстратор куда б уместней смотрелся в кунст-камере – в роли наидревнейшего экспоната. Хоть бы ж горе-работнички из стратоаэро (или муниципалы, или в чьем там бишь ведении припортовая площадь?) – хоть бы ж эти горе-неведомые-работнички озаботились энерготентом, что ли, защитить выставленного под открытое небо дедушку современной голографии! Уж коли дедушка по дряхлости ничего встроенного на сей счет не имеет… Но в головах неких работничков тоже, поди, отсутствовало что-то, чему бы надлежало быть встроенным от рождения. И редкие снежные хлопья, сырые и серые, пританцовывая в ветряной дерганной пляске неслись прямиком сквозь профессорскую мокрую лысину.

Да, профессор взопрел от вожделения к деньгам, тяжесть коих, казалось, уже оттягивала его карман. Еще бы, вопросец-то плёвей плевого! А денежки профессору ой, небось, как надобны… Вон жакетик на яйцеголовом какой нитонисёшный – а ведь для съемки, без сомнения, самое лучшее из своего гардероба выбрал…

Матвей запоздало осознал, что все эти крайне своевременные да важные откровения бормотал и бормочет вслух. Это осознание, правда, его удивило не очень. ОЧЕНЬ его удивила Леночкина реакция.

Леночка, похоже, оные откровения впрямь сочла и своевременными, и важными. Она с неприкрытой заинтересованностью отслеживала визионное действо, то и дело принимаясь наборматывать корректировочные указания встроенному в столешницу звукотранслятору (собственно демонстраторный саунд здесь, в кафе, слышен был плоховато). И вдруг сквозь Халэпочкино бормотанье прорезалось:

– А жалко профика, правда? Ну откуда этой окаменелости знать, кто такой Квазимодо?

– Да как раз бы такому и знать, – рассеянно пробормотал Молчанов, не без опаски принюхиваясь к содержимому своего бокала.

В бокале пенилось, по-гадючьи шипя, нечто лазорево-голубое. Пахло оное нечто фиалками, и еще… Еще… Наверное, кому как, а вот Матвею мгновенно и ярко представился безветренный теплый вечер, старый тенистый парк… в котором уже с неделю отчего-то не работают сан-удобства и неделю же идет бесплатный фестиваль пива. На том пивные аналогии и иссякали, хотя меню содержало неизведанный лазурный продукт именно в директории «Beer». Там, в меню, правда, еще сноска была: «протокольно любимый напиток ее властительной неприкосновенности королевы-девственницы, рецепт получен в рамках культурного обмена». Вот так. Конечно, интересно бы попробовать, чего там выдумали себе вместо людского пива горпигорские псевдомлекопитающие приматоиды. И, конечно, биоэкспертиза никогда бы не допустила к продаже ничего по-настоящему вредного. Но… Уж больно старательно Ленок мусолила наманикюренным своим пальчиком менюшный контакт-дисплейчик, явно выискивая что-то конкретное. А было это, кстати, уже после того, как Матвей галантно предоставил выбор заказа ей, Чингизханочке… предварительно велев официанту забыть нафиг слово «чинзано». Официант – шустрый такой, верткий, на совершенно бесшумном гусеничном ходу – оказался еще и крайне покладист (в тэ че оттого, что Матвей обеспокоился изобрести себе кое-какой приборчик, побуждающий исполнительные механизмы делаться просто ну ва-аще исполнительными). И как Халэпочка ни изощрялась на чинзановую тему, ответ был неизменен: «названный вами продукт недоступен, приносим извинения за неадекватность меню». В конце концов Леночка фыркнула (какая-нибудь там разъяренная пантера, услыхав, околела бы от зависти) и, позыркивая на Молчанова (пантера бы второй раз околела из-за той же причины) занялась изучением меню.

Так что Матвей бокал свой повертел в руках так да этак, но, в виду всего изложенного, пригубить не рискнул, отставил – аккуратно, будто взрывчатое что-то… Впрочем, почему ж «будто»? От псевдомлекопитающих горпигорцев чего угодно ждать можно. А уж от взъевшегося Ленка – и подавно. К своему бокалу она, между прочим, не спешит притрагиваться. Она, видите ли, всецело захвачена созерцаньем то ли визион-игрища, то ли мокнущего под волглым снегом Виталия. Всецело? А вот как бы не так. Иначе, что ж не сдержала разочарованный вздох, когда Матвеев бокал коснулся столешницы?

– Э-эх! – мрачно сказала Ленок, продолжая таращиться в прежнем направлении. – Проф чё-то уж слишком лонгное тайпает. Зуб даю: эррик какой-то вешает, глюкозавр лысый…

В отличие от площадного визион-демонстратора, над кафешкой энерготент имелся – хороший такой, изнутри невидимый, а снаружи глядящийся непрзрачной зеркальной призмой. А еще в кафе имелся микроклиматёр. Поэтому Леночка свой форменный комбинезон-дутик не только расстегнула, но и спустила до пояса. В результате выяснилось, что выше упомянутого пояса под комби у нее надет только лишь топик. То есть это Леночка называет такую одежду «скромный топик». У большинства же нормальных людей подобное именуется крайне вызывающим лифчиком. Или ленточкой. Верней, тесемочкой.

Матвей, конечно, свою подельницу видал и в более скудном одеянии, и вовсе без такового, а все-таки смотреть в ее сторону сейчас воздерживался: страшно было заклякнуть, таращась восторженно, как позаклякали все имевшиеся в кафе немногочисленные посетители. Посетительницы (к счастью, еще менее многочисленные), между прочим, тоже позаклякали в безуспешных попытках тришкиным кафтанчиком возмущения прикрыть невыносимую зависть. Потому что общего от себя впечатления Халэпочка не испаскудила даже фигней, на которую ухитрилась опять навертеть волосы. Именно ухитрилась – еще утром, в космопорту возврата, за жалкие пол-часа между посадочным лифтом и страторейсом маршрута «оттуда-сюда».

Словом, Матвей в кафе остался единственным, на Леночку не смотрящим. Матвей предпочитал смотреть на Виталия – как тот слоняется вокруг визион-площадки, то зыркая на таймер, то принимаясь возиться с поясной пряжкой – небось, зазябнув вконец, безуспешно пробовал наддать мощности и так уже выставленному на максимум утеплителю.

А Леночка с неприкрытым и неподдельным интересом таращилась из-под своего челочного полуфабриката на площадной демонстратор. А там, на площади, в визион-зоне, прекрасно из кафе видимый-слышимый пятиметровый ведущий распекал пятиметрового ошарашенного профессора (у бедняги-минеролога аж лысина шла багровыми пятнами):

– …бывает, что вместо честного «не знаю» претендент – увы! – на авось городит всякую чушь. Но от вас я никак такого не ждал! Современному человеку, пускай даже и минерологу, просто возмутительно не знать Квазимодо, этого легендарного, я бы сказал – культового исполнителя композиций в стиле «оверспейс»! А уж вместо ответа нести, извините, белиберду про каких-то горбатых уродов… Профессор, сказать, что я разочарован и огорчен – значит ничего не сказать!

– Ну вот, как знала! – Чингизханочка в сердцах трестула по столу ладошками. – Все по-всегдашнему. Ах, профессор, ах, культурный-перекультурный… А на поверку – дикарем дикарь и этот… не… невежа. В смысле, невежда (всегда путаю). «Глухой горбатый звонарь» – надо же!

От избытка чувств она цапнула было свой бокал, но глотнуть протокольно-любимой жидкости все-таки не успела – в последний миг, уже губы трубочкой вытягивая к бокальной кромке, спохватилась, заклякла, воровато кося карими своими глазищами на Матвея. Тот, по-прежнему отслеживая эволюции Белоножко, сказал задумчиво:

– Наверное, тебе все-таки не шибко большого труда стоило притворяться дурой.

Лена поставила бокал (осторожно, явно побаиваясь содержимого). И вздохнула:

– Это я, наверное, слишком в роль влипла, никак теперь обратно не вытряхнусь. – Она опять вздохнула. – А только взаправдашний Квазимодо никакой не урод и не инвалид. Видела я этот «Собор парижской матери», там его играет Гарольд Стейн – ну, кик-рестлер, чемпион всего на свете. Вот клизма, которая на него всю дорогу вешалась, так та – ничего не скажешь, уродка: плоскозадая вся; на сиськах, небось, мозоли натерла… коленями при ходьбе… А он аббата любил.

– Так то фильм! – Молчанов начал терять терпение. – А в книге…

– А шо «в книге»?! Написано же: «по одноименному роману»… Скажешь, наврано, что ли?!

Матвей постонал тихонько, затем вдруг уставился на Халэпочкину будущую прическу (каштановую, с интенсивно флюоресцирующей прозеленью):

– Слышь, ты, боевая подруга! Ты хоть сама-то не забыла еще, какой масти на свет родилась?

– Ну, допустим, рыжей. Самый теперь немодный окрас. А чё?

– Хвост через плечо… Просто у тебя культурный уровень потомственной чистокровной блондинки. – Тут он затеял исподволь отъезжать вместе со стулом к границе зоны Лениной досягаемости:

– А в общем, я рад. Хоть в чем-то ты еще остаешься девственно чиста и невинна.

– Что-о-о-о?! – Чингизханка резко, всем телом развернулась к съежившемуся Молчанову; скудный ее топик аж повизгивать начал в такт частым и бурным натискам гневно вздымающегося бюста. В кафе мгновенно разразилась мертвая тишина (небось, все закаменели в надежде, что ткань, хоть и элластично-нервущаяся, все-таки упомянутых натисков не выдержит), и тишину эту в клочья полосовала гремучезмеиная Леночкина ярость:

– Ты шо такое прохрюкнул, ты?! Девственница?! Я ть-тебе щщщассс покажжжжжу, какая я девсссссс!..

Матвей судорожно скреб ногами по «почти-не-псевдо» паркету, норовя максимально ускорить процесс отъезжания. Ибо Ленок, безотрывно обугливая подельника своего раскаленным до бела взглядом, наощупь зашарила по столешнице – движение, цель которого в коментариях не нуждалась и сомнений не вызывала.

К счастью, оной цели быть достигнутой не судилось.

В продолжении всей этой нелепой сцены Матвей умудрялся краешком внимания отслеживать растущий гуд (людей вокруг всего-ничего – тем более любая студия охотно наняла бы здешних посетителей озвучивать сцену «шокированный речью Карла Первого парламент едва сдерживает негодование»). Шелест прираспахнувшихся дверей и близящиеся шаги он тоже расслышал вовремя. А вот Чингисханка вздрогнула, расплескав содержимое схваченного уже бокала, когда рядом зазвучал спокойный, чуть насмешливый голос:

– Что, молодые люди, имеем банальный конфликт интересов? У вас, конечно, полное право на частную беседу, но у окружающих столько же прав не быть свидетелями вашего выяснения отношений. Поэтому предлагаю: либо вы немедленно прекращаете свару, либо немедленно же проваливаете выяснять отношения где-нибудь в другом… в другом…

Он был сорокалетним двухметровым красавцем, этот изысканно одетый атлет с золотой таблошкой «менеджер» на черной сюртучной груди; он наверняка не один год отсидел в крохотном изящном строеньице, неброско приткнувшемся в углу кафешной площадки – отсидел, управляя силовыми «стенами» заведения, сворой исполнительных механизмов и вообще всем. Наверняка проблемы, сходные с нынешней, случались в его владениях очень нечасто (все-таки стратопорт… хотя, конечно, захолустный – не без всякого, значит…); и наверняка же одно появление столь представительной фигуры мгновенно утихомиривало любых скандалистов. Короче, по нынешней ситуации блюститель питейного заведения имел один-единственный недостаток. Пол. Не который под ногами, а в самом примитивном физиологическом смысле. И стоило распунцовевшемуся в перепалке Ленку вскинуться на новый голос, выверенно колыхнув своим ударным калибром, как менеджерская властная речь пошла сбиваться на растерянное какое-то блеянье. А через миг вообще пресеклась – это когда папина Халэпа, то и дело отфыркивая от глаз вытрепавшуюся из закрутки прядь, осведомилась воинственно:

– А альтернативным вариантом… ну, всех устраивающим… ваша нахлебаловка разве не оборудована?

Загипнотизированный нацеленными на него вупор двумя карими искристыми безднами, менеджер даже «нахлебаловку» проглотил безропотно, и только пытался бормотать что-то на тему дороговизны альтернативного варианта – дескать, молодым людям вряд ли по средств… Но бормотание тоже захлебнулось. Потому что Ленок, не дослушав, сунулась к своему черт-те где болтающемуся нагрудному карману. Дотягиваясь, ей пришлось круто отвернуться, привстать и нагнуться. Все сие проделано было одним чрезвычайно грациозным махом, в результате коего комбинезон совершил невозможное: сполз еще ниже. Насладиться зрелищем, правда, блюстителю не удалось. Стремительно распрямившись, Халэпа ткнула ему под нос активированный кредитный жетон. Менеджер пересчитал нули высвеченного на платильнике числа, потом еще раз пересчитал – кажется, для верности загибая пальцы…

– Будьте любезны вставить в паз на столике… нет-нет, в центре… благодарю. – Седоватый верзила все-таки не вытянулся во-фрунт, однако Леночка для него явно перестала быть обворожительной девушкой, а моментально превратилась в абстрактно-бесполое нечто с ТАКОЙ суммой в кармане. – Режим «ширма» включится, когда вы оба переместитесь внутрь… видите, на полу круг… и выключится, когда жетон будет вынут. Желаю приятного…

Звук обрезало: оказавшийся вне светового круга Матвей вдвинулся внутрь, и «ширма» тут же покладисто активировалась, причем в режиме двусторонней звукоизоляции. Теперь снаружи виделся на месте их столика зеркальный цилиндр.

Чингисханочка, почти в точности повторив давешний пируэт, сунулась к валяющемуся на полу рюкзаку. Молчанов проследил за менеджером, как тот, по инерции дошевелив беззвучно губами, отправился, пошатываясь, восвояси. Затем хакеропоэт зыркнул на разлитое по столу горпигорское пойло (лазурная лужица дымилась с этаким отчетливым неприятным потрескиванием) и сказал неодобрительно:

– Терпеть не могу твои экспромты. Пока допрешь, чего ты там еще выдумала…

– Ничего, тебе полезно лишний разок процессор прогреть, – Лена распрямилась и вывалила, отдуваясь, на столешницу микросупербрейн с полуохапкой всяких к нему приставок. – Это тебе не вновь-бровь-любовь-свекровь, тут думать надо…

Она еще что-то бормотала про стишки и про думать, а над супером уже выспел-налился диковинный фрукт видеопространства голографического дисплея, и приставки затлевали холодными угольками дистанц-портов, пострекатывали-попискивали встревоженными горностаями…

Наконец Лена перевела дух, сказала:

– Ну, вроде как слежки за нами нет.

– Именно что «вроде как», – фыркнул Матвей. – А хоть бы и впрямь… Все равно нечего было привлекать общее внимание. Если уж тебе интима захотелось, могли бы просто заказать, по-обычному. А вся эта клоунада со стриптизом…

– Сам ты клоун! Вот если бы мы «просто заказали» – это бы сильней внимание… А так наше поведение было ЕСТЕСТВЕННЫМ. И занавесились мы не по собственному желанию, и теперь можем спокойно, без оглядки всё слушать – и черви сыты, и файлы целы. И, между прочим, две силовые защиты лучше, чем одна. Забыл, с кем дело имеем?

Вообще-то Молчанов мог бы поспорить, какое поведение впрямь естественно, а какое таковым может считать лишь избалованная папенькина дочка, самовлюбленная пигалица и бесстыжая грудасто-попастая зараза – все, естественно, в одной персоне. Однако, еще раз скосившись на облитый стол, он решил пока от дискуссии воздержаться.

Между тем Гунн Вандалович Чингисхан женского грудасто-попастого рода, завершив сноровистую возню с комп-причиндалами, объявила брезгливо:

– Радуйся, имеем связь с этим твоим… Помехи, правда… Вот тебе: даже я не могу снять искажения от прокола силового щита. А ты: «вроде как, вроде как»…

– Ох, подруга, мания величия в нашем деле – первая фаза летального исхода. Макросы нас с тобою ежели и дурней, то не очень. Ладно, давай сюда коммуникатор… или сама хочешь?

Ответом послужило громкое «пффф!». Еще на блокшиве, проснувшись и дознавшись, сколько времени Белоножко провел наедине с неким бесчувственным, да еще и кое-где оголенным телом, Халэпочка отношение свое к старосте изменила. Резко. С равнодушно-пренебрежительного на озверело-плотоядное. И никакие резоны не действовали – ни что Виталий ее практически спас, ни что выполненный сперва Матвеем, потом ею самой, а потом еще раз Матвеем тщательнейший анализ прослушечных записей ничего предосудительного не выявил… На Молчановской памяти это был единственный случай, когда его подельница проявила абсолютнуюю неспособность к мышлению – не только логическому, но и вообще. Оный факт даже радовал. Если человек, прославившийся параноидальной чистоплотностью, больше суток не моется и лихорадочно выискивает по сетевым справочникам, можно ли на живой человеческой коже отследить отпечатки пальцев и еще срам сказать чего – такое поведение вселяет надежду, будто человеку этому ничто женское не чуждо и кроме первичных половых признаков. Ту же надежду вселяло безоговорочное амнистирование самого Матвея. «Ты-то всего лишь чуть не спровадил на тот свет, и то ведь случайно, потому что как лучше хотел, а этот… у-у, подлый… склизень паскудный… глистоид… без спросу глазел, без спросу трогать мог и даже… да… да за такое башкой в утилизатор – и то бы мало… мало… мало ли кто там кого спа-а-а-ас!!!» – подлинный отрывок из исторического монолога Е.Халэпы, каковой монолог прерывался то хищным рыком, то всхлипами, и в конце концов вылился в прозаический бабий рёв (именно вылился – Матвеева грудь промокла тогда до самых лопаток).

Очень, очень хотелось верить, что истерика тогдашняя произрастала не только из миражения Халэпочкиных мозгов после гипно-чинзано-встряски. Все-таки женщина с такой внешностью непременно должна время от времени украшаться ярким букетом классических женских глупостей. Иначе она уж слишком напоминает… Ну, в общем, как если бы семикратный Гейтсовский лауреат Айзек Фоблер по кличке Айсберг Вобл побывал на столе у недоколовшегося хирурга (двоенье в глазах, онемелость искореженных ломкой пальцев, ошибка ввода – и вместо удаления геморройной шишки запускается программа общей корректировки фигуры под шаблон Мерилин Монро).

А коммуникатор уже работал. Коммуникатор уже сипел, подвывал и хрюкал во всю. То есть подгруженные Леночкой забористые фильтр-программы весьма ловко вылущивали из этого звукового многообразия свЯзную людскую речь, а шелуху помех затрамбовывали куда-то на самые задворки слышимости – и все равно качество связи действовало Матвею на нервы.

И не только Матвею.

Едва успев доскрипеться, что соучастнички изволили, наконец, активировать двусторонний акуст-контакт, Виталий тут же принялся наводить критику. Непосредственно помехи он, правда, обошел по эллиптической, зато уж некоего Чинарева-Молчанова разогнался таранить всем тоннажом. Ларинг, мол, ему (Виталию то есть) в воротник вклеили таксебешный, тяжелый; а про телефон и говорить стыдобно: огромный, глупый, толстый, заметный-заметный – небось, кончик только на чуть не достает высунуться наружу из уха… И давит он, и свербит, и на приеме щекочется совершенно невыносимо… Это Матвей, болт ему в порт по самые гланды, навязал вместо контакт-аппаратуры доисторичекий утиль, ясельный сделайсам какой-то! Свой-то приём, небось, через брэйн фильтруете, а по этой дубне, которая в ухе, он, Виталий то бишь, даже сам себя еле слышит; она ва-аще нафиг муляжная, дубня эта, она даже из слышного человечьим ухом диапазона пропускает в лучшем случае трети две, а то и меньше, и дядюшка-то не хлоп слюнопливый, дядюшка враз дубню эту муляжную засечет…

– Заткнись, – рявкнул Матвей. Очень негромко рявкнул, но Белоножко заткнулся, причем так моментально, что Молчанову аж неловко перед ним стало. Но вслух, естественно, Матвей этого не сказал. Вслух он бормотнул рассеянно-раздраженно:

– У нас что, было время подготовиться лучше? Или возможность у нас такая была? И думай вообще, чего ляпаешь. Макросы запросто могли уже отслушать район встречи, и волну найти, и коды передачи взломать… Неча им давать лишний шанс, у них и без того шансов этих…

Нет, Виталий не пожелал внять голосу разума. Он только дождался, покуда этот самый голос замолкнет, и опять принялся гнуть своё:

– «У нас, у нас»… Тоже мне, авторитеты! Столпы! Корифеи хреновы! Да я бы, будь моя…

Он опять вдруг замолк, на сей раз по собственной инициативе.

Впрочем, не вполне по собственной.

Ленок в возбуждении пребольно двинула хакер-поэта локтем – смотри-де, смотри! – но тот и без ее тычков заметил: на площадь (на пешеходную площадь) неторопливо, словно бы даже как-то развалисто, по-хозяйски, въезжал роскошный черно-золотой лимузин.

Все-таки дизайнеры маленько не доработали. Впершемуся на площадь транспортному средству для полноты имиджа не помешали бы еще два-три эффектных штришка – например, башенка с курантами или английский газон перед парадным входом… Но даже и без таких, крайне, казалось бы, необходимых аксессуаров, лимузин производил впечатление совершенно петергофско-луврское. Вот только производить его, впечатление это, хозяин (или кто там обретался в лимузиновом нутре?) решил с некоторого расстояния. Во всяком случае, остановился он метрах в десяти от Виталия, и тот, наверное мысленно перекрестившись, решился-таки подойти сам…

– Ты гля, как шаг чеканит! – Шепот Ленка сочился презрением даже более ядовитым, чем шкварчащее на столешнице горпигорское пойло. – ПарИм, что каблуками щелкнет да честь отдаст? Сто против двадцатки гружу – парИм?

Матвей приложил палец к губам: на Виталия-то они впрямь навешали дубню самую древнюю, какую только смогли раздобыть, но в Халэпочкином брэйнике микрофон – чувствительней некуда. Положительный староста и так взвинчен, ему только шепоток этот расслышать недоставало…

Дядюшка вновь самолично был за рулем своей разъездной виллы, однако на сей раз доброжелательством не лучился. На сей раз он вообще ничем не лучился – он сочился. Как занесенный в тепло снежок набухает талой прозрачной влагой, так влиятельный функционер Макрохарда преисполнился морозной бесстрастности, едва лишь Виталий торопливо вскользнул в не успевшую еще толком раздвинуться лимузинную дверь.

С минуту оба молчали. Староста Белоножко просто сидел и боялся (прикидывал, например, сколько головорезов может прятаться под задними сидениями). А дядюшка сосредоточенно изучал развернутый манускриптер. Или только делал вид, будто бы изучает: ноут был активирован в режиме «антизевака» – глядя со стороны хрен поймешь, изображается ли там хоть что-то.

Наконец влиятельный родственничек отбил по дисплею какую-то команду (словно десяток резвых невидимых таракашек пальцем передушить старался), взглянул на племянника… И таким неприятным был этот взгляд, что у изнервничавшегося Виталия почернело в глазах и оборвалось внутри. Наверное, старосте таки не удалось бы отвертеться от позорного обморока, но телефон вдруг расщекотался в ухе совсем уж осатанело. А тут еще и дядюшка внезапно сказал:

– Да вынь ты его к чертям. Не мучайся.

Сперва Белоножко послушно и поспешно выколупал расходившуюся слухалку, потом вздохнул облегченно… и только уже потом уставился ошалело на родственника. А тот ухмыльнулся – не зло, без особой неприязни даже, но и не по-доброму, а как-то… понимающе, что ли?

– Ну-ну, – сказал образец для всех менеджеров среднего звена. – Кончай мне театр играть. Я все сделал, как мы оба с тобой хотели. А теперь… Того, чего я жду, ты, конечно же, при себе не имеешь?

Виталий кивнул.

– Ты разобрался, что оно такое на самом деле?

Виталий опять кивнул.

– Тогда так: мы договариваемся, как, где, когда и за сколько ты отдашь мне интеллектатор, и пока расстаемся, взаимно уважая друг друга. Нет?

Племянник рассеянно вертел в пальцах телефон, хмурился. Наконец, когда собеседник начал явственно проявлять нетерпение, вымямлил:

– Как МЫ хотели?

– Кончай, говорю, театр! – крестный дядя-макрос досадливо сморщился. – Думаешь, я поверю, будто ты действительно не знаешь о способах контролировать все возможные диапазоны? Или что про различия в системах приемопередатчиков у тебя и твоих… скажем так: вынужденных друзей… что ты про это в эфире рассказал так просто, ради беседу поддержать? Ладно, – он скривился еще сильнее, – ты, вижу, из тех чистоплюйчиков, которым не хватает духу самим себе признаваться в собственных подлостях. Хорошо, я тебе расскажу, как ты… Вы втроем разобрались с интеллектатором; втроем придумали нас шантажировать. Но тебя грызли вполне резонные сомнения: нужно ли делиться с остальными? А то ведь риск целиком тебе одному, а барыши… Вот и нашел способ. Знаешь ведь: чертов Чингисхан – кто-то из этих двоих (уверен, ты даже разнюхал, кто именно)… Послезавтра этот последний шанс Интерпола должен давать официальные показания, и нам очень нужно успеть заткнуть ему пасть. То есть формально не нам, а Лиге, но тебе-то ясно… А еще тебе ясно, что в нынешней ситуации меня даже угроза скандала не остановит – тем более, что официально мы к Лиге ни малейшего отношения… Ну, оказался я поблизости, когда головная боль Лиги стартовала в рай – что с того? Боль-то Лиги, не наша. И тем более не лично моя. Вот сообразил ты все это, да и подсказал мне способ вкорзинить твоих «друзей» без (Боже, упаси!) вреда для тебя драгоценного. И молодец: мне бы не хотелось оборвать ВСЕ выходы к маленькой штучке, которую ты спопулизмил. Да, кстати, об интелектаторе и о молодцах… Как вы догадались?

Белоножко, похоже, опамятовывал потихоньку. Во всяком случае, в голосе его вдруг наметилось самодовольство:

– Не мы, а я. Когда допер, что по вашему раскладу получаюсь единственная кандидатура на роль лиговского сверчка… – Он укоризненно скосился на дядю, но тот лишь руками развел да осклабился на все тридцать два (дескать, что разумно, то не подло – сам разве не этим же девизом только что отруководствовался?). – Так вот…

Тут староста попытался взять эффектную паузу, но родственник изувечил ее оскорбительно-хлестким, будто оплеуха, «Ну!».

Это оказалось последней каплей. Напереживавшегося студента разом вышибло из последних жалких остатков самообладания – только не вполне туда, куда, вероятно, рассчитывал его вышибить дядя. На Виталиевы скулы и щеки словно бы жидким азотом плеснуло (казалось, лишь попробуй приоткрыть рот, и кожа растрескается, осыплется звонкими льдинками); всё вокруг – лимузиновую шикарную внутренность, занавешенную снегом площадь снаружи – весь мир втянуло, подменило собой брезгливое нетерпение в сощуренных менеджерских глазах…

Что, не терпится тебе, макрос?! Ишь, разнукался… Воображаешь – всё, запряг уже хлопа-стдентишку?! А вот тебе!..

«Вы же сами мне всё подсказали, демиурги хреновы! Еще ни один яйцеголовый не способен точно сформулировать, что такое человеческий (хотя бы только человеческий!) интеллект. Так куда ж ваш Макрохард сунулся, а? И ведь который уже раз такое! Уря, мы могём! Чё могём, на кой фиг могём – сами еще толком не поврубались, так нет же, давай галопом ваять. Пока нас не обогнали. Пока мы одни такие могучие, шо могём. А все остальные нехай завидуют. И боятся. Мало ли как там до нас с клонированием обгадились – то ж просто дураки были! А мы не просто, мы дураки умные! И могучие! Чё-чё? Кто-то против? Запрет? Дык это они оттого, шо завидують. И боятся. А мы на ихние запреты – тьху, мы прям вот щас начнем себе антивещество производить. На хрена? Потом, потом разберемся – главное, абы раньшей всех успеть как можно больше, и еще больше, и еще… Успели. А потом и разобрались-таки – сидючи на берегах Аризонско-Канзасского моря. А пока, значит, одни с морем разбирались (через сколько сот лет оно излучать перестанет, да сколько миллионов сограждан при взрыве уцелело только затем, чтоб перетопнуть)… Пока, значит, одни разбирались, другие могучие решили себе биокибов наваять побольше да пообрывистей. Всяких. Безмозгликов на имплантанты, головорезов для армии… Сервис-антоидов – шоб трудились, пока умные могучие дураки совершенствуют дурацкие свои ум да могущество… Ну, с теми-то дураками в два счета разобрались… биокибы. А уже с кибами весь прочий мир без малого десять лет разбирался, надцать миллионов душ полегло… И теперь вы, новые, туда же – электронные интеллекты плодить по собственному вашему безмозглому подобию… Ну кто вас, таких, всё время шпыняет сотворять, незнамо чего? Или вы в школах по истории из колов не вылазили?!»

– Ты что, племянник, онемел? Долго я буду ждать?

Это дядюшка.

Заждлся ответа на свой уже хрен-зна когда заданный вопрос.

А ты, пле-мян-ни-чек, зыркаешь на него по-шакальи, злобно-трусливо то есть, и молчишь – проповеди в уме сочиняешь. Думаешь, он от проповедей, да еще от твоих, враз исправится? Мечтай-мечтай…

– Слушай, моё терпение уже вот-вот…

Так, эталон менеджерства изволит гневаться все сильней.

Ладно. Проповедь нехай в уме и останется. Можно бы, конечно и вслух, да ведь проку с того «вслуха» явно никакого не будет (извечное самооправдание трусов). Хорошо.

– Хорошо, – Виталий облизнулся, сглотнул, еще раз облизнулся. – Извольте. Испмеханизм с вашим довеском интеллект-то приобрел, но калечный. Создали вы, к сожалению, тупицу. Идиота – не в клиническом понимании, а в общечеловеческом. Стал я копаться в фактах, выяснил, что один из бортовых исполнителей сплошь-рядом вертится у всех под ногами в нештатных местах в нештатное время… Что исполнитель этот – именно которому я ваш довесок примартышил… Что кто-то симулировал попытку взлома адресованной сверчку шифровки, но при этом не доскрипел симулировать и взлом ключа к шифру… И все тот же мехисполнитель во время атаки «Вервольфа», перегадил, похоже, Извергу упреждающий удар, а потом… Потом он ломанулся в спасательную капсулу. Понимаете? Исполнительный механизм кинулся СПАСАТЬСЯ! Вот тут я окончательно и допер: это не просто очень забористая поведенческая программа, это обрывистей. – Виталий опять судорожно мотнул языком по вконец ошершавевшим губам. – Знаете, как я его потом отловил? Пустил по локалке, что как бы готовится проверка всех FK с FKLами на соответствие тест-блоков стандарту. Этот дебил испугался быть вернут… то есть как… вер… ну, что его вернут в штатное состояние… С инстинктом самосохранения ваши яйцелобые ох как перебульонили! Испугался он и решил укрыть свое сокровище от проверки. Понимаете? На стандартный блок заменить удумал. И спрятать. А? Ему, интеллектанутому, в голову (в смысле – куда там?) не пришло: стоит только эту штуку из себя вытащить, как он тут же и вывалится в примитивное штатное состояние. Даже хуже – испмех без тестерного блока деактивируется по всем системам. Вот вам ваш искусственный интеллект. И… – Он замялся было, но всё-таки не удержался, добавил потупясь: – И вот отчего все, кроме вас да вашей Лиги, рубятся в ООР за табу на этакие разработки. С вашим-то еще повезло. Окажись он чуть поумней, мог ради спасения своей драгоценной индивидуальности переделитить всех на блокшиве. И не только на…

– Мы врядли сочли бы такой исход невезением, – Дядюшка мило улыбнулся. – А как про всё это узнали твои… э-э-э… однокашники?

Староста пожал плечами:

– От меня, естественно. Должен же я был доказать, что я не… Ну, Матв… – тут он было дернулся зажимать рот ладонью, но сообразил: во-первых, уже поздно вталкивать обратно полусорвавшееся с губ, во-вторых, это, кажется, не первая такая обмолвка случилась, а в-третьих, теперь-то какая разница?! – В общем, Молчанов сразу и давай строить планы, как можно с этой штукой вашу контору придавить. Штука прошла таможню, на ней доподлиннейший код с датой, производителем и остальным – не отвертитесь; что оно такое на самом деле, так это любой спец-эксперт докажет… попотеет, но докажет… До суда, конечно, не дойдет, но ска-андалище!.. А может, и дойдет – больно уж тема сейчас одиозной стала. Всему Макрохарду, наверное, особой приятности не выйдет, а вот… – Тут Виталий довольно успешно скопировал дядюшкину толькочтошную любезность, – а вот уж отдельным не самым крупным руководителям…

Макрохардовский менеджер откинулся на спинку сидения, потянулся с отчетливым сладострастным хрустом, выговорил расслабленно:

– Значит, это молчановская идея… А ведь он понимал, что такой шантаж и по тебе крепко ударит. Даже не зная о расписке…

– Он знал, – подал голос Белоножко.

– Ах, даже так… Тогда тем более. Тебя использовали и готовились подставить без малейших зазрений. Вот и тебе нечего кукситься. Ты абсолютно правильно решил сменить партнеров. Вполне всё по-христиански: око за око…

Виталий спохватился, что до сих пор вертит в пальцах крохотный тубусик телефона, уронил его. Потом спросил, изо всех сил тужась казаться бесстрастным:

– А вы не слишком ли откровенничаете? Как-никак микрофон у меня… Вдруг где-нибудь все-таки пишется наш разговор?

– Не-ет, племяш, ты либо круглый дурак, либо иначе тот еще фруктик, – крестный дядя развернулся, облокотясь о руль и вонзив в собеседника насмешливый жесткий прищур. – Для особо одаренных объясняю ситуацию прямо. Вас троих плотно вели от финиш-площадки орбитального лифта. С частотой и кодами ваших переговоров разобрались секунд за пять. Стоило тебе сунуться сюда, в лимуз, как на этом вот манускрипторе высветились все твои коммуникационные украшения. И телефон, и микрофон в вороте… и еще один микрофон, о котором ты, думаю, сам не знал. Регулятор комбинезонного кондишна, воображаешь, просто так барахлил? А потом – один спецсигнальчик, и вся твоя шпионская аппаратурка накрылась. Но сперва по твоей любезной подсказке мы разобрались с твоими… точнее, не мы, а лично я сам. Тоже спецсигнал. У тебя-то телефон дряхлый, грубый; тебе только дурно стало на миг (небось, толком даже не сообразил, что к чему), а вот девочке Лене и не в меру хитрому мальчику Матвею через их супер досталось по высшему разряду.

Положительный староста оглядываться не хотел, боялся даже, но шея его сама, собственной волей развернула голову, едва не вплющив старостов нос в запотелое дверцевое окно.

За окном был снег. Огромные мокрые хлопья тяжко валились с низкого неба, жидкой слякотью расшибались о тротуарные плиты, липли на безлистые ветви, превращая кусты и деревья в безобразные ворохи застиранных драных кружев… В этом монотонном густом падении недомёрзлой воды совсем растворилось кафе с его силовыми зеркалами, до невидимости наглотавшимися отражений снеговой серости, небесной серости, бетонной серости…

А макрохардовский деятель все вещал, все мурлыкал наглым сытым котярой:

– Если им повезло, всё было мгновенно и безболезненно… почти. Ну, а если нет – идиотизм. В КЛИНИЧЕСКОМ понимании. Мы это узнаем, но не раньше, чем иссякнет девочкин жетон. А там, насколько я в курсе, денег суток на восемь интим-режима… Взламывать-то никто не станет: лишний шум и тэ пэ. Но отследим, это уж будь уверен – внешнее наблюдение не снимем. Так сказать, почетный, хе-хе, караул… Во-от… А тебе, род-ствен-ни-чек, помолиться бы за души упокоенные, ты им жизнью обязан. Не снабди они тебя, как ты выразился, дубьем, импотентным к воспроизводству сложных модуляций… Понимаешь, ради твоей персоны такой случай упускать никто бы не стал. Суд через день, а убирать Чингиза более… гм… откровенно – опасно. Да и возможности у нас сейчас малость подорваны. Кто-то (в принципе, нетрудно догадаться – кто) провел шикарную атаку по локальным сетям Интерпола и Лиги. И нам тоже досталось краешком. То есть достается еще до сих пор. Даже по нарастающей. Интересный паразит применен: разлетается, как чума, никакая защита не помогает… Тем не менее, хоть и рассчитывает кое-кто из наших узнать у тебя чего-нибудь про этого паразита, и хоть интеллектатор мы очень заинтересованы себе возвратить, но… Окажись твой телефон посовременней – увы. Меня бы, правда, назначили козлом отпущения – если тебе этот факт утешителен, рад… – Кажется, эталон менеджерства вновь потянулся, треща то ли суставами, то ли тканью изысканного своего костюма. – А насчет записи нашего разговора… Не беспокойся, ведется запись. Здесь. В этой машине. Так что ты и без всяких расписок уже накрепко к нам приварен. Так?

– Не так.

Вообще-то Виталий, слушая дядюшкин монолог, очень было захотел съехидничать на совершенно иную тему, а именно по поводу чумообразного комп-паразита. Об истинной сути оного положительный староста ничего наверняка не знал (шныряние по базам данных блокшивских следилок тут не помогло: Чинарев-Молчанов слишком быстро и качественно замел следы). Тем не менее, «Интерпол, Лигу и нас краешком» прекрасно объяснило Виталию, делом чьих именно шаловливых конечностей была помянутая шикарная атака. А напоказная междупрочимность родственникова упоминания об этой самой атаке ясней ясного показывала, что истинные масштабы поражения в наилучшем (естественно, для Макрохарда) случае очень-очень-очень не ограничиваются мало что краешком – краищем даже. И теперь невыносимей, чем давеча утильный микрофон в ухе, зудело у Виталия на языке что-то в роде: «А, поднагадили в траузера-с?! Это вам не премийку между делом срубить за беззаветную победу над лонгольером собственного изготовления! Оказывается, настоящий мордобой – это неудобно и больно, кто б мог подумать!»

Вот обязательно бы не удержался трусовато-положительный человек от высказывания в этаком злопыхательском роде, но влиятельный родственник своим якобы риторическим таканьем подставился под куда более соблазнительное злорадство. И даже не «подставился под», а «напросился на». Что ж, отказывать родственникам, да еще влиятельным, было не в натуре Виталия. Поэтому он и сказал: «Нет». А затем продолжил неспешно да снисходительно, избегая, впрочем, споткнуться взглядом о стремительно звереющий менеджерский прищур:

– Про расписку чуть-чуть потом, сперва про запись. Насколько я разбираюсь в таких делах, юридическим доказательством считается цельное воспроизведение без лук… этих… лакун…

–…содержащее не менее чем двадцатиминутную фиксацию периодов, предшествующего выраженно-логичному началу беседы и следующим за ее связным окончанием, – раздраженно подсказал макрохардовец. – Ну?!

– Антилопа гну! – Собственная дерзость Виталия просто ужасала, и от смертельного этого ужаса дерзилось старосте всё пуще и пуще. – Даже не стану напоминать, что сам-то я ничего уж такого опасного еще не сказал, это ВЫ тут досаморазоблачались до трусов и дальше. Я о другом: бьем на пятерню, что вы сами свою запись сейчас испортите?

– Я уже когда-то просил в разговоре со мной не употреблять ваш идиотский жаргон! – Дядино лицо сделалось брюзгливым и оттого как-то неуловимо почеловечнело. – Пятерня – это сколько? Пять? Или пятьдесят?

– Пятьсот. А то – пятка и паутинник.

Эталон менеджерства завел глаза и с громким стоном потряс головой (очевидно, проиллюстрировал таким образом свое мнение об умственных способностях молодежи). Затем он, вероятно, вспомнил, что простейший способ добиться толку от психа – по возможности с ним соглашаться. И кивнул:

– Ладно. Бьем. Парим. Как там у вас еще – букмекаем? Дальше-то что?!

– Дальше… – Пытаясь зацепиться за остатки норовящей удрать самоуверенности (а еще бы ей, бедолаге, не норовить – в преддверии кульминационного-то момента… Виталий бы и сам с удовольствием…) Так вот, из последних сил тщась хоть изобразить хозяина положения, гордость курса решил изменить это самое положение в физическом смысле слова, а именно развалиться вальяжно и нагло. Затея почти удалась, вот только, наверное, при этом следовало осторожней ерзать туго обкомбинезоненным задом по натуральной коже сидения. Подло издавшийся в результате звук (рожденный всего-навсего трением разнородных материалов) был так громок и до того смахивал на нечто постыдное… В общем, никакой позой не компенсируешь взопламенелость собственных ушей и откровенно презрительную собеседническую гримассу. Оставалось только искать утешения в факте глобального несовершенства мира да стоически гнуть свое. Так Виталий и поступил.

– Дальше, – пропыхтел он, безуспешно тужась утереть взмокрелое чело влагоотталкивающим рукавом, – дальше всё просто. Вы тут какую-то мою расписку упоминали. Никак не доморгаюсь: о чем речь?

Дядя замер, таращась; потом вдруг слепо-лихорадочно зашарил по лимузиновой приборной панели, по карманам серого своего шикарного костюма…

Манускриптер обнаружился у макрохардовского функционера под локтем. С минуту упомянутый функционер терзал обнаруженное, то выкрикивая невнятные команды, то принимаясь внемую избивать негнущимися пальцами вызванный, очевидно, на дисплей псевдоконтактор. Как всегда бывает при такой спешке, элементарная операция – загрузка текстового файла – заняла раз в десять больше времени, чем ей полагалось… то есть вместо одной миллисекунды аж десять.

Вызвав расписку, дядя ее прочел. Потом еще раз прочел. Потом снова начал что-то бормотать, куда-то тыкать… А потом обмяк, аккуратно сложил ноут вчетверо, бросил его себе под ноги… и устало-вопросительно уставился на племянника.

Виталий тоже слегка обмяк, но голос его вздрагивал и пресекался:

– Сначала одно ма-аленькое обстоятельство… Не сомневаюсь в вашей готовности… это… сделаться козлом ради… в смысле отпущения козлом… ради любимого Макрохер… харда. Это я про запись. Но если из нее хоть кто-то третий узнает, каким вы оказались идио… извините… ну, скажем так: идиалистом… Хотя, как я ни скажи, а подумают-то…

Эталон менеджера среднего звена согнулся, кряхтя. Нет, он не рулевую «качалку» лбом продавить хотел, он тянулся за манускриптером. Гордость курса не стал отслеживать команды, которые влиятельный (не в прошлом ли?) родственник бормотал своему писалу. В содержании этих команд он, гордость курса, не сомневался, а потому сказал великодушно:

– Пятерню я вам – уж ладно! – прощаю. Это шутка была. Вы только про лимузинный бортовик не забудьте: он же, наверное, тоже….

– А с чего ты решил, будто я что-нибудь выключил? Или что хоть собираюсь? – бесстрастие дядиных вопросов казалось просто-таки сверхъестественным (особенно если учесть, что вопрошаючи, оный дядя яростно скомкал ноут и зашвырнул его через плечо, в салон).

– Не собираетесь, так соберетесь, – Виталий устало ссутулился, снова отвернулся к окну. – Когда вы прошлый раз меня сюда выдернули… Ну, когда я расписку эту чертову подписал… Помните, вы мне тогда грузили, что ваше писало прочавкивает команды на одрайвенеть скольких литературных языках? Помните?

– Помню. А еще я помню, как тогда же запретил тебе употреблять в моем…

– Ага, – положительный человек Белоножко устал до абсолютно взаправдашнего бесстрашия. – Это после того, как я, уже подписав, отрекордил… извините – воспроизвел… ну, пересказал поучение наших курсантов-наставников – ремембите? Вы тогда еще заподозрили от меня какую-то пакость, подпись затеяли проверять… А она на месте была. Так?

– Ну?!

– Прилип ко дну… Еще б ей тогда не оказаться на месте! Исчезнуть она должна была позже. Вы, дядюшка, хлопанулись тот раз как последний… как даже не знаю кто. Сами же сказали: манускриптер воспринимает ЛИТЕРАТУРНЫЕ языки. В тэ че и русский – литературный. И если б удосужились вдуматься, да из моей тогдашней бредовени вылущить осмысленные именно литературные слова, получили бы: «Осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения. Последнее изменение стереть через десять стандартных функциональных команд. Исполнять.» Вы тогда не вбрейнились, а компик ваш – ин э моумент… Вы уже потом и файл-расписку улистали, и с чем-то другим затеялись, а он знай себе функц-команды отсчитывал. Досчитал до десяти – и стер изменение. Последнее на момент получения той моей команды. Подпись мою стер. Ну, дошло, наконец?

Дядя молчал. Он думал. Думал так напряженно, так сосредоточенно и так забыв обо всем, кроме неведомых своих мыслей, что… Задрапированные искристо-дымчатым шелком плечи почти незаметно для глаз обмякли; выполированные щеки занавесились прозрачным намеком на тени от скул; поперек лба словно бы три-четыре блондинистых дядюшкиных волоска налипло… А возможно, всему виною был свет – вернее, его скудость… Снегопад там, снаружи все крепчал да густел, и густел сумрак в лимузинном нутре, и монотонное падение разлапистых хлопьев зализывало лицо макрохардовского функционера скользящим монотонным падением грязно-серых теней… Так, иначе ли, но Виталию, искоса поглядывающему на родственника, не узналось, конечно же, но осозналось по-настоящему только теперь: человек этот без малого вдвое старше собственной внешности.

Бог знает, сколько минут пошло на жвачку вялой неприятной молчанке.

Первым не выдержал Белоножко:

– Давайте начистоту. Провокация ваша с распиской не удалась. С интеллектатором вы тоже хлопанулись по полной: оттуда, где он сейчас, вам его не…

– О, господи! – устало-раздраженно простонал образец менеджера, безотрывно глядясь в залепленное талой жижей лобовое окно. – Сейчас ты мне начнешь рассказывать, что спрятал интересующий нас предмет в архиразнадежнейшее место, и что если что-нибудь случится с тобой… Именно с тобой – при не вполне легальном способе жизни твоих свежеупокоенных дружков отслеживать их судьбу хранителям очень не с руки… Так вот, если с тобой, индикатором, хоть что-нибудь – хранители-отслеживатели в момент выдадут интеллектатор Интерполу, раззвонят обо всем масс-медионщикам, вывалят в глобсеть охапищу сенсационных разоблачений… – Он оторвался от любования заоконьем, насмешливо-презрительно глянул на племянника. – А я могу тебе рассказать, что интеллектатор сдан лично тобою в отделение «Космотрансбанка» в порту прибытия. В сейф с замком-идентификатором личности-внешности – вы, дураки, говорили об этом в стратолайнере, по пути сюда… Ты знаешь… – Крестный дядя вывернулся на сидении, упер в родственника гадливый прищур. – Ты слыхал о дактилоконтакторах? А о линзах с псевдосетчаткой? Про пластомаску вообще молчу – в любом джокермаркете штабелями… Хоть президента, хоть Гарольда Стейна… Или Виталия Белоножко – нашей соответствующей лаборатории на полчаса работы. А потом Виталий Белоножко придет в банк, изымет хранимое, а ты и знать не будешь…

– Про всё про это я слыхал, – положительного человека старосту самого удивила (и даже напугала) невозмутимость, с которой он выдержал дядин уничижительный взгляд. – А только Космобанк – заведение из серьезнейших, они там про все тоже слыхали. И уж если чего гарантируют – значит, на всякие такие выдумки имеют кой-чего за душой.

– Увидим, – буркнул макрохардовец, отворачиваясь.

Некоторое время Белоножко молча грыз губы. Потом сказал просительно:

– Давайте не будем взаимно испытывать судьбу, а? Пока вы не попытаетесь меня… это… я вам не опасен. Я ж понимаю: как только начну звенеть, то есть сверчать, так вы меня сразу… это. А если вы меня… тогда всё всплывет. По-моему, взаимно приемлемая ситуация. Нет?

– Нет, – дядя больше на племянника не смотрел, дядя чего-то там наяривал на лимузиновом пульте. – Это, не это… Молись, чтоб мы не сумели изъять интелектатор. А попробуешь хоть на вот столько распустить свой наглый язык – мы тебя действительно ЭТО. Моментально. Не взирая ни на какие последствия. Понял?

– Понял, – неожиданно осклабился Виталий. – Я то понял, что уж после таких-то слов вам запись нашего разговора точно опасней, чем мне.

А дядя сказал:

– Пошел вон.

Староста Белоножко покладисто вылез из машины, под валящую с небес промозглую слякоть. Не успела еще задвинуться выпустившая его дверь, как лимузин в нарушение всех мыслимых правил транспортного движения подпрыгнул и по широкой дуге ушел в исходящие снегопадом низкие кудлатые тучи.

«…нечто гораздо большее, чем очередной акт вандализма со стороны одиночки или даже целой группы хакеров. Скорость распостранения нового компьютерного паразита, его загадочность, неуловимость и неуязвимость, а также принадлежность локальных сетей, на которые был направлен первый удар – все говорит за то, что…»

Воцарившаяся на площадном демонстраторе ООРовская пресс-аташе по вопросам Глобальной Сети была хороша. Она без запинки, явно гордясь своей ловкостью выговаривала «глоблокальнооперинформсеть», «квазиавтореставрирующийся суперкороткий сверхмакролонгольлер», «дефенсдезинфекцакция»; итожащее чуть ли не каждый смысловой отрывок похоронное «абсолютная несостоятельность существующих защитных средств» у кого другого смахивало бы на шипние недодавленной гадюки, а у хорошенькой прессовички звучало, как песня… Единственно, что раздражало, так это открытое вечернее платье. Декольте, глубиной способное тягаться с Марианскою впадиной, на удивление хорошо виделось сквозь снежную кутерьму и провоцировало мучительное недоумение: когда же эта миленькая говорунья обессилеет, наконец, корчить из себя йогиню какую-то, обхватит руками голые свои плечи и примется громко да внятно стучать зубами?!

– А как ты смотришь на маленько подсобить изнемогшему соратнику и другу? – Леночка скосилась на Матвея, увидела куда и как тот смотрит в действительности и фыркнула: – Ну конечно, мужику только покажи голое вымя, и валяй, меси языком любую хлопню – всё зачавкает. Интересно, что ты там видишь? Блевотина эта небесная, две силовые ширмы… И вымя-то, между прочим… будто она его уже третья донашивает… Можно подумать, тебе здесь ничего лучшего нету для посмотреть!

– Я не смотрю, – сказал Молчанов. – Я слушаю.

– Тогда слушай крутя. – Халэпа ткнула подельнику фруктовый ножик, который с переменным успехом пыталась использовать в качестве отвертки. – Сам пришпандоривал, сам теперь и валяй. Только аккуратненько, слышишь?! А я… «Тогда считать мы стали раны»…

Матвей вздохнул и занялся. Слушать при этом – увы! – не удавалось: очень уж трудоемким и сложным оказалось отколупывание современного компьютерного дистанц-коннектора от рухляди, узлы коей скреплены (анекдот!) на болтах… как бишь это… а, клеммы. Да еще не дай бог, отсоединяючи, подпортить долбаного уродца. «Аккуратненько»… Как же, антиквариат. Век семнадцатый. Или даже шестнадцатый.

– Слышь, подруга! Может, ну его, этого динозавра от звукопередачи? Я всё-таки не реставратор. Да еще без путного инструмента… Не будь жлобихой, давай выкинем.

– Я те выкину! Знаешь, сколько это стоит?! Не знаешь… А я знаю. И знаю, куда можно выгодно пристроить… Ну вот, так и знала! – это она обнаружила-таки «рану» (едва различимую царапинку на художественно оформленном ногте). Обнаружила, и едва не расвсхлипывалась.

– Ну, пристраив-в-в-вай! – ножик, соскользнув, воткнулся Матвею в палец, и неудалый крутильщик инстинктивно сунул проколотое в рот (что внятности речи, естественно, не способствовало). – А рафкруфыфать нафыфа… тьху! Раскручивать-то на шишА?! Прямо бы так и…

– А ты представь: пытаешься втюхать знатокам… я знаю… ну, например, шлем этого… Македонского… а на нём – портик для подключения генератора силового поля. Куда тебя с таким шлемом пошлют? Что? Ага, именно – если не дальше. И всё равно пока делать нечего. Интерполовцы ещё только часа через два-три заявятся (я специально им так назначила, чтоб до поры под ногами не сновигали). Что ж, скучать пока? Вон ты как на ту клизму визионную таращился… Если тебя ничем не занять, воспользуешься уединенностью-интимностью, приставать начнешь… Нет?

Впрочем, «нет» прозвучало как-то не очень в тон всему остальному – не с опасением прозвучало, а скорее с надеждой. Но тут Леночка, наверное, по аналогии с интимным тетатетом вспомнила Виталиево пребывание наедине с ее голой попой, вызверилась хищно, обшарила свирепеющим взглядом заснеженную площадь…

– Ушел он уже. Он уже, наверное, в лайнере, домой летит… – сообщил догадливый Матвей, вновь принимаясь за работу. – А как думаешь, сумеют макросы вылущить из банка?..

– Не сумеют, – безапелляционно заявила Халэпа.

– Я тебе уже говорил: опасно так недооценивать такого врага… Дьявол, приржавело, что ли?! Ага, стронулось… Нельзя, говорю, недооценивать. На Виталиеву якобы обмолвку про допотопную-недопотопную аппаратуру они, конечно, купились по-хлоповски – тем более нельзя ждать, что каждый раз…

– Ну, купились… Тут бы кто угодно купился. Кто б нормальный допер, что тебе удалось к компу вместо звучалки примайстрячить такой… как его – репродоктор? Еще дубовее той дубни, что ты на Виталия своего понавешал… И что крупнотвёрдые никакие не хлопы – то козе ясно. Но насчет банка я настаиваю: не сумеют!

Последнее заявление юная Халэпа провозгласила до того самодовольно, что подельник ее мгновенно отвлекся от реставрационных работ. И обнаружил, что Чингисханочка разматывает свою челку, и что челка эта самая наверчена была на…

– Та-ак… – Матвей отложил импровизированную отвертку, поскреб затылок. – И когда ж ты успела?

Вопрос Лена сочла чисто риторическим, а потому ответила риторически же – выражением лица.

– А что же Белорученька в банк упрятал? – продолжал удовлетворять свое любопытство хакер-поэт.

– Семечницу, – невнятно сказала Халэпа, возясь. – Отстань, не мешай. Я ж не спрашиваю, откеда ты всю эту электронную антикварию понавыдостал.

– «По-на-вы-до…» – передразнил Молчанов добродушно. – «Откеда»… Оттеда. У Изверга такого полная каюта нанычена. Знаешь же его манию: чем оборудование древней, тем при нештатностях надёжней… А Виталий-то в теме, что он на самом деле забанковал?

– Не-а. Ничего, так ему спокойнее будет. И безопасней – даже изловчись макрики забраться в банк, толку им с того будет полный безоговорочный хрен. А, значит, твоему глистюку по-любому бояться нече…

– А ну, цыц! – прикрикнул вдруг на неё подельник.

Всё-таки визион был от кафешки далековато, да и площадь полюднела – народ собирался к очередному транзитнику. Раздерганная настольная звуковушка опять сбилась с настройки, а пока Матвей приводил её в чувство, начало сообщения успело пройти. Впрочем, хакеропоэту вполне хватило оставшегося.

«…самым последним данным утрачена связь между периферийными аналитическими центрами Лиги. Представители Интерпола всячески уклоняются от контактов с масс-медиа, однако есть основания полагать, что там положение еще хуже. Буквально сейчас получено экстренное сообщение: из конфиденциального источника в главном представительстве „Макрохарда“ стало известно о стремительном распространении того же или сходного комп-паразита в сетях, серверах и базах данных этой группы компаний. Просочились сведения о хаосе и панике среди сотрудников. Подавляющее большинство специалистов уверено: впервые в истории комп-эпидемия грозит перерасти в комп-пандемию. Имеется версия о причастности к происходящему некоего Матвея Молчанова, известного своими…»

Известный своими невесть чем некий Матвей Молчанов деактивировал звуковушку, малость поразмыслил… И сказал решительно:

– Знаешь, я, наверное, не буду дожидаться этих твоих… интерхазар.

– Кого?! – вытаращилась Леночка.

– Ну, интерполовцев. Понимаешь, как-то расхотелось мне с ними видеться. Тут через полтора часа редкое событие – старт местного борта… Народу в кафе, наверное, много станет… А у меня в рюкзаке запасная одежда и пластомаска имеется… Перелиняю и свалю себе незаметненько, ты уж прости.

– Думаешь, это всё… – Лена кивнула в сторону продолжающего рассказывать ужасы демонстратора, – думаешь, это несколько твоих таракашек?..

– Не несколько. – Матвей рассеянно вертел в руках ножик-отвертку. – То-то мне, понимаешь, не давало покоя словцо одно закавычистое. Партеногенез. Способность самок размножаться без помощи самцов. Наиболее распространены такие дела среди некоторых видов насекомых. Тараканы, кажется, к этим некоторым видам не относятся, но… Так что, боюсь, будет нам и пандемия, и еще всякие мелочи. Конец света, например. Или хуже.

Ленок хлопала глазами. Долго хлопала, непонимающе. Так, хлопая, и вымямлила, наконец:

– Ну, допустим, свалишь ты. А потом?

– По ситуации. Время на размышление есть: семимесячные послеорбитальные каникулы. И дельце одно прорисовывается. Ты, кстати, тоже можешь…

– Совала я себе эти дельца знаешь куда? – Нет, Чингизханочка не злилась; сказано это было вполне миролюбиво, раздумчиво даже. – Мне не до делец будет, меня еще минимум полгода интеры будут юзать по полной… А знаешь, жалко их все-таки!

– Кого? Интеров?!

– Насекомих. Которые с партеногенезом без партнеров. Из всей бабьей доли им, значит, самое неприятное осталось: рожать. А удовольствия – фиг…

Матвей улыбнулся:

– Да, людям лучше. Людские бабы наоборот научились: удовольствие получать, ни к чему себя не обязывая…

– Вот и я об этом, – перебила Леночка. – Об удовольствии, ни к чему не обязывающем. Говоришь, до твоего свала еще часа полтора?

Она встала – расстегнутый комбинезон, естественно, соскользнул по самые ботинки, и деталь одежды, открывшаяся Матвееву взгляду… кроме Леночки-Халэпочки никому бы в голову не пришло назвать это шортами, а не плавками.

– Ну, так и будешь сидеть дундук-дундуком, время по-зряшному разбазаривать? – осведомилась Чингисхан женского рода, под видом потягивания выгибаясь так, что Матвей моментально разучился дышать. – Между прочим, полтора часа – это очень не много!

КОНЕЦ