Глава XV. Старший лейтенант Пайчадзе. Я осматриваю лагерь

Неожиданно на дороге зарычал мотоцикл и, чихнув вдруг замолк — остановился.

— Иванов, что там такое, да? Чей велосипед на дороге? — Послышался хриплый голос с кавказским акцентом.

— Да вот, товарищ старший лейтенант, нарушитель… Пацан какой-то. Я его гоню, а он лезет…

Кусты раздвинулись, и появился офицер, высокий, стройный, с черными грузинскими усиками. Внимательно посмотрел на меня и спросил:

— В чем дело, да?

Я тоже внимательно посмотрел на него и молча пожал плечами. А в голове бешено крутилось: «Тот или не тот? Тот или не тот?» Я никак не мог вспомнить, с усиками был тот или без. Да разве за те считанные секунды, пока он передавал мне письмо, можно было что-то запомнить? Но лицо такое же загорелое, улыбка белозубая. И на погонах три звездочки… Кажется, все-таки тот.

— Ты что — немой, да? Не понимаешь, что тебе говорят? А что с ушами? Почему такие красные? И шея… Иванов! — Он вдруг метнув молниеносный взгляд в сторону солдата. — Ты что… Да?

— Да что вы, товарищ старший лейтенант!

Уши Иванова покраснели еще сильнее чем мои.

— Как вы могли подумать? Это он по крапиве лез. Шальной какой-то!

— По крапивой, да? — Офицер удивленно поднял брови и посмотрел на меня с откровенным интересом. — Интересно! Так что тебе здесь надо, а?

«Ничего ничего, — подумал я, — проверяйте, проверяйте! Вы меня не «подловите». Я не расколюсь, не бойтесь».

И, прикидываясь дурачком, я захлопал глазами и сказал:

— Да грибов хотел поискать… Разве нельзя? Нельзя?

Офицер прищурился, пронизывая меня взглядом, потом повернулся к солдату.

— Иванов, присмотрит за его велосипедом, да…

— Есть! — Козырнул солдат.

— А ты поедешь со мной, — приказал мне старший лейтенант и пошел на дорогу к мотоциклу. Я молча пошел за ним.

— Садись! — Кивнул он на заднее сидение, крутанул ногой стартер, мотоцикл сразу фыркнул, зарычал, и мы с места так стремительно рванули вперед, что я чуть не слетел с седла. Хорошо, что успел цепко ухватиться за его гимнастерку.

Мы мчались по разбитой тяжелыми военными машинами «генеральской» дороге. На выбоинах меня безжалостно подбрасывало, так что половину дороги я летел в воздухе, а половину ехал. Но я не замечал этого. Даже наоборот. Это лучше всего соответствовало моему душевному состоянию. Потому что меня не покидало внутреннее нервное возбуждение, которое я не знаю, как называется по-научному, а по-нашему, по-мальчишески — «мандраж». Разве я мог, скажите, быть спокоен, когда ехал на какое-то необычное, на какое-то важное и секретное задание, для которого требовалась мужество, смелость, может, даже героизм. Ясно теперь, что это какое-то особое задание. Секретного военного значения. Может у них что-то сломалось, и взрослому не пролезть. Пацана надо. Может, прикажут лезть в дуло какой-нибудь гигантской пушки или в ракету с атомной боеголовкой.

Было мне с одной стороны, честно говоря, страшно, аж в пятках холодило (потому как если бабахнет — даже пепла от меня не останется, похоронить нечего будет). А с другой стороны подпирала радостная гордость, что именно меня выбрали, — значит, считают, что я подходящая кандидатура для такого дела. Как же хотелось мне доказать, что да, я подхожу! И тянуло в животе, как перед экзаменом или перед тем, как арбуз на баштане украсть. Ох, если бы повезло, чтобы все было хорошо! Это ведь было бы так кстати, так кстати! Павлуша бы умер от зависти! Вот только рассказывать, пожалуй, нельзя будет. Раз так скрывают, предупреждают, да так проверяют и испытывают. А может, наоборот, придут в школу и на общем собрании благодарность вынесут. А то и подарок ценный вручат, фотоаппарат или приемник на транзисторах… А могут и медалью наградить. Что — не бывает разве так, что ребят награждали медалями? Когда они совершают что-то героическое? Точно!

Мотоцикл так резко остановился, что я ткнулся носом офицеру в спину. Мы стояли на большой поляне перед высокой деревянной аркой, как на шоссе при въезде в новый район, украшенной вверху флажками Но в отличие от обычной арки, эту внизу перекрывал полосатый шлагбаум, как на железнодорожном переезде, и стояла будка с часовым.

— Пропускай! Лазутчика везу, — приказал офицер часовому. Тот поднял шлагбаум, и мы въехали на территорию лагеря.

«Лазутчика везу», — значит, придется все-таки куда-то лезть.

Мы ехали (теперь уже медленно) чистенькой, усыпанной белым песочком дорожкой, по сторонам которой стояли в ряд брезентовые палатки, словно в пионерском лагере.

И даже лозунги на красных транспарантах, что вытянулись вдоль дорожки, были похожи на пионерские:

«Равняйся на отличников боевой и политической подготовки», «Тяжело в учении — легко в бою!», «Стрелять только на хорошо и отлично!»

«Получается, солдаты — такие же школьники, только взрослые, — подумал я. — Неужели человек всю свою жизнь должен учиться, думать об оценках и равняться на отличников? А я так мечтал закончить школу и навсегда закинуть все учебники на самую высокую иву, чтобы и не видеть их. Дудки! Значит, только и жизнь, пока без штанов бегаешь и грамоты не знаешь. А как пошел в школу — конец, гибель! Записался на всю жизнь в двоечники…»

— Класс тактики, — не оборачиваясь, сказал офицер. Мы проезжали мимо площадки, где были вкопаны ряды длинных скамеек, как в летнем кинотеатре, только вместо экрана на дереве висела черная школьная доска.

— Спортплощадка. Полоса препятствий, да, — снова, не оборачиваясь, сказал офицер.

Спортплощадка была огромная, тут и футбольное поле, и волейбольная площадка, и турник, и кони, и огромная вышка с шестом, канатом, кольцами и наклонной лестницей (чтобы на руках подниматься). А то, что он назвал полосой препятствий, было целым комплексом: бревно, яма с водой, высокий забор, низенькая проволочная изгородь, под которой на животе пролезать нужно и многое другое. Это мне понравилось. Это, пожалуй, интересно. Хорошо бы попробовать… А впрочем, может, мне сейчас придется такую «полосу препятствий» преодолевать, что эта — детские игрушки!

— Артиллерийский парк, да, — мотоцикл замедлил ход возле огромного пустыря, земля в котором была перепахана колесами тяжелых машин, орудий и гусеницами тягачей. Но сейчас ни пушек, ни тягачей не было. Только в глубине под навесом стояло несколько удлиненных, приземистых бронемашин и каких-то высоких грузовиков с будками. И еще отдельно, под другим навесом, стояло несколько восьмиколесных машин со скошенными вниз, как у лодок, носами.

— А что такое?

Я ткнул рукой в сторону восьмиколесных машин.

— Бронетранспортеры-амфибии. Для преодоления водных рубежей, да, и для высадки десанта. Понял?

— Понял.

Он говорил на ломаном, смешанном языке — половина слов украинских, половина русских. Видимо, ему было трудно, но все же он старался говорить по-украински, и это получалось у него как-то очень симпатично.

И это свое «да» почти после каждого слова он произносил с особой певучей кавказской интонацией, и оно не раздражало, а наоборот, тоже было какое-то симпатичное.

Мы проехали немного дальше. Возле длинного деревянного барака он сказал:

— А это столовая.

Перед столовой стоял грузовик, сзади к которому было прицеплено что-то похожее на пушку, нацеленную дулом в небо. Я уже знал, что это такое. А когда-то мы с ребятами не знали и долго спорили. Антончик Мациевский говорил, что это гаубица, Вася Деркач уверял, что миномет, а Карафолька доказывал, что секретное ракетное оружие последнего образца. А оказалось, что это всего лишь походная кухня.

— Ну что, нравится здесь у нас, да? — Спросил офицер.

— Ага, — сказал я.

— Ты в каком классе?

— В седьмом.

— Значит, через четыре года… Ну, все, поехали, да.

Он развернул мотоцикл и дал газ. Где-то через минуту мы снова были возле арки. Часовой поднял шлагбаум, и мы рванули по «генеральской» дороге обратно к доту.

«Это все? — Разочарованно удивился я. — Или так задумано — сначала просто ознакомление с территорией лагеря, а потом… Или… или, может, я им… не подошел?»

Мне стало очень горько от этой мысли.

Мы подъехали к доту. Встали. Некоторое время я еще сидел, держась за его гимнастерку. У меня еще оставались капли надежды, что это еще не все. Он повернул голову и улыбнулся.

— Мне слезать? — Тихо спросил я.

— Да, дорогой друг, — сказал он.

Я тяжело перевалил через седло ногу и слез.

Он снова улыбнулся.

— Да, будем знакомы — старший лейтенант Пайчадзе, — он протянул мне руку. — Кстати, скажу тебе по секрету, да, у нас в штабе был разговор, чтобы взять шефство над вашей школой, да. Вести военно-спортивную работу среди старшеклассников. А? Будем приглашать к себе, да, знакомить с материальной частью, с боевой техникой. Надо готовить из вас хороших воинов, да. Верно я говорю, а?

Нет, не то он, не то говорит… Неужели я ему не понравился, неужели не подошел? Я вопросительно посмотрел на него долгим взглядом и решился.

— Вы, может, думаете, что лучше меня найдете? — Я пренебрежительно хмыкнул. — Вряд ли. Разве что Павлуша, может быть… Но…

Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Думаю, что ты хороший парень, да… Но не понимаю, о чем ты говоришь…

Кровь бросилась мне в лицо. Зачем я сказал? Эх!

— Ничего, это я просто так… Спасибо! До свидания! — Я быстро вскочил на Вороного и крутанул педали. Уже отъезжая, я услышал, как Митя Иванов сказал:

— Странный парень!

Пайчадзе что-то ответил, но что — я уже не слышал.

Тьфу! Как паршиво получилось! Если они действительно ничего не знают о письме, то они точно думают, что я полный дурак или придурковатый. А если… Тогда еще хуже. Значит, я им все-таки не подошел. Но почему в письме было сказано про амбразуру, про инструкцию? Для чего? Неужели просто так? Вряд ли.

И, кажется, у того офицера, который передавал мне письма, все-таки не было усиков. Я бы их запомнил. Тогда, может, и Пайчадзе, и Иванов просто не в курсе дела? Когда проводится секретная операция, то о ней обычно знает очень ограниченное количество людей, даже среди своих. Это закон. Слава богу, кинофильмов таких я насмотрелся, и книг прочитал — будь здоров!

Тогда надо подождать, может, эти тактические учения скоро закончатся и пост снимут. Я выехал на опушку и свернул в посадку, в молодой сосняк. Положил Вороного на землю под сосенками, а сам прилег на теплый и мягкий, как перина, седой мох. Отсюда хорошо видно и деревянную вышку, что стояла над лесом, и дорогу. На вышке развевался красный флаг. Я решил ждать. Ждать, может, этот флаг скоро спустят, и тогда можно будет подойти к амбразуре. Не мог же я спокойно ехать домой, даже не узнав, что там такое в этой инструкции.

Как я не люблю ждать, если бы вы знали! Самая большая для меня мука — это стоять в очереди. Лучше уж два часа учить уроки, чем полчаса стоять в очереди. Ох, как я не люблю ждать! Но что поделаешь.

Загрузка...