Тайна заколдованной крипты

Глава X. История учительницы-убийцы

Я покончил с обильнейшим ужином и грыз на десерт кусочек туррона (он совсем засох, но, несмотря на это, казался мне лучшим в мире лакомством), когда большие часы, висевшие на стене в гостиной, пробили одиннадцать. Мерседес Негрер сидела на полу, на циновке, хотя в комнате было где сесть нормально, и смотрела на меня лукаво и с любопытством. Сама она съела на ужин лишь несколько кусочков сыра, сырую морковку и два яблока, после чего спросила, нет ли у меня с собой травки, на что я ответил отрицательно, потому что травки у меня как раз не было, и даже если бы была, я все равно ответил бы отрицательно: для того серьезного разговора, который нам с Мерседес предстоял, нужны были ясные головы. Во время ужина за столом царила полная тишина (говорят, такая тишина бывает после того, как уляжется буря), то есть мы не сказали друг другу ни слова, слышно было только мое чавканье и сопенье. Расправившись с турроном, я привел в порядок мысли и обратился к хозяйке дома:

— Если до этой минуты я лишь пользовался твоей безграничной щедростью, за что буду тебе навеки благодарен, потому что неблагодарность не входит в длинный список моих недостатков, не все из которых можно считать мелкими, хотя вина за многие из них лежит не на мне, то сейчас я готов раскрыть цель своего визита. Я расскажу все по порядку и объясню, чего от тебя хочу. Я расследую один случай, и от результатов расследования зависит слишком многое. Как я уже говорил, я порядочный человек, хотя и не всегда был таким: мне, к несчастью, довелось пережить всякое. Ошибки, совершенные мною в прошлом, приводили меня в тюрьмы и другие места, о которых я предпочитаю не упоминать, чтобы не усугублять то впечатление, которое я произвожу уже одним своим внешним видом.

— Давай покороче, — попросила Мерседес.

— Я еще не закончил, — возразил я.

— И не нужно заканчивать. Я, как только тебя увидела, сразу поняла, зачем ты пришел. Давай поговорим начистоту. Что ты хочешь узнать?

— Я хочу расспросить тебя о том, что произошло шесть лет назад. Тебе тогда было четырнадцать.

— Пятнадцать. Я пропустила один год в школе из-за скарлатины.

— Пусть пятнадцать, — не стал я спорить. — Почему тебя исключили из школы в Сан-Хервасио?

— За отсутствие прилежания и нежелание учиться.

Она ответила как-то слишком поспешно. Я кивнул в сторону обступавших нас со всех сторон книжных полок. Мерседес поняла, что я хотел сказать.

— Если честно, меня исключили за поведение. Со мной было много проблем.

Я вспомнил, что целомудренный садовник называл ее дьяволенком. Правда, он называл так всех девочек без исключения.

— Ты так плохо себя вела, что иного способа наказать тебя уже не оставалось?

— В этом возрасте, да будет тебе известно, девочки меняются. У некоторых переходный период протекает относительно спокойно, но со мной все было по-другому. Психиатрам этот феномен давно известен, но монахини в то время знать о нем не знали и предпочитали думать, что я одержимая.

— Наверное, это был не первый случай?

— И я была не первой, кого исключили из школы.

— Исабель Пераплана тоже была одержимой?

На этот раз молчание Мерседес длилось дольше. Я долго лечился в психушке и знал, что такое молчание что-то означает. Только не знал, что именно.

— Исабелита была примерной девочкой, — бесцветным голосом произнесла наконец Мерседес.

— Почему же ее исключили, если она была такой примерной?

— Спроси у нее самой.

— Уже спросил.

— И тебя не удовлетворил ее ответ?

— Ответа не было. Она утверждает, что ничего не помнит.

— Я ей верю, — со странной улыбкой произнесла Мерседес.

— Мне тоже показалось, что она говорит искренне. И все-таки я чувствовал, что она чего-то недоговаривает. И что все остальные тоже знают что-то и молчат.

— У них — то есть у нас, если ты и меня относишь ко „всем“, — должно быть, есть на это свои причины. А почему тебя интересуют эти вопросы? Ты что, участвуешь в подготовке реформы образования?

— Шесть лет назад Исабель Пераплана исчезла из интерната при необъяснимых обстоятельствах и таким же необъяснимым образом вернулась. Похоже, именно это явилось причиной ее исключения из школы. Вместе с ней была исключена и ты, ее лучшая подруга и, как легко можно предположить, наперсница. Не хочу спешить с выводами, но мне кажется очевидной связь между двумя этими исключениями, так же, как и их связь с исчезновением и возвращением Исабелиты. Все это, конечно, было давно и быльем поросло. Ворошить старое незачем, и мне до него дела нет. Но несколько дней тому назад — уже не припомню сколько, потому что сбился со счета, но знаю точно, что прошло всего несколько дней, — исчезла еще одна девочка. Полиция предложила мне свободу, если я ту девочку найду, и вот это мне уже совсем небезразлично. Ты можешь возразить, что тебе как раз на мою свободу глубоко наплевать — таков закон жизни. Но я хочу попытаться. Я мог бы начать взывать к таким вечным ценностям, как любовь к истине, справедливость и что там еще, но я не могу лгать, когда речь идет о принципах. Если бы умел, то достиг бы в жизни гораздо большего. Я не принуждаю вас и ничего не сулю — я знаю, что не имею права ни на то, ни на другое. Я прошу у вас помощи. Это единственное, что я сейчас могу: просить о помощи, потому что вы — моя последняя надежда. От того, снизойдете ли вы ко мне, зависит успех моего расследования. И больше я вам ничего не скажу. Вы видите, я даже снова начал обращаться к вам на „вы“, потому как у меня язык не поворачивается сказать „ты“ человеку, который в чем-то выше меня.

— Извини, — сказала она, глядя на меня в упор из-под нахмуренных бровей и прерывисто дыша, — но у меня есть привычка не поддаваться на дешевый шантаж. Ничего от меня не жди. Сейчас половина двенадцатого. В двенадцать отходит последний поезд. Если выйдешь прямо сейчас — успеешь добраться до станции. Я дам тебе денег на билет, если ты не возражаешь.

— Я никогда не возражаю против того, чтобы мне давали деньги, но сейчас не половина двенадцатого, а половина первого. На станции я справился о времени отхода последнего поезда и, предвидя вашу реакцию, перевел часы на один час назад, пока вы были на кухне. Мне стыдно, что я так плачу за ваше гостеприимство, но я уже сказал: на карту поставлено слишком многое. Простите.

Прошло несколько томительных секунд. Я боялся, что сейчас она хватит меня по голове первым попавшимся тяжелым предметом и вышвырнет на улицу. Но в ее глазах мелькнул тот же огонек детского восхищения, который я заметил, когда вернул ей купюру в пятьсот песет, которой она расплатилась за пепси-колу. Я вздохнул с облегчением: похоже, пронесло. Впрочем, если бы я с самого начала помнил о том, что Мерседес всего-то двадцать лет, я бы так не волновался.

— Я тебя ненавижу, — единственное, что я от нее услышал.

И если бы мой опыт в сердечных делах не был так скуден — ни одна из тех четырех шлюх, с которыми мне довелось иметь дело, не оставила следа на невозделанной ниве моего сердца, — я почувствовал бы в эти мгновения страх иного рода и гораздо более обоснованный. Но в книге жизни, которую мне довелось читать, отсутствовала глава, посвященная чистым чувствам, и, когда у меня внутри все сжалось от слов Мерседес, я — дурак! — решил, что это спазм и что не следовало так нажираться за ужином.

— Будет лучше, — предложил я, — если мы продолжим наш разговор с того места, на котором остановились. Итак, за что вас исключили из школы?

— За то, что я убила одного типа.

— Что?!

— Тебе же нужен конкретный ответ.

— Расскажите мне все по порядку.

— Мы с Исабель Перапланой, как ты уже знаешь, были подругами. Она была хорошей девочкой, а я той, что оказывала на нее плохое влияние. Кроме того, она была глупой, а я — смышленой, она — наивной, а я — сведущей во всех вопросах, она была из богатой семьи, я — из бедной. Родители пошли на большие жертвы, чтобы устроить меня в престижную школу. Разумеется, старались они не только ради меня: для них это был один из способов подняться по социальной лестнице. Хотя, вполне возможно, они этого даже не сознавали. Думаю, что я тоже вписывалась в их игру в аристократов. Я постоянно была рядом с семейством Пераплана: проводила с ними каникулы, уезжала и приезжала в их машинах, получала от них подарки — одежду и всякие вещи… Обычная история.

— Я о таком слышу впервые в жизни, — возразил я, хотя последней фразы почти не слышал: отвлекся на минуту, пытаясь представить себе Мерседес-школьницу, которую, впрочем, мне никак не удавалось вообразить без тех округлостей, что произвели на меня такое впечатление, когда я впервые увидел Мерседес сегодняшнюю.

— Подобное положение дел, как ты сам легко можешь догадаться, привело к тому, что у меня стал формироваться нарциссизм — комплекс, который я на той стадии развития, на которой находилась, не могла проанализировать и понять. А следовательно, не могла с ним справиться. В общем, я хочу сказать, что мое „я“ было сильно травмировано.

— Вернемся к фактам.

— Не знаю, когда и как все началось. Исабель Пераплана, должно быть, познакомилась с каким-то типом, скрыв от меня и само знакомство, и обстоятельства, при которых оно произошло. Не знаю, чем он зацепил избалованную девчонку, что она в нем нашла и какие инстинкты и с какими целями он в ней пробуждал, но факт остается фактом: этот тип ее, что называется, соблазнил.

— Она с ним спала?

— Этого я не говорила, — резко оборвала меня Мерседес. — Я говорила о влюбленности. Все остальное — досужие домыслы.

— Почему только домыслы? Разве она вам ничего не рассказывала?

— А почему она должна была мне рассказывать?

— Вы были ее лучшей подругой.

— Лучшей подруге этого никогда не рассказывают, дорогой. Как бы то ни было, однажды Исабель сбежала из школы, чтобы встретиться с ним.

— Она вас предупредила о своих планах?

— Нет.

— Тогда как же вы узнали, что она сбежала, чтобы встретиться с тем парнем?

— Это стало ясно из последующих событий. Дай мне рассказать, не перебивай. Я уже сказала, что Исабель сбежала из школы, чтобы встретиться с ним. Но я к тому времени уже обратила внимание на изменения в ее поведении и была начеку. Дождалась момента, когда она собралась бежать. Ничем себя не выдав, тихо пошла следом за ней. Не перебивай меня. Когда мы пришли на место свидания — а я сразу догадалась, что именно там они собрались встретиться, — я увидела ужасную сцену. Детали я опущу. Может быть, если бы я увидела подобную сцену теперь, она не показалась бы мне ужасной. Но в то время я была еще ребенком, а Пиренеи были Пиренеями. Я уже говорила: я чувствовала себя в долгу перед Исабель Перапланой за все те милости, которыми осыпала меня ее семья. Возможно, я решила тогда, что мне выпал случай отблагодарить подругу и что это единственная возможность, которую мне предоставит судьба, учитывая мое социальное положение. Ни минуты не раздумывая, я схватила нож и вонзила его мерзавцу в спину. Он умер сразу. Мы не знали, что делать с трупом. У Исабель началась истерика, и она позвонила отцу, который немедленно явился в школу и взял все в свои руки. Монахини, обеспокоенные исчезновением Исабель, вызвали полицию. Пераплана переговорил с неким Флоресом из социального отдела…

— Уголовного, — поправил я.

— Все они одинаковые. Полиция проявила понимание. Мы с Исабель были несовершеннолетние. Нас ждала исправительная колония и покалеченные судьбы. Было решено квалифицировать мои действия как вынужденную защиту. Исабель, я так думаю, отправили в Швейцарию — в то время всегда так делали. А меня послали сюда. Молочная ферма, принадлежащая семейству Пераплана, выплачивала мне субсидию. Позднее я добилась, чтобы мне разрешили самой зарабатывать на жизнь. Стала учительницей в местной школе. Остальное к делу уже не относится.

— И что сказали на это твои родители?

— А что они могли сказать? Ничего. Все решал Пераплана и колония для малолетних преступников.

— Они вас навещают?

— На Рождество и на Пасху. Не слишком досаждают.

— Откуда у вас столько книг?

— Сначала мать присылала. Но она покупала только те, что получили премию „Планета“. В конце концов я списалась с одним книжным магазином в Барселоне, и теперь они сначала присылают мне каталоги, а потом книги, которые я выберу.

— Что будет, если вы решите вернуться в Барселону?

— Не знаю и знать не хочу. Срок давности преступления истечет только через четырнадцать лет, я думаю.

— Почему покровительство Перапланы не распространяется на Барселону, Мадрид или другие города?

— Они покровительствуют мне до тех пор, пока я далеко… Пока я словно умерла. Маленькое селение, оторванное от остального мира. Это одно из его достоинств.

Часы пробили двенадцать.

— Последний вопрос. Рукоятка ножа была деревянная или металлическая?

— Какая разница?

— Просто интересно.

— Ради бога, хватит вопросов! Уже час ночи. Идем спать.

— Идем. Только еще не час. Я соврал вам про то, что перевел часы: я не хотел уходить. Еще раз прошу прошения.

— Какая разница? — повторила она, и я не понял, что она имела в виду — нож или часы. — Спать будешь в комнате моих родителей. Постельное белье немного влажное, но чистое. Я дам тебе одеяло — по утрам здесь холодно.

— Можно мне перед сном принять душ?

— Не получится: воду отключают в десять. В семь снова дадут. Потерпи.

Мы поднялись наверх по выщербленным ступенькам и оказались в просторной комнате со скошенным потолком, изъеденными жучком балками и голыми каменными стенами. Посредине комнаты стояла огромная кровать с балдахином и москитной сеткой. Мерседес Негрер достала из шкафа пестрое одеяло, от которого резко пахло нафталином, показала, где включать свет, и, перед тем как закрыть за собой дверь, пожелала мне сладких снов. Я слышал ее шаги в коридоре. Слышал, как открывается и потом закрывается другая дверь и как задвигается засов. Я чувствовал смертельную усталость.

Я лег не раздеваясь, выключил свет, как показала мне Мерседес, и попытался разобраться во всей той лжи, которую мне только что наплели. Но не смог — провалился в глубокий сон.