Тайна заколдованной крипты

Глава VIII. Вторжение накануне свадьбы

Адрес семейства Пераплана я нашел в телефонном справочнике (в нем обнаружилось всего два человека с такой фамилией, один из которых — специалист по удалению мозолей — никак не мог быть тем, кто меня интересовал).

Нужное мне здание оказалось единственным особняком на улице Королевы Кристины-Еухении. Остальные строения на этой улице были шикарными многоквартирными домами красного кирпича с огромными окнами и роскошными подъездами, на пороге каждого из которых красовалось по швейцару в яркой ливрее — у кого синей, у кого — красной, у кого — зеленой. Перед одним из этих великолепных подъездов собралась стайка горничных в передниках и наколках. К ним-то я и направился той развалистой, походкой, которая всегда производит сильное впечатление на слабый пол.

— Как дела, красавицы? — обратился я к ним с видом обольстителя.

Девушки в ответ захихикали, переглядываясь.

— Смотрите, кто к нам пришел! — прыснула одна из них. — Сандокан![13]

Я позволил им немножко позубоскалить на мой счет, а потом незаметно с силой ущипнул себя за самое чувствительное место, отчего лицо мое тут же исказилось страданием, а на глаза навернулись слезы. Служаночки, которые в глубине души все очень добры, сразу изменили свое отношение ко мне и с неподдельным сочувствием начали расспрашивать, что случилось.

— Я расскажу вам очень грустную историю. Зовут меня Торибио Суграньес, и мы с сеньором Перапланой, который живет здесь, вот в этом прекрасном особняке, вместе служили в армии. Он был прапорщиком, а я — трубачом. Однажды в лагере один из ослов взбеленился неизвестно с чего и чуть было со всей силы не лягнул Пераплану, но я встал между ними и спас сеньору Пераплане жизнь ценой одного из передних зубов. Видите? До сих пор дырка. Как нетрудно догадаться, Пераплана был мне очень благодарен и поклялся, что если у меня когда-нибудь в чем-нибудь возникнет нужда, я могу обратиться к нему и он придет мне на помощь. Прошло много лет, и я, как вы можете понять по этому рубищу, оказался в бедственном положении. Помня данное мне когда-то обещание, я явился сегодня утром в этот дом в надежде получить вознаграждение за давний поступок. И что? Вы думаете, меня ждал теплый прием? Куда там! Пинок в зад!

— А ты чего хотел, умник? — засмеялась одна из горничных.

— Ты что, с луны свалился? — подхватила вторая.

— Этот, наверное, верит даже тому, что детей в капусте находят! — съязвила третья.

— Не смейтесь! — взяла меня под защиту четвертая, самая жалостливая. На вид ей было лет шестнадцать, не больше, — просто вишенка в сахаре. — Все богачи — мерзавцы. Это мне мой жених сказал, а он из компартии.

— И правда, — поддержала ее пятая, чья короткая юбка приоткрывала весьма аппетитные округлости, — после того случая с ослом прошло много лет, за которые сеньор Пераплана наверняка изменился больше, чем ты, солдатик. Слушай, а ты уверен, что вы именно с ним вместе служили?

— Конечно, только меня забрали сразу, как пришел срок, а Пераплане дали все отсрочки, какие только можно. Этим и объясняется разница в возрасте, на которую ты намекаешь, красавица.

— Насколько я знаю, Пераплана — хорошие люди. Хорошо платят и не придираются. Может быть, ты просто попал не вовремя: в доме все вверх дном из-за свадьбы дочки.

— Исабелита выходит замуж? — удивился я.

— Ты и с ней тоже в армии служил? — ехидно спросила аппетитненькая, чья сообразительность становилась для меня опасной.

— Во время очередной увольнительной Пераплана обрюхатил невесту в Салоу и после окончания службы, когда нас распустили по домам, вынужден был скоропалительно жениться. Он тогда сказал мне, что если будет девочка, назовет ее Исабелитой. Как летит время! И как мне хотелось бы посмотреть на малютку! Сколько воспоминаний!

— Не думаю, что тебя пригласят на свадьбу, бедолага, — вздохнула невеста коммуниста. — Жених, говорят, богатенький.

— А красивый? — поинтересовалась одна из горничных.

— Как диктор с телевидения, — закатила глазки вишенка.

Было уже поздно, и горничные в один миг разлетелись, как стайка птичек. Я остался один на улице, довольно пустынной в это время дня. Несколько секунд я обдумывал план дальнейших действий. Потом снова направился на поиски мусорных контейнеров, которые уже превратились для меня в бесплатную замену дорогих магазинов. Коробка, бумага, шнурок, еще какие-то мелочи — и вот в руках у меня пакет, с которым я направляюсь к дому семейства Пераплана. Пересекаю прохладный сад, где на посыпанной гравием площадке ждут два „сеата“ и один „рено“, а рядом на газоне журчит фонтан, стоят качели, плетеные кресла и белый столик под полосатым зонтом. Останавливаюсь перед ведущей в особняк дверью бронированного стекла и нажимаю кнопку звонка.

Вместо обычного дребезжащего „дззззнь…“ раздался медленный и мягкий звук колокольчика: тинннь-таннн. На звонок вышел пузатый мажордом, которого я приветствовал легким поклоном.

— Я из ювелирного магазина Суграньеса на Пасео-де-ла-Грасиа, — представился я. — Принес подарок для сеньориты Исабель Перапланы. Дома ли сеньорита?

— Дома, но сейчас не может вас принять. Давайте пакет, я передам.

Он вынул из кармана пару монет по десять дуро. Я был к тому времени так голоден, что в первое мгновение был готов плюнуть на все, схватить монеты и убежать. Но я взял себя в руки и не отдал пакет мажордому:

— Сеньорита должна расписаться в квитанции.

— Я имею право расписываться за нее, — высокомерно заметил мажордом.

— Но я не имею права отдавать пакет без собственноручной подписи сеньориты Исабель Перапланы. Сеньорита должна подписать квитанцию своей рукой в моем присутствии. Это правило нашего магазина.

Моя твердость произвела впечатление на мажордома.

— Но сеньорита сейчас не может выйти, я уже сказал. К ней пришла портниха, и у них примерка платья.

— Давайте сделаем так, — предложил я. — Вы сейчас позвоните в магазин, и, если хозяин позволит, я не только с удовольствием приму вашу подпись, но даже просто поверю вам на слово.

Мажордом, чья бдительность была усыплена моими доводами, впустил меня в дом. Я молился всем святым, чтобы в вестибюле не оказалось телефона, и мои молитвы были услышаны. Вестибюль был круглый, с высоким сводчатым потолком. Мебели почти не было, но всюду стояли кадки с пальмами и бронзовые фигурки: голые бабы и карлики. Мажордом велел мне подождать, пока он позвонит из „офиса“. Я всегда думал, что „офис“ — это писсуар, но не показал своего удивления, услышав это слово. Когда мажордом спросил номер телефона ювелирного магазина, я ответил, что не помню.

— Найдите в телефонной книге „Ювелирный магазин Суграньеса“. Если не найдете под этим названием, посмотрите на „Суграньес. Ювелир“. Если и тут не получится, проверьте на „Предметы роскоши. Суграньес“. И попросите позвать к трубке Суграньеса-старшего: сын хозяина умственно отсталый и недееспособный.

Не успел мажордом скрыться, как я, перепрыгивая через три ступеньки, уже взлетел по устланной ковром лестнице, начинавшейся в центре вестибюля, и, добравшись до верхнего этажа, принялся одну за другой распахивать двери, пока не нашел ту, за которой находились две женщины. Одна была средних лет, с утыканной булавками подушечкой на запястье (должно быть, модистка), а во второй я сразу узнал Исабель Пераплану, хотя с того дня, когда была снята фотография, которую показал мне добродетельный садовник и на которой я увидел эту девушку впервые, прошло уже много лет, и теперь передо мной стояла женщина в расцвете своей красоты — такой, что у меня в глазах потемнело. Увенчанная венком из белых цветов лавина белокурых волос падала на хрупкие плечи, а из одежды на ней были лишь узенький белый лифчик и кружевные трусики. Для полноты картины добавлю, что обе женщины, увидев меня, раскрыли рты, и из обоих ртов раздался душераздирающий крик, причиной которого было, без сомнения, мое бесцеремонное вторжение.

— Я принес прекрасный подарок из ювелирного магазина Суграньеса, — затараторил я, размахивая фальшивым пакетом, внутри которого брякали пустые банки из-под сардин (в мусорных контейнерах не нашлось более благородных металлов, чем жесть консервных банок), но мои слова не успокоили обезумевших от страха женщин. Решившись на отчаянный шаг, я бросился на модистку с ревом: — Сейчас я тебя проглочу, цыпленочек!!! — после чего та со всех ног бросилась в коридор, оставляя за собой россыпь булавок (я вспомнил, как Мальчик-с-пальчик оставлял за собой след из хлебных крошек, чтобы потом найти по ним дорогу домой) и крича во все горло. Избавившись от модистки, я закрыл дверь и повернул ключ в замке. Исабелита Пераплана смотрела на меня, онемев от ужаса, и тщетно пыталась прикрыть наготу руками. От такой картины можно было сойти с ума, но я пришел с важным делом.

— Сеньорита Пераплана, — выпалил я, едва переводя дыхание, — у нас в запасе не больше минуты. Пожалуйста, выслушайте меня со всем вниманием. Я не посыльный из ювелирного магазина Суграньеса. Я даже не уверен, что такая коммерческая фирма вообще существует. В этом пакете только несколько пустых консервных банок, и нужен он был мне лишь как предлог, чтобы проникнуть в ваш дом. Этот дерзкий поступок я совершил с одной целью: поговорить с вами наедине. Вам нечего опасаться. Я бывший преступник, только вчера вырвавшийся на свободу. Меня ищет полиция, чтобы снова засунуть в психушку, потому что они думают, будто я виновник смерти одного человека или даже двоих — зависит от того, попали ли пули из автомата в садовника. Я замешан также в деле о наркотиках — кокаин, амфетамины и кислота. И моя бедная сестра — она проститутка — сейчас за решеткой по моей вине. Судите сами, какая драма! Повторяю, вам не о чем беспокоиться: я не сумасшедший, как утверждают, и не преступник. Правда, от меня пахнет потом, вином и отбросами, но это все очень легко объяснить, и, если бы у меня было хоть немного времени в запасе, я бы с радостью все вам объяснил, но, к несчастью, времени нет. Вы меня внимательно слушаете?

Она покивала головой, но, мне показалось, как-то неуверенно. Я подумал, что она просто избалованная девчонка.

— Я хочу, чтобы вы поняли только одно, — торопливо продолжал я, в то время как мажордом из коридора вопил, чтобы я немедленно открыл дверь, — от результатов моего расследования зависит моя свобода и свобода моей несчастной сестры. Вам, возможно, это безразлично, особенно накануне свадьбы с красивым и богатым парнем — по крайней мере так сказали мне служанки, работающие в домах неподалеку, — и счастливчика к тому же, судя по тому, что видят сейчас мои глаза, так что я заодно хотел бы воспользоваться случаем и пожелать вам всяческого счастья на долгие годы. Но сейчас важно, как я уже говорил…

— Полиция уже едет!!! — проревел в это время мажордом. — Выходите с поднятыми руками и вам ничего не будет!!!

— Так вот, как я уже говорил, сейчас важно прояснить одну историю, и в этом деле мне не обойтись без вашей помощи, сеньорита Исабель.

— Что вы от меня хотите? — еле слышно прошелестела девушка.

— Вы учились в школе при монастыре монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио, так? Да, это так, потому что я это знаю и потому что видел вашу фотографию в журнале „Розы для Марии“, апрельский номер за семьдесят первый год.

— Это правда, я ходила в эту школу.

— Не ходили. Вы жили в интернате. Это ведь школа-интернат. И вы были там до пятого класса. Вы были хорошей, прилежной ученицей, монахини вас обожали. Но однажды ночью вы исчезли.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Однажды ночью вы загадочным образом исчезли из спальни, прошли через несколько закрытых дверей, пересекли сад так, что ни одна из собак вас не услышала, перелезли через забор или через неодолимую стену и исчезли в неизвестном направлении.

— Да вы просто сумасшедший! — возмутилась девушка.

— Вы исчезли бесследно, и вся полиция Барселоны безуспешно искала вас, но через два дня вы проделали тот же самый путь и вернулись в свою спальню как ни в чем не бывало. И сказали настоятельнице, что ничего не помните. Только этого не может быть. Не может быть, чтобы вы не помнили ничего, дважды совершив подобный подвиг. Не может быть, чтобы вы не помнили, где вы были и что делали целых два дня, на которые исчезали из царства живых. Расскажите мне, что произошло. Расскажите, ради бога, и вы поможете спасти невинную девочку и вернуть обществу одного из его потерянных членов, который хочет лишь одного: чтобы его уважали окружающие и чтобы дали наконец возможность принять душ.

В дверь застучали сапоги и приклады. Полиция! Я с тоской смотрел на девушку: „Сеньорита Исабель! Умоляю!!!“

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Клянусь самым дорогим на свете, я ничего не знаю и не помню.

В ее голосе звучала неподдельная искренность. Но даже если бы она расхохоталась мне в ответ, я вынужден был бы принять и это: дверь уже подавалась под ударами. Еще несколько секунд — и она разлетится в щепки. Поэтому я пробормотал какие-то извинения за доставленное беспокойство и бросился вниз головой в окно как раз в тот миг, когда первый из представителей правоохранительных органов государства уже тянул ко мне свою затянутую в положенную ему по должности перчатку руку.

Я упал на капот одного из припаркованных в саду „сеатов“ и, если не считать того, что автомобильная антенна порвала мне брюки сзади (добавив мне эротизма, который и без того всех нас захлестнул и к которому особенно склонны наши звезды, демонстрирующие теперь свои давно увядшие телеса, хотя в былые годы старательно их прятали), не пострадал. Полицейский, без всякого сомнения решивший, что за то жалованье, которое он получает, не стоит подвергать себя риску и прыгать в окно вслед за мной, ограничился тем, что выпустил по „сеату“ (к счастью, меня там уже не было) очередь из ручного пулемета, после чего мотор, кузов и стекла стали похожи на сыр грювьер. Замечу в скобках: мне известно, что в сыре грювьер нет дырок — они являются особенностью другого сорта сыра, название которого стерлось у меня из памяти. Я употребил это сравнение, поскольку в наших краях всякую дырявую поверхность ассоциируют именно с сыром грювьер. Замечу еще, что я был несколько разочарован, когда изрешеченная пулями машина не взорвалась, как это бывает в телевизионных сериалах. Впрочем, давно ни для кого не секрет, что между реальностью и вымыслом — пропасть и искусство не есть точная копия жизни.

Итак, как уже было сказано, я оказался на капоте машины, скатился с него на газон, перемахнул через живую изгородь и с удивительной для меня самого быстротой бросился бежать по улице, прокладывая в привлеченной криками и стрельбой толпе дорогу головой, словно тараном. Судьбе было угодно, чтобы полиция a priori решила, что в моем лице имеет дело с насильником, и действовала не так решительно и жестко, как это бывает в случае, если преследуемый подозревается в терроризме, потому что в подобных случаях они оцепляют весь квартал и используют всякие современные технологии.

Оказавшись в безопасности, я вынужден был резюмировать: встреча с Исабель Перапланой кончилась полным провалом и совершенно не стоила пережитых ради нее опасностей и перенесенных трудностей. Но я решил не сдаваться: у меня оставалась последняя карта — Мерседес Негрер, чье имя я впервые услышал несколькими часами раньше от бывшего садовника. Остальные это имя почему-то тщательно замалчивали. Мне стало очень интересно узнать почему.