Теплые рукавицы

Одинокий бизон

Кондрат Вавилычев садился в вагон поезда не в духе и сильно ворчал. Пересилив себя, плюхнулся рядом с женой Галкой, хотя на нее был особенно зол. Она же симпатично улыбнулась и уступила место у окна, сказав, что там ему удобнее разгадывать свои кроссворды.

Компания собралась большая и дружная — молодежь, местком в полном составе, сотрудники с женами: поездка предстояла для дел семейных. Ехали приводить в порядок пионерлагерь «Синеглазка», где летом набирались сил и здоровья дети пищевиков. Путники держались раскованно. Освободились от привычных дел по дому, оделись кто во что. Кто в джинсах с фирменной нашлепкой на ягодице, кто в тренировочных хабэ, заправленных в резиновые сапоги: говорили, будто земля еще не просохла. Предстояло мести, скрести, мыть — короче, делать все, что скажет Лина, зампредместкома по детскому отдыху. Предвкушали «завтрак на траве»: столовая, естественно, пока не работала.

«Головотяпство чистых кровей, — кипятился про себя Вавилычев, уткнувшись в кроссворд, чтобы не приставали. — Воскресенье! День футбола и — на тебе! Вкалывали в управлении, теперь едем вкалывать в лагерь. Почему, спрашиваю я, не поехать в понедельник? Потому что в месткоме сидят головотяпы. Лина — головотяпка, теперь мне глазки строит. Сама поехала и нас потащила. А публика чему-то радуется. Пиджаков, без пяти минут заместитель начальника управления, выдает туристские песни. Гоплитов, кандидат наук, книги пишет, а едет полы драить, притом хохочет. Уж не дегенераты ли они?»

Вавилычев дико повел глазами, словно подсчитывая наличных дегенератов. Он снова опустил глаза, не желая видеть этого коллективного восторга, и хотел отдаться кроссворду уже на самом деле, припоминая произведение известного новозеландского писателя из четырнадцати букв. Не получалось. Клетки не включались. Слишком сильно бушевал инстинкт раздражения. Игра эрудитов не снимала напряжения.

«Напишу в многотиражку, — решил Кондрат, отливая гнев в конструктивную идею. — Разнесу этих весельчаков! Воображаю их триумф: лагерь сдали вовремя, детишек встретили-приветили и тому подобное, но благодаря кому?!

Баб тоже не понимаю, — гневливо думал он о супруге, привалившейся к нему в безмятежном неведении. — Устроила мне бенц из-за несчастной проводки, а сегодня как ни в чем ни бывало. Ну объяснились, ну помирились, так держись достойно, не льни. Мягкотелость какая-то беспросветная!»

А скандал вышел опять-таки из-за принципиальности Кондрата. В подъезде не горел свет: либо патрон дурил, либо обрыв проводки получился. Работы на несколько минут, но Вавилычев делать ее не стал, а позвонил диспетчеру. Электрика не прислали, он пошел к мастеру. Тот рвал на себе волосы по поводу нехватки кадров, но меры пообещал принять. Возвращаясь на другой день с вечернего променада, Вавилычев встретил у подъезда Никифоровну, знаменитую в доме рекордным 102-летним возрастом. Долгожительница начала делать Кондратию комплименты, мол, Вавилычев — умелец на все руки, что было сущей правдой, и подбивала на немедленное устранение неисправности освещения. Кондрат отказался наотрез, призывая бабусю к принципиальности.

— Не повредил бы кто ноги, — озабоченно откликнулась она. — Я лично ступеньки по счету забываю. Не то их пять, не то шесть.

— Шесть их, — услужливо подсказал Кондрат и отправился восвояси.

Дома он под копирку написал три заявления: в правление кооператива, в райисполком и. в газету «Вечерние новости». И пока писал, ему все время мешала Галка, укоряя Никифоровной с ее возрастом, как будто он, Вавилычев, виноват, что та дожила до 102 лет и сбивается в счете. Старушенция, по сути, призывала к самодеятельности, к поощрению безответственности.

Галка назвала мужа занудой: припомнила многие из его заявлений, в том числе и насчет штакетника, который сломал неизвестно кто, а починил сосед, пока Кондрат опять-таки строчил письма.

«Зануду» он ей простить не мог. Возникла перепалка, которую пришлось прекратить по слезной просьбе дочери Веры.

— В добрые старые времена, — озлился Вавилычев, — десятилетние дети не вмешивались в отношения родителей...

Когда в управлении бросили клич насчет поездки в лагерь и начали записывать желающих, он, конечно, не подумал поставить свою фамилию, а сделала это опять она, Галка. Да, не сахар под одной крышей с женой работать.

Поезд прибыл на станцию, от которой до «Синеглазки» прошли километра полтора пешком. Лина быстро распределила всех по рабочим местам. Вавилычев и несколько других добрых молодцев разбирали нагромождения мебели и выносили для сушки матрацы.

Прибежала Лина с блестящей идеей.

— Послушайте, мужики, — сказала она, — матрацы кончаются. Пока мы драим окна и полы, шли бы вы на спортплощадку. Там работы невпроворот. Сможете поставить футбольные ворота?

— А плавательный бассейн вырыть не требуется? Я бы вырыл, — съязвил Вавилычев.

— Зачем бассейн?! — подняла на него смеющиеся глаза Лина. — У нас озеро.

— А у нас воскресенье! — взорвался Вавилычев, кидая матрац куда попало. Сел на него и гаркнул: — Встаю на принцип! Столбы ставить, извините, не подряжался!

— Ты не на принцип встал, а сел на сырой матрац, что вредно, — заметил кто-то из коллег.

— И пачкаешь матрац: земля-то не просохла. Встань, пожалуйста, — забеспокоилась Лина.

Но Вавилычев не поднялся, а демонстративно разжег сигарету и обратился к присутствующим с речью. Сказал все — про головотяпство и так далее. Ученый Гоплитов начал его вразумлять, развивал идеи общественной инициативы и добровольного труда, напомнил о демографических волнах, несущих на своих горбах нехватку рабочей силы, толковал насчет полезности физических занятий, ссылаясь на графа Льва Толстого и академика Ивана Павлова.

Пиджаков лапидарно посоветовал:

— Не валяйте дурака, Вавилычев!

Но Вавилычев поднялся, прислонил матрац к беседке с полинялой дощечкой «Тихие игры» и объявил, что уезжает, прочим же советует хорошенько подумать, а также передать горячий привет жене Галке.

Дома стояла тишина: дочь по воскресеньям ходила на репетиции школьного хора. Вавилычев сел к столу писать статью в многотиражку. Сочинял ее не спеша, с охотой и не без сарказма.

«Исполин пера», — удовлетворенно обозначил он сам себя, поставив последнюю точку. Потом переоделся и поехал на футбол. Игра прошла интересно, но без нервных затрат: выступала не его команда. Потолкавшись в клубе болельщиков под стенами стадиона и заглянув в пивбар, Кондрат с чувством недурно проведенного вечера отправился домой.

В квартире по-прежнему было тихо и, главное, темно. Несколько изумленный Вавилычев включил свет в прихожей и на кухне. На кухонном столе лежал лист бумаги. Вавилычев стал читать:

«Кондратий! — писала его жена Галка. — Мне за тебя стыдно! Все остались, а ты уехал. Просто не знаю, как им в глаза смотреть.

Я у сестры, и мы с Верой будем там, пока ты не переменишь свой ужасный характер и принципы. Если ты что-нибудь написал, порви немедленно!

Прощай! Галина».

Вавилычев сел на табурет. Этого он не ожидал. Это, полагал он, с ее стороны беспринципно. Овладев собой, Кондрат начал искать ужин, но на плите и в холодильнике не обнаружил ничего, что говорило бы о желании жены приготовить ему, прежде чем бежать из семьи, приличную еду с гарниром.

— Одинокий бизон! — прошептал Вавилычев и стал вспоминать, как жарят яичницу.