Типичный Петров

18. ЧЕГО Я ХОЧУ?

Для начала – куда-нибудь пойти. Вываливаюсь из дома и бреду по нашей стороне Фонтанки в сторону Невского. Крепкий напиток омыл сознание и вывел его за пределы текущего дня: воспоминания лезут изо всех щелей. На том берегу начинается людское движение в сторону Большого драматического театра. Старинное чувство переносит туда мои мысли, как будто и я в возбужденно-приподнятом настроении переступаю порог между обыденностью и волшебством. Здесь я в юности испытал такие пронзительные уколы, каких потом уже не было и быть не могло.

Спектакль “Мещане”. Агрессивно-женственная Макарова хватает флегматичного Рецептера за руку и, уводя его, кричит Лебедеву что-то вроде: “Я его у вас забираю!” Пьеса-то вообще – Горького, имен персонажей я, конечно, не помню, извини, что так по-плебейски их называю фамилиями актеров. Но меня вдруг осенило тогда, что женщина может вести мужчину по жизни, и это не всегда плохо…

Укол второй – товстоноговский “Ревизор”. Басилашвили, совсем не хлестаковской комплекции, такой высокий, солидный и уверенный, уезжая, с пронзительной сердечностью говорит: “Мне нигде не было такого хорошего приема”… И прямо слезы наворачиваются, и начинаешь жалеть, что все обернулось обманом. Ведь все же кругом такие хорошие люди…

Ну, и третий. Это “Холстомер”. Не видела? Хотя бы по телику? Когда там Лебедев начинал вокруг Ковель кругами ходить – это такая, тебе доложу, была эротика, почище любого стриптиза. Я тогда впервые позволил себе подумать, что желание в чистом виде не зазорная вещь.

Все мы немножко лошади, жеребцы и кобылы, и если это в себе только сдерживать… Ладно, за других не отвечаю, а про себя скажу: продержал бы себя и дальше в узде – никому от этого лучше не стало бы.

Но в прошлом все это. Не шагнуть мне уже на Лештуков мост, не перепрыгнуть Фонтанку – душа больше не тянется в темный зал. Театр ли стал в наше время менее впечатляющим – или же у каждого человека есть недолгий театральный, зрительский возраст, который в определенный момент заканчивается? Стройненькое зеленое здание троекратно смотрит на меня с укором: сначала тремя дверями со стеклянными полукружьями над ними, потом тремя большими полуциркульными окнами второго этажа, и наконец, тремя глазками-окошечками такой же формы сверху… Да отстань же ты от меня, юность моя!..

Ну вот, уже и до Белосельских-Белозерских дошагал. У Клодтовых коней как-то забуксовал – словно не их, а меня здесь обуздали. Ни прямо, ни налево не идется. А, свернем на этот раз направо, где бурно развивается капитализм. Роскошные отели с властно выступающими на тротуар навесами и с букетами зарубежных флагов на фасадах.

Иностранные магазины-бутики. Новые, неизвестные кафе и рестораны.

Доза “Юбилейной” из меня уже на девяносто процентов выветрилась, но полного отрезвления, чувствую, допускать нельзя: тоска тогда уже не отвяжется. Еще сто граммов утешения просто необходимы.

Cкромное с виду заведение подмигивает мне желтыми буковками “BAR”.

Вот где забудусь и, может быть, кого-нибудь из знакомых встречу в этот вечерний час. Предчувствие такое имеется. Спускаюсь в гостеприимный подвальчик, а он даже не баром – полноценным рестораном оказывается, знатного испанского происхождения. “Бэса мэ, бэса мэ, мучо” – негромко и ненавязчиво ласкают слух три симпатичных гитариста. Один примерно моего возраста и, как я, усатый. Другой, седой бородач, постарше будет, может быть, даже в отцы мне годится.

А третий – типа Сашки нашего: лицо еще не обросло горьким опытом, весь лучится безмятежной самоуверенностью.

На столах красные скатерти, на них красные свечи. На черных платьях официанток – красные жилетки. Обстановка устраивает. Остается выбрать самую удобную позицию. Ё! Наша Катя сидит прямо по курсу.

Вот подходящий случай сломать тот ледок, что вдруг намерз между нами.

Подаюсь туда, но на меня глядят глаза-океаны уже не тихие, а довольно-таки ледовитые:

– Я не одна, и мы сейчас уходим.

Действительно, из узкого коридорчика движется сюда только что вымывший руки джентльмен. Пожалуй, нам лучше не знакомиться. Резко подаюсь налево, где все столы густо оккупированы. Просторно только в стоящем у дальней стены здоровенном аквариуме, по которому царственно разгуливают крупные золотые рыбешки. К ним, что ли, нырнуть? Тут вижу, что прямо рядом со мной, напротив барной стойки, за столиком на двоих дымит сигаретой одинокая особа крупных форм.

Судя по густым и сердитым черным бровям, хохлушка. А волосы у нее самого что ни на есть пламенно-красного цвета. Это в честь чего они так теперь красятся? К ресторанному интерьеру приспосабливаются или к седьмому ноября готовятся?

– У вас свободно? – справляюсь без особой надежды.

– Да, сва-абодно! – как-то зло отвечает.

Нет, не хохлушка, а, конечно же, ма-асквичка.

Плюхаюсь на темно-красный деревянный стул с привязанной к сиденью мягкой подушкой, стараясь не глядеть в сторону уходящей из моей жизни Кати. Ладно, теперь как-нибудь выплывем.

– Что, ба-артанула девушка?

А, так ты, голубушка, примерно в таком же состоянии. Язычок-то у тебя слегка заплетается.

– Да нет, просто созвездья были против. А что мы с вами будем пить?

– Текилу серебряную.

Никогда такой жидкости не пробовал. Но за компанию – готов.

– Девушка, нам текилы две дозы. Серебряной. А еще лучше – золотой.

Принимаем, потом повторяем. Суровая моя собеседница, кажется, здесь завсегдатайка. Сквозь два гула – в зале и в моей голове – слышу, как к ней адресуются с вопросом: “Вит, ты чё не звбонишь?”

– А ты, значит, Вита?

– Да, Виктория. А ты Юрий Долгорукий?

– Точно.

Шпионка, не иначе. А может быть, просто услышала, как Катя ко мне обращается.

– Ну что, Дольче Вита, продолжим по текиле?

– Нет-нет, тащить тебя на себе у меня нет ни малейшего желания. Куда поедем – к тебе или ко мне?

Ко мне никто не повезет – близко слишком. А в машину плюхнуться – это в самый раз. Вот мы уже в каких-то “Жигулях”, и на вопрос

“Куда?” эта самая новая Вита сочным московским контральто командует:

– Туда! В Рио-де-Купчино!

…Открываю глаза: ужас! Как же это я позволил себе отключиться? Да еще, чего доброго, захрапел… Вот она и убежала! Фильм итальянский вспомнился, где Мастроянни (или Альберто Сорди?), играющий как бы самого себя, кинозвезду, попав в затяжную автомобильную пробку, приходит ночевать в дом к простым людям. Муж уступает знаменитости свое место на супружеском ложе, а утомленный гость неожиданно погружается в сон. “Ты заснул вместо того, чтобы засунуть”, – иронически комментирует наутро хозяйка дома. Помню, когда мы это смотрели, Беатриса хохотала, а я почему-то сгорал от стыда за бедного Мастроянни. Или Сорди. И вот – фильм оказался пророческим.

Лежу один на чужой двуспальной кровати…

Вдруг включается маленький ночник, и передо мной – что-то большое, чистое и настоящее. Всего несколько минут я проспал.

– Ничего, что я немножко мокрая?

Еще как ничего! А главное – что такая вкусная! Где твои губы? Над верхней вижу маленькие черные точки: приходится девушке бороться с щедрой растительностью. Но это же избыток природы, естественности.

Путешествую по ней губами, добираюсь до живота: волнообразные знаки рассказывают мне, что она уже рожала. В ответ – трепет. Ниже – черные волосы почти устранены, оставлена только узенькая стрелка, словно зовущая мои губы еще дальше…

Только так, оказывается, можно поймать эту судорогу и почти понять, как это бывает у женщины.

– А ты умеешь угадывать желания. За это теперь я тебя буду целовать.

И вот пробуждение абсолютно спокойное, рассветное. Новая жизнь, в белых джинсах и черной майке, присаживается рядом со мной. Мой несложный вопрос прочитывает мгновенно и отвечает:

– А мне уже нельзя.

Сильная и нежная рука дружески гладит мою голову. Что ж, значит, сейчас будем дружить с этими глазами золотисто-карими.

Странная, однако, обстановка в этой спальне, напоминающей гостиничный номер. Никаких признаков домашнего уюта. Шмотки мои в кресло брошены. Меблировка слишком лаконична: кровать и две прикроватные тумбочки. Взгляд падает на ту, что с моей стороны, и на полсекунды меня пронзает прозаическая догадка: так, может быть, сюда полагается положить…

– Нет-нет, ты неправильно понял.

Все-то мысли она читает! Если это можно назвать мыслями…

– А вот предложить могу только чаю. Кофе я не пью из-за давления. И в холодильнике у меня пусто. И уж если совсем откровенно: через полчаса я должна здесь быть одна.

Надо так понимать, что меня выставляют. Нервно одеваюсь, стараясь не обнаружить своего замешательства, да и – что уж там скрывать! – легкой обиды. А она смотрит на меня пристально, как будто что-то припоминая, и вдруг весело объявляет:

– А ты немножко на Брюса Уиллиса похож. В профиль. – Обнимает на прощание так спокойно и уверенно, как будто мы сто лет знакомы и уже завтра снова увидимся. – Звони. Буду ждать.

Выходит со мной в холл и, стоя у двери, провожает взглядом до тех пор, пока захлопнувшийся лифт не разлучает меня с ней. По пути вниз обдумываю услышанное. Да, сравнение с Брюсом Уиллисом – знак безусловной симпатии. Не знаю уж, как она ухитрилась меж нами сходство углядеть, а об актере этом я мнения самого высокого – особенно в “Криминальном чтиве” он хорош. Перевоплощается в персонажа на все сто. Видел я по телику и беседу с ним. Что примечательно – это полное отсутствие позы. Человека знает весь мир, за каждую роль он получает двадцать миллионов баксов, а держится абсолютно просто и естественно. Наши актеры, куда менее известные и богатые, очень скоро делаются совершенно засмотренными, прямо-таки лоснятся от самодовольства: Машков, Меньшиков… И в Америке, впрочем, есть такие нарциссы: Ричарда Гира я, например, переношу с трудом. Он никого не играет, а красуется в кадре, слащаво улыбаясь – даже не партнерам, не зрителям, а себе любимому…

Что за улица? Дойдя до угла, читаю на грязном трафарете:

“Белградская”. Ну да, это не Рио-де-Жанейро, это Рио-де-Купчино.

Денег на машину после вчерашнего кутежа – йок. До метро отсюда далековато. И вообще местность вызывает трусоватую тревогу. Тут неподалеку, на Бухарестской, обитают Сашка с Настей. Нелегко будет объяснить, зачем я здесь в такую рань. Ноги сами несут в сторону проспекта Славы. Лучше уж выбираться на север по этой Белградской, по Собачьему проспекту, как ее местные кличут. Огородами, огородами…

Куда я так мчусь, никто же не ждет и не торопит? По левую сторону, за железной дорогой, Благодатная улица. По правую руку – Волковское кладбище. Вот так и бредем мы между смертью и благодатью… Сделать свою жизнь лучше – невозможно. Можно только заострить драму, повысить ставки, а уж куда тебя бросит – налево, направо, – того ты никогда не знаешь. “Ты ведь тоже философ”, – говорит мне иногда

Беатриса. Но не пишу я свою философию, а проживаю ее, с опасными изгибами и заскоками.

Силы иссякают на подходе к Воздухоплавательному парку. Забираюсь в электричку, впереди старый вокзал, соединяющий все линии моей жизни

– Вы-ытебский!.. Ничего, что я тебе все это рассказываю? Понимаешь, только так я мог в себя вернуться. Не блажь это была, а необходимость. В ноющем желудке – пустота, но на губах – вкус жизни.