Титус Гроун

ГЛАЗОК ДЛЯ СЛЕЖКИ

– А чьи они? – наконец решился нарушить тягостную тишину паренек, когда они уже поднимались по лестнице с выщербленными ступенями. Стена по правую сторону была завешана полусгнившими циновками, некоторые из которых отслоились от стены, открывая взору позеленевшую каменную кладку.

– Чьи они? – снова спросил Стирпайк.

– Чьи – кто? – переспросил Флей, оглядываясь по сторонам. – Эй, ты еще тут? Все идешь за мной?

– Так ведь вы сами велели идти следом, – удивился юноша.

– Ха-ха, хорошая память, когда надо, разумеется. Так что тебе нужно, свелтеровец?

– Он мерзкий, – паренька даже передернуло. – Я не вру, честное слово.

– Как зовут? – внезапно бросил Флей.

– Меня?

– Тебя, да, тебя. Свое имя я вроде пока помню. Что за молодежь такая непонятливая пошла.

– Стирпайк, господин, мое имя.

– Как? Спиртпайк?

– Да нет же – Стир-пайк.

– Как-как?

– Стир. Стирпайк.

– Для чего?

– Простите, не разобрал?

– Для чего тебе двойное имя? Стир, да еще и Пайк к тому же. По-моему, достаточно было бы одного. Тем более, для работы на кухне под началом Свелтера.

Мальчик неопределенно пожал плечами – дискуссии на такие темы можно вести бесконечно долго. Наконец он все же не удержался и снова задал давно мучивший его вопрос:

– Простите, господин… Я вот все хотел спросить – чьих это кошек мы видели в комнате? Тех, что на ковре…

– Кошки? – искренне удивился камердинер. – Какие такие кошки?

– Ну, те, что сидят в кошачьей комнате, – терпеливо заговорил Стирпайк. – Мне просто интересно, кому они принадлежат…

Флей просиял и величественно поднял вверх указательный палец:

– Эти кошки принадлежат моей госпоже. Все ее. Она любит белых кошек.

Стирпайка такой ответ, однако, не удовлетворил, и он продолжил допытываться:

– Вероятно, она живет поблизости от своих любимцев?

Камердинер неожиданно разгневался:

– Заткнись, кухонное помело. Какое тебе дело? Разболтался вообще.

Юноша покорно замолчал и проследовал за стариком в громадную восьмиугольную комнату, на семи стенах которой были развешаны портреты в тяжелых золоченых рамах.

И вдруг Флей подумал – он что-то загулял, его сиятельство наверняка уже ожидают его. Для Стирпайка вдруг произошло неожиданное – камердинер, подойдя к одному из чуть наклонно висевших портретов, бесцеремонно сдвинул его в сторону, открывая взору крохотное – величиной с фартинговую монету – отверстие в стене. Флей тут же приник к отверстию, и юноша заметил, как пергаментного цвета кожа на шее старика собралась в глубокие складки. Видимо, старик увидел сквозь глазок то, что и ожидал увидеть.

Глазок был просверлен в стене в самом удобном месте – отсюда открывался обзор сразу на три важные двери. Центральная вела в покои госпожи – семьдесят шестой по счету герцогини Гроун. Дверь была окрашена в черный цвет, и поверх этого мрачного фона кусочками перламутра был выложен рельефный силуэт большой белой кошки. Окружающие же дверь простенки были изукрашены такими же инкрустациями в виде сказочных растений и птиц. Центральная дверь была закрыта, но зато две боковых были распахнуты настежь, и Флей тут же жадно принялся изучать, что там происходило. В дверях то и дело мелькали фигуры. Людей там было много, все они суетились, но их движения, несомненно, имели какой-то смысл. Во всяком случае, для Флея.

– Ну вот, – воскликнул камердинер, не поворачивая даже головы.

Стирпайк тут же подскочил к старику:

– Что там?

– Та дверь, на которой кошка – ее, – прошептал старик и, схватив себя обеими руками за мочки ушей, отчего-то скучно зевнул.

Стирпайк приник глазом к отверстию в стене и заметил, как из средней двери вышел худой мужчина с пышной шевелюрой черных волос, в которых уже пробивалась седина, и, воровато озираясь, начал спускаться по лестнице. Однако, сделав несколько шагов, он остановился. В его руке был небольшой сундучок – точно такой же, какие обыкновенно носят при себе лекари. Конечно, это был врач. После из двери появился второй мужчина. В руках он держал легкий серебряный жезл, украшенный на конце зеленоватым камнем. Подойдя к доктору, он задумчиво постучал по его груди этим жезлом, и лекарь слегка закашлялся. После чего владелец жезла выразительно посмотрел врачу в глаза и спросил:

– Ну, Прунскваллер?

– Да, господин мой? – почтительно спросил тот, наклоняя голову в знак уважения.

– Что скажешь?

Лекарь сцепил пальцы на животе:

– Я абсолютно удовлетворен. В самом деле. Да.

– Насколько я понимаю, в профессиональном плане? – спросил человек, в котором Стирпайк вдруг с ужасом признал лорда Сепулкрейва, семьдесят шестого герцога Гроуна, хозяина всего, что вокруг, и всех, кто это самое «вокруг» населяет…

– В профессиональном плане, господин мой… – бормотал эскулап, словно подыскивая подходящий ответ. – Я, право слово, удовлетворен… Я – весь в почтении… Я – человек гордый и счастливый…

Странный смешок в словах доктора Прунскваллера несколько встревожил Стирпайка – но только потому, что он слышал его впервые. Говорить с легкой улыбкой всегда было в манере лекаря.

– В самом деле, господин мой, все хорошо, все отлично, ха-ха, я очень даже удовлетворен… Я…

– Ну и прекрасно, – сказал герцог, бесцеремонно прерывая излияния врача. – Ты ничего не заметил? Ну, такого странного? Может, что-то показалось тебе в нем не так?

– Необычным, хотите сказать? – уточнил Прунскваллер.

– Именно, – повторил терпеливо аристократ. – Можешь мне смело все доверить и ничего не бояться.

Тут же хозяин замка посмотрел по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.

– Вообще-то все в порядке, звенит, как колокольчик, ха-ха, – продолжал эскулап.

– Да к черту колокольчики! – воскликнул герцог.

– Но, мой лорд, ха-ха… Я, признаться, несколько растерян, ха-ха… Если не как колокольчик, то как именно?

– Я про лицо, про лицо спрашиваю, – гневно закричал аристократ. – Ты видел его в лицо?

Врач нахмурился и потер подбородок. Наконец он поднял глаза, и герцог требовательно посмотрел на него. Наконец-то лекарь сумел сформулировать ответ, но, разумеется, в своем стиле:

– Ха-ха! Лицо у него, точно как у вашего сиятельства!

– Ты сам подметил это, не врешь? – упорствовал герцог. – А ну не темни.

– Да, я определенно разглядел его лицо, – затараторил эскулап, забывая на этот раз о своем неприятном смехе.

– А ну, говори теперь – тебе показалось это странным или нет? А может, оно вовсе не мое – лицо?

– Говоря профессиональным языком, – заговорил доктор Прунскваллер, – впрочем, тут нужно употреблять непонятные вам термины… Я бы сказал иначе – лицо было несколько необычно…

– Необычно – значит, уродливо? – уточнил лорд Гроун.

– Несколько нестандартно, – сыпал эвфемизмами лекарь.

– Но какая разница-то? – застонал аристократ.

– Прошу прощения, сударь?

– Я спросил, безобразно ли оно, и получил ответ, что оно необычно. Почему ты виляешь? Говори ясно.

– Господин, – воскликнул Прунскваллер, хотя и на сей раз в его голосе не слышалось особо выраженной интонации.

– Если я спрашиваю, отвратительно ли лицо, отвечай мне тем же словом, понятно? – тихо, но грозно спросил лорд.

– Понял, понял, господин…

– Выходит, ребенок отвратителен, – мрачно заметил Гроун, но тут же встрепенулся и с надеждой спросил: – Слушай, а ты видел когда-нибудь более уродливых младенцев?

– Ха-ха, ха-ха, никогда! Никогда не видел малыша с такими… э-э-э… необычными глазами.

– С глазами? – сразу насторожился аристократ. – А что там такое с глазами?

– Что такое? – переспросил доктор. – Ваше сиятельство, вы, кажется, сказали, что с глазами? А разве вы сами их еще не видели?

– Ты меня доконал, мерзавец. Быстро говори, иначе я найду средство развязать твой язык. Итак, последний раз спрашиваю, что с глазами моего сына? Какого они цвета?

– Они… они… фиолетовые!