К. МАРКС ЕЩЕ ОДНА СТРАННАЯ ГЛАВА СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИИ

Лондон, 7 сентября 1858 г.

Несколько месяцев тому назад я послал вам ряд документов, касающихся попытки Мехмед-бея, он же полковник Бандья, предать черкесов. С тех пор к этому странному эпизоду черкесской войны прибавилась новая глава; декларации и контрдекларации различных заинтересованных сторон вызвали, во-первых, серьезные распри между венгерской и польской эмиграцией в Константинополе, а затем ожесточенные споры в штаб-квартире европейской эмиграции в Лондоне по вопросу о том, что некоторые известные лица якобы причастны к делу Бандьи. Отлично зная, с каким интересом революционная эмиграция всех оттенков и всех национальностей относится ко всему, что печатает «Tribune», я умышленно не возвращался к этой теме, пока собственными глазами не увидел оригиналов нескольких писем, которые появились в константинопольских газетах, но подлинность которых впоследствии оспаривалась, и пока я, таким образом, вполне не удостоверился во всех фактах данного дела. Тем не менее я счел бы нарушением долга не противодействовать трусливым махинациям, имеющим целью замять дальнейшее расследование и набросить покров тайны на всю эту историю. Если среди революционной эмиграции имеются люди, склонные вступить в заговор с русским правительством или даже стать на сторону таких профессиональных шпионов, как Бандья, то пусть они выступят и найдут в себе мужество защищать свои взгляды.

Читатели помнят, что признание Бандьи и остальные касающиеся его документы были доставлены в Константинополь Стоком, поручиком польского отряда в Черкесии, который возил депеши своего начальника, полковника Лапинского, и был членом военной комиссии, судившей Бандью. Четыре месяца поручик Сток оставался в Константинополе для того, чтобы своими показаниями подтвердить правильность обвинения в измене, выдвинутого Лапинским против Бандьи, в случае, если бы оказалось необходимым прибегнуть к судебному разбирательству. В своем признании Бандья указал на причастность к его интригам в Черкесии Кошута, генерала Штейна, полковника Тюрра и части возглавляемой Кошутом венгерской эмиграции. Проживающие в Константинополе поляки, получив известия и документы, привезенные поручиком Стоком, не сразу поверили обвинениям, выдвинутым Бандьей против его соотечественников, и, сомневаясь в подлинности этих документов, решили оставить их у себя. В ожидании дальнейших известий из Черкесии они ограничились тем, что поместили в газете «Presse d'Orient» краткую заметку об измене Мехмед-бея, он же Бандья, и приговоре военного суда. После появления этой заметки у них побывало несколько венгров, в том числе полковник Тюрр, который заявил, что эта заметка является оскорблением для него как венгра и для всей эмиграции вообще. Однако, прочитав документы, привезенные из Черкесии, Тюрр сначала весьма слабо стал опровергать утверждения Бандьи, касающиеся его собственного участия, а затем воскликнул, что Бандыо следовало бы повесить, и просил поляков отправить эмиссара к Сефер-паше, чтобы уговорить его утвердить и привести в исполнение приговор военного суда. Тогда он получил от поляков разрешение взять с собой письмо Бандьи, где тот советует своим соотечественникам воздерживаться от всякого вторжения в Черкесию и от всяких интриг против поляков.

«Что касается наших планов», — говорит Бандья в этом письме, — «то они окончательно разрушены, и моя судьба находится в руках Лапинского».

Не довольствуясь передачей Тюрру и другим венграм документов, впоследствии напечатанных в «Tribune», поляки дали еще одно неопровержимое доказательство своей добросовестности. Чтобы снискать расположение судей после своего осуждения на смерть и доказать им свою готовность чистосердечно сознаться во всем, что ему известно, Бандья раскрыл председателю военного суда Лапинскому всю историю приготовлений, которые делаются его соотечественниками против Австрии. Он рассказал ему, какого рода ресурсами они располагают, назвал города, в которых они устроили склады оружия, и имена лиц, попечению которых эти склады поручены. Поляки тотчас же уведомили венгров об угрожавшей им опасности, показали им все неопубликованные документы, полученные в связи с этим делом, и, чтобы уверить венгров в том, что эти документы навсегда останутся в тайне, предложили в их присутствии запечатать их своими собственными печатями. Эти документы существуют до сих пор, и печати еще целы. Среди лиц, которые запечатывали документы, были Тюрр, Туконь (Селим-ага), Тальмайер (Эмин-ага) и другие вожди возглавляемой Кальмаром эмиграции в Константинополе, которые впоследствии подписали манифест в защиту Бандьи.

Вскоре после свидания Тюрра с поляками в литографированной корреспонденции агентства Гавас в Париже появилась телеграмма следующего содержания:

«Полученное в Марселе письмо полковника Тюрра разоблачает ложное утверждение «Presse d'Orient» относительно предательства и осуждения полковника Мехмед-бея».

Эта заметка была перепечатана большей частью европейской прессы. В то же время несколько венгров представили в редакцию «Presse d'Orient» письма из Черкесии о том, что Мехмед-бей находится на свободе и по-прежнему поддерживает сношения с Сефер-пашой. Бандья был представлен публике как мученик, пострадавший за дело свободы; полковник Лапинский обвинялся в подлогах и других преступлениях, а поляки в Константинополе были изображены как его сообщники. Не обошлось и без смешных попыток запугать поляков. Только тогда поляки опубликовали в «Tribune» и лондонской «Free Press» признания Бандьи и ряд документов по этому делу. Тем временем Бандья прибыл в Константинополь и явился в редакцию «Presse d'Orient». Редакторы этой газеты сказали ему, что они опубликовали касающееся его сообщение, ибо у них не было ни малейшего основания сомневаться в его правильности, но что они готовы опровергнуть его, если Бандья сможет представить неопровержимые доказательства его лживости. В ответ Бандья смог только сказать, что все это ложь, что он является жертвой интриги, а затем рассказал множество деталей, касающихся событий в Черкесии, о которых его никто не спрашивал. Когда же его спросили, каким образом он, турецкий офицер и черкесский главнокомандующий, мог написать письмо, явно предназначенное для русского генерала Филипсона и представляющее собой вполне достаточное доказательство всех выдвинутых против него обвинений, Бандья ухитрился обойти этот опасный пункт, небрежно заметив, что он готовит ответ на ложно приписываемые ему признания. Он закончил разговор обещанием ответить в газете на выдвинутые против него обвинения; это предложение было принято с тем условием, что в его письме не будет никаких личных нападок. При этом разговоре присутствовали один французский офицер, один французский священник и один армянский публицист, которые выразили готовность выступить в качестве свидетелей перед любым судом. При вторичном посещении, 25 апреля, Бандья передал редакции «Presse d'Orient» свое письмо, содержащее, вопреки условию, гнусные нападки на полковника Лапинского и Ибрагим-бея; между тем имя поручика Стока, который, к несчастью для Бандьи, все еще находился в Константинополе, не было упомянуто. После того как в письме, по настоянию редакции, были сделаны некоторые изменения, оно появилось в «Presse d'Orient». Вот, в основном, содержание этого письма:

«Я оказался жертвой гнусных интриг со стороны Ибрагим-бея и г-на Лапинского. К вечеру 31 декабря прошлого года Ибрагим-бей вызвал меня к себе домой для частной беседы. Я явился, не имея при себе оружия. Едва я вошел в комнату Ибрагим-бея, где уже собрались мои враги, как я был арестован и в ту же ночь отвезен по направлению к Адерби. Так как я находился во власти своих врагов, то моя жизнь и жизнь всей моей семьи подвергалась величайшей опасности, и, если бы не угрозы черкесов, меня бы убили. Но, в конце концов, 19 марта черкесские вожди освободили меня, и теперь настала очередь Лапинского, Ибрагим-бея и самого Сефер-паши трепетать и просить у меня прощения за все то зло, которое они мне причинили. Одного моего слова было бы достаточно, чтобы их головы слетели с плеч… Что касается захвата документов, доказывающих измену, или совещания черкесских вождей и европейских офицеров, а также какого-то осуждения… то все эти интересные детали являются выдумкой корреспондента — агента и подголоска г-на Лапинского… Документ, выдаваемый за историческую справку, копия которого находится перед вашими глазами, представляет собой выдумку, частично сфабрикованную в Константинополе г-ном Т… и санкционированную г-ном Лапинским. Это — интрига, задуманная уже давно и подготовленная после моего отъезда в Черкесию. Этот документ предназначен для того, чтобы скомпрометировать одно известное лицо и выманить деньги у одной великой державы».

Несколько дней спустя после напечатания этого письма в «Presse d'Orient», Бандья, по мотивам, известным лишь ему одному, объявил с характерной для него наглостью в «Journal de Constantinople»[389], будто редактор «Presse d'Orient» так исказил его письмо, что он не может признать его подлинность.

Однако я видел оригинал письма, я знаю почерк Бандьи и могу засвидетельствовать, что все изменения, на которые он жалуется, заключаются попросту в замене имен инициалами и в добавлении, в качестве введения, нескольких строк, в которых редакцию «Presse d'Orient» хвалят за точность ее информации. Вся цель Бандьи заключалась в том, чтобы сбить с толку общественное мнение. Так как ему больше нечего было сказать, он решил, — как если бы re bene gesta [все обстояло хорошо. Ред.], —погрузиться в упорное молчание гонимой добродетели. Тем временем в лондонских газетах появились два документа: один, подписанный вожаками венгерской эмиграции в Константинополе, другой — полковником Тюрром. В первом документе те самые лица, которые приложили свои печати к бумагам, доказывающим виновность Бандьи, выражают уверенность, что «Бандья сможет оправдаться», делают вид, будто они «рассматривают все дело Мехмед-бея как вопрос, только лично его касающийся» и «лишенный всякого международного характера»; в то же время они клеймят друзей полковника Лапинского как «демонов, цель которых — сеять раздоры между двумя эмиграциями». Тюрр, который тем временем превратился в Ахмеда Киамиль-бея, в своем письме заявляет:

«Едва услышав о прибытии в Константинополь Мехмед-бея, я отправился к нему в сопровождении капитана Кабата (поляка) и прямо спросил его, верны ли признания, которые имеются в меморандуме, опубликованном в газетах. Он ответил, что был предательски арестован и представлен на суд комиссии, состоявшей из поляков; однако поело двух заседаний этой комиссии в помещение, где он был заключен, явился г-н Лапинский, командир польского отряда в Черкесии, состоящего из 82 человек, и заявил ему, что все его признания в комиссии не принесут ему никакой пользы и, чтобы помочь его (Лапинского) планам, он (Мехмед-бей) должен собственноручно написать меморандум, уже составленный и написанный Лапинским. Он (Мехмед-бей) отказался переписать первый меморандум, предложенный ему, тот самый, который опубликовали газеты. Тогда Лапинский видоизменил его и приготовил второй меморандум, который он (Мехмед-бей) переписал и подписал; он сделал это под угрозой, что его расстреляют и таким образом лишат возможности защититься против обвинений, которыми Лапинский наверно запятнал бы его память после его смерти. Оригинала этого документа никто до сих пор не видел.

После этого заявления Мехмед-бея я не в состоянии решить, который из двух является негодяем». Таким образом, мы ясно видим, что Тюрр утверждает, будто Бандья подписал свое признание только под принуждением Лапинского и убоявшись его угроз, а в то же время сам Бандья заявляет, что его признание сфабриковано в Константинополе и даже до его отъезда в Черкесию.

В конце концов со всеми этими махинациями было покончено, когда в Константинополь прибыли письма Сефер-паши и большое число черкесов. Депутация последних посетила редактора «Presse d'Orient», подтвердила все опубликованные подробности измены Бандьи и выразила готовность в присутствии самого Бандьи и любого числа свидетелей дать показания, подкрепленные клятвой на коране, о правильности своих утверждений. Однако ни Бан-дья не осмелился предстать перед этим судом чести, ни Тюрр, Туконь, Кальмар, Верреш и прочие его покровители не настаивали на том, чтобы он выступил и доказал свою невиновность.

Еще во время войны с Россией г-н Тувенель, французский посол, написал в Париж с целью получить информацию относительно Бандьи; ему сообщили, что Бандья — шпион, готовый служить всякому, кто ему заплатит. Г-н Тувенель потребовал его удаления из Анапы, но Бандья защитился с помощью рекомендательных писем Кошута. На призыв к братству народов в венгерском манифесте, о котором мы выше говорили, поляки с полным правом ответили следующее:

«Вы говорите нам о братстве народов; мы показывали вам примеры этого братства в ущельях Карпат, на всех дорогах Трансильвании, на равнинах Тиссы и Дуная. Венгерский народ не забудет этого, как забыли те конституционалисты, которые в 1848 г. вотировали миллионы флоринов и голосовали за посылку тысячи людей против Италии, как забыли это те республиканцы, которые в 1849 г. просили у России короля, как забыли это те вожди государства, которые в разгар войны за независимость и свободу требовали изгнания с венгерской территории всего валашского народа, как забыли это уличные ораторы в своих странствованиях по Америке. Сказал ли он, по крайней мере, американцам, — которые платили ему так же, как платят они Лоле Монтес или Дженни Линд, — сказал ли он им, что он, этот оратор, первым покинул свою гибнущую родину и что последним, кто покинул эту залитую кровью страну, шедшую навстречу скорби, был старый генерал, герой, поляк Бем?»

В дополнение к нашему сообщению мы присоединяем следующее письмо полковника Лапинского:

Полковник Лапинский —… паше (Выдержки из письма)

Адерби, Черкесия…

Милостивый государь! Прошло почти два года с тех пор, как я, уступая Вашей просьбе и доверяя Вашему слову, прибыл сюда. Мне нет надобности напоминать Вашему превосходительству, как сдержали это слово. Меня оставили без оружия, без одежды, без денег и даже без достаточного количества пищи.

Я надеюсь, что все это следует приписать не какой-нибудь злой воле со стороны Вашего превосходительства, а другим причинам, и в особенности Вашей злополучной связи с людьми, которым чужды интересы Вашей страны. В течение года мне навязывали одного из самых ловких русских шпионов. С божьей помощью я расстроил его интриги, показал ему, что мне известно, кто он такой, и теперь я держу его в своих руках. Очень прошу Ваше превосходительство порвать всякие сношения с венграми; в особенности избегайте Штейна и Тюрра — это русские шпионы. Остальные венгры служат русским, отчасти сами о том не зная. Не давайте обмануть себя всякого рода проектами фабрик, разработки рудников и обширной торговли. Каждый затраченный таким образом грош окажется выброшенным на ветер, — а к этому и направлены все усилия г-на Тюрра, который желает только, чтобы Вы тратили деньги таким способом, который не принес бы пользы Вашей стране и не причинил бы никакого вреда русским. Здесь нам требуется: пороховая мастерская, машина для чеканки монет, небольшой типографский станок, мукомольная мельница и оружие, которое здесь не только плохого качества, но и вдвое дороже, чем в Константинополе; даже за скверные местные седла приходится платить вдвое больше, чем за французские военные седла. Что же касается рудников, то думать о них — сущее ребячество. Здесь каждый грош должен идти на защиту страны, а не на спекуляцию. Тратьте все Ваши средства на обучение войск; этим Вы не только будете способствовать благополучию Вашей страны, но и укрепите также свое личное влияние. Не расточайте Ваших средств, пытаясь склонить на свою сторону ту или иную партию. В настоящее время обстановка в стране кажется спокойной, но на самом деле положение смертельно опасно. Сефер-паша и наиб еще не помирились, и это потому, что им мешают русские шпионы. Не жалейте денег, которые Вы истратите на обучение здешних войск. Только таким образом деньги будут затрачены с пользой. Не думайте о пушках. Как человек, изучавший артиллерию, я хорошо знаю их ценность. Произошло то, что я предвидел перед моим отъездом. Сначала русские были поражены пушечной пальбой, теперь же они смеются над ней. Там, где я ставлю две пушки, они ставят двадцать; и если у меня не будет регулярных отрядов, чтобы защищать мои пушки, — а черкесы не умеют защищать их, — то русские завладеют ими, и мы сами можем попасть к ним в плен.

Еще одно слово. Я и мои люди, паша, готовы отдать себя на защиту Вашей страны, и через восемь месяцев, считая от сегодняшнего дня, я увеличу мой отряд до 600 стрелков, 260 всадников, 260 артиллеристов, если Вы пришлете мне все необходимое для их снаряжения и вооружения.

Если в течение двух месяцев я не получу ничего, то я сяду на корабль и вернусь в Турцию, и вся вина падет на Вас, а не на меня и не на поляков. Я не намерен ни использовать черкесов в своих целях, ни обманывать их. Если я не смогу надлежащим образом служить их и моему собственному делу, то я покину их.

Я отправил Стока в Константинополь. Советую Вам дать ему все, что Вы можете, и немедленно отправить его назад. Да хранит Вас бог. Умоляю Вас, ничего не откладывайте до завтра. Не теряйте ни минуты, ибо Вам придется дорого заплатить за потерянное время.

Лапинский

Написано К. Марксом 7 сентября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5436, 23 сентября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Загрузка...