Тонущие

16

Я силюсь припомнить, с чего начался наш разговор с Эллой. Хорошо представляю ее тон, вижу подвижное выразительное лицо, но слова возвращаются не сразу, медленно, потому что тогда меня многое отвлекало от их смысла: я не мог насмотреться на то, как она отбрасывает со лба волосы, щелкает зажигалкой, любовался быстрой походкой, изящной талией, очертаниями груди.

Кажется, ее появление в Праге и внезапное исчезновение из отеля меня не удивили. Безрассудство юношеской любви служило достаточным объяснением.

— Я не могу прямо сейчас отправиться к папе и Памеле, — сказала Элла (мы сворачивали с Сокольской на Вацлавскую площадь). — Нам необходимо поговорить, Джейми. Мне нужна твоя помощь. Можем мы пойти куда-нибудь, где никто нас не узнает?

— Ты забываешь, это же не Лондон, — ответил я. — Здесь нам незачем таиться.

Улыбнувшись, я повел ее в маленькое кафе на углу, где уже не раз бывал. Вскоре мы сидели за столиком в дальнем углу и делали заказ официантке — крашеной блондинке с жуткими бровями.

— Ну, — начал я, когда перед нами поставили кофе, — так о чем же ты хочешь со мной поговорить?

— Видишь ли, дело в том, что мои родные считают меня немного ненормальной. — Элла глянула на меня исподлобья и затянулась; я переваривал услышанное. — И самое плохое, что я сама, черт возьми, в этом виновата. Думаю, лучше рассказать все по порядку, с самого начала…

Я кивнул.

— Так вот. Я рассказывала тебе о моих бабушке и тете. Ты помнишь, что у женщин нашей семьи имелись некоторые… психические отклонения?

— Конечно.

— Мой отец одержим этой историей. Пожалуй, его можно понять. Если бы твоя мать и сестра-близнец покончили с собой, ты, вероятно, тоже беспокоился бы о своих детях. Особенно если родная дочь похожа на бабушку как две капли воды. Ее внешность постоянно напоминала бы тебе о трагических семейных событиях. Ты следишь за ходом моих мыслей?

Я снова кивнул.

— Потому папа все время начеку, он выискивает в моем поведении малейшие признаки опасности — симптомы того, что со мной что-то не в порядке. Он не хочет рисковать, а я в результате постоянно испытываю на себе гнет его заботы. Представляешь?

— Да, тяжело.

Вдруг Элла прикусила губу.

— О господи! Я вела себя как дура! — вскрикнула она, с отчаянной яростью ткнув окурком в пепельницу.

— Что ты имеешь в виду?

— Я, не желая этого, подыграла Саре!

— Как?

— Пока ты отсутствовал, Сара опубликовала в журнале «Атенеум» небольшой очерк о нашей семье. Похоже, она собирается переработать его в книгу, где будет описана жизнь нашей бабушки и ее время. Я жутко боюсь, что книгу опубликуют. Разумеется, издателям низкопробных газетенок история понравилась. Как же, самоубийства в аристократическом семействе! А я подумала: вот мой шанс избавиться от Чарли. Мне показалось, он не захочет, чтобы матерью его детей стала сумасшедшая. Даже если ей предстоит унаследовать замок. — Элла помолчала. — Так что я разыграла перед ним нечто вроде исповеди.

— Что ты сделала?

Элла порылась в сумке, выудила сигарету и опять закурила.

— Я довольно натурально разрыдалась и сообщила Чарли, что у нас в роду встречаются психически неуравновешенные люди — что-то не в порядке с генами. Присочинила даже, будто считаю своим долгом не иметь детей: а вдруг безумие передастся им? — Она выдавила неуверенную улыбку и призналась: — Хотела его напугать.

— Но результат оказался прямо противоположным?

— Не совсем так, — тихо произнесла она. — Сначала Чарли не поддался. Он собирался поддержать меня своей верностью и все такое. Все время повторял, что наследственные болезни могут меня не коснуться и все будет хорошо.

Я представил себе серьезные, недоумевающие глаза Чарльза Стэнхоупа, и горло мое внезапно сжалось от страха.

— Что еще ты ему сказала? — спросил я тихо.

Элла глубоко затянулась. Ответила не сразу.

— А что, по-твоему, я должна была сказать?

— Неужели ты себя оговорила?!

— Не смотри на меня так!.. Да, именно это я и сделала, — тоненьким, будто детским, голосочком подтвердила она.

— Ты… что?..

— Да. Да! Я поведала Чарли, что сама себя боюсь. И заявила, что с моей стороны будет нечестно выходить за него замуж.

— О боже!

— И знаешь, как поступил он?

— Видимо, рассказал твоему отцу? — предположил я с мрачным видом.

Она опустила глаза и кивнула.

— Господи, Элла, как глупо… — Я не мог подобрать слов. Любовь и гнев кипели в моем сердце, а когда я увидел, что она плачет, добавилась еще и жалость.

— Понимаешь, я решила, что Сара подсказывает мне путь к спасению, — проговорила она сквозь слезы, — что она впервые в жизни проявила великодушие, пусть и таким изощренным способом. Мне казалось, что, сделав семейную тайну всеобщим достоянием, она дает мне возможность сбежать, избавиться от данного слова, и я воспользовалась ею. Я и представить себе не могла, как все обернется. Сейчас-то я понимаю, что натворила, но тогда мое решение представлялось единственно верным. Я сочла, это будет наименее болезненный способ порвать с Чарли. Он ведь заметил, что я к нему переменилась: он же не дурак. Ему нужно было объяснение. Едва ли я могла открыть ему правду. — Она сделала паузу. — Мне и в голову не приходило, что он кому-нибудь расскажет.

— Поверить не могу, что ты могла свалять такого…

— Не осуждай меня, Джеймс! — Ее голос вдруг стал резким. — Не осуждай.

Мы молча глядели друг другу в глаза. Я взял ее за руку.

— Если б ты знал, что я пережила за эти два месяца, ты был бы ко мне добрее, — произнесла она наконец, утирая глаза. — Скажем так: я заплатила за свою свободу. Невыносимо тяжело видеть, как мучится отец, причем мучится напрасно, и виновата в том я… Если б ты только знал! Его страдания — самое тяжелое наказание для меня. — Она отвела взгляд. — Но что я могла поделать?

Наши глаза вновь встретились.

— Не считая возможности поведать всем историю о том, почему я обручилась с Чарли, мне оставалось лишь одно — притвориться. Я попала в ловушку, Джейми, и не могла выбраться. И я притворилась.

Я погладил Эллу по руке.

— Боже, это ужасно! Передать тебе не могу… Ситуация полностью вышла из-под контроля, и тут я по-настоящему напугалась. Попыталась снова стать собой и обнаружила, что быть нормальной мне уже не положено: система пришла в движение. — Она глубоко вздохнула. — А потом начались разговоры. Ты не представляешь, каково это — знать, что за тобой все время наблюдают родственники, друзья, газеты. В последние два месяца я жила словно золотая рыбка в аквариуме.

Я кивнул, по-прежнему не находя слов.

— А самое худшее заключается в том, что все это творится по моей вине. Не понимаю, как позволила этому случиться!

— Я тоже.

Элла схватила меня за руку:

— Не говори так со мной. Ты должен мне помочь. — Элла смотрела мне прямо в глаза.

— Я помогу, — пообещал я. — Конечно помогу.

— О Джейми! Спасибо! — Она перегнулась через стол и поцеловала меня.

Губы наши встретились, и в этот краткий и сладкий миг я понимал, что сделаю для нее что угодно. Понимал и как дурак радовался этому.

— Как это тягостно — все время выглядеть счастливой. Мне приходилось постоянно делать вид, что мне весело, — нужно было убедить окружающих, что я здорова. Нельзя ни на минуту становиться мрачной — иначе папа тут же предлагает нового доктора, а Памела пытается увезти меня куда-нибудь, «сменить обстановку». Собственно, поэтому я в Праге — чтобы «сменить обстановку». — Она замолчала, что-то припоминая. — Ты удивишься, сколько жуликов на мне заработало: я обошла всех врачей на Харли-стрит. — Элла попыталась улыбнуться. — Это кошмар какой-то! Тебя просят что-то вспомнить, рассказать о душевных травмах, которых у тебя никогда не было, о страхах и тревогах, каких ты никогда не испытывала. А самое страшное — что с тобой действительно начинает что-то происходить. Усиленное внимание, которое тебе оказывают, наводит на мысль, что для тревоги есть веские основания. Вдруг начинаешь сомневаться в самой себе и в окружающих. И вспоминать детские кошмары. — Она прикурила следующую сигарету. — Мне показалось, я должна быть откровенной с докторами: в конце концов, именно их нужно было убедить, что со мной все в порядке, и я рассказала им о своем детстве — обо всем. Кроме Сары, разумеется. Едва ли я могла поведать им о нас с ней.

Когда Элла подносила к губам чашку, пальцы ее тряслись.

— Так что же ты им рассказывала? — спросил я.

— Да всякое.

— Ну например.

Она ответила не сразу.

— Когда мне было девять лет, мне часто снился один и тот же страшный сон. Про колдунью, которая жила в шкафу у меня в комнате и превращала людей в камень. Во сне она каждый раз готова была вот-вот меня настигнуть, а я убегала от нее, убегала по лесам и нолям и… ну, в общем, можешь себе представить. — Она улыбнулась. — Я всегда звала отца, чтобы он меня спас. И просыпалась в тот момент, когда колдунья хватала меня. А отец так и не появлялся.

— Ты поделилась этим с докторами?

Она кивнула.

— А они что сказали?

— Не забывай, психиатрам платят за то, чтобы они говорили, что ты здоров.

— И как же они объяснили этот сон?

— А, обычная чепуха: смерть матери, боязнь мачехи, потребность в отце. Врачи говорили, я злюсь на папу за его женитьбу на Памеле, что, между прочим, совершенно не соответствует действительности, и про комплекс Электры. А еще про то, как опасно для ребенка подавлять горе по умершей матери, потому что оно может превратиться в желание калечить себя или в склонность к насилию — и все для того, чтобы обратить на себя внимание. Смешно! — Элла задумалась, припоминая.

— И чем все закончилось?

— Я уверила папу, что доктора мне больше не нужны: они только забивают мне голову всякими гадостями. Кстати, ты не поверишь, какую здоровую психику надо иметь, чтобы остаться в здравом уме после сеанса у авторитетного психиатра! Папа пошел и так прямо им и сказал. Он не на шутку разозлился, ворвался в кабинет доктора Джефферсона и потребовал объяснений, а этот кошмарный маленький человечек, похоже, только о том и мечтал. По его мнению, видишь ли, я не хотела признавать очевидного. Если б я получала фунт каждый раз, как человек, который совершенно меня не знает, советует мне «избавиться от своих демонов», я бы, честное слово, была богаче, чем отец. — Она запнулась, и в глазах ее снова блеснули слезы. — О боже, Джейми, что я наделала? Что я наделала?

— Тише, тише, — прошептал я, вскочил из-за стола и положил руки ей на плечи. — Все будет в порядке.

— Правда?

— Правда.

— Передать не могу, как мне нужно было это услышать. Как же мне тебя не хватало! — Элла прильнула ко мне.

Я держал ее в объятиях до тех пор, пока не высохли слезы.

— А теперь объясни, почему ты вчера убежала от родителей, — начал я, когда мы снова уселись друг против друга.

— Это завершающая часть истории. После грандиозного скандала у доктора Джефферсона Памела в очередной раз предложила «сменить обстановку». В сущности, она права: больному человеку в Лондоне не место. Ненужное внимание, сплетни… Вот, кстати, взгляни.

Она вынула из сумки и протянула мне страницу иллюстрированного журнала. В центре красовалась большая фотография Эллы, сделанная на какой-то вечеринке. Она стояла на лестнице, одна, вид у нее был больной, измученный.

— Бог знает, откуда они ее взяли, — пожала она плечами. — Почитай, что там написано.

Я быстро пробежал колонку, мелодраматический надрыв репортера вызвал у меня отвращение.

— Вот почему родители решили, что перемена места пойдет мне на пользу, — пояснила Элла сухо. — Их пригласили на аукцион. Я подумала, что смогу повидаться с тобой, если поеду с ними.

Услышав эти слова, я буквально затрепетал от радости, но все же спросил:

— А почему ты убежала?

Она пожала плечами:

— Решила, что хуже от этого не будет. Мы повздорили — как раз на выставке Моксари, — и папа сказал что-то… о моем «состоянии». И я решила: если они так уверены, что я чокнутая, и будут продолжать так считать, что бы я ни делала, значит я могу позволить себе ночь свободы. Ты только представь, как это чудесно — оказаться в одиночестве после того, как два месяца кряду за тобой наблюдали денно и нощно! — Она взглянула на меня. — О, я знаю, что это нехорошо, неправильно. Но я по горло сыта тем, как они носятся со мной. Понимаешь?

Я кивнул:

— Теперь тебе все-таки нужно вернуться.

— Джейми, ты ведь не думаешь, что я должна всё им рассказать? Все… про Сару, про Чарльза и про… то, что я сама заварила эту кашу?

— Нет, — помедлив, произнес я, пытаясь рассуждать логически. — Но несколько часов назад, когда я с ними простился, они с ума сходили от волнения. Ты должна появиться в отеле, успокоить их и извиниться.

Она склонила голову:

— Хорошо.

Мы встали и вышли из кафе. Среди толпы, движущейся по Вацлавской площади, Элла взяла меня за руку и шепнула:

— Спасибо тебе, Джейми, — и поцеловала меня.

Грех — это сильное слово, ужасное. Но я больше не боюсь его. Я отдаю себе отчет, что Элла совершила грех, уведя Чарльза Стэнхоупа у Сары. Наверно, я тоже согрешил, пожелав, чтобы ее исповедь звучала лишь для меня одного. Я ревниво относился к ее откровенности.

Я мог бы посоветовать ей рассказать правду, сознаться в содеянном, но не сделал этого. И не объяснил ей, в чем состоит опасность обмана: я и сам тогда этого не понимал. А теперь я вижу, что ложь подобна прутьям клетки, со временем они становятся все более прочными. Как только клетка будет окончательно готова и пространство вокруг тебя замкнется прутьями, ты погиб.