Топ-модель 2. Я хочу развод

Глава 14

Максима резко становится много. Сам воздух теперь состоит из его запаха и энергетики. Для меня, ищейки, это как перешагнуть допустимый предел. Так близко других людей мне не надо. Тут либо страстью захлебнуться, либо отвращением.

Оттенков не существует.

Если мы ссорились раньше, то всегда на расстоянии. Сейчас он нависает, а я слишком расстроена, чтобы стушеваться. Кровь кипит, на душе прожженные углем дыры.

Он ее трахал. Шлюху эту трахал прямо сейчас! Прямо, мать его, пять минут назад в этом кабинете!

— Мне тоже хочется, — выпаливаю в лицо. — Тоже хочется кончить.

Макс наклоняется ниже. Если бы я резко не отстранилась, губ моих коснулся бы. Совсем охренел, видимо.

— Так скажи, — выдыхает.

— Что?

Он все-таки касается губами губ. Говорит так, что каждое движение кожей чувствую.

— Попроси, если хочется. — Тембр плотный, низкий.

Я вздрагиваю.

Максим тут же действует: бедра мои сжимает. Да так сильно, что от неожиданности шумно выдыхаю. Ему в рот прямо. Довольно ухмыляется, грязный ублюдок.

А потом дергает на себя, сам наваливается, и так выходит, кажется специально, что в мою промежность врезается его пах. Твердый, горячий. Макс вжимает в себя, а у меня там внизу все нежное такое, что больно от грубости. Совсем не так все было во второй раз, я, дура, думала, он нежный и ласковый по сути, а он… вот какой. Грязное животное.

Мгновенно теряюсь, я таким забыла его… В наш первый раз решила, что им управляет трин.

Сама реагирую! Как жена на мужа, выбранного сердцем.

На козла этого снова реагирую, как и на яхте, как и всегда. На его сильное тело, на уверенность, сексуальность. Потому что хочу. До смерти его хочу, хоть нежно, хоть грубо. Хоть как-нибудь уже. Желание такое сильное и яростное, что я опять теряюсь. Понимаю! Вмиг понимаю всех женщин, что под напором страсти себя забывали. Вот оно как бывает.

Это вдруг появляется в воздухе — похоть. Вязкая, отравляющая, но такая сладкая. Не любовь, не нежность. Лишь бешеная потребность и нетерпение. Максим быстро, умело расстегивает пуговицы на рубашке, и его запаха становится больше. Грудь твердая, густая темная поросль по ней, дорожка широкая вниз. А я… как будто другой стала. Не пугаюсь, не отшатываюсь от мужика, как раньше было.

У меня тело пылает, между ног болит аж. Он целоваться лезет. Ну уж нет, не после шлюхи. Отворачиваюсь демонстративно, нос задираю — со мной нельзя так. Он тогда в шею впивается. Да так, что на месте обмираю — в жар и холод бросает, пот между лопатками каплями вниз. А Макс лишь вдыхает жадно, тоже реагирует.

Губы у него влажные, горячие. Я громко сглатываю слюну, а он свою на мне оставляет не стесняясь.

Господи, как стыдно и грязно. Как унизительно после той шалавы.

Он находит какую-то точку на шее, и я не могу сдержать громкого стона, граничащего со вскриком. Удовольствие простреливает до нежной области между ног.

Максим вздрагивает сам. Вздыхает громко.

Не нежничает совсем. Пиявкой присасывается, к тому самому месту. Нашел и пользуется, скотина. А меня ломает снова и снова. Тело так хочет, меня распирает, он лижет мою шею, трется пахом. Я вцепляюсь в его плечи.

Макс прямо сейчас меня доламывает. Гордость мою в грязь втоптал и пользуется. Он ведь только что… на этом же самом подоконнике… эту дуру набитую… пихал в нее свой член. Ему все равно кого, он пустой, любви нет… животное…

Боже, как он целует шею. Ласкает. Пальцы всюду проходятся, касаются. Он дышит на меня только. Я об этом думала, столько ночей мечтала. В беременность, когда гормоны жгли, когда нестерпимая жажда его тела просыпалась, Максима представляла и себя трогала.

Он просовывает между нами руку и через слои одежды нащупывает половые губы, прижимает к ним ладонь. Трогает. И меня пронзает оргазм. Да такой, что ахаю. Прикусываю губу и зажмуриваюсь, проживая эти сильные спазмы, что волнами проносятся по всем клеткам. Стыд какой, господи. Я кончаю с рукой мужа между ног, умирая от сумбура чувств, не понимая, зачем живу вообще без этого удовольствия каждый день.

Сжимаю его плечи. Так злюсь! Когда спазмы ослабевают, осознаю, как сильно злюсь на него! От сладкого оргазма тот еще осадочек — словно в грязи вываляли.

Макс, к счастью, не догадывается о моей слабости, иначе бы точно высмеял. Он тянется к моему туго застегнутому ремню, а я пропихиваю руки под его рубашку и с наслаждением царапаю кожу — сильно. Смачно. Чтобы если разденется перед очередной — та видела, что не единственная. Обхватываю ногами его торс и вжимаю в себя.

— Блядь.

Максим ударяет ладонью по подоконнику, обнимает крепче, фиксирует и толкается бедрами. Снова так резко, что по нежной, еще пульсирующей плоти боль расходится. Но откат потом — кайфовый.

Запрокидываю голову и гортанно смеюсь.

— Больно, что ли? — издеваюсь.

— Ногти тебе подстрижем, — усмехается.

Опять пытается в губы целовать, но я отворачиваюсь. Он снова накидывается на шею, теперь с другой стороны. Ведет языком — влажный широкий след оставляет. Прикусывает! Втягивает в себя кожу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как он там говорил? «Выебать»? Вот этого мне сейчас и надо: между ног мокро, там все пульсирует, ждет, будто я больна этим мужчиной смертельно. А может, так и есть? Увидела на берегу мокрым, запыхавшимся — и все, дальше жизнь как в тумане вокруг него одного.

Максим опять толкается в меня, теперь мягче, но требовательнее, а я делаю движение бедрами, потираясь об него. Честное слово — ма-ши-наль-но-е. Он снова начинает бороться с моим тугим ремнем — как-то злобно, остервенело. Но там фирменная застежка, без определенного знания не справиться.

Хочу, чтобы Макс трахнул меня, каждой клеткой истомившегося тела хочу! А душой? Чего я хочу душой?

Может, по происхождению я и не цыганка, а обычная девка, у нас так скучно в деревне было, что в близость с мальчиками рано вступали и какого-то особого значения не придавали этому. Но не могу я так! Не могу, и все! Хоть ножами режьте. Словно Ба-Ружа воспитывала, ну право слово!

Дрожу у Максима в руках — мягкая, горячая, податливая. Мокрая вся от нашего трения, от того, что наконец-то почувствовала, как он жаждет меня. Задрожала, в том числе там самым местом особенным среагировала. Хочу его, как жена своего мужа только хотеть может. Ждет. Своего собственного. Единственного.

Дура дурой.

Все происходит так быстро. Ломано.

Не любила бы я Макса — клянусь, отдалась бы. Потому что переспать с ним — кайф, знаю, это было дважды, по-разному, но идеально. Однако я люблю его и снова о свою любовь спотыкаюсь.

Он два раза просил о близости, и я не отказывала. Что было потом? Я, может, и поломанная им, но чувство собственного достоинства имею. Он сам его во мне взрастил за этот год, называя особенной.

Качаю головой. Вспоминаю все обиды, все его измены — и прежде всего вот эту, свежую. Максим, наверное, кончить не успел, вот и лезет сейчас. Я накручиваю себя и зверею! Отпихиваю.

— Прекрати, — шиплю. — Прекрати немедленно! Оставь меня в покое!

Толкаю с силой, изворачиваюсь и закидываю ногу на ногу, переплетаю лодыжки, намертво сцепляя замком. Упираюсь руками в грудь.

Он застывает на этом расстоянии, дышит тяжело. Ставит руки по обе стороны от меня. Не пускает.

— Ману, — говорю. Голос звучит жалко, поэтому пользуюсь особым именем мужа. И прокатываюсь по тому, что для него важно, несмотря на всю его современность. — Ману, перестань, ты меня унижаешь. Я отдала тебе свою девственность, верность тебе храню. А ты… прямо с секретаршей… И потом ко мне?

Отворачиваюсь. Подбородок задираю гордо. Сердце колотится на грани возможного, из груди выпрыгивает.

Что сделает? Что Максим со мной сейчас сделает? Он же так возбужден! Додавит? Покажет, кто в семье главный? Как жену любить надо, а ей — мужа уважать-ублажать? Доведет до пика и домой отправит?

Я не переживу этого. Пусть убьет лучше. Не переживу! Он меня трогает только, и уже кончаю. Ну не могу я быть такой жалкой! Перед другими — по фигу, но только не перед ним!

— Аня… — Голос звучит негромко, снова хрипло, но так, будто Максим живой человек, не уголь. — Я не понимаю твои сигналы.

— Не целуй меня. Я тебе запрещаю.

Он ведет носом по моей шее, шумно втягивает мой запах, и от этого ощущения я срываюсь на дрожь. Я в нем, Макс мной пропитывается. Это так важно! Господи. Дичаю и действительно как кошка хочу на него наброситься, подстроиться, позволить. Но вместо этого качаю головой.

Он чуть отстраняется.

— Ты снова обиделась на меня?

Достаю мобильник из кармана, нахожу ту самую фотографию простыней и показываю ему. Максим абсолютно серьезен, смотрит, кивает. И я вдруг осознаю, какое имею на него влияние. Другой бы на его месте просто рассмеялся, дескать, трахнулись и трахнулись, мало ли целок вокруг ходит. А для него это имеет значение. Тупые старые традиции, но он действительно ценит, что лишил меня невинности. Что я не захотела до него прыгать по мужикам. Что гордая и верная.

— Ты меня уничтожаешь день за днем, — шепчу. Смотрю в сторону. Не на него.

— Ты просила не трогать, я берег, как умел. Не трогал.

— Ты утверждал, что моя любовь к тебе ненастоящая. А я и спустя год не разлюбила.

— Блядь.

— Не разлюбила! — выпаливаю.

Максим нежно берет мою ладонь, подносит к губам и целует. Сперва тыльную сторону, пальцы. Каждый по очереди. Потом касается внутренней стороны.

Мы друг другу навязаны. Нам надо разойтись. Самый подходящий момент сейчас: нет угрозы для его карьеры. Мне ведь очень хочется, чтобы Макс был успешным и богатым, тогда и наша доченька будет расти в достатке и любви. Можете камнями закидать, но я знаю, что такое нищета и голь перекатная, и ребенку своему этого ада не пожелаю.

Максиму… тоже. От всего сердца — только счастья. Ему тоже меня надо отпустить. Пусть не полюбил, но он был первым, и я была верна. Он уважает за это, ценит. Он… наверное, поможет и мне.

Мы зависаем на этом подоконнике.

Навязанные. Я оказалась не в том месте, не в то время. Он выпил трин. Я влюбилась до смерти.

Мои пальцы в кольцах — изящных, современных, с прекрасными сверкающими бриллиантами. На запястье несколько браслетов. На руках у меня, возможно, целая квартира в небольшом городе. Все эти украшения подарил Максим. Стоит сейчас передо мной, горячий, взъерошенный, зацеловывает мои руки. Искренне и почему-то щемяще трогательно. И мне вдруг кажется, что он так не делал никогда. А если делал — то нечасто и для какой-то особенной женщины.

Эти пробирающие поцелуи Максу несвойственны, и одновременно только от него они имеют значение. Цыган из богатой семьи, у которого девок была куча самых красивых. У которого власть в руках невероятная.

Я люблю его, но могу представить, что потом будет. Сложный он. Такие и правда, наверное, должны лет в шестнадцать жениться девственниками, чтобы мир не видеть и не развращаться. Убийство — быть с ним.

Только заглушила боль немного, только карьерой занялась… и что теперь? На те же грабли с размаху? Снова маяться — верен не верен, не мечтает ли о другой?

Мягко забираю у него руку, не позволяя больше целовать, но и не вытираю демонстративно. Это уже был бы конец, а я к такому не готова.

— Я приехала извиниться, Ману, — говорю специально осторожно. Без вызова, просто гордая, искренняя девка. — С обложкой вышло некрасиво. Как и с правами на фотографии. Я знаю, что ты заступился за меня перед семьей, и это важно. Даже не представляю, чего это тебе стоило. И понимаю. Правда. Ты все думаешь, я не знаю тебя, а я знаю. И еще. Я не хотела сегодня скандалить, только извиниться. Ненавижу с тобой ссориться. Я очень ценю твою заботу, ты перевернул мою жизнь однажды, и я… просто увидела мир другим. Благодаря тебе.

Он прищуривается. Ему не нравится. Потому что похоже на прощание.

Тело мое бедное аж пульсирует, требует жарко, нестерпимо. Максим еще рядом, опаляет, как печка на максимуме.

Поднимаю глаза. Снова друг на друга смотрим. Уж не знаю, что он там видит, но на следующем вдохе подхватывает меня на руки. Усаживается на подоконник, меня — к себе на колени. Не верхом, а когда ноги вместе, они по-прежнему замком. Макс кладет голову мне на грудь. Я… растерявшись, машинально начинаю поглаживать его, нежно ерошить волосы.

— Рибу приехал тогда с целой командой ради меня одной, мы до этого не обсуждали формат съемки, он сказал, что привезет одежду. Когда дошло до дела, я не осмелилась отказаться. То есть изначально я не планировала тебя как-то подставлять. Не думала, что это будет аж обложка! Где я и где обложка, ну правда! Я по-прежнему считаю, что фотографии красивы, но я их не планировала.

— Ты невероятно красива, и обложка — это меньшее, что французы могли для тебя сделать. Я за тебя беспокоюсь, Май.

Улыбаюсь бегло. Давно он так не шутил.

— Знаю. С тех пор как у меня появился ты, стало безопасно. Но… так дальше не может продолжаться. У меня больше нет сил выслеживать твои интрижки.

— Ты кого-то встретила?

Молчу.

— Ты мне сказала, что твой третий раз будет по большой любви. Ты просишь развод, значит, кого-то встретила?

Такой простой вопрос от него. Ух ты. Без тени улыбки.

Если бы я не знала Макса так хорошо, то решила бы, что он ревнует. А может, просто привык? Ко мне, как к интерьеру. Мы не любим свой холодильник, но при этом не хотим, чтобы сосед там что-то хранил.

Пожимаю плечами уклончиво. Но быстро добавляю:

— Я не изменяла. Клянусь.

— Знаю. Так встретила?

«Какой же ты придурок, — думаю я. — Встретила. Тебя. Как по минному полю теперь. Люблю — тебе скучно, разлюбила — ты бесишься. Просто придурок. И правда уголь. Ничего тебе не мило, ничего не нравится». Вслух же произношу:

— Наверное, я подросла. Великую любовь можно ждать всю жизнь, а может, ее и не существует вовсе. Я хочу романтики, близости, хочу эмоций и… горячего секса. — А потом просто беру всю силу воли, которая только есть во мне, всю смелость, всю боль, что испытывала из-за него. Там такой океан бездонный, что черпать и черпать. Беру это все и добавляю: — Поэтому давай разведемся.

Аж закричать хочется от паники, что он будет не моим, хотя бы номинально.

Выдерживаю взгляд. Долгий, в упор.

— Я не готов тебя отпустить, — возражает Максим. Очевидно, что тоже подбирает слова.

Сглатываю. Это самое прекрасное, что я слышала в жизни. Мы говорим о разрыве, а сами друг друга гладим. Я его волосы пропускаю сквозь пальцы, нежничаю, не могу остановиться. Потому что после развода такой возможности не будет. А он меня обнимает сразу двумя руками. Крепко. По спине ведет пальцами, нестерпимо приятно, но не показываю.

— У нас… сложились общие ритуалы, мы можем друг на друга положиться. Я тоже буду по этому скучать, — говорю нейтрально.

Максим качает головой.

— Может, подумаем еще? Покрутим? Эта девка… — начинает.

Только не это, я ведь почти забыла. Ощетиниваюсь мгновенно. Перебиваю тут же:

— Будет здорово, если ты на каких-то условиях снимешь нам с Витой квартиру. Или пустишь в московскую? Может, временно, я не знаю.

— Глупости. Вита будет расти в доме. На фига он мне нужен одному?

И снова невыносимо от его слов, от такой заботы и горечи. Но, если я сейчас ему снова все дам — он опять не оценит. Нельзя заслужить любовь, к сожалению. Ни одним местом. Уважение — да.

Он прижимает меня к себе. Не пускает. Хотя мы не миримся.

Вдох-выдох.

— Тогда съедешь ты.

С другим парнем этот фокус бы не прошел. А Максим… у меня есть фотография моей крови на простынях. Вот о чем говорила Ба-Ружа. Я ему отдалась — он взял. Потом я была верна. Вина на нем. Поэтому он все сделает, если продолжит уважать.

Пульс, если начистоту, шпарит. Я могла бы сидеть на коленях Максима вечно — гладить его, нежить в любви и ласке. Ему, наверное, это надо было в двадцать лет, когда он сам был нормальным, а не циником. Жаль, мне тогда было лет семь.

Какая несправедливость — эта ваша разница в возрасте! Вот бы мы были ровесниками и встретились.

Бросаю взгляд на столик — там два стакана с остатками виски. Усмехаюсь. Ее-то к себе позвал, угостил выпивкой, перед тем как натянуть. Сжимаю зубы. Нутро снова в узел, ярость ошеломительная. Слепит.

— Потому что я хочу свободы, — рублю наотмашь.

Брак фиктивный, а боль от грядущего развода — настоящая.

Я делаю движение, чтобы освободиться, но Максим не пускает. Тогда прикладываю усилие и спрыгиваю с его колен.

— Ты говорил, у тебя нет любовницы, — вновь взрываюсь.

Мне бы уйти гордо, а я все эту тему тру.

— У меня ее нет. — Его голос звучит устало. Словно не осталось аргументов, словно мои слова, что ему нужно съехать, Макс воспринял всерьез.

— От тебя пахнет секретаршей из отдела кадров. Ты же знаешь, я, как ищейка, чувствительна на запахи.

— Я попрошу ее уволить завтра.

— Развел тут харассмент, бедная Ада. Нашелся, блин, властный босс. Отвратительно.

— Блядь, да, — подтверждает. Будто для него это тоже открытие. Будто собственное поведение его царапает. — Пиздец.

— В любом случае это ничего не изменит, ты мне врал.

Максим тоже спрыгивает с подоконника и подходит к столу. Наливает себе выпить, делает глоток.

— Я тебе не врал. Женщины — это всегда обязательства. Единственное обязательство, что у меня есть, — перед тобой и Витой, других мне не надо. Время идет, Аня, между тобой и мной ничего не меняется. Я не могу быть просто отцом, пусть даже самой красивой девочки. У меня крышу рвет периодами, агрессии много, груша в спортзале не справляется. Я действительно хочу сохранить наш брак, но согласен: выходит херня. Мы не спим, но оба ревнуем.

Он сказал «оба».

— Пора освободить друг друга.

— Ты знаешь, я не хочу освобождаться.

— То есть тебя не парит, что я выслеживаю тебя и закатываю сцены? Не парит моя обложка и то, что я еду в Париж? Говорят, твои цыганские родственники в истерике, сиськи мои рассматривают с лупой.

— Да похуй на них.

Максим делает еще глоток. Очевидно, тема ему неприятна. Он как будто вообще не просчитывал, что делать в этом случае, словно и не собирался со мной разводиться. Выглядит огорошенным. Много ругается матом, что ему тоже не свойственно. С катушек слетел?

— Выпьешь со мной? — спрашивает.

— Дочка дома. У меня уже грудь распирает, надо бы ехать.

— Она, наверное, уже спит.

Пусть я дура полная, но не могу отказать решительно. Ищу компромисс:

— Может быть, в другой раз выпьем? Здесь пахнет сексом, ты пахнешь сексом и другой женщиной. Я очень чувствительна на запахи, ты ведь знаешь, меня может даже стошнить. Мне уже тошно.

— А ты пахнешь моей дочей, — говорит Максим с какой-то болезненной улыбкой, раньше я такой у него не видела. — И моим домом. Поэтому я не могу дать тебе свободу.