ГЛАВА О женщинах, которые любят и прощают

Тусклые тюремные вечера они коротали теперь втроем. Собирались в почтовой конторе у Дженнингса. На конторке зажигали свечу. Билл доставал из кармана плоский аптечный флакон, Билли Рэйдлер раскладывал на чистых листах бумаги помидоры, ломтики ветчины и куски пудинга — деликатесы, которые удавалось достать у повара из банкирского корпуса. Повар был в хороших отношениях с Рэйдлером — одно время шайка, к которой он принадлежал, действовала по соседству с шайкой Рэйдлера на Индейской территории.

Флакона хватало на два круга. Потом начинались воспоминания.

— Черт бы вас побрал, Билли, — сказал однажды Рэйдлеру Дженнингс. — До сих пор мы не знаем, как вы попались. Сколько раз я спрашивал, и вы всегда делали заворот в сторону. Смотрите, как бы я не взял вас за горло и не вытряхнул наконец, эту историю.

— Разве это интересно, как человек попадается? Куда интереснее — как он не попадается. Об этом стоит послушать, — сказал Рэйдлер.

— Друзья, — вмешался в разговор Билл, — с моей точки зрения интереснее первое. Это имеет громадное значение. Так сказать, в качестве обмена опытом.

— Вам бы толковать библию, Портер, — покачал головой Дженнингс. — Вы можете рассматривать любой вопрос с тысячи разных сторон.

Билл шутовски поклонился.

— Джентльмены, я не делаю тайны из своего прошлого, — сказал Рэйдлер. — Я попался из-за того, что влюбился.

— В мешок с тридцатью тысячами монет? — съязвил Дженнингс.

Рэйдлер укоризненно посмотрел на Эля.

— Нет, Эльджи. Деньги никогда в жизни не были моим воздухом, моими снами и моим богом. Я чувствовал себя одинаково и при деньгах, и без них. Я влюбился в самую обыкновенную женщину.

— О! — с уважением произнес Эль. — А вот мне не пришлось. Все время было не до того.

— Расскажите все по порядку, Билли, — попросил Портер.

— Я не знаю, будет ли интересно… Впрочем… Билл, вы жили в Техасе. Знаете ли вы, что такое «Ручка»?

— Ну, еще бы! Самое унылое место на всем Юго-Западе.

— Вот-вот, — оживился Рэйдлер. Он выпрямился на стуле, откинул со лба прядь волос, глаза его, обычно прищуренные, стали влажными и большими. — «Ручка». Когда господь бог лепил нашу землю, он пропустил это место. По-моему, бог слишком спешил. Если бы он подумал немного, все было бы по-другому. Эльджи, наверное, был бы президентом Североамериканских штатов…

— И не плохим президентом, ребята, — вставил Эль совершенно серьезно. — Я возродил бы римское право и распространил бы его на всю страну.

— Вы, Билл, наверно, стали бы государственным секретарем… — продолжал Рэйдлер.

— Ни в коем случае, — улыбнулся Билл. — Я не умею устраиваться на хорошие места.

— А я купил бы себе участок земли где-нибудь в Айове или Висконсине и завел бы ферму…

— Ладно, — сказал Эль, поморщившись, — ты начал что-то про «Ручку».

— Да, «Ручка»… Там сотни заброшенных ранчо. Лачуги из плетня, обмазанного глиной. И в них полным-полно степных волков. Когда проезжаешь мимо, они выскакивают из дверей и улепетывают в кусты. И тишина. Такая, что уши закладывает и голова кружится. Так вот, в то время я работал с Салдаром.

Билл вздрогнул. В сыром воздухе почтовой конторы вдруг запахло седельной кожей, звякнула о стакан зеленая бутылка, вскинулись вверх черные стрелки бровей Мэйми Холл, раскатисто захохотал ковбой Ходжес, хлопая себя по коленям ладонями.

— Черт возьми, — пробормотал Билл, — так, значит, вы из шайки Себастьяно Салдара?

— Что? — переспросил Рэйдлер. — Вы знали дона Себастьяно? Откуда? Где вы его видели?

— Нет, нет, — торопливо сказал Билл. — Я никогда не видел Салдара. Но я знаю историю его смерти.

— Весь Юго-Запад знает об этом. Салдара накрыл Красный Холл, — сказал Рэйдлер.

— Да, — сказал Билл, — Салдара прикончил отряд Холла. И я слышал эту историю от самого Холла.

— Вот как? И вы были в то время в отряде Холла?

— Нет. Я гостил на ранчо Холлов. Это в десяти милях от Котуллы.

— Господи, рай небесный! — сказал Рэйдлер. — Вот там земля! Воткни в нее старую оглоблю — и через год вырастет лес.

— Ладно, — сказал Эль. — Ты рассказывал о Себастьяно.

— Такие люди, как дон Себастьяно, долго не живут на земле, — Рэйдлер откинулся на спинку стула. — Своей смертью умирают только те, кто действует исподтишка. А дон Себастьяно был открытым и смелым человеком. Только жестокости у него было больше, чем нужно. Он всегда сначала стрелял, а потом разбирался что к чему.

В ту осень, когда меня сцапали, мы угнали у какого-то скотовода пять сотен бычков. И каких, если бы вы только видели! Все один к одному, как братья родные, крепенькие, рыжие, и между рогов такая кудрявая челочка, словно молодой мох. Да. Это было самое крупное дело за весь год. Пять сотен! Это была лебединая песня дона Себастьяно, друзья! И всего полдня перехода до мексиканской границы.

Отхватили мы за свое стадо две тысячи монет. Себастьяно назначил нам время и место очередного сбора и распустил на отдых. В Штаты мы пробирались поодиночке. Так спокойнее, безопаснее.

Я возвращался домой через «Ручку». И, несмотря на триста монет в кармане, мне почему-то было тоскливо. То ли от природы вокруг, то ли от отчаянной бездомной жизни. Когда в полумиле впереди я увидел дымок, то с такой силой пришпорил свою кобылу, что прорезал ей шкуру на правом боку. И знаете, что мне виделось, пока я скакал к хижине? Большущая миска горячей мясной похлебки, которую ставят передо мной женские руки, сильные руки женщины, привыкшей к работе в поле, и в загоне для скота, и в доме, и умеющие держать ружье, если понадобится.

Черт возьми, ребята, я мечтал только о таких женщинах. Только к таким меня тянуло. А на этих дохленьких горожанок я и смотреть не хотел. Женщина должна быть такой, чтобы можно было почувствовать ее в руках, верно я говорю, Эльджи?

Эль усмехнулся и пожал плечами.

— Не знаю. У меня почти не было времени заниматься женщинами.

Рэйдлер вздохнул.

— И вот, ребята, — сказал он, — только я подъехал к дому и забросил поводья на коновязь, выходит навстречу мне женщина. Я как увидел ее, прислонился спиной к своей кобыле и стою. Шагу вперед ступить не могу. Потому что была она точь-в-точь такая, какая нужно. Высокая, крепкая, глаза чуточку раскосые и блестят, а волосы — что твой испанский ковыль. А за ней ребятенок стоит. Мальчишка. Лет этак пяти-шести. Палец засунул в рот, смотрит на меня и ни капельки не боится. Шустрый такой.

Я все стою, а она подходит к моей кобыле, гладит ее рукой по холке, а потом говорит мне: «Здравствуйте». И таким голосом, как будто только меня и ждала.

Через несколько минут я сидел в хижине за столом, маленький краснокожий чертенок дергал меня за шнурки сомбреро, а хозяйка рассказывала.

Оказывается, ее муж отправился неделю тому назад в город, чтобы запастись провизией, да так и забыл вернуться.

Я ничего не ел целых два дня, а она со своим сыном почти четыре. Кстати, звали ее Эмилия. Эмилия Лингворт, вот как. Самое близкое ранчо находилось в двенадцати милях, я отправился туда и привез еды для всего семейства.

Какой она приготовила обед, ребята, если бы вы только знали! Я такого в жизни не пробовал. А к столу она подавала как принцесса. Я глаз от нее не мог отвести. И все, что она говорила, казалось мне музыкой. А маленький веснушчатый паршивец устроился у меня на коленях и потихоньку подбирался к моей шестизарядке. Замечательный был парнишка, скажу вам! И знаете, эти несколько часов рядом с женщиной в заброшенном степном ранчо были моим единственным настоящим приключением за много лет!

После обеда она рассказала, что банкир из соседнего города надул ее на тысячу двести долларов. Предложил ей купить какие-то акции, и в результате она потеряла все свои деньги. Она в этих делах ничего не смыслила, совсем как ребенок.

И тут на меня нашло. «Ну постой же, проклятый торгаш, — сказал я, — я выбью из тебя эти тысячу двести монет, и ты на весь остаток жизни запомнишь день продажи своих проклятых акций. Ты узнаешь, что на свете существует Билли Рэйдлер с Индейской территории, и ты увидишь, что он человек справедливый и, если нужно, сумеет защитить слабого».

Банк находился в городишке Вермонт. Я приехал туда на следующий день минут за сорок до его закрытия. Вошел в комнату, где помещалась касса. Там было всего три человека, какие-то городские хлюпики в очках и с портфелями. Я сунул в окошко кассиру пачку акций и кольт вместо чековой книжки и приказал выдать деньги, принадлежащие Эмилии Лингворт. Старик пожелтел как лимон и вывалил из сейфа на кассовый подоконник тысячу двести долларов, да еще около двадцати тысяч впридачу. Я забрал все и ускакал на ранчо.

Да, ребята, я решил жениться на Эмилии и навсегда покончить со старым. Я чувствовал себя свободным, с чистой совестью, точно послушная корова, которая мирно бредет со стадом, спокойно пережевывая свою жвачку. Мне казалось, что стоит сделать предложение Эмилии, и я получу отпущение всех былых грехов, и на меня снизойдет благополучие и тихий покой ее дома.

И я сделал ей предложение. В тот же вечер после ограбления банка. И она приняла его как королева, величественно и достойно. Я прожил семьянином пять дней, и какие это были сказочные дни, друзья! Мне казалось, что я попал в маленький степной рай. Вечерами она разжигала печурку, мы втроем садились у огня, и я мечтал о том, какие у нас будут бычки и овцы и какого пони я куплю Алексу — так звали мальчишку, и как мы переселимся в Калифорнию, и что будем там разводить на своей земле, и еще о многих чудесных вещах. Она слушала и соглашалась с каждым моим словом. Честное слово, лучше и покладистее женщины я никогда не видел.

А в это самое время за мной, оказывается, проследили полицейские ищейки от форта Смита до самого Вермонта. Сначала меня обвиняли в угоне скота, а теперь прибавилось еще ограбление банка. Этого с избытком хватало, чтобы засадить меня в Колумбус или в Пентонвилл до конца жизни.

Они приехали на ранчо утром шестого дня. Эмилия вышла из дома к колодцу за водой, но сразу же прибежала назад. Она потеряла по дороге платок с головы, волосы у нее рассыпались и глаза были испуганные.

— Полиция на ранчо! Они ищут тебя! Они перестреляют нас всех!

Она схватила маленького Алекса, унесла его в соседнюю комнату и снова появилась оттуда, держа в руках винчестер. На ходу она передернула затвор, проверяя, есть ли в магазине патроны. Теперь понимаете, что это была за женщина?

Я выхватил кольт и выглянул в окно. Почти у самого моего лица вспыхнул выстрел, и пуля разбила что-то на столе. В тот же миг над моим ухом оглушительно ударил винчестер. А потом началась карусель. Я стрелял, прикрывая левой рукой лицо от осколков стекла, сыпавшихся из оконных рам. Когда патроны в барабане кончались, начинала стрелять Эмилия, давая мне время перезарядить револьвер.

Полицейских было шесть или восемь, положение было безнадежным, и все-таки нам удавалось удерживать их на расстоянии сотни футов от дома. Пулями сорвало ручку у входной двери, расщепило табурет, перебило всю посуду на плите. Потом Эмилия перестала стрелять. Я оглянулся и увидел, что она лежит на полу. Тогда я понял, что все кончено. Пули свободно пробивали обмазанные глиной стены и просто чудом мне удалось продержаться еще минут десять.

Потом мне показалось, будто меня перерубили пополам и верхняя половина тела отвалилась от нижней. Стены ранчо качнулись, пол вздыбился и шлепнул меня по лицу, и больше я ничего не помню. Очнулся я в лазарете. Здесь. В Колумбусе.

Рэйдлер умолк, глядя широко раскрытыми глазами на пламя свечи. Тело его обмякло, осело на стуле, как мешок. Билл и Дженнингс молчали. Наконец Эль спросил:

— А что стало с мальчишкой?

— Не знаю. Говорили, что его отправили в исправительный дом где-то в Канзасе… Билл, мне кажется, в бутылке что-то осталось?

Билл посмотрел флакон на свет и передал его Рэйдлеру. Рэйдлер вытряхнул в рот остатки спирта и бросил пустой флакон на стол.

Несколько минут прошло в молчании.

— А теперь вы, Портер, — сказал Дженнингс. — Вы великий молчальник, поэтому мне кажется, что у вас самая интересная история. Расскажите про вашу женщину, Билл.

Билл смущенно потер щеку ладонью.

— Что я могу сказать о своей женщине, друзья? Не знаю, с чего и начать. Она была невысокая, с очень тонкой талией, темно-синие глаза с яркими голубоватыми белками и темно-рыжие волосы… Ее звали Атол Эстес. Она жила в Остине. Я встретил ее на вечеринке у своего друга Чарлза Андерсона. Она была внутренне светлее тех, которых я знал раньше. И конечно, она была интеллигентнее и интереснее…

Рассказывая, он снова ощутил теплоту того далекого вечера, увидел пустынную улицу и как бы со стороны услышал свой голос.

Они стояли у дверей дома Андерсонов.

— Темно. Я провожу вас, — попросил Билл.

— Я не боюсь, мистер Портер.

— Кто знает, — умоляюще сказал Билл. — Может быть, вон за тем углом…

— Я не боюсь, — повторила Атол.

— Мисс Эстес, долг джентльмена…

Атол засмеялась и пошла по улице. Билл двинулся следом. Девушка завернула за угол и остановилась.

— Видите? Никого!

— А если бы вдруг…

— Ну что ж, — сказала Атол. — На всякий случай возьмите меня под руку.

Кламси-стрит прошли молча. Они еще боялись друг друга. Но Атол была смелее. Она начала первой:

— Почему вас все называют Генри, мистер Портер?

Господи, какой он дурак! Знакомясь с другими и зная, что знакомство не будет долгим, он, дурачась, называл иногда себя именем фармацевта Генри, именем, вычитанным в справочнике дяди Кларка. Придется выкручиваться. Как ей объяснить эту глупость?

— Я фармацевт, мисс Эстес.

— А при чем здесь фармакология?

— Вы знаете, где родилась эта наука?

— Представления не имею.

У нее низкий, очень приятный голос. А у него это проклятое заикание. От волнения оно делается еще сильнее.

— Фармакология родилась во Франции.

— Вот никогда не подумала бы! Французы такой легко мысленный народ…

— И самым знаменитым фармацевтом во Франции был Этьен Генри.

— Вы стараетесь быть на него похожим?

— Я стараюсь добиться того же в Техасе, чего он добился во Франции.

— И вы уже многого добились?

— Пока что места рисовальщика в земельной конторе.

— Вот как? Вы рисуете? Интересно — что?

— Городские пейзажи.

— Это, наверное, очень красивые пейзажи?

— О, — сказал Билл, — особой художественной ценности они не представляют. Самое интересное в этих пейзажах — чудо превращения. В конце каждой недели они превращаются в очаровательные миниатюры. А самое красивое в миниатюрах — большая цифра «пять» и маленькие буквы внизу: «долларов».

Атол засмеялась.

— Двадцать пять долларов в неделю, — сказал Билл. — Они — мой дом, моя ветчина, мой кофе, мои рубашки. А вы чем занимаетесь, мисс Эстес?

— Школой высшей ступени для девушек.

— Вы там преподаете?

— Нет, — сказала она. — Мне там преподают.

— Вы, наверное, самая хорошенькая ученица в школе?

— Я умею сердиться, мистер Портер!

— Но ведь это же правда!

— Мистер Портер!

— О черт! — воскликнул он. — Почему — мистер Портер? У меня есть имя, и вы его, по-моему, знаете.

— Хорошо, — сказала она. — Вот здесь я живу, мистер Билл.

Газовый фонарь выдвигал из темноты угол старого дома. Билл вздохнул.

— Жаль, что так близко.

— Очень поздно, Билли, — ласково сказала Атол. — Завтра мне здорово влетит от мамы.

Билл отступил на шаг и поклонился.

— Всего хорошего, мисс Эстес. Спасибо за чудесный вечер.

— А теперь идите, — сказала она и взялась за ручку колокольчика. — Сейчас мне откроют, и я не хочу, чтобы меня увидели не одну.

В субботу они встретились снова.

Он зашел в магазин и купил несколько азалий. На пароме они переправились на северный берег Колорадо и ушли в голубоватый простор зацветающей прерии. Атол, поигрывая букетиком, рассказывала о себе.

Да, она родилась в Кларксвилле, штат Теннеси, но жила в Нашвилле. «Так что, видите, мы почти земляки». Отца она совсем не помнит, потому что он умер, когда она еще не научилась ходить. А вот отчим у нее очень хороший. Его зовут Гарри Питер Роч. Он строгий. Мало разговаривает. Очень любит читать. Покупает много книг. Он купил ей пианино, и она уже научилась играть кое-что. Например, «Родина, милая родина». Конечно, это не классика, но в Техасе трудно отыскать настоящего преподавателя, а в школе высшей ступени изучают только нотную грамоту. Главным образом учат домоводству и хорошим манерам.

Она вдруг отошла на шаг в сторону и слегка присела, изящно поклонившись Биллу; подол платья легким кружевным кольцом лег на траву, но тотчас взлетел вверх и, отдутый порывом ветра, открыл высокие ноги девушки. Атол прихлопнула легкую ткань к коленям и покраснела:

— Ах, ветер такой хулиган!.. Во всяком случае, вот так мы должны здороваться с мужчиной или благодарить его. А по-моему, лучше пожать руку, правда? Книксен — это немецкая мода. Ненавижу немцев, они расчетливые и скупые. И вообще европейские моды не для американцев, вот что я скажу. Глупо, правда?

Любит ли она мороженое? О, конечно! Пожалуй, сейчас она съела бы ананасного. Двойную порцию. Но для этого надо ехать в город… А есть ли у мистера Билла деньги? Тогда она выпила бы еще мятного жюлепа. «Давайте устроим маленький пир!» Как это здорово — ее будет угощать мужчина! Еще никогда в жизни ее не угощал поклонник.

Они снова переправились через реку и на Пекан-стрит зашли в драгстор. Билл заказал мороженое и мятный жюлеп, с шиком разменяв новенькую десятидолларовую бумажку. Высокие толстодонные стаканы бросали на белый мрамор стола янтарную тень. Атол тянула жюлеп через соломинку и болтала ногами как девочка.

Однажды они прогуляли по городу до утра. Цвела прерия. Улицы были пропитаны запахом ее, пряным и тяжелым.

— Скоро начнется духота, — сказала Атол. — Мне надоел Техас. Мне хотелось бы посмотреть Чикаго и Великие озера. Я даже про снег знаю только по книгам.

— Да, снег… — сказал Билл. — У нас в Гринсборо он выпадал иногда. Да и здесь на севере… — он вдруг остановился, притянул к себе девушку и поцеловал в приоткрытые губы. — Дэл, — зашептал он, — давай поженимся… Поженимся и уедем… В Нью-Йорк… или еще куда-нибудь… где снег и нет духоты… — От волнения он не договаривал слов. — Нам везде будет хорошо, правда? Нам только и нужно, что крышу над головой и немного денег, правда? Мы должны пожениться, Дэл. Я понял это еще в тот вечер, у Чарли, помнишь? И ты поняла, я знаю. Ведь правда?

Он хотел поцеловать ее еще раз, но она подставила ладонь.

— Я все поняла, Билли. Я тоже хочу. Но… боже мой! Ведь я учусь в школе. Я несовершеннолетняя. И я не знаю, что скажет мама.

— Мама! — воскликнул Билл. — Что мама! Дэл, я завтра пойду к миссис Роч и скажу, что мы любим друг друга и что я никогда — понимаешь, никогда! — не отступлюсь от тебя. Никогда, Дэл!

Он поцеловал Атол еще раз.

— Бесполезно, — сказала она. — Мама никогда не согласится.

— Хорошо, посмотрим, — сказал Билл.

Время зимних дождей кончилось. Весна прорывалась в улицы. Ветер обрушивал на город пьяные запахи, собранные в прериях. Кружилась голова. Все в мире было нетрудным. Можно было подняться на цыпочки и дотронуться пальцами до бледного рога луны. Он снова притянул к себе девушку.

— Нет! — сказала она.

— Почему?

— Ведь мы еще не помолвлены.

— Черт возьми, Дэл, да ведь это же ерунда!

— Нет! — сказала она.

— Еще один разок, Дэл. Последний.

— Нет, Билли. Пусти меня. Слышишь? Или я рассержусь.

— Ну, хорошо. Не буду.

Она поправила волосы.

— А теперь послушай, что я скажу.

…Город спал в огромной тишине ночи. Чистым белым светом горели газовые фонари на столбах. И в одном из домов, широко разметавшись на постели, приоткрыв рот, в уголке которого закипала слюна, спал двадцативосьмилетний управляющий кожевенным заводом, человек солидный, с прочным положением в обществе, человек состоятельный, хорошо подходящий к такой девушке, как Атол. Мистер Роч принимал его всегда очень радушно, а миссис Роч, когда он оставался обедать, всегда просила Атол подавать к столу. У него было лицо, налитое сытостью, мягкий белый нос и ватные пальцы с длинными овальными ногтями. А глаза телячьи, и всегда можно было наперед угадать, что он скажет через минуту.

Атол говорила. Билл слушал ее как через стену. А рядом был ковбой Ходжес. Он сидел в сарае для стрижки овец и разбирал кольт. Сначала он вытащил шомпол и снял барабан. Потом выбил шпильку, крепящую спусковой крючок, вытащил спуск и поставил барабан на свое место. Тупые головки пуль тихо поблескивали в тесных гнездах.

— Теперь только скорость руки, — сказал Ходжес. — Ты взводишь собачку левой ладонью. Не нужно каждый раз после выстрела снова нажимать на спуск. Просто оттягиваешь ладонью, вот этим местом, и стреляешь. Получается очень быстро — тах-тах-тах! Только оттягивать нужно до конца, чтобы барабан успел провернуться. Понял?

Билл взял кольт. Теплая рукоятка плотно села в кулак. Он отодвинул полог постели и прицелился в кожевенного Управляющего. В рот, где противно кипела слюна. Шесть раз пролетела ладонь над собачкой, и шесть раз кольт выплюнул узенький язычок огня…

— Ты слушаешь? Почему ты так смотришь? — тревожно спросила Атол.

— Он не получит тебя, — сказал Билл. В кулаке все еще оставалось ощущение тяжести.

— Конечно, — сказала Атол. — Я об этом и говорю. Я не хочу, чтобы меня купили за партию бычьих кож.

Школу высшей ступени она кончит в мае. Билл придет к миссис Роч на другой же день после выпускного праздника и попросит руки Атол. Миссис Роч наверняка откажет. Тут и думать нечего.

— И тогда я убегу с тобой. Уйду из дома как будто по делу и больше не вернусь. А ты меня будешь ждать где-нибудь. А теперь я пойду. Уже совсем светло. Я никогда не возвращалась так поздно. Нет, Билл, не провожай. Я уверена, что мама поджидает меня на улице.

…Весна брала город штурмом. Вдали затихали каблучки Атол. За углом плеснулся по ветру подол ее платья. Билл вздохнул, приподнялся на носках и коснулся пальцем тонкого рога луны. Рог зазвенел, как серебро.

…Она окончила школу в числе первых учениц. Она научилась со вкусом расставлять мебель в комнате. Не путать Вашингтона Ирвинга с Джорджем Вашингтоном. Немного рисовать. Печь великолепные пудинги и, не заглядывая в молитвенник, читать «Те Deum» и «Miserere» по-английски и по-латыни.

Она прислала записку:

«Все готово. Приходи завтра».

Билл отутюжил свой лучший костюм и истратил в парикмахерской целый доллар.

Дверь отворила Атол, одетая как для конфирмации — в белое платье с высоким корсажем.

— Мама ждет, — шепнула она.

Миссис Роч приняла его в полутемной гостиной. В вечернем свете она казалась очень молодой и такой же красивой, как дочь.

Билл поклонился и представился.

Она протянула ему вялую, душистую от косметических кремов руку.

— Садитесь. Дэл мне все уши прожужжала о вас.

Билл присел на край кожаного средневекового кресла.

Искоса оглядел комнату. В ней все было добротным и тяжелым и стояло точно на своих местах. У окон на низких подставках вазоны с цветами. Кисейные занавески схвачены в талии голубыми лентами.

«Бонбоньерка для шоколадных конфет», — подумал Билл.

— Рассказывайте… — протянула миссис Роч, погружаясь в качалку.

Атол пошла приготовить кофе.

— Я из Гринсборо… — сказал Билл.

— О? — миссис Роч придала своему лицу выражение удивления. — А я и мой муж из Нэшвилла. Я сейчас даже не могу представить себе, как он выглядит. Эта ужасная война, которая перевернула все с ног на голову… Эти негры, которые хотят участвовать в выборах вместе с нами… Смутный век… Я не знаю, к чему мы придем в конце концов…

Разговор поминутно спотыкался. Билл чувствовал на себе пристальный, оценивающий взгляд хозяйки. Он попытался сострить насчет погоды, но острота затупилась прежде, чем он ее кончил. Слишком твердым кремнем была эта миссис Роч. Билл попытался еще раз. Миссис Роч снисходительно улыбнулась.

У него внутри все расцвело, когда в комнате появилась Атол.

Чашка крепчайшего кофе поставила все на место. Он откинулся на спинку кресла и сказал миссис Роч то, ради чего пришел сюда.

Миссис Роч вздрогнула, и лицо ее постарело на глазах. Атол замерла у двери. Летела и не могла пролететь минута звенящей тишины.

— Мистер Портер, — произнесла наконец миссис Роч, тщательно вычеканивая слова. — Я думаю, что об этом вообще не следует говорить.

Через несколько минут он попрощался с хозяйкой. Атол проводила его к выходным дверям.

— Чепуха, — сказала она. — Я так и знала. Теперь я наверняка убегу. Мне надоело жить в этой шелковой коробке для французских духов.

…План был разработан до мельчайших деталей. Принималось в расчет все, даже час дня и погода.

Каждый год миссис и мистер Роч уезжали к знакомым в Льюдинг. На целую неделю. На этот раз поездка назначалась на конец июня.

— Я никогда с ними не езжу. Для нас это просто удача, — сказала Атол.

Нужны были деньги. Кое-что имелось, но мало. Билл занял пятьдесят долларов у Чарлза Андерсона. Когда Чарлз узнал — для чего, он присвистнул от удовольствия и вызвался быть свидетелем при венчании.

— Вот никогда не подумал бы, что Дэл способна выкинуть такой номер! Ну и проучим же мы старуху Роч, клянусь богом! А у кого ты хочешь венчаться? Лучше всего в церкви Святой Троицы. Сейчас же иди туда и отыщи пастора Джона Смута. Этот парень за двадцать долларов обвенчает любого смертного с кем угодно. Хоть с самой богородицей. Говорят, что в молодости он был ковбоем, а потом якобы прозрел и обратился… Во всяком случае — только к нему!

Все произошло стремительно и фантастично.

В полдень, 1 июля 1887 года, к старинному дому на Конгресс-авеню подкатил экипаж, нанятый Чарлзом. Тотчас вышла Атол с подругой — свидетельницей со стороны невесты. Через двадцать минут компания вступила под прохладные своды церкви Святой Троицы.

Молодой с лукавым лицом и крепкими жилистыми руками пастор Смут уже поджидал.

— О'кэй, — сказал он. — Где деньги?

Билл вынул из кармана две бумажки по десять долларов. Смут аккуратно сложил кредитки пополам, и они исчезли где-то в рукаве сутаны.

— Вам повезло. В храме никого, кроме вас. Идемте.

Покачиваясь на ходу, как ковбой, он подвел Атол и Билла к алтарю и, сделав строгую и постную физиономию, сказал несколько слов о святости и нерушимости брачных уз. Потом спросил:

— Как вас зовут?

— Вильям и Атол, — ответил Билл.

— Подайте же друг другу руки, Вильям и Атол!

Он приказал служке зажечь еще несколько свечей и начал бормотать тягучие латинские фразы. Один раз он сбился и хлопнул себя ладонью по лбу. Билл повернул голову и посмотрел на Атол. Только сейчас он заметил, что ее девичьи кудряшки исчезли. Под фатой, украшенной флердоранжем, высилась женская прическа. Она стояла бледная и очень серьезная.

Смут произнес благословение и опустил руки. Атол перекрестилась. Билл перевел глаза на гипсовую Мадонну в стенной нише и тоже осенил себя широким крестом.

Венчанье кончилось.

Билл вышел из церкви оглушенный и растерянный. Рука жены, легкая как перо, лежала на его локте.

— Дэл, неужели это правда? — спросил он. Атол опустила глаза и порозовела.

Их усадили в экипаж. Щелкнул бич возницы. Ветер, солнце, деревья, дома, покачиваясь, бросились навстречу.

— А знаешь, — сказал Чарлз, — ведь вам никуда не надо уезжать. Церковный брак — это не шутка. Хотел бы я посмотреть, кто сможет его расторгнуть! Мистер и миссис Роч поставлены перед совершившимся фактом. Эй, парень! — крикнул он вознице. — Давай-ка направо, на Лавака-стрит, сорок шесть. Да побыстрее, в такую жару неприятно пить теплое вино!

Свеча почти догорела. Дженнингс тихо поднялся с места, нашел в ящике конторки новую и зажег ее.

— А что было потом? — спросил Билли Рэйдлер. — Старуха Роч, наверное, спятила, когда приехала в Остин?

— Не знаю, — сказал Билл. — У Атол было сто двадцать долларов, и мы сразу же уехали в Сан-Антонио. Оттуда мы перебрались в Корперс-Кристи, это на берегу Мексиканского залива, потом в Хьюстон, а когда вернулись в Остин, давление в котле было почти нормальным. Прямо с вокзала Дэл пошла домой и через час вернулась.

— Мама отказалась со мной разговаривать, — сообщила она.

— Тем лучше, — сказал я. — Чем меньше родственников принимают участие в семейных делах, тем лучше.

Мы поселились в доме Чарли Андерсона и прожили там полгода. Потом я купил «на выплату» недостроенный коттедж на Одиннадцатой Западной — и мы начали понемногу устраиваться. У коттеджа не было крыши. У нас не было даже кровати, не говоря уже о посуде. В моем бумажнике лежала одна-единственная ассигнация. Семейная жизнь начиналась с бумажки в пять долларов. Потом все начало утрясаться. Эдмондсон раздобыл где-то кровать, на которую можно было уложить рядом четырех человек, причем безразлично как — вдоль или поперек. Андерсоны принесли на новоселье простыни, две тарелки и кастрюлю. Ли Холл, которому мы написали о своей свадьбе, прислал неожиданно сто долларов. Я нанял рабочих, и через три дня над домом появилась крыша.

— А старуха? — спросил Билли Рэйдлер.

— Миссис Роч? О, мы помирились осенью. Причем, первый шаг сделала она — прислала платья Атол и кое-какую утварь.

— Т-с-с! — вдруг прошипел Эль, подняв палец и прислушиваясь. — Билли, убери-ка все со стола. Сегодня по корпусу дежурит хромой Янгвуд. Он уже второй раз подходит к нашей двери.



Загрузка...