Триптих

АНДОРРА Пьеса в двенадцати картинах @Перевод С. Апта

Андорра в этой пьесе не имеет никакого отношения к действительно существующему маленькому государству с тем же названием, не подразумевается и какое-либо другое действительно существующее маленькое государство. Андорра — это название некоей модели.

Андри

Барблин

Учитель

Мать

Сеньора

Патер

Солдат

Трактирщик

Столяр

Доктор

Подмастерье

Некто

Без слов

Идиот

Солдаты в черной форме

Выявляющий

Андоррский народ

Перед андоррским домом.

Барблин белит узкую и высокую стену кистью на длинной палке.

Андоррский солдат, в оливково-сером, прислонился к стене.

Барблин. Если бы ты не пялил глаза на мои ноги, ты бы увидел, что я делаю. Я белю. Потому что завтра день Святого Георгия, если ты это забыл. Я белю дом своего отца. А вы, солдаты, что вы делаете? Вы слоняетесь по улицам, заткнув за пояс оба больших пальца, и заглядываете нам за пазуху, стоит лишь нам наклониться.

Солдат смеется.

Я обручена.

Солдат. Обручена!

Барблин. Ржешь как дурачок.

Солдат. У него что, куриная грудь?

Барблин. Это почему?

Солдат. Ты же его не показываешь.

Барблин. Оставь меня в покое!

Солдат. Или плоскостопие?

Барблин. С какой стати — плоскостопие?

Солдат. Во всяком случае он с тобой не танцует.

Барблин белит стену.

Может быть, он ангел? (Смеется.) Что-то я ни разу его не видел.

Барблин. Обручена!

Солдат. Колечка, однако, не вижу.

Барблин. Обручена. (Окунает кисть в ведро.) И вообще ты мне не нравишься.

На авансцене, справа, стоит оркестрион. Здесь, пока Барблин белит стену, появляется Столяр, грузный мужчина, а за ним, в одежде поваренка, Андри.

Столяр. Где моя палка?

Андри. Вот она, господин мастер.

Столяр. Просто наказание — эти всегдашние чаевые. Только положишь кошелек в карман…

Андри подает ему палку и получает на чай монетку, которую бросает в оркестрион; раздается музыка; Столяр проходит спереди через сцену, и Барблин приходится убрать свое ведро, поскольку Столяр не намеревается обойти его. Андри вытирает тарелку, двигаясь в такт музыке, затем исчезает, а с ним и музыка.

Барблин. Ты все еще здесь?

Солдат. У меня увольнительная.

Барблин. Что еще хочешь узнать?

Солдат. Кто твой жених.

Барблин белит стену.

Все белят дома своих отцов, потому что завтра день Святого Георгия, и Угольный Мешок носится по всем улицам, потому что завтра день Святого Георгия: белите, девы, белите дома своих отцов, чтобы Андорра была у нас белая, девы, белоснежная!

Барблин. Угольный Мешок — это кто еще? (Смеется.)

Солдат. Ты дева?

Солдат смеется.

Значит, я тебе не нравлюсь?

Барблин. Нет.

Солдат. Это уже не одна говорила, но потом она все-таки становилась моей, если мне нравились ее ножки и ее волосы.

Барблин показывает ему язык.

И ее красный язык к тому же! (Закуривает и оглядывает дом доверху.) Где твоя комната?

Входит Патер, ведя велосипед.

Патер. Это мне нравится, Барблин, это мне очень нравится. У нас будет белая Андорра, девы, белоснежная Андорра, если только ненароком не хлынет ливень.

Солдат смеется.

Отец дома?

Солдат. Если только ненароком не хлынет ливень! Церковь-то его не такая белая, как кажется, это уже выяснилось, церковь его тоже сделана всего-навсего из земли, а земля красная, и когда льет дождь, мел у вас всегда смывается, и кажется, будто здесь свинью закололи — смывается ваш белоснежный мел с вашей белоснежной церкви. (Проверяет ладонью, не накрапывает ли дождь.) Если только ненароком не хлынет ливень!

Солдат исчезает.

Патер. Что этому здесь нужно?

Барблин. Это правда, ваше преподобие, что говорят люди? Что черные оттуда на нас нападут, потому что они завидуют нашим белым домам. В какое-то утро, в четыре часа, они нагрянут на тысяче черных танков, которые прокатятся по нашим полям, и с парашютами, как серая саранча, свалятся с неба.

Патер. Кто это говорит?

Барблин. Пайдер, солдат. (Окунает кисть в ведро.) Отца нет дома.

Патер. Так я и думал. (Пауза.) Почему он так много пьет в последнее время? А потом ругает всех и вся. Он забывает, кто он. Почему он всегда говорит такие вещи?

Барблин. Я не знаю, что он говорит в кабачке.

Патер. Ему что-то мерещится. Разве здесь все не возмущались черными, когда они там бесчинствовали, как при избиении младенцев в Вифлееме, разве не собирали тогда одежду для беженцев? Он говорит, что мы не лучше, чем черные там. Почему он твердит это все время? Люди обижаются на него, меня это не удивляет. Учителю не пристало так говорить. И почему он верит любому слуху в кабачке? (Пауза.) Никто не преследует вашего Андри…

Барблин прерывает работу и прислушивается…Никто еще вашего Андри пальцем не тронул.

Барблин продолжает белить стену.

Я вижу, ты трудишься на совесть, ты уже не ребенок, ты работаешь, как взрослая девушка.

Барблин. Мне ведь девятнадцать.

Патер. И еще не обручена.

Барблин молчит.

Надеюсь, этому Пайдеру у тебя не повезет.

Барблин. Нет.

Патер. У него грязные глаза. (Пауза.) Он тебя испугал? Чтобы покрасоваться. С чего бы им на нас нападать? Долины у нас узкие, поля каменистые и крутые, маслины не сочнее, чем где-либо. Чего им хотеть от нас?

Кто хочет пашей ржи, тот должен жать ее серпом, должен нагибаться на каждом шагу. Андорра — красивая страна, но бедная страна. Мирная страна, слабая страна… благочестивая страна, если мы боимся Бога, а мы боимся его, дитя мое.

Барблин белит стену.

Не правда ли?

Барблин. А если они все-таки придут?

Звонят к вечерне, отрывисто и монотонно.

Патер. Завтра увидимся, Барблин. Скажи отцу, что Святому Георгию не хочется видеть его пьяным. (Садится на велосипед.) Или лучше ничего не говори, а то он только разбушуется, но присмотри за ним.

Патер бесшумно уезжает.

Барблин. А если они все-таки придут, ваше преподобие?

На авансцене справа, возле оркестриона, появляется Некто, за ним Андри в одежде поваренка.

Некто. Где моя шляпа?

Андри. Вот она, сударь.

Некто. Душный вечер. По-моему, воздух пахнет грозой.

Андри подает шляпу и получает на чай, он бросает монетку в оркестрион, но еще не нажимает кнопку, а только насвистывает и выбирает пластинку. Тем временем Некто прохаживается спереди по сцене и останавливается перед Барблин, которая продолжает трудиться, не заметив, что Патер уехал.

Барблин. Это правда, ваше преподобие, что говорят люди? Они говорят: если придут черные, то каждого, кто еврей, схватят на месте. Его, говорят, привяжут к столбу и выстрелят в затылок. Это правда или это слух? И если у него есть невеста, то ее, говорят, остригут, как шелудивую собаку.

Некто. Что это ты болтаешь?

Барблин оборачивается и пугается.

Добрый вечер.

Барблин. Добрый вечер.

Некто. Прекрасный сегодня вечер.

Барблин (берет ведро). Да.

Некто. Что-то такое в воздухе.

Барблин. Что вы имеете в виду?

Некто. Грозу. Все так и ждет ветра, и листва, и занавески, и пыль. А в небе ни облачка. Но это чувствуется. Такая жаркая тишина. Комары это тоже чувствуют. Такая сухая и ленивая тишина. Мне кажется, в воздухе пахнет грозой, земле это на пользу…

Барблин уходит в дом, Некто продолжает прохаживаться. Андри включает оркестрион, ту же пластинку, что прежде, и, вытирая тарелку, исчезает. Видна андоррская площадь. Столяр и учитель сидят перед кабачком. Музыка умолкла.

Учитель. Речь-то идет о моем сыне.

Столяр. Я сказал: пятьдесят фунтов.

Учитель…то есть о моем приемном сыне.

Столяр. Я сказал: пятьдесят фунтов. (Стучит монетой по столу.) Мне пора. (Стучит снова.) Почему он хочет непременно стать столяром? Стать столяром не так-то просто, если у человека нет этого в крови. А откуда это может быть у него в крови? Я только так, к слову. Почему не маклером? Например. Почему ему не пойти на биржу? Я только так, к слову…

Учитель. Откуда взялся этот столб?

Столяр. Не знаю, что вы имеете в виду.

Учитель. Вон там!

Столяр. Да вы побледнели.

Учитель. Я говорю о столбе!

Столяр. Я не вижу никакого столба.

Учитель. Вот он!

Столяр оборачивается.

Это столб или не столб?

Столяр. Почему здесь не быть столбу?

Учитель. Вчера его еще не было.

Столяр смеется.

Тут не до смеха, Прадер. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.

Столяр. Вам что-то мерещится.

Учитель. Зачем этот столб?

Столяр стучит монеткой по столу.

Я не пьян. Я вижу то, что есть, и я говорю то, что вижу, и вы все тоже видите это…

Столяр. Мне пора. (Бросает монету на стол и поднимается.) Я сказал: пятьдесят фунтов.

Учитель. Это ваше последнее слово?

Столяр. Моя фамилия Прадер.

Учитель. Пятьдесят фунтов?

Столяр. Я не торгуюсь.

Учитель. Вы человек тонкий, я знаю… Прадер, это грабеж, пятьдесят фунтов за обучение столярному делу, это грабеж. Вы смеетесь, Прадер, вы же это отлично знаете. Я учитель, я получаю скромное жалованье, у меня нет состояния, как у мастера-столяра… у меня нет пятидесяти фунтов, просто-напросто нет!

Столяр. Нет так нет.

Учитель. Прадер…

Столяр. Я сказал: пятьдесят фунтов.

Столяр уходит.

Учитель. Они поразятся, если я скажу правду. Я заставлю этот парод взглянуть на себя в зеркало, и смех застынет у них на губах.

Появляется Трактирщик.

Трактирщик. Что у вас тут было?

Учитель. Мне рюмку водки.

Трактирщик. Неприятности?

Учитель. Пятьдесят фунтов за обучение!

Трактирщик. Я слышал.

Учитель. Я их добуду. (Смеется.) Если у человека нет этого в крови!

Трактирщик вытирает тряпкой столики.

Они еще узнают, что за кровь у них самих.

Трактирщик. Не надо злиться на своих соотечественников, это портит здоровье, а соотечественников не переделает. Конечно, это грабеж! Андоррцы — люди душевные, но когда дело касается денег — я это всегда говорил, — тогда они, как евреи.

Трактирщик хочет уйти.

Учитель. Откуда вы знаете, каковы евреи?

Трактирщик. Кан…

Учитель. Откуда, собственно?

Трактирщик…Я ничего не имею против твоего Андри. За кого ты меня принимаешь? А то бы я не взял его помогать на кухне. Почему ты так косо смотришь? У меня есть свидетели. Разве я при любом случае не говорил, что Андри — исключение?

Учитель. Не будем об этом!

Трактирщик. Самое настоящее исключение…

Колокольный звон.

Учитель. Кто поставил этот столб?

Трактирщик. Где?

Учитель. Я не всегда пьян, как то думает его преподобие. Столб есть столб. Кто-то его поставил. Вчера его не было, а сегодня он есть. Из земли такое не вырастает.

Трактирщик. Я этого не знаю.

Учитель. Для какой надобности?

Трактирщик. Может быть, строительное управление, не знаю, или дорожная служба, должны же куда-то идти налоги, может быть, что-то строят, какой-нибудь объездной путь, кто ж это знает, или, может быть, канализацию.

Учитель. Может быть.

Трактирщик. Или телефонную линию…

Учитель. А может быть и нет. И зачем здесь еще и эта веревка?

Трактирщик. Кто знает.

Учитель. Мне это не мерещится, я не сумасшедший. Я вижу столб, у которого может быть множество назначений…

Трактирщик. Ну и что?

Трактирщик уходит в кабачок. Учитель один. Опять колокольный звон. Через площадь быстро шагает Патер в сутане, за ним мальчик-прислужник, от их кадильниц остается сильный запах ладана. Трактирщик приносит водку.

Трактирщик. Пятьдесят фунтов хочет?

Учитель…Я их добуду.

Трактирщик. А как?

Учитель. Как-нибудь. (Выпивает водку одним духом.) Продам землю.

Трактирщик подсаживается к Учителю.

Трактирщик. Много ли у тебя земли?

Учитель. А что?

Трактирщик. Я всегда готов купить землю. Если не слишком дорого! То есть если деньги нужны тебе позарез.

Шум в кабачке.

Сейчас приду! (Сжимает руку Учителя выше локтя.) Обдумай это спокойно, Кан, но больше пятидесяти фунтов дать не могу.

Трактирщик уходит.

Учитель. «Андоррцы — люди душевные, но когда дело касается денег, тогда они, как евреи».

Учитель еще раз опрокидывает пустую рюмку, к нему подходит Барблин, переодевшаяся для процессии.

Барблин. Отец?

Учитель. Почему ты не пошла с процессией?

Барблин. Отец, ты обещал не пить в день Святого Георгия…

Учитель кладет монету на стол.

Они пройдут здесь.

Учитель. Пятьдесят фунтов за обучение!

Теперь слышно громкое и звонкое пение, звонят колокола, в глубине сцены проходит процессия, Барблин преклоняет колени, Учитель продолжает сидеть. Люди вышли на площадь, они все преклоняют колени, за их головами видны флаги, мимо проносят изваяние Богородицы в сопровождении примкнутых штыков.

Все крестятся, Учитель поднимается и уходит в кабачок.

Процессия — медленная, длинная, красивая; звонкое пение теряется вдали, остается звон колоколов. Андри выходит из кабачка, когда люди присоединяются к процессии, и держится в стороне; он шепчет:

Андри. Барблин!

Барблин крестится.

Ты меня слышишь?

Барблин поднимается.

Барблин?!

Барблин. Что?

Андри…Я буду столяром!

Барблин последней идет за процессией. Андри один.

Солнце сегодня заливает деревья зеленым светом. Колокола звонят сегодня и для меня. (Снимает фартук.) Потом я всегда буду думать, что сегодня я громко кричал от радости. А я всего-навсего снимаю фартук и удивляюсь — как тихо. Хочется бросить в воздух свое имя, как шапку, а я только стою и свертываю фартук. Вот каково оно, счастье. Никогда не забуду, как я стоял здесь сегодня…

Скандал в кабачке.

Андри. Барблин, мы поженимся! (Уходит.)

Трактирщик. Вон! Когда налижется, всегда порет такое. Вон! — я сказал.

Спотыкаясь, выходит Солдат с барабаном.

Трактирщик. Ни капли больше не получишь.

Солдат…Я солдат.

Трактирщик. Это мы видим.

Солдат…Моя фамилия Пайдер.

Трактирщик. Это мы знаем.

Солдат. То-то.

Трактирщик. Перестань шуметь, парень!

Солдат. Где она?

Трактирщик. Это же бесполезно, Пайдер. Если девушка не хочет, значит, она не хочет. Убери свои палочки! Ты надрызгался. Подумай о достоинстве армии! (Уходит в кабачок.)

Солдат. Говнюки! Они не стоят того, чтобы я сражался за них. Но я буду сражаться. Это железно. До последнего бойца, это железно, лучше смерть, чем неволя, а потому я заявляю: я солдат, и я положил на нее глаз…

Выходит Андри, надевая пиджак.

Солдат. Где она?

Андри. Кто?

Солдат. Твоя сестра.

Андри. У меня нет сестры.

Солдат. Где Барблин?

Андри. А что?

Солдат. У меня увольнительная, и я положил на нее глаз…

Андри надел пиджак и хочет уйти, Солдат подставляет ему ножку, Андри падает. Солдат смеется.

Солдат — это не пугало для птиц. Понятно? Просто пройти мимо. Я солдат, это железно, а ты еврей.

Андри молча поднимается.

Или, может быть, ты не еврей?

Андри молчит.

Но тебе везет, тебе чертовски, можно сказать, везет, не каждому еврею так везет, как тебе: ты можешь подладиться.

Андри вытирает штаны.

Я сказал: подладиться!

Андри. К кому?

Солдат. К армии.

Андри. От тебя же несет сивухой.

Солдат. Что ты сказал?

Андри. Ничего.

Солдат. От меня несет?

Андри. На семь шагов и против ветра.

Солдат. Думай, что говоришь. (Пытается уловить запах собственного дыхания.) Ничего не слышу.

Андри смеется.

Тут не до смеха, если кто-то еврей, то тут не до смеха, еврей, понимаешь, должен подлаживаться.

Андри. Почему?

Солдат (горланит).

Когда ты каждой юбке рад,

Не церемонься, брат-солдат,

Управься по-солдатски:

Хоть день, хоть ночь,

А юбку прочь…

Не пяль глаза, словно барин какой-то!

Когда ты каждой юбке рад,

Не церемонься, брат-солдат…

Андри. Можно мне теперь уйти?

Солдат. Барин!

Андри. Я не барин.

Солдат. Поваренок, стало быть.

Андри. Уже нет.

Солдат. Такой ведь даже солдатом не станет.

Андри. Ты знаешь, что это?

Солдат. Деньги?

Андри. Мое жалованье. Я стану столяром.

Солдат. Тьфу ты!

Андри. В чем дело?

Солдат. Говорю: тьфу ты! (Вышибает у него деньги из руки и смеется.) Вот тебе.

Андри пристально смотрит на Солдата.

Такой еврей только и думает о деньгах.

Андри с трудом овладевает собой и подбирает рассыпавшиеся по мостовой монеты.

Значит, ты не хочешь подлаживаться?

Андри. Нет.

Солдат. Это железно?

Андри. Да.

Солдат. И за таких, как ты, мы должны сражаться? До последнего бойца, ты знаешь, что это значит — один батальон против двенадцати батальонов, это подсчитано, лучше смерть, чем неволя, это железно, но не за тебя!

Андри. Что — железно?

Солдат. Андоррец — не трус. Пускай они свалятся со своими парашютами, как саранча с неба, здесь они не пройдут, это так же верно, как то, что моя фамилия Пайдер. У меня они не пройдут. Это железно. У меня — нет. Им еще покажется небо с овчинку!

Андри. Кто увидит небо в алмазах?

Солдат. У меня нет.

Входит Идиот, умеющий только скалить зубы и кивать головой.

Солдат обращается не к нему, а к воображаемой толпе.

Слышали теперь? Он думает, что мы боимся. Потому что боится сам! Мы не будем сражаться, говорит он, до последнего бойца, мы не будем умирать из-за их перевеса, мы подожмем хвост, мы наложим в штаны, да так, что сапоги полны будут, он осмеливается говорить это мне в лицо, в лицо армии!

Андри. Я не сказал ни слова.

Солдат. Я спрашиваю: вы это слышали?

Идиот кивает головой и скалит зубы.

Андоррец ничего не боится!

Андри. Это ты уже сказал.

Солдат. А ты боишься!

Андри молчит.

Потому, что ты трус.

Андри. Почему это я трус?

Солдат. Потому что ты еврей.

Идиот скалит зубы и кивает головой.

А теперь я пошел…

Андри. Но не к Барблин!

Солдат. Как покраснели у него уши!

Андри. Барблин — моя невеста.

Солдат смеется.

Это правда.

Солдат (горланит).

Хоть под кустом,

Хоть под столом

При напролом

Под подолом…

Андри. Так уходи же!

Солдат. Невеста — он сказал.

Андри. Барблин повернется к тебе спиной.

Солдат. Ну, так я возьму ее сзади!

Андри…Скотина ты.

Солдат. Что ты сказал?

Андри. Скотина.

Солдат. Скажи это еще раз. Как он дрожит! Скажи это еще раз. Но громко, чтобы вся площадь слышала. Скажи это еще раз.

Андри уходит.

Что он сказал?

Идиот скалит зубы и кивает головой.

Скотина? Я скотина?

Идиот кивает головой и скалит зубы.

Он ко мне не подлаживается.

Трактирщик, теперь без фартука, подходит к барьеру для свидетелей.

Трактирщик. Я признаю: в этой истории мы все обманулись. Тогда, конечно, я думал так, как все думали — тогда. Он сам так думал. До самого конца. Еврейский ребенок, которого наш учитель спас там от черных, так всегда считалось, и мы находили это прекрасным, что учитель заботился о нем как о родном сыне. Я, во всяком случае, находил это прекрасным. Я, что ли, привел его к столбу? Никто из них не мог знать, что Андри действительно его родной сын, сын нашего учителя. Разве я плохо с ним обращался, когда он был у меня поваренком? Я не виноват, что так вышло. Вот все, что я спустя столько времени могу сказать по этому поводу. Я не виноват.

Андри и Барблин на пороге комнаты Барблин.

Барблин. Андри, ты спишь?

Андри. Нет.

Барблин. Почему ты не целуешь меня?

Андри. Я не сплю, Барблин, я думаю.

Барблин. Всю ночь.

Андри. Правда ли то, что все говорят.

Барблин, лежавшая у него на коленях, теперь приподнимается, садится и распускает волосы.

Андри. По-твоему они правы?

Барблип. Опять начинаешь!

Андри. Может быть, они правы…

Барблин. Ты совсем растрепал меня.

Андри. Такие, как я, говорят они, бесчувственны.

Барблин. Кто это говорит?

Андри. Кое-кто.

Барблин. Взгляни теперь на мою блузку!

Андри. Все.

Барблин. Может быть, снять ее? (Снимает блузку.)

Андри. Такие, как я, говорят они, похотливы, но без души, понимаешь…

Барблин. Андри, ты слишком много думаешь! (Снова ложится к нему на колени.)

Андри. Я люблю твои волосы, твои рыжие волосы, твои легкие, теплые, горькие волосы, Барблин, я умру, если их потеряю. (Целует ее волосы.) А ты почему не спишь?

Барблин прислушивается. Что там такое?

Барблин. Кошка.

Андри прислушивается.

Барблин. Я же видела ее.

Андри. Кошка ли?

Барблин. Да они же все спят… (Снова ложится к нему на колени.) Поцелуй меня!

Андри смеется.

Что ты смеешься?

Андри. Я ведь должен быть благодарен!

Барблин. Не понимаю, о чем ты.

Андри. О твоем отце. Он спас меня, он счел бы это черной неблагодарностью с моей стороны, если бы я соблазнил его дочь. Я смеюсь, но это не смешно, если вечно надо благодарить людей за то, что ты жив. (Пауза.) Может быть, поэтому я такой невеселый.

Барблин целует его.

Ты вполне уверена, Барблин, что хочешь меня?

Барблин. Почему ты всегда это спрашиваешь?

Андри. Другие веселее.

Барблин. Другие!

Андри. Может быть, они правы. Может быть, я трус, а то бы пошел к твоему старику и сказал, что мы обручились. По-твоему, я трус?

Слышно, как горланят вдали.

Они все еще горланят.

Голоса стихают.

Барблин. Я не буду больше выходить из дому, чтобы они не приставали ко мне. Весь день, Андри, когда ты на работе, я думаю о тебе, а сейчас ты здесь и мы одни… Я хочу, чтобы ты думал обо мне и о нас с тобой. И я хочу, чтобы ты был гордый, Андри, веселый и гордый, потому что я тебя люблю больше всех.

Андри. Мне страшно, когда я гордый.

Барблин. А теперь поцелуй меня.

Андри целует ее.

Много, много раз!

Андри думает.

Я не думаю о других, Андри, когда ты обнимаешь меня и целуешь, поверь, я о них не думаю.

Андри. А я думаю.

Барблин. У тебя не выходят из головы эти другие!

Андри. Они опять подставили мне ножку.

Бьют башенные часы.

Не знаю, почему я не такой, как все. Скажи мне. Почему? Я не вижу этого…

Бьют другие башенные часы.

Вот опять уже три часа.

Барблин. Давай спать!

Андри. Я навожу на тебя скуку.

Барблин молчит.

Погасить свечу? Можешь спать, я разбужу тебя в семь. (Пауза.) Это не суеверие, о нет, действительно есть люди, на которых лежит проклятье, ничего тут не поделаешь, им достаточно взглянуть на тебя, и вот ты уже такой, как они говорят. Это зло. Все носят его в себе, никто не хочет держать его в себе, так куда же ему деться? Повиснуть в воздухе? Оно и повисает в воздухе, но не надолго, оно должно войти в кого-то, чтобы они когда-нибудь могли схватить его и убить… (Андри берет свечу.) Ты знаешь солдата по фамилии Пайдер?

Барблин сонно ворчит.

Он положил глаз на тебя.

Барблин. Вот еще!

Андри…Я думал, ты уже спишь. (Гасит свечу.)

Столяр подходит к барьеру для свидетелей.

Столяр. Признаю: пятьдесят фунтов за обучение я запросил потому, что не хотел брать его к себе в мастерскую, я же знаю, что выйдут одни только неприятности. Почему он не хотел стать продавцом? Я думал, это ему подойдет. Никто же не знал, что он не. Могу только сказать, что вообще-то я желал ему добра. Я не виноват, что потом так вышло.

Шум от фрезерного станка, столярная мастерская, Андри и Подмастерье, каждый с готовым стулом.

Андри. Я уже играл левым крайним, когда никто другой не хотел. Конечно, хочу, если ваша команда меня возьмет.

Подмастерье. У тебя есть бутсы?

Андри. Нет.

Подмастерье. А надо.

Андри. Сколько они стоят?

Подмастерье. У меня есть старая пара, я продам их тебе. Еще тебе нужны, конечно, черные трусы и желтая футболка, это ясно, и желтые носки, конечно.

Андри. Справа я сильнее, но если вам нужен левый крайний, то уж головой я забью. (Потирает руки.) Чудесно, Федри, если это удастся.

Подмастерье. Почему не удастся?

Андри. Чудесно.

Подмастерье. Я капитан, а ты мой друг.

Андри. Буду тренироваться.

Подмастерье. Только не потирай все время руки, а то вся трибуна будет смеяться.

Андри засовывает руки в карманы штанов.

У тебя есть сигареты? Дай-ка мне. На меня он не рявкнет! А то сам испугается своего же голоса. Ты когда-нибудь слышал, чтобы он на меня рявкал? (Закуривает.)

Андри. Это чудесно, Федри, что ты мой друг.

Подмастерье. Твой первый стул?

Андри. Как ты его находишь?

Подмастерье берет стул у Андри и пытается вырвать ножку.

Андри смеется.

Не вырвешь?

Подмастерье. Это он так делает.

Андри. Попробуй-ка!

Подмастерье пытается — безуспешно.

Идет!

Подмастерье. Тебе повезло.

Андри. Настоящий стул всегда на шипах. Почему повезло? Только на клее — расклеится.

Входит Столяр.

Столяр…Напишите этим господам: моя фамилия Прадер. Стул от Прадера не ломается, это знает любой ребенок, стул от Прадера — это стул от Прадера. И вообще: заплатить значит заплатить. Одним словом — я не торгуюсь. (Обоим.) У вас каникулы?

Подмастерья быстро испаряются.

Кто опять курил?

Андри молчит.

Я же слышу запах.

Андри молчит.

Если бы в тебе хотя бы удаль была…

Андри. Сегодня суббота.

Столяр. Причем тут это?

Андри. По поводу моего испытания. Вы сказали: в последнюю субботу этого месяца. Вот мой первый стул.

Столяр берет стул.

Не этот, мастер, другой!

Столяр. Столяром стать непросто, если у человека нет этого в крови. Откуда это может быть у тебя в крови? Я это и отцу твоему сразу сказал. Почему тебе не пойти в торговлю? Кто не вырос с древесиной, с нашей древесиной… Хвалите свои кедры ливанские, но здесь в работу идет андоррский дуб, парень.

Андри. Это бук.

Столяр. Ты что, учить меня вздумал?

Андри. Я думал, вы хотите проверить меня.

Столяр пытается вырвать ножку стула.

Андри. Мастер, это же не мой!

Столяр. Ну, вот… (Вырывает первую ножку.) Что я говорил? (Вырывает остальные три ножки.)…Как лягушечьи лапки, как лягушечьи лапки. И такую дрянь на продажу. Стул от Прадера, знаешь, что это значит?.. Вот. (Швыряет обломки ему под ноги.) Взгляни-ка!

Андри. Вы ошибаетесь.

Столяр. Вот… вот это стул! (Садится на другой стул.) Сто килограмм, не приведи Бог, сто килограмм во мне, но настоящий стул не скрипнет, когда на него садится настоящий мужчина, и не зашатается. Скрипит?

Андри. Нет.

Столяр. Шатается?

Андри. Нет.

Столяр. То-то!

Андри. Это мой.

Столяр. А кто же сделал ту дрянь?

Андри. Но ведь я же вам сразу сказал.

Столяр. Федри! Федри!

Фрезерный станок умолкает.

Одни неприятности с тобой, вот благодарность, когда берешь в мастерскую такого, как ты, я ведь так и знал.

Входит Подмастерье.

Федри, ты подмастерье или кто?

Подмастерье. Я…

Столяр. Сколько лет ты работаешь в фирме «Прадер и Сын»?

Подмастерье. Пять лет.

Столяр. Какой стул ты делал? Посмотри на них. Этот или этот? И отвечай.

Подмастерье разглядывает обломки.

Отвечай прямо и начистоту.

Подмастерье. Я…

Столяр. Ты скрепил шипами или нет?

Подмастерье. Настоящий стул всегда на шипах…

Столяр. Слышишь?

Подмастерье. Только на клее — расклеивается…

Столяр. Можешь убираться.

Подмастерье пугается.

В мастерскую, я имею в виду.

Подмастерье быстро уходит.

Пусть это будет тебе наукой. Но я же знаю, что тебе не место в мастерской. (Садится и набивает трубку.) Жалко материала.

Андри молчит.

Возьми это на растопку.

Андри. Нет.

Столяр раскуривает трубку.

Андри…Я не возьму своих слов назад. Вы сидите на моем стуле, говорю вам. Вы лжете, как вам удобно, и покуриваете трубку. Вы, да, вы! Я боюсь вас, да, я дрожу. Почему я бесправен перед вами? Я молодой, я думал: мне надо быть скромным. Никакого толка. Вам наплевать на доказательства. Вы сидите на моем стуле. И вас это не смущает? Я могу делать что угодно, вы все поворачиваете против меня, и издевательству нет конца. Я не могу больше молчать, это раздирает меня. Да слушаете ли вы вообще? Вы сосете трубку, а я говорю вам в глаза: вы лжете. Вы отлично знаете, какой вы подлец. Вы гнусный подлец. Вы сидите на стуле, который сделал я, и покуриваете трубку. Чем я вам досадил? Вы не хотите, чтобы я на что-то годился. Почему вы унижаете меня? Вы сидите на моем стуле. Все унижают меня и злорадствуют, и не могут уняться. Почему вы сильнее, чем правда? Вы же знаете правду. Вы сидите на нем…

Столяр наконец раскурил трубку.

У вас нет стыда…

Столяр. Хватит клянчить.

Андри. Вы похожи на жабу.

Столяр. Во-первых, здесь не Стена плача.

Подмастерье и еще двое выдают смешками свое присутствие.

Уж не выгнать ли мне всю вашу футбольную команду?

Подмастерье и двое других исчезают.

Во-первых, здесь не Стена плача, во-вторых, я не говорил, что я тебя из-за этого выгоняю. Я не говорил. У меня есть для тебя другая работа. Снимай фартук! Я покажу тебе, как оформлять заказы. Ты слушаешь, когда говорит твой мастер? За каждый заказ, который ты для нас выклянчишь, ты получишь полфунта. Или, скажем, целый фунт за три заказа. Целый фунт! Вот что в крови у таких, как ты, поверь мне, а каждый должен делать то, что у него в крови. Ты можешь заработать деньги, Андри, деньги, много денег…

Андри не шевелится.

Договорились? (Поднимается и хлопает Андри по плечу.) Я желаю тебе добра.

Столяр уходит, снова слышен шум фрезерного станка.

Андри. Но я же хотел стать столяром…

Подмастерье, теперь в куртке мотоциклиста, подходит к барьеру для свидетелей.

Подмастерье. Признаю: это был мой стул, а не его стул. Тогда. Я ведь хотел потом поговорить с ним, но получилось так, что потом с ним уже нельзя было поговорить. Да и не выносил я его потом, признаю. Он даже здороваться перестал. Я не говорю, что он получил по заслугам, но это и его вина, что так вышло. Когда мы его еще раз спросили насчет футбола, это было уже ниже его достоинства. Я не виноват, что они его взяли.

Комната в доме Учителя. Андри сидит, его осматривает Доктор, придерживая ему ложкой язык. Рядом — Мать.

Андри. Аааандорра.

Доктор. Погромче, дружок, гораздо громче!

Андри. Ааааааандорра.

Доктор. Найдется у вас ложечка подлиннее?

Мать выходит.

Сколько тебе лет?

Андри. Двадцать.

Доктор закуривает сигарку.

Я еще никогда не болел.

Доктор. Ты парень крепкий, я вижу, ладный парень, здоровый парень, это мне нравится, mens sana in corpora sano,[6] если ты знаешь, что это значит.

Андри. Нет.

Доктор. Какая у тебя профессия?

Андри. Я хотел стать столяром.

Доктор. Покажи глаза! (Вынимает лупу из жилетного кармана и осматривает глаза.) Другой!

Андри. Что это такое — вирус?

Доктор. Я знал твоего отца двадцать лет назад, я ведать не ведал, что у него такой сын. Вепрь! Так мы его называли. Вечно лбом в стену. Он стал тогда притчей во языцех, молодой учитель, который рвет учебники, ему нужны были другие учебники, а потом, не получив других, он учил андоррских детей отчеркивать красным карандашом те страницы, где андоррские учебники врут. И никто не мог опровергнуть его. Он был молодчина. Никто не знал, чего он, собственно говоря, добивался. Бедовый малый — дамы зарились на него.

Входит Мать с более длинной ложкой.

Ваш сын мне нравится. (Осмотр продолжается.) Столяр — прекрасная профессия, андоррская профессия, нигде на свете нет таких хороших столяров, как в Андорре, это общеизвестно.

Андри. Аааааааааандорра!

Доктор. Еще разок.

Андри. Аааааааааандорра!

Мать. Плохо, доктор?

Доктор. Какой доктор! Моя фамилия Феррер. (Проверяет пульс.) Профессор, если быть точным, но я не придаю значения званиям, дорогая. Андоррец трезв и прост, говорит молва, и в этом есть доля правды. Андоррец не идет на поклон. У меня могло бы быть званий сколько угодно. Андорра — республика, это я говорил во всем мире: берите с нее пример! У нас цена каждого человека определяется тем, что он собой представляет. Почему я, по-вашему, вернулся через двадцать лет?

Доктор умолкает, чтобы сосчитать пульс.

Мать. Плохо, профессор?

Доктор. Дорогая, если человек поездил по белу свету, как я, он знает, что это такое — родина! Здесь мое место. Звания званиями, а корни мои здесь.

Андри кашляет.

С каких пор он кашляет?

Андри. Ваша сигарка, профессор, ваша сигарка!

Доктор. Андорра — маленькая страна, но это свободная страна. Где еще есть что-либо подобное? Ни одно отечество в мире не носит названия красивее нашего, ни один народ на земле не свободен до такой степени… Открой рот, дружок, открой рот! (Еще раз осматривает горло, затем вынимает ложку.) Небольшое воспаление.

Андри. У меня?

Доктор. Головная боль?

Андри. Нет.

Доктор. Бессонница?

Андри. Иногда.

Доктор. Ага.

Андри. Но это от другого.

Доктор еще раз сует ему ложку в рот Аааааааандорра… Ааааааааааандорра.

Доктор. Вот это славно, дружок, так оно и должно звучать, чтобы все евреи зарылись в землю, услыхав название нашего отечества.

Андри вздрагивает.

Не проглоти ложку!

Мать. Андри…

Андри встал.

Доктор. Ничего страшного, небольшое воспаление, я нисколько не беспокоюсь, таблетку перед едой.

Андри. Как это… чтобы евреи… зарылись в землю?

Доктор. Куда это она у меня запропастилась? (Роется в чемоданчике.) Ты задаешь этот вопрос, мой юный друг, потому что ты еще не видел мира. Я знаю евреев. Куда ни придешь, там уже сидит такой умник, и тебе, простому андоррцу, делать здесь нечего. Самое скверное в евреях — их честолюбие. Во всех странах мира они сидят на всех кафедрах, я это видел, и нашему брату ничего, кроме родины, не остается. При этом я не против евреев, я не сторонник зверств. Я тоже спасал евреев, хотя их не перевариваю. А что в благодарность? Их не переделаешь. Они сидят на всех кафедрах мира. Их не переделаешь. (Протягивает таблетки.) Вот твои таблетки!

Андри не берет их и уходит.

С чего это он вдруг?

Мать. Андри! Андри!

Доктор. Просто повернулся и ушел…

Мать. Не надо бы вам это говорить, профессор, насчет евреев.

Доктор. Почему же?

Мать. Андри еврей.

Входит Учитель со школьными тетрадками под мышкой.

Учитель. Что случилось?

Мать. Ничего, не волнуйся, решительно ничего.

Доктор. Я же не знал этого.

Учитель. Чего?

Доктор. Каким образом ваш сын — еврей?

Учитель молчит.

Ну, знаете, просто повернулся и прочь, я осматривал его, болтал с ним, объяснял, что такое вирус…

Учитель. Мне надо работать.

Молчание.

Мать. Андри наш приемный сын.

Учитель. Всего доброго.

Доктор. Всего доброго. (Берет шляпу и чемоданчик.) Ухожу.

Доктор уходит.

Учитель. Что опять случилось?

Мать. Не волнуйся.

Учитель. Как этот тип оказался в моем доме?

Мать. Он наш новый окружной врач.

Доктор входит опять.

Доктор. Таблетки все-таки пусть принимает. Что же я такого сказал… только потому, что я сказал… в шутку, конечно, они не понимают шуток, кто-нибудь встречал еврея, который понимал бы шутки — нет… а я ведь только сказал: я знаю евреев. В Андорре, надеюсь, еще позволено говорить правду…

Учитель молчит.

Где же моя шляпа?

Учитель (подходит к Доктору, снимает у него с головы шляпу и бросает ее за дверь). Вон ваша шляпа!

Доктор уходит.

Мать. Я говорила тебе: не надо волноваться. Этого он никогда не простит. Ты ссоришься со всем миром, Андри это не облегчает жизнь.

Учитель. Пусть он придет сюда.

Мать. Андри! Андри!

Учитель. Этого типа нам еще не хватало. Такого — окружным врачом! Жизнь, как нарочно, старается принять самый гнусный оборот.

Входят Андри и Барблин.

Говорю тебе, Андри, раз и навсегда: не обращай внимания на их болтовню. Я не потерплю обиды, ты это знаешь, Андри.

Андри. Да, отец.

Учитель. Если этот господин, ставший теперь нашим окружным врачом, еще хоть раз пикнет, этот неудачник с дипломом, этот сын контрабандиста — я тоже занимался контрабандой, как всякий андоррец, но без ученых званий! — он, вот увидишь, сам слетит с лестницы, собственной персоной, не только его шляпа. (Матери.) Я их не боюсь! (К Андри.) И ты, понял, не бойся их. Если мы будем вместе, ты и я, как двое мужчин, Андри, как друзья, как отец и сын, — или, может быть, я не обходился с тобой, как с родным сыном? Может быть, я когда-нибудь обижал тебя? Тогда скажи мне это в глаза. Может быть, я относился к тебе иначе, Андри, чем к родной дочери? Скажи мне это в глаза. Я жду.

Андри. Что мне сказать, отец?

Учитель. Не выношу, когда ты стоишь, как церковный служка, который что-то украл или еще что-нибудь натворил, такой смирненький, потому что боится меня. Иногда у меня лопается терпение, я знаю, я бываю несправедлив. Я не считал, не записывал своих воспитательских промахов.

Мать накрывает на стол.

Мать бывала с тобой холодна?

Мать. Что ты несешь! Можно подумать, что ты говоришь на публику!

Учитель. Я говорю с Андри.

Мать. Вот именно.

Учитель. Как мужчина с мужчиной.

Мать. Можно ужинать.

Мать выходит.

Учитель. Вот, собственно, все, что я хотел тебе сказать.

Барблин завершает приготовления к ужину.

Если он за границей такая важная птица, почему же он не остался за границей, этот профессор, который ни в одном университете мира не допер до доктора. Этот патриот, который стал нашим окружным врачом, потому что он и двух слов не может связать без родины и Андорры. Кого же винить в том, что из его честолюбия ничего не вышло? Кого же, если не евреев?.. Не хочу больше слышать этого слова.

Мать приносит суп.

Учитель. И ты тоже, Андри, не употребляй этого слова. Понял? Я не потерплю. Они же не знают, что говорят, и я не хочу, чтобы ты в конце концов действительно поверил тому, что они говорят. Запомни, это вздор. Раз и навсегда. Раз и навсегда.

Мать. Ты кончил?

Учитель. Это действительно вздор.

Мать. Тогда нарежь нам хлеба.

Учитель нарезает хлеб.

Андри. Я хотел спросить о другом…

Мать разливает суп.

Но, может быть, вы уже знаете. Ничего не случилось, не надо всего пугаться. Не знаю, как сказать такую вещь… Мне будет двадцать один, а Барблин уже девятнадцать…

Учитель. И что же?

Андри. Мы хотим пожениться.

У Учителя хлеб выпадает из рук.

Да. Я пришел спросить… я хотел это сделать, когда выдержу испытание у столяра, но так не получается… Мы хотим сейчас обручиться, чтобы все это знали и не приставали к Барблин.

Учитель. Пожениться?!

Андри. Прошу у тебя, отец, руки твоей дочери.

Учитель поднимается, как осужденный.

Мать. Я видела, что дело к тому идет, Кан.

Учитель. Молчи!

Молчание.

Андри. Но это так, отец, мы любим друг друга. Говорить об этом трудно. С самого детства, когда мы еще жили в одной комнате, мы говорили о женитьбе. В школе нам было стыдно, потому что все над нами смеялись. Вам нельзя, говорили, потому что вы брат и сестра. Однажды мы хотели отравиться, потому что мы брат и сестра, отравиться красавкой, но стояла зима, красавки не было. И мы плакали, и мать это заметила… и ты пришла, мать, ты утешила нас, ты сказала, что мы вовсе не брат и сестра. И рассказала всю эту историю, как отец спас меня, переправив через границу, потому что я еврей. Я обрадовался и сообщил об этом в школе и всем-всем. С тех пор мы уже не спим в одной комнате. Мы ведь уже не дети.

Учитель молчит в оцепенении.

Пора, отец, нам пожениться.

Учитель. Андри, это нельзя.

Мать. Почему нельзя?

Учитель. Потому что нельзя!

Мать. Не кричи!

Учитель. Нет… Нет… Нет…

Барблин плачет навзрыд.

Мать. Не реви!

Барблин. Тогда я покончу с собой.

Мать. Не говори глупости!

Барблин. Или пойду к солдатам, да-да.

Мать. Тогда тебя Бог накажет!

Барблин. Пускай.

Андри. Барблин!

Барблин выбегает из комнаты.

Учитель. Она дуреха. Оставь ее! Найдешь других девушек сколько угодно.

Андри вырывается из его рук.

Андри. Она обезумела.

Учитель. Ты останешься здесь.

Андри остается.

Это первое «нет», Андри, которое я вынужден тебе сказать. (Закрывает лицо руками.) Нет!

Мать. Я не понимаю тебя, Кан, я не понимаю тебя. Ты ревнуешь? Барблин девятнадцать, и кто-то у нее все равно появится. Почему же не Андри, которого мы знаем? Такова жизнь. Почему ты смотришь отсутствующим взглядом и качаешь головой, ведь это большое счастье, почему не хочешь отдавать свою дочь? Молчишь, замкнулся, потому что завидуешь молодым, завидуешь жизни, которая продолжается теперь без тебя.

Учитель. Что ты знаешь!

Мать. Я ведь только спрашиваю.

Учитель. Барблин — ребенок…

Мать. Так все отцы говорят. Ребенок! — для тебя, Кан, но не для Андри.

Учитель молчит.

Андри. Потому что я еврей.

Учитель. Андри…

Андри. Так и скажите.

Учитель. Еврей! Еврей!

Андри. Ну, вот.

Учитель. Еврей! Каждое третье слово, дня не проходит, каждое второе слово, дня не проходит без «еврея», почти не проходит без «еврея», я слышу «еврей», когда кто-то храпит, «еврей», «еврей», нет анекдота без «еврея», нет сделки без «еврея», нет ругательства без «еврея», я слышу «еврей», когда никто не еврей, «еврей», «еврей» и еще раз «еврей», дети играют в «еврея», как только отвернусь, это кричат мне вдогонку, лошади ржут на улицах «евре-э-э-эй, евре-э-э-эй, еврей»…

Мать. Ты преувеличиваешь.

Учитель. Неужели не может быть других причин?

Мать. Тогда назови их.

Учитель молчит, затем берет шляпу.

Куда?

Учитель. Туда, где меня оставят в покое.

Уходит, хлопнув дверью.

Мать. Теперь опять будет пить до полуночи.

Андри медленно уходит в другую сторону.

Мать. Андри?.. Ну, вот, все разошлись.

Андоррская площадь. Учитель сидит один перед кабачком, Трактирщик приносит заказанную водку, которую Учитель пока не пьет.

Трактирщик. Что новенького?

Учитель. Еще водки.

Трактирщик уходит.

Учитель. «Потому что я еврей». (Теперь выпивает водку одним духом.) Когда-нибудь я скажу правду… надо думать… но ложь — как пиявка, она высосала правду. Она растет. Мне от нее никогда не уйти. Она растет, наполняется кровью. Она глядит на меня, как сын, еврей во плоти, мой сын… «Что новенького?» Я лгал, и вы гладили его, пока он был маленький, а теперь он мужчина, теперь он хочет жениться на своей сестре… Вот новенькое! Я наперед знаю, что вы подумаете: даже тому, кто спасал евреев, жаль отдать за еврея собственное дитя! Я уже вижу ваши ухмылки.

Входит Некто и подсаживается к Учителю.

Некто. Что новенького?

Учитель молчит. Некто достает газету.

Учитель. Почему вы ухмыляетесь?

Некто. Они опять угрожают.

Учитель. Кто?

Некто. Те — оттуда.

Учитель поднимается, выходит Трактирщик.

Трактирщик. Куда?

Учитель. Туда, где меня оставят в покое.

Учитель уходит в кабачок.

Некто. Что с ним? Если он будет так продолжать, он плохо кончит, мне кажется… Мне пиво.

Трактирщик уходит.

С тех пор как этот мальчишка ушел отсюда, можно, по крайней мере, газету почитать — без оркестриона, на который он просаживал все свои чаевые.

Перед комнатой Барблин. Андри спит у порога. Свет от свечи. На стене появляется большая тень — Солдат. Андри храпит. Солдат пугается, медлит. Бьют башенные часы. Солдат видит, что Андри не шевелится, и пробирается к двери, снова медлит, открывает дверь. Бьют другие башенные часы, теперь он переступает через спящего Андри и затем, раз уж он пробрался сюда, входит в темную комнату. Барблин хочет закричать, но Солдат закрывает ей рот. Андри просыпается.

Андри. Барблин?!.. (Тишина.) Опять все замерло, напились, наорались и улеглись. (Тишина.) Ты спишь, Барблин? Который может быть час? Я спал. Четыре часа? Ночь, как молоко, знаешь, как синеватое молоко. Скоро запоют птицы. Как молочный океан…

Шум.

Почему ты запираешь дверь? (Тишина.) Пусть он поднимется, твой старик, пусть застанет меня у порога своей дочери. Пожалуйста! Я не отступлюсь, Барблин, я буду сидеть у твоего порога каждую ночь, пусть хоть совсем сопьется из-за этого, каждую ночь. (Закуривает.) Сон как рукой сняло… (Сидит и курит.) Я больше не хожу крадучись, как бездомный пес. Я ненавижу. Я больше не плачу. Я смеюсь. Чем подлее поступают они со мной, тем теплее мне в ненависти. И тем увереннее я себя чувствую. Ненависть строит планы. У меня теперь каждый день радость, потому что у меня есть план и об этом никто не знает, и если я держусь робко, то только для вида. Придет день — я им покажу. С тех пор как я стал ненавидеть, мне порой хочется петь и свистеть, но я этого не делаю. Ненависть дает человеку терпение. И твердость. Я ненавижу их страну, которую мы покинем, их лица. Я люблю одного единственного человека, и этого достаточно. (Прислушивается.) Кошка тоже не спит. (Считает монеты.) Сегодня я заработал полтора фунта, Барблин, полтора фунта за один только день… Я теперь берегу денежки, я больше не подхожу к этому музыкальному ящику… (Смеется.) Если бы они знали, как они правы: я все время считаю свои денежки! (Прислушивается.) Еще один плетется домой.

Птичий щебет.

Вчера я видел этого Пайдера, знаешь, того, который положил глаз на тебя, того, который подставил мне ножку, он каждый раз ухмыляется, когда меня видит, но мне наплевать… (Прислушивается.) Он поднимается!

Шаги в доме.

Теперь у нас уже сорок один фунт, Барблин, но ты никому об этом не говори. Мы поженимся. Поверь мне, существует другой мир, где нас никто не знает и где мне никто не подставит ножку, и мы поедем туда, Барблин, а он пусть орет здесь сколько угодно. (Курит.) Хорошо, что ты заперлась.

Входит Учитель.

Учитель. Сын мой!

Андри. Я не твой сын.

Учитель. Я пришел, Андри, чтобы сказать тебе правду, пока опять не настанет утро…

Андри. Ты напился.

Учитель Из-за тебя, Андри, из-за тебя.

Андри смеется.

Сын мой!

Андри. Оставь это!

Учитель. Ты меня выслушаешь?

Андри. Держись за фонарный столб, а не за меня, я слышу, чем от тебя пахнет. (Андри вырывается.) И не говори все время «сын мой», когда ты пьян.

Учитель кивает головой.

Твоя дочь заперлась, успокойся.

Учитель. Андри…

Андри. Ты уже на ногах не стоишь.

Учитель. Мне тяжело…

Андри. Не надо.

Учитель. Очень тяжело…

Андри. Мать плачет и ждет тебя.

Учитель. Этого я не ожидал…

Андри. Чего ты не ожидал?

Учитель. Что ты не захочешь быть моим сыном.

Андри смеется.

Мне надо сесть.

Андри. Тогда я пошел.

Учитель. Значит, ты не хочешь выслушать меня?

Андри берет свечу.

Значит, нет.

Андри. Я обязан тебе жизнью, я знаю. Если ты придаешь этому значение, я могу повторять каждый день: я обязан тебе жизнью. Даже два раза в день: я обязан тебе жизнью. Один раз утром, один раз вечером: я обязан тебе жизнью, я обязан тебе жизнью.

Учитель. Я пил, Андри, всю ночь, чтобы сказать тебе правду… Я выпил слишком много…

Андри. Мне тоже так кажется.

Учитель. Ты обязан мне жизнью.

Андри. Обязан.

Учитель. Ты не понимаешь меня…

Андри молчит.

Не стой так! — когда я рассказываю тебе свою жизнь…

Поют петухи.

Значит, моя жизнь тебя не интересует?

Андри. Меня интересует моя собственная жизнь.

Поют петухи.

Вот уже петухи запели.

Учитель шатается.

Не делай вид, что ты еще способен думать.

Учитель. Ты презираешь меня…

Андри. Я разглядел тебя. Вот и все. Я чтил тебя. Не потому, что ты спас мне жизнь, а потому, что я считал: ты не такой, как все, ты думаешь не так, как они, у тебя есть мужество. Я полагался на тебя. А потом оказалось… и вот я разглядел тебя.

Учитель. Что оказалось?

Андри молчит.

Я думаю не так, как они, Андри, я изорвал их учебники, я хотел, чтобы у меня были другие…

Андри. Это известно.

Учитель. Знаешь, что я сделал…

Андри. Я пошел.

Учитель. Знаешь ли ты, что я сделал…

Андри. Ты изорвал учебники.

Учитель. Я солгал. (Пауза.) Ты не хочешь понять меня…

Поют петухи.

Андри. В семь мне нужно быть в лавке. Продавать стулья, продавать столы, потирать руки.

Учитель. Почему ты должен потирать руки?

Андри. «Можно ли найти стол лучше? Может быть, он шатается, может быть, он скрипит? Можно ли найти стул дешевле?»

Учитель в изумлении смотрит на него.

Учитель. Почему тебе нужно разбогатеть?

Андри. Потому что я еврей.

Учитель. Сын мой!..

Андри. Не трогай меня опять!

Учитель шатается.

Ты мне противен.

Учитель. Андри…

Андри. Ступай помочись.

Учитель. Ты что?

Андри. Не выплакивай, говорю, водку из глаз, если уж не можешь удержать ее в себе, ступай.

Учитель. Ты ненавидишь меня?

Андри молчит. Учитель уходит.

Андри. Барблин, он ушел. Я не хотел обижать его. Но он становится все несноснее. Ты слышала его? Он уже сам не знает, что говорит, и вид у него такой, словно он сейчас разревется… Ты спишь? (Прислушивается у двери.) Барблин! Барблин!

Дергает дверь, потом пытается взломать ее, делает новую попытку, но в этот миг дверь открывается изнутри: в проеме стоит Солдат, освещенный свечей, босиком, пояс штанов расстегнут, верхняя часть туловища голая.

Барблин!

Солдат. Исчезни.

Андри. Это неправда…

Солдат. Исчезни, слышишь, а то изувечу.

Солдат, теперь в штатском, подходит к барьеру для свидетелей.

Солдат. Признаю: я его терпеть не мог. Я же не знал, что он не, всегда считали, что он из них. Впрочем, я и сейчас думаю, что он был из них. Я его с самого начала терпеть не мог. Но я не убивал его. Я только нес службу. Приказ есть приказ. До чего это дойдет, если не будут исполняться приказы! Я был солдат.

Сакристия, Патер и Андри.

Патер. Андри, давай поговорим. Так хочет твоя приемная мать. Она очень тревожится о тебе. Сядь!

Андри молчит.

Не хочешь садиться?

Андри молчит.

Я понимаю, ты здесь впервые. Так сказать. Помню, однажды сюда залетел ваш футбольный мяч, и они послали тебя вытащить его из-за алтаря. (Смеется.)

Андри. О чем, ваше преподобие, нам говорить?

Патер. Сядь!

Андри молчит.

Ну, хорошо.

Андри. Это правда, ваше преподобие, что я не такой, как все?

Пауза.

Патер. Андри, я хочу тебе кое-что сказать.

Андри…Я развязен, я знаю.

Патер. Я понимаю твое трудное положение. Но знай, что мы любим тебя Андри, таким, как ты есть. Разве твой приемный отец не сделал для тебя все? Я слышал, он продал землю, чтобы ты стал столяром.

Андри. Но я не стану столяром.

Патер. Почему не станешь?

Андри. Такие, как я, считается, только и думают о деньгах, и поэтому мое место не в мастерской, говорит Столяр, а в торговле. Я стану продавцом, ваше преподобие.

Патер. Ну хорошо.

Андри. Но я хотел стать столяром.

Патер. Почему ты не садишься?

Андри. Мне кажется, вы ошибаетесь, ваше преподобие. Никто не любит меня. Трактирщик говорит, что я развязен, и Столяр, по-моему, того же мнения. А Доктор говорит, что я честолюбив и что у таких, как я, нет душевности.

Патер. Сядь!

Андри. Это правда, ваше преподобие, что у таких, как я, нет душевности?

Патер. Возможно, Андри, в тебе есть какая-то затравленность.

Андри. А Пайдер говорит, что я трус.

Патер. Почему трус?

Андри молчит.

Андри. Потому что я еврей.

Патер. Какое тебе дело до Пайдера?

Андри молчит.

Андри, я хочу тебе кое-что сказать.

Андри. Не надо думать всегда о себе, я знаю. Но я не могу иначе, ваше преподобие, что поделаешь. Иногда мне приходится думать, правда ли то, что говорят обо мне другие, что я не такой, как они, не веселый, не душевный, не простой. И ведь вы, ваше преподобие, тоже находите, что во мне есть какая-то затравленность. Мне понятно, что никто меня не любит. Я и сам себя не люблю, когда думаю о себе.

Патер поднимается.

Можно мне теперь уйти?

Патер. Теперь выслушай-ка меня!

Андри. Что требуется от меня, ваше преподобие?

Патер. Почему с таким недоверием?

Андри. Все кладут руки мне на плечи.

Патер. Знаешь, Андри, кто ты? (Смеется.) Ты этого не знаешь, поэтому я тебе скажу.

Андри пристально глядит на него.

Чудесный парень! По нраву. Чудесный парень! Я много лет за тобой следил.

Андри. Следили?

Патер. Конечно.

Андри. Почему вы следите за мной?

Патер. Ты мне нравишься, Андри, больше, чем все другие, да, именно потому, что ты не такой, как все. Почему ты качаешь головой? Ты умней, чем они. Да-да! Это мне правится в тебе, Андри, и я рад, что ты пришел и что я могу тебе наконец это сказать.

Андри. Это неправда.

Патер. Что неправда?

Андри. Я не иной. Я не хочу быть иным. И пусть он втрое сильней меня, этот Пайдер, я изобью его при всех на площади, в этом я поклялся себе…

Патер. Не возражаю.

Андри. В этом я поклялся себе.

Патер. Я тоже его недолюбливаю.

Андри. Я не хочу подлаживаться. Я буду защищаться. Я не трус… И не умней, чем другие, ваше преподобие, я не хочу, чтобы вы, ваше преподобие, так говорили.

Патер. Ты меня выслушаешь теперь?

Андри. Нет. (Высвобождается.) Мне не нравится, когда вы кладете мне руки на плечи…

Пауза.

Патер. С тобой действительно нелегко. (Пауза.) Одним словом, здесь была твоя приемная мать. Пробыла более четырех часов. Эта добрая женщина совершенно несчастна. Ты, говорит она, не приходишь есть и ожесточился. Ты не веришь, говорит она, что тебе желают добра.

Андри. Все желают мне добра!

Патер. Почему ты смеешься?

Андри. Если он желает мне добра, ваше преподобие, почему он готов отдать мне все, только не родную дочь?

Патер. Это его отцовское право.

Андри. Но почему? Почему? Потому что я еврей.

Патер. Не кричи!

Андри молчит.

Неужели ты ни о чем больше думать не можешь? Я сказал тебе, Андри, как христианин, что люблю тебя, но одна неприятная привычка, должен, к сожалению, сказать, у всех у вас есть. Что бы с вами ни случилось в этой жизни, вы все связываете с тем, что вы евреи. С вами действительно нелегко при такой вашей сверхчувствительности.

Андри молчит и отворачивается.

Ты же плачешь.

Андри не сдерживает рыдания.

Что стряслось? Ответь мне. Что случилось? Я спрашиваю тебя, что стряслось, Андри! Ты же весь дрожишь. Что с Барблин? Ты же не в себе. Как мне помочь тебе, если ты не говоришь? Возьми-ка себя в руки, Андри! Слышишь? Андри! Ты же мужчина. Ну же! Просто не знаю…

Андри. Моя Барблин. (Опускает руки, которыми он закрывал лицо, и глядит в одну точку.) Она не может любить меня, никто этого не может, я сам не могу любить себя…

Входит служка с облачением.

Можно мне теперь уйти?

Служка расстегивает одежду Патера.

Патер. Можешь остаться.

Служка облачает Патера для литургии.

Ты сам это сказал. Как могут другие любить нас, если мы сами себя не любим? Наш Господь говорит: возлюби ближнего своего, как самого себя. Он говорит: как самого себя. Мы должны принимать себя такими, как есть, а ты, Андри, как раз этого и не делаешь. Почему ты хочешь быть, как другие? Ты умней, чем они, поверь мне, ты живее. Почему ты не хочешь признать этого! В тебе есть искра Божья. По-чему ты играешь в футбол, как эти болваны, и орешь на лужайке только ради того, чтобы быть андоррцем? Они все тебя не любят, я знаю. И знаю, почему. В тебе есть искра Божья. Ты умеешь думать. Почему не должно быть на свете и таких существ, у которых рассудка больше, чем чувства? Говорю тебе, именно поэтому я восхищаюсь вами. Почему ты так смотришь на меня? В вас есть искра Божья. Вспомни Эйнштейна! И как там их всех еще. Спинозу!

Андри. Можно мне теперь уйти?

Патер. Никакой человек, Андри, не может вылезти из своей кожи, ни еврей, ни христианин, никто. Богу угодно, чтобы мы были такими, какими он создал нас. Ты понимаешь меня? И если они говорят «евреи — трусы», то знай: ты не трус, Андри, если ты приемлешь себя евреем. Напротив. Ты просто не такой, как мы. Ты слышишь меня? Говорю тебе: ты не трус. Только если ты хочешь быть таким, как все андоррцы, только тогда ты трус.

Вступает орган.

Андри. Можно мне теперь уйти?

Патер. Подумай, Андри, о том, что ты сам сказал: как могут другие принять тебя, если ты сам себя не приемлешь?

Андри. Можно мне теперь уйти…

Патер. Андри, ты понял меня?

Патер на коленях.

Патер. Не сотвори себе образа Бога, Господа твоего, и образа людей, творений его. Я тоже провинился тогда. Я хотел встретить его любовью, когда говорил с ним. Я тоже сотворил себе его образ, я тоже сковал его, я тоже привел его к столбу.

Андоррская площадь. Сидит только Доктор, остальные стоят: Трактирщик, Столяр, Солдат, Подмастерье, Некто, который читает газету.

Доктор. Говорю: успокойтесь!

Солдат. Почему это на Андорру не могут напасть?

Доктор закуривает сигарку.

Трактирщик. Может быть, я должен сказать, что в Андорре не найдется приличной комнаты. Я трактирщик. Нельзя давать иностранке от ворот поворот…

Некто смеется, читая газету.

Трактирщик. Что мне еще остается? Приходит этакая сеньора и спрашивает, не найдется ли приличной комнаты…

Солдат. Сеньора — слышите!

Столяр. Оттуда, что ли?

Солдат. Наш брат, если начнется, будет сражаться до последнего бойца, а этот привечает ее! (Плюет на мостовую.) Тьфу ты! — одно слово.

Доктор. Только не волноваться. (Курит.) Я поездил по свету. Можете мне поверить. Я андоррец, это известно, душой и телом. А то бы я, люди добрые, не вернулся на родину, а то бы ваш профессор не отказался от всех кафедр на свете…

Некто смеется, читая газету.

Трактирщик. Что там смешного?

Некто. Кто будет сражаться до последнего бойца?

Солдат. Я.

Некто. В Библии сказано: последние станут первыми, или наоборот, не помню, первые станут последними.

Солдат. Что он хочет этим сказать?

Некто. Я просто спрашиваю.

Солдат. До последнего бойца, это приказ. Лучше смерть, чем неволя, эта надпись есть в любой казарме. Это приказ. Пусть только сунутся, им покажется небо с овчинку.

Короткое молчание.

Столяр. Почему на Андорру не могут напасть?

Доктор. Положение напряженное, я знаю.

Столяр. Напряженное как никогда.

Доктор. Оно уже много лет такое.

Столяр. Зачем они подвели войска к границе?

Доктор. Что я хотел сказать? Я поездил-таки по свету. Тут уж можете мне поверить: во всем мире нет народа, который бы во всем мире так любили, как нас. Это факт.

Столяр. Пожалуй.

Доктор. Давайте примем этот факт во внимание, давайте спросим себя: что может случиться с такой страной, как Андорра? Давайте будем объективны.

Трактирщик. Так и есть, так и есть.

Солдат. Что так и есть?

Трактирщик. Нет народа, который бы так любили, как нас.

Столяр. Пожалуй.

Доктор. Любили — не то слово. Я встречал людей, которые понятия не имеют, где находится Андорра, но любой знает, что Андорра — это оплот, оплот мира, свободы и прав человека.

Трактирщик. Совершенно верно.

Доктор. Андорра — это понятие, это прямо-таки символ, если вы понимаете, что это значит. (Курит.) Говорю: они не осмелятся.

Солдат. Почему, почему?

Трактирщик. Потому, что мы — это символ. Солдат. Но военное превосходство у них.

Трактирщик. Потому что нас так любят.

Идиот приносит дамский чемодан и ставит его на землю.

Солдат. Ну, вот — пожалуйста!

Идиот уходит.

Столяр. Что ей здесь нужно? Подмастерье. Шпикуха!

Солдат. Кто ж еще?

Подмастерье. Шпикуха!

Солдат. И он привечает ее!

Некто смеется.

Солдат. Оставьте свои дурацкие ухмылки.

Некто. Шпикуха — это неплохо.

Солдат. А кто ж она еще?

Некто. Надо говорить не «шпикуха», а «шпик», даже если положение напряженное и речь идет об особе женского пола.

Столяр. Не понимаю, что ей здесь нужно.

Идиот приносит второй дамский чемодан.

Солдат. Пожалуйста! Пожалуйста! Подмастерье. Двиньте их каблуками!

Трактирщик. Еще чего!

Идиот уходит.

Трактирщик. Вместо того чтобы отнести вещи наверх, этот идиот убегает, а на меня все косятся…

Некто смеется.

Я не предатель. Не правда ли, профессор, не правда ли? Это неправда. Я трактирщик. Я первый, кто бросит камень. Да-да! Еще есть закон гостеприимства в Андорре, старинный, священный закон. Не правда ли, профессор, не правда ли? Трактирщик не может сказать «нет», даже при самом напряженном положении, а уж даме подавно.

Некто смеется.

Подмастерье. Тем более с тугой мошной!

Некто смеется.

Трактирщик. Сейчас не до смеха, сударь.

Некто. Шпикуха.

Трактирщик. Не трогайте ее вещи!

Некто. Шпикуха — это совсем неплохо.

Идиот приносит длинное манто и кидает его на чемоданы.

Солдат. Вот видите.

Идиот уходит.

Столяр. Почему вы считаете, что на Андорру не могут напасть?

Доктор. Меня ж не слушают. (Курит.) Говорю, они не осмелятся. И сколько бы у них не было танков и парашютов, они просто не могут позволить это себе. Или, как сказал однажды Перин, наш великий поэт: наше оружие — наша невинность. Или наоборот: наша невинность — наше оружие. Где еще в мире есть республика, которая может это сказать? Я спрашиваю: где? Такой народ, как мы, который вправе воззвать к совести мира, как ни один другой, народ без вины…

В глубине сцены появляется Андри.

Солдат. Опять этот куда-то крадется!

Андри скрывается, потому что все глядят на него.

Доктор. Андоррцы, я хочу сказать вам одну вещь. Еще ни на один народ в мире не нападали, если нельзя было обвинить его в каком-нибудь преступлении. В чем они могут нас обвинить? Единственное, что может грозить Андорре — это несправедливость, грубая, откровенная несправедливость. А на это они пойти не осмелятся. Не осмеливались вчера, не осмелятся и завтра. Потому что весь мир поднимется защищать нас. В ударном порядке. Потому что вся совесть мира на нашей стороне.

Некто (по-прежнему читая газету). В ударном порядке.

Трактирщик. Заткнитесь наконец.

Некто смеется, прячет газету.

Доктор. Кто вы такой, собственно?

Некто. Весельчак.

Доктор. Ваш юмор здесь неуместен.

Подмастерье пинает ногой чемоданы.

Трактирщик. Перестань!

Доктор. Это зачем?

Трактирщик. Ради Бога!

Некто смеется.

Доктор. Глупость. Этого они ведь только и ждут. Придирки к приезжим в Андорре. Чтобы у них был предлог выступить против нас! Такая глупость! Я же вам говорю: успокойтесь! Мы не дадим им повода!.. Шпиком больше, шпиком меньше.

Трактирщик ставит чемоданы как следует.

Солдат. Тьфу-ты, одно слово!

Трактирщик вытирает чемоданы.

Доктор. Счастье, что никто этого не видел…

Входит Сеньора. Тишина. Сеньора садится за свободный столик. Андоррцы разглядывают ее, пока она медленно снимает перчатки.

Доктор. Хочу расплатиться.

Столяр. Я тоже.

Доктор встает и уходит, приподняв шляпу перед Сеньорой.

Столяр делает знак Подмастерью, чтобы тот следовал за ним.

Сеньора. Здесь что-то произошло?

Некто смеется.

Сеньора. Найдется что-нибудь выпить?

Трактирщик. С удовольствием, сеньора…

Сеньора. Что пьют в этой стране?

Трактирщик. С удовольствием, сеньора…

Сеньора. Лучше всего стакан свежей воды.

Трактирщик. Сеньора, у нас есть все.

Некто смеется.

Трактирщик. У этого господина веселый нрав.

Некто уходит.

Сеньора. Комната, господин хозяин, славная, очень славная.

Трактирщик отвешивает поклон и уходит.

Солдат. А мне рюмку водки!

Солдат остается и садится так, чтобы можно было пялить глаза на Сеньору. На авансцене, справа, появляется Андри и бросает монету в оркестрион.

Трактирщик. Вечно этот ящик!

Андри. Я плачу.

Трактирщик. Ничего другого у тебя в голове нет?

Андри. Нет.

Звучит все та же пластинка. Тем временем Сеньора пишет какую-то записку, Солдат пялит глаза, Сеньора складывает записку и говорит Солдату, не глядя на него.

Сеньора. Разве в Андорре нет женщин?

Возвращается Идиот.

Ты знаешь учителя по фамилии Кан?

Идиот скалит зубы и кивает головой.

Отнеси ему эту записку.

Появляются три других солдата и Подмастерье.

Солдат. Вы слышали? Она спрашивает, есть ли в Андорре бабы.

Подмастерье. А ты что сказал?

Солдат…Нет, зато есть мужчины!

Подмастерье. Так и сказал?

Они ухмыляются.

Вот он уже опять здесь. Желтый, как сыр! Хочет меня поколотить…

Входит Андри, музыка кончилась.

Солдат. Как поживает твоя невеста?

Андри хватает Солдата за воротник.

Что это значит? (Освобождается.) Какой-нибудь старик-раввин рассказал ему сказку про Давида и Голиафа, теперь ему хочется сыграть нам Давида.

Они ухмыляются.

Пошли.

Андри. Федри… Подмастерье. Ишь как заикается!

Андри. Почему ты предал меня?

Солдат. Пошли.

Андри сшибает с Солдата фуражку.

Ты смотри у меня! (Поднимает фуражку и стряхивает с нее пыль.) Если ты думаешь, что я хочу угодить из-за тебя под арест…

Подмастерье. Что это он привязался?

Андри. Теперь изувечь меня.

Солдат. Пошли. (Надевает фуражку.)

Андри снова сшибает ее, остальные смеются, Солдат внезапно наносит ему боковой удар, Андри падает.

Где твоя праща, Давид?

Андри поднимается.

Наш Давид, наш Давид разошелся!

Андри тоже внезапно наносит Солдату боковой удар,

Солдат падает.

Еврей проклятый!..

Сеньора. Нет! Нет! Все на одного! Нет!

Другие солдаты схватили Андри, что освобождает Солдата. Солдат бьет Андри, которого держат остальные. Андри молча защищается. Внезапно ему удается вырваться. Подмастерье ударяет его ногой сзади. Когда Андри оборачивается, Солдат схватывает его тоже сзади. Андри падает. Четыре солдата и Подмастерье бьют его ногами со всех сторон, пока не замечают Сеньору, подошедшую к ним.

Солдат…Еще чего, выставлять себя посмешищем перед иностранкой…

Солдаты и остальные исчезают.

Сеньора. Ты кто?

Андри. Я не трус.

Сеньора. Как тебя зовут?

Андри. Они всегда говорят, что я трус.

Сеньора. Не трогай, не трогай рукой рану.

Входит Трактирщик с графинами и стаканами на подносе.

Трактирщик. Что случилось?

Сеньора. Вызовите врача.

Трактирщик. И это перед моим отелем!..

Сеньора. Дайте сюда! (Берет графин, достает платок и становится на колени перед Андри, который пытается подняться.)

Трактирщик. Невозможно, сеньора!

Сеньора. Не стойте, прошу вас, вызовите врача.

Трактирщик. Сеньора, у нас в стране это из ряда вон…

Сеньора. Я только обмою тебя.

Трактирщик. Ты сам виноват. Зачем ты всегда приходишь, когда здесь солдаты?

Сеньора. Посмотри на меня!

Трактирщик. Я тебя предупреждал.

Сеньора. К счастью, глаз не задет.

Трактирщик. Он сам виноват, вечно заводит этот ящик. Я же предупреждал его, он просто действует людям на нервы…

Сеньора. Вы не собираетесь вызвать врача?

Трактирщик уходит.

Андри. Теперь все против меня.

Сеньора. Больно?

Андри. Не хочу врача.

Сеньора. Может перейти на кость.

Андри. Я знаю этого врача. (Поднимается.) Я уже могу ходить, это только на лбу.

Сеньора поднимается.

Ваше платье, сеньора!.. Я испачкал вас кровью.

Сеньора. Отведи меня к своему отцу.

Сеньора берет Андри под руку, они медленно уходят, тем временем появляются Трактирщик и Доктор.

Доктор. Ручку в ручку?

Трактирщик. Они пинали его сапогами, я видел собственными глазами, я был в доме.

Доктор закуривает сигарету.

Трактирщик. Вечно заводит этот ящик, я ему говорил, он просто действует людям на нервы.

Доктор. Кровь!

Трактирщик. Я знал, что так будет.

Доктор курит.

Вы молчите.

Доктор. Неприятная история.

Трактирщик. Начал-то он.

Доктор. Я против этого народа ничего не имею, но мне не по себе, когда я вижу кого-нибудь из них. Как ни поведешь себя, все неверно. Что я такого сказал? Они не могут уняться, они вечно требуют, чтобы наш брат проявил свое отношение к ним. Как будто нам больше нечего делать. Никому не хочется жить с нечистой совестью, но они всячески добиваются этого. Они хотят, чтобы их обижали. Они только этого и ждут. (Поворачивается, чтобы уйти.) Смойте эти капли крови. И поменьше болтайте. Не надо всем рассказывать, что вы видели собственными глазами.

Учитель и Сеньора перед белым домом — как в начале.

Сеньора. Ты сказал, что наш сын — еврей.

Учитель молчит.

Почему ты распустил эту ложь?

Учитель молчит.

Однажды к нам заехал один андоррский торговец, который вообще много говорил. Расхваливая Андорру, он везде рассказывал трогательную историю об одном андоррском учителе, который тогда, во время большого кровопролития, спас еврейского ребенка и заботился о нем, как о родном сыне. Я сразу же послала тебе письмо: не ты ли этот учитель? Я требовала ответа. Я спрашивала: ты знаешь, что ты натворил? Я ждала ответа. Ответа не было. Может быть, ты не получил моего письма. Я не могла поверить в то, чего опасалась. Я написала второй раз. Я ждала ответа. Так шло время. Почему ты распустил эту ложь?

Учитель. Почему, почему, почему?

Сеньора. Ты ненавидел меня за то, что я струсила, когда родился ребенок. Потому что я боялась своей родни. Когда ты подъехал к границе, ты сказал, что это еврейский ребенок, которого ты спас от нас. Почему? Потому что ты тоже струсил, когда возвращался домой. Потому что ты тоже боялся своей родни. (Пауза.) Разве не так было? (Пауза.) Может быть, ты хотел показать, что вы совсем не такие, как мы. Потому что ты ненавидел меня. Люди здесь не другие, ты видишь, не такие уж другие.

Учитель молчит.

Он сказал, что хочет домой, и привел меня сюда. Увидев твой дом, он повернулся и ушел прочь, не знаю — куда.

Учитель. Я скажу, что это мой сын, наш сын, плоть от их плоти, кровь от их крови…

Сеньора. Почему же не идешь?

Учитель. А если они не хотят правды? (Пауза.)

Комната в доме Учителя, Сеньора сидит, Андри стоит.

Сеньора. Раз не хотят, Андри, чтобы я сказала тебе, почему я приехала, я сейчас надену перчатки и уйду.

Андри. Сеньора, я не понимаю ни слова.

Сеньора. Скоро все поймешь… (Надевает перчатку.) Ты знаешь, что ты красив?

Шум на улице.

Они оскорбляли тебя, они издевались над тобой, Андри, но это кончится. Правда посрамит их, а ты, Андри, единственный здесь, кому нечего бояться правды.

Андри. Какая правда?

Сеньора. Я рада, что повидала тебя.

Андри. Вы покидаете нас, сеньора?

Сеньора. Меня просят об этом.

Андри. Если вы говорите, что любая страна не хуже и не лучше Андорры, почему вам здесь не остаться?

Сеньора. Ты хочешь этого?

Шум с улицы.

Я вынуждена. Я оттуда, ты слышишь, как я их раздражаю. Черная! Так они здесь называют нас, я знаю… (Надевает другую перчатку.) Многое еще мне хочется сказать тебе, Андри, о многом спросить тебя, поговорить с тобой подольше. Но мы еще увидимся, я надеюсь… (Она готова.) Мы увидимся. (Еще раз оглядывается кругом.) Здесь, значит, ты вырос.

Андри. Да.

Сеньора. Сейчас мне следовало бы уйти. (Продолжает сидеть.) Когда я была в твоем возрасте… время летит, Андри, тебе сейчас двадцать, и ты не можешь представить себе: люди встречаются, любят, расходятся, жизнь впереди, а посмотришь в зеркало — она внезапно оказывается позади, себе кажешься почти той же, но вдруг оказывается, что это уже другие, кому сейчас двадцать… Когда я была в твоем возрасте… мой отец, офицер, погиб на войне, я помню, как он думал, и я не хотела думать, как он. Мы хотели другого мира. Мы были молоды, как ты, и учили нас ужасным вещам, и мы это знали. И мы презирали тот мир, который был, мы видели его насквозь, мы хотели попробовать жить в другом мире. И попробовали. Мы хотели не бояться людей. Ни в коем случае. Мы хотели не лгать. Когда мы увидели, что мы только умалчиваем о своем страхе, мы стали ненавидеть друг друга. Наш другой мир длился недолго. Мы вернулись через границу назад, туда, откуда вышли, когда были молоды, как ты. (Поднимается.) Ты понимаешь, что я говорю?

Андри. Нет.

Сеньора подходит к Андри и целует его.

Почему вы меня целуете?

Сеньора. Мне надо уходить. Мы увидимся?

Андри. Мне хотелось бы.

Сеньора. Я всегда желала вообще не знать ни отца, ни матери. Ни один человек не понимает своих родителей, видя мир, который они оставляют ему.

Входят Учитель и Мать.

Я ухожу, да, я уже уходила. (Молчание.) Итак, прощайте. (Молчание.) Я ухожу, да, теперь ухожу…

Сеньора уходит.

Учитель. Проводи ее! Но не через площадь, а в обход.

Андри. Почему в обход?

Учитель. Ступай!

Андри уходит.

Патер скажет ему. Не спрашивай меня сейчас! Ты не понимаешь меня, поэтому я тебе и не говорил. (Садится.) Теперь ты знаешь?

Мать. Что скажет Андри по этому поводу?

Учитель. Мне он не поверит.

Шум с улицы.

Надо надеяться, этот сброд оставит их в покое.

Мать. Я понимаю больше, чем ты думаешь, Кан. Ты любил ее, а женился на мне, потому что я андоррка. Ты предал нас всех. Но прежде всего Андри. Не проклинай андоррцев, ты сам андоррец.

Входит Патер.

Трудная у вас в этом доме задача, ваше преподобие. Вы, ваше преподобие, объяснили нашему Андри, что такое еврей и что ему надо принять это. И он это принял. А теперь, ваше преподобие, вы должны сказать ему, что такое андоррец и что ему надо принять это.

Учитель. Теперь оставь нас наедине!

Мать. Да поможет вам Бог, отец Бенедикт.

Мать выходит.

Патер. Я пытался, но безуспешно, с ними нельзя говорить, любое разумное слово выводит их из себя. Разойдитесь наконец по домам, сказал я им, и займитесь собственными делами. При этом никто из них не знает, чего они, собственно, хотят.

Андри возвращается.

Учитель. Почему так скоро?

Андри. Она хочет идти одна, говорит. (Показывает руку.) Это она подарила мне.

Учитель…Свое кольцо?

Андри. Да.

Учитель молчит, затем поднимается.

Кто эта сеньора?

Учитель. Тогда я провожу ее.

Учитель уходит.

Патер. Почему ты смеешься?

Андри. Он ревнует.

Патер. Сядь.

Андри. Что со всеми вами стряслось?

Патер. Смеяться, собственно, нечего, Андри.

Андри. Но смешно. (Рассматривает кольцо.) Это топаз или что это может быть?

Патер. Нам надо поговорить.

Андри. Опять уже? (Смеется.) Все ведут себя сегодня, как марионетки, если перепутать веревочки, и вы, ваше преподобие, тоже. (Закуривает.) Она была когда-то его возлюбленной? Есть такое ощущение. У вас — нет? (Курит.) Она — фантастическая женщина.

Патер. Я должен кое-что тебе сказать.

Андри. А стоять при этом нельзя? (Садится.) В два я должен быть в лавке. Разве она не фантастическая женщина?

Патер. Меня радует, что она тебе нравится.

Андри. Все держатся так натянуто. (Курит.) Вы хотите сказать, что не следует подходить к солдату и сшибать с него фуражку, если знаешь, что ты еврей, что этого вообще не следует делать, а я все же рад, что я это сделал, я кое-чему научился, хотя никакой пользы мне от этого нет. Теперь вообще, после нашего разговора, и дня не проходит, чтобы я не научился чему-то, от чего никакой пользы мне нет, так же, как и от ваших добрых слов, ваше преподобие, я верю, что вы желаете мне добра, вы христианин по профессии, но я еврей по происхождению, и поэтому я теперь эмигрирую.

Патер. Андри…

Андри. Если мне это удастся. (Гасит сигарету.)

Патер. Посиди!

Андри. Это кольцо мне поможет. Единственное, что вы можете теперь для меня сделать, ваше преподобие, — это молчать, никому об этом не говорить. (Поднимается.) Мне надо идти. (Смеется.) Во мне есть какая-то затравленность, я знаю, вы совершенно правы, ваше преподобие…

Патер. Ты будешь говорить или я буду говорить?

Андри. Простите. (Садится.) Я слушаю.

Патер. Андри…

Андри. Так торжественно!

Патер. Я пришел, чтобы выручить тебя.

Андри. Я слушаю.

Патер. Я тоже, Андри, ничего об этом не знал, когда мы в последний раз говорили с тобой. Он взял к себе еврейского ребенка — так издавна считалось, христианский поступок, как я мог не верить этому! Но вот, Андри, явилась твоя мать…

Андри. Кто явился?

Патер. Сеньора.

Андри вскакивает.

Андри, ты не еврей. (Молчание.) Ты не веришь тому, что я говорю тебе?

Андри. Нет.

Патер. Значит, по-твоему, я лгу?

Андри. Ваше преподобие, это чувствуешь.

Патер. Что чувствуешь?

Андри. Еврей ты или нет.

Патер поднимается и приближается к Андри.

Не прикасайтесь ко мне! Ваши руки! Я не хочу этого больше.

Патер. Ты не слышишь, что я говорю тебе?

Андри молчит.

Ты его сын.

Андри смеется.

Андри, это правда.

Aндри. Сколько у вас правд? (Достает сигарету, но потом забывает о ней.) Со мной это у вас не получится…

Патер. Почему ты нам не веришь?

Андри. Изверился.

Патер. Говорю тебе, клянусь спасением своей души, Андри, ты его сын, ни о каких евреях не может быть и речи.

Андри. Немало, однако, было речи об этом…

Сильный шум с улицы.

Патер. Что там стряслось?

Тишина.

Андри. С тех пор, как я помню себя, мне твердили, что я другой, и я проверял, так ли оно и есть, как они говорят. И так оно и есть, ваше преподобие. Я другой. Мне говорили, что двигаются такие, как я, так, мол и так, и я чуть ли ни каждый вечер подходил к зеркалу. Они правы: я двигаюсь именно так. Я не могу по-другому. Я проверял также, правда ли, что я всегда думаю о деньгах, когда андоррцы наблюдают за мной и думают, что сейчас я думаю о деньгах, и они бывали каждый раз правы: я думаю о деньгах. Так оно и есть. И нет во мне душевности, я старался, но напрасно: не душевность во мне, а страх. И еще говорили мне, что такие, как я, трусы. И это я тоже проверял. Трусят многие, но я знаю, когда трушу я. Я не хотел признавать того, что они мне говорили, но так оно и есть. Они пинали меня сапогами, и все обстоит так, как они говорили: я чувствую не так, как они. И у меня нет родины. Вы, ваше преподобие, говорили, что это надо принять, и я это принял. Теперь вам, ваше преподобие, надо принять вашего еврея.

Патер. Андри…

Андри. Теперь, ваше преподобие, буду говорить я.

Патер…Ты хочешь быть евреем?

Андри. Я и есть еврей. Я долго не знал, что это значит. Теперь знаю.

Патер беспомощно садится.

Я хочу, чтобы у меня не было ни отца, ни матери, чтобы ни мне не надо было горевать и отчаиваться из-за их смерти, ни им — из-за моей. И ни сестры, ни невесты: скоро все будет порвано, и никакие клятвы, никакая наша верность тут не помогут. Я хочу, чтобы это случилось скорее. Я старый. Мои надежды отпадали одна за другой, как выпадают зубы. Я ликовал, солнце светилось в деревьях зеленым светом, я бросал свое имя в воздух, как шапку, которая не принадлежит никому, кроме меня, а вниз падал камень, который меня убивает. Я был не прав, по-другому, чем они думали, все время. Я хотел быть правым и торжествовать. А правыми были мои враги, хотя у них и не было права на это, ведь за пределами своего понимания нельзя считать себя правым. Мне теперь уже не нужны враги, достаточно правды. Я пугаюсь, когда еще на что-то надеюсь. Надежда никогда не шла мне на пользу. Я пугаюсь, когда смеюсь, и не могу плакать. Моя печаль поднимает меня над всеми вами, и поэтому я упаду. Мои глаза стали большими от грусти, моя кровь знает все, и я хочу умереть. Но меня страшит умирание. Милости нет…

Патер. Грех так говорить.

Андри. Посмотрите на этого старика-учителя, как он опустился, а был когда-то, говорит он, молодым человеком с очень сильной волей. Посмотрите на Барблин. И на всех-всех, не только на меня. Посмотрите на солдат. Сплошь обреченные. Посмотрите на себя. Вы уже сейчас знаете, ваше преподобие, что вы сделаете, когда меня уведут у вас на глазах — а у вас добрые глаза, — и поэтому они, ваши добрые глаза, так глядят на меня. Вы будете молиться. За меня и за себя. Ваша молитва не поможет даже вам. Все равно вы будете предателем. Милость — это вечная сказка, солнце будет светиться в деревьях зеленым светом и тогда, когда они меня уведут.

Входит Учитель, одежда на нем растерзана.

Патер. Что случилось?

Учитель падает без сил на стул.

Говорите же!

Учитель. Она умерла.

Андри. Сеньора?

Патер. Что случилось?

Учитель. Камень.

Патер. Кто бросил?

Учитель. Андри, говорят они, Трактирщик будто бы видел собственными глазами.

Андри убегает. Учитель задерживает его силой.

Он был здесь, вы свидетель.

Некто подходит к барьеру для свидетелей.

Некто. Признаю: совершенно не ясно, кто бросил тогда в эту иностранку камень. Меня лично в то время на площади не было. Я никого не хочу обвинять, я миру не судья. Что касается того паренька, то, конечно, я помню его. Он часто подходил к оркестриону, чтобы промотать свои чаевые, и когда они схватили его, мне было его жаль. Что сделали с ним солдаты, когда они схватили его, я не знаю, мы слышали только его крик… Когда-то пора и забыть, по-моему.

Андоррская площадь. Андри сидит один.

Андри. Я отовсюду виден, я знаю. Пусть видят меня… (Достает сигарету.) Я не бросал камень! (Курит.) Пусть придут те, кто видел это собственными глазами, пусть выйдут из своих домов, если хватит смелости, и укажут на меня пальцем.

Голос шепчет что-то.

Не могу разобрать ни слова, когда ты шепчешь. (Курит.) Я сижу среди площади, да, уже целый час. Кругом ни души. Словно вымерло все. Все в подвалах. Удивительная картина. Только воробьи на проводах.

Голос шепчет что-то.

Я не бросал камень. (Курит.) С самого рассвета. С самого рассвета бродил я по вашим улицам. В полном одиночестве. Все ставни спущены, все двери заперты. Остались только собаки и кошки в вашей белоснежной Андорре…

Слышен мощный гул движущегося громкоговорителя, слов нельзя разобрать.

Не смей носить оружие. Ты слышал? Кончено.

Появляется Учитель с винтовкой на ремне.

Учитель. Андри…

Андри курит.

Мы ищем тебя всю ночь.

Андри. Где Барблин?

Учитель. Я ходил в лес.

Андри. Что мне делать в лесу?

Учитель. Андри… черные здесь. (Прислушивается.)

Тихо.

Андри. Что ты там слышишь?

Учитель снимает винтовку с предохранителя.

Воробьи, ничего, кроме воробьев.

Птичий щебет.

Учитель. Здесь тебе нельзя оставаться.

Андри. Где мне можно остаться?

Учитель. Это глупость, то, что ты делаешь, это безумие… (Берет Андри под руку.) Пошли!

Андри. Я не бросал камень!

Легкий шум.

Учитель. Что это было?

Андри. Ставни. (Затаптывает свою сигарету.) Люди за ставнями. (Достает следующую сигарету.) У тебя есть огонь?

Барабанный бой вдалеке.

Учитель. Ты слышал выстрелы?

Андри. Тишина кругом небывалая.

Учитель. Не могу представить себе, что сейчас будет.

Андри. Небо покажется с овчинку.

Учитель. Что ты говоришь?

Андри. Лучше смерть, чем неволя.

Снова грохот движущегося громкоговорителя.

НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО. Слышишь?

СПОКОЙСТВИЕ И ПОРЯДОК… ВСЯКОЕ КРОВОПРОЛИТИЕ… ВО ИМЯ МИРА… КТО НОСИТ ИЛИ ПРЯЧЕТ ОРУЖИЕ… ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ… НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО.

Тишина.

Все, собственно, в точности так, как можно было представить себе. В точности так.

Учитель. О чем ты?

Андри. О вашей капитуляции.

Через площадь проходят трое мужчин — без оружия.

Андри. Ты последний с винтовкой.

Учитель. Сукины дети.

Андри. Ни одному андоррцу бояться нечего.

Птичий щебет.

У тебя есть огонь?

Учитель провожает взглядом мужчин.

Ты видел, как они идут. Они не глядят друг на друга. И как они молчат! Когда доходит до дела, каждый воочию видит то, во что он прежде не верил. Вот почему походка у них сегодня такая странная. Словно все лжецы.

Через площадь проходят двое мужчин — без оружия.

Учитель. Сын мой!

Андри. Опять ты за свое!

Учитель. Ты погибнешь, если ты не поверишь мне.

Андри. Я не твой сын.

Учитель. Отца не выбирают себе. Что мне сделать, чтобы ты поверил? Что еще? Я все твержу им это, я уже детям в школе сказал, что ты мой сын. Что еще? Повеситься мне, чтобы ты поверил? Я от тебя не уйду. (Садится рядом с Андри.) Андри…

Андри смотрит поверх домов.

Куда ты глядишь?

Поднимается черный флаг.

Андри. Не могу дождаться.

Учитель. Откуда у них взялись флаги?

Андри. Теперь им понадобится козел отпущения.

Учитель. Пойдем домой!

Андри. Нет никакого толка, отец, в том, что ты расскажешь это еще раз. Твоя судьба — не моя судьба, отец, а моя — не твоя.

Учитель. Единственный мой свидетель мертв.

Андри. Не говори о ней!

Учитель. Ты носишь ее кольцо…

Андри. Того, что ты сделал, отец не сделает.

Учитель. Откуда ты это знаешь?

Андри прислушивается.

У андоррца, говорят они, не может быть ничего общего с женщиной оттуда, и уж тем более ребенка. Я боялся их, да, боялся андоррцев, потому что был трусом…

Андри. Нас слушают.

Учитель (оглядывается и кричит в сторону домов).…Потому что был трусом! (Снова к Андри.) Поэтому я так сказал. Легче было тогда приютить еврейского ребенка. Это было похвально. Они тебя гладили по головке, вначале они гладили тебя по головке, потому что им льстило, что они не такие, как те там.

Андри прислушивается.

Слышишь, что говорит отец?

Шорох ставни.

Пускай слушают!

Шорох ставни.

Андри…

Андри. Они тебе не поверят.

Учитель. Потому что ты мне не веришь!

Андри курит.

Ах ты невинность, да, ты не бросал камня, скажи это еще раз, ты не бросал камня, да, ты сама невинность, и можешь смотреть на меня глазами еврея, но ты мой сын, да, мой сын, и если ты не поверишь этому, ты погиб.

Андри. Я погиб.

Учитель. Тебе нужна моя вина?

Андри смотрит на него.

Так скажи это!

Андри. Что?

Учитель. Повеситься мне? Скажи!

Маршевая музыка вдалеке.

Андри. Они идут с музыкой. (Достает следующую сигарету.) Я не первый, кто погиб. Нет никакого толка от твоих слов. Я знаю, кто мои предки. Тысячи, сотни тысяч человек умерли у столба. Их судьба — моя судьба.

Учитель. Судьба!

Андри. Ты этого не понимаешь, потому что ты не еврей. (Смотрит в глубину улицы.) Оставь меня одного!

Учитель. Что ты там видишь?

Андри. Как они сваливают в кучу свои винтовки.

Входит Солдат, без оружия, у него только барабан, слышно, как бросают винтовки; обернувшись назад, Солдат говорит:

Солдат. Поаккуратнее! — сказал я. Как в армии. (Подходит к Учителю.) Давай винтовку.

Учитель. Нет.

Солдат. Приказ есть приказ.

Учитель. Нет.

Солдат. Ни одному андоррцу бояться нечего.

Входят Доктор, Трактирщик, Столяр, Подмастерье, Некто, все без винтовок.

Учитель. Сукины дети! Вы все! Говно! До последнего бойца. Говно! (Учитель щелкает затвором, он готов стрелять в андоррцев, но вмешивается Солдат. После короткой шумной борьбы Учитель разоружен; он оглядывается по сторонам.)…Мой сын! Где мой сын?

Учитель убегает.

Некто. Что это на него нашло?

На авансцене справа, у оркестриона, появляется Андри, бросив монетку, он заводит свою мелодию и медленно исчезает.

Играет оркестрион, и два солдата в черной форменной одежде, каждый с автоматом, патрулируют крест-накрест, взад и вперед.

Перед комнатой Барблин. Барабанный бой вдалеке.

Андри. Ты много раз спала с ним?

Барблин. Андри.

Андри. Я спрашиваю тебя, много ли раз ты спала с ним, пока я здесь сидел на пороге и разглагольствовал. О нашем бегстве!

Барблин молчит.

Здесь он стоял, босиком, знаешь, с расстегнутым поясом…

Барблин. Молчи!

Андри. Шерсть на груди, как у обезьяны

Барблин молчит.

Самец!

Барблин молчит.

Ты много раз спала с ним?

Барблин молчит.

Молчишь… Так о чем нам говорить в эту ночь? Не надо мне сейчас думать об этом, говоришь ты. Мне надо, мол, думать о своем будущем, но у меня нет будущего… Я ведь хочу только знать, много ли раз…

Барблин рыдает.

И это продолжается?

Барблин рыдает.

Зачем мне, собственно, это знать! Какое мне дело! Только чтобы еще раз испытать какое-то чувство к тебе. (Прислушивается.) Ну-ка потише!

Барблин. Все ведь не так.

Андри. Не знаю, где они меня ищут…

Барблин. Ты несправедлив, так несправедлив.

Андри. Я извинюсь, если они придут…

Барблин рыдает.

Я думал, мы любим друг друга. Почему несправедлив? Я ведь только спрашиваю, каково это, если имеешь дело с самцом. Почему такая чопорность? Я же просто спрашиваю, потому что ты была моей невестой. Не реви! Теперь, когда ты чувствуешь себя моей сестрой, теперь-то ты можешь мне это сказать. (Гладит ее волосы.) Я слишком долго ждал тебя…

Барблин. Они не смеют трогать тебя…

Андри. Кто это определяет?

Барблин. Я останусь с тобой!

Тишина.

Андри. Опять возвращается страх…

Барблин. Брат!

Андри. Вдруг. Если они знают, что я в доме, и никого не найдут, они подожгут дом, это известно, и будут ждать внизу, на улице, пока еврей не выпрыгнет в окно.

Барблин. Андри… ты не еврей!

Андри. Почему же ты хочешь спрятать меня?

Барабанный бой вдалеке.

Барблин. Иди в мою комнату!

Андри качает головой.

Никто не знает, что здесь есть еще одна комната.

Андри…Кроме Пайдера.

Барабанный бой стихает.

Так перечеркнуть.

Барблин. Что ты говоришь?

Андри. Что будет, это ведь уже произошло. Я говорю: так перечеркнуть. Моя голова у тебя на коленях. Помнишь? Это же не уходит. Моя голова у твоего лона. Не был ли я для вас помехой? Не могу себе это представить. А что! Могу себе это представить. Что я болтал, когда меня уже не было? Почему ты не смеялась? Ты ведь даже не смеялась. Так перечеркнуть! И я не почувствовал этого, когда Пайдер был в твоем лоне, когда твои волосы были в его руках. А что, все ведь уже произошло…

Барабанный бой близко.

Они чуят, где их боятся.

Барблин…Они проходят мимо.

Андри. Они оцепляют дом.

Барабанный бой внезапно умолкает.

Меня они ищут, ты это прекрасно знаешь, я не твой брат. Никакая ложь тут не поможет. Слишком много лгали уже. (Тишина.) Ну так поцелуй меня!

Барблин. Андри…

Андри. Разденься!

Барблин. Ты с ума сошел, Андри.

Андри. Поцелуй и обними меня!

Барблин отбивается.

Теперь все равно.

Барблин отбивается.

Не притворяйся, что ты такая верная…

Звон оконного стекла.

Барблин. Что это?

Андри. Они знают, где я.

Барблин. Так погаси же свечу!

Звон другого оконного стекла.

Андри. Поцелуй меня!

Барблин. Нет. Нет…

Андри. Не можешь того, что можешь с любым, веселая и голенькая! Я не отпущу тебя. Что с другими иначе? Скажи. Что иначе? Я целую тебя, солдатская невеста. Одним больше, одним меньше, не стесняйся. Что иначе со мной? Скажи! Твоей коже скучно, когда я целую ее?

Барблин. Брат…

Андри. Почему тебе стыдно только передо мной?

Барблин. Теперь отпусти меня!

Андри. Теперь, да, теперь и никогда больше, да, я хочу тебя, да, веселую и голенькую, да, сестричка, да, да, да…

Барблин кричит.

Вспомни травку-красавку. (Расстегивает ее блузку, как если бы Барблин была в обмороке.) Вспомни травку-красавку.

Барблин. Ты сумасшедший!

Звонят у входа в дом.

Ты слышал? Ты погибнешь, Андри, если не поверишь нам. Спрячься!

Звонят у входа в дом.

Андри. Почему мы не отравились, Барблин, когда были еще детьми, теперь уже поздно…

Удары в дверь дома.

Барблин. Отец не открывает.

Андри. Как медленно.

Барблин. Что ты говоришь?

Удары в дверь дома.

Андри. Я говорю: как медленно все идет.

Барблин. Господи Боже, иже еси, Господь Всемогущий, иже еси в небесах, Господи, Господи, иже еси… Господи…

Шум взламываемой двери.

Андри. Оставь меня одного. Быстрее! Возьми свою блузку. Нехорошо, если они застанут тебя со мной. Пригладь волосы.

Голоса в доме. Барблин гасит свечу, топот сапог, появляются Солдат с барабаном и два солдата в черной форме, снаряженные фонарем-прожектором. Барблин одна перед своей комнатой.

Солдат. Где он?

Барблин. Кто?

Солдат. Наш еврей.

Барблин. Никакого еврея нет.

Солдат отталкивает ее и подходит к двери.

Посмей только!

Солдат. Открывай!

Барблин. Помогите! Помогите!

Андри выходит из-за двери.

Солдат. Это он.

На Андри надевают наручники.

Барблин. Не трогайте моего брата, он мой брат.

Солдат. Это покажет выявление евреев.

Барблин. Выявление евреев?

Солдат. Итак, вперед.

Барблин. Что это такое?

Солдат. Вперед. Все должны пройти выявление. Вперед.

Андри уводят.

Еврейская шлюха.

Доктор подходит к барьеру для свидетелей.

Доктор. Я буду краток, хотя многое из того, что сегодня говорят, нуждается в поправках. Задним числом всегда прекрасно знаешь, как следовало себя вести, впрочем, что касается меня, то я действительно не знаю, почему я должен был вести себя иначе. Что, собственно, сделали наши люди? Вообще ничего. Я был окружным врачом, каковым и сегодня являюсь. Что я тогда говорил, не помню уже, такой уж у меня нрав, андоррец, что думает, то и говорит… но я буду краток… Признаю: мы все тогда ошибались, о чем я, разумеется, могу только сожалеть. Сколько раз мне еще повторять это? Я не сторонник зверств, я никогда им не был. Этого молодого человека, кстати сказать, я видел всего два или три раза. Драки, которая, говорят, произошла позднее, я не видел. Однако я, разумеется, осуждаю ее. Могу сказать, что это не моя вина, однако в его поведении, о чем я, к сожалению, не могу умолчать, все больше и больше, будем говорить откровенно, ощущалось что-то еврейское, хотя этот молодой человек, возможно, был таким же андоррцем, как мы. Я отнюдь не оспариваю того, что мы, так сказать, не устояли перед некоей злобой дня, это было, нельзя забывать, неспокойное время. Что касается меня лично, то я никогда не участвовал в жестокостях и никогда к ним не призывал. Позволю себе подчеркнуть это во всеуслышание. Трагическая история, несомненно. Я не виноват, что так вышло. Думаю, что скажу это от имени всех, если в заключение еще раз повторю, что о случившемся… тогда… мы можем только сожалеть.

Андоррская площадь. Площадь оцеплена солдатами в черной форме. Они стоят в полной боевой готовности, неподвижно.

Андоррцы, как стадо в загоне, молча ждут, что произойдет.

Долго ничего не происходит. Только шепчутся.

Доктор. Только не волноваться. Когда выявление евреев кончится, все останется, как было. Ни одному андоррцу бояться нечего. Это напечатано черным по белому. Я останусь окружным врачом, а Трактирщик — трактирщиком. Андорра останется андоррской.

Барабанный бой.

Подмастерье. Раздают черные платки.

Раздаются черные платки.

Доктор. Только не оказывать сопротивления.

Появляется Барблин, она, как в помешательстве, ходит от группы к группе, дергает за рукав людей, которые от нее отворачиваются, что-то неразборчиво шепчет.

Трактирщик. Теперь вдруг говорят, что он не.

Некто. Что говорят?

Трактирщик. Что он не.

Доктор. Да ведь это же видно с первого взгляда.

Некто. Кто говорит?

Трактирщик. Учитель.

Доктор. Ну, сейчас это выяснится.

Трактирщик. Во всяком случае, камень он бросил.

Некто. Это доказано?

Трактирщик. Доказано?!

Доктор. Если он не, почему он прячется? Почему боится? Почему не приходит на площадь, как наш брат?

Трактирщик. Совершенно верно.

Доктор. Почему это он не?

Трактирщик. Говорят, его искали всю ночь.

Доктор. Его нашли.

Некто. Не хотел бы я быть в его шкуре.

Трактирщик. Во всяком случае, камень он бросил…

Они умолкают, потому что подходит черный солдат.

Они получают черные платки. Солдат идет дальше.

Доктор. Как они раздают всему народу эти платки — без единого слова! Это я называю организация. Поглядите! Как по маслу.

Некто. Платки, однако, вонючие. (Нюхает платок.) Пот от страха.

Барблин подходит к группе с Доктором и Трактирщиком, дергает их за рукав и что-то шепчет, к ней поворачиваются спиной, она бредет дальше.

Доктор. Что она говорит?

Некто. Чушь какую-то.

Трактирщик. Это ей дорого обойдется.

Доктор. Только не оказывать сопротивления.

Барблин подходит к другой группе стоящих, дергает их за рукав и что-то шепчет, к ней поворачиваются спиной, она бредет дальше.

Трактирщик. Когда я видел собственными глазами! Вот на этом месте. Доказано? Он спрашивает, доказано ли это. Кто же еще бросил этот камень?

Некто. Я ведь только спрашиваю.

Трактирщик. Кто-то из нас, может быть?

Некто. Меня при этом не было.

Трактирщик. А я был?

Доктор прикладывает палец к губам.

Трактирщик. Может быть, я бросил камень?

Доктор. Тихо.

Трактирщик….Я?

Доктор. Не надо нам разговаривать.

Трактирщик. Вот здесь, на этом самом месте, извольте, вот здесь лежал камень, я сам его видел, булыжник, расшатавшийся булыжник, и он взял его вот так… (Вынимает камень из мостовой.)…вот так…

Подходит Столяр.

Столяр. В чем дело?

Доктор. Только не волноваться.

Столяр. Зачем это черные платки?

Доктор. Выявление евреев.

Столяр. А мы тут причем?

Черные солдаты, оцепившие площадь, берут внезапно винтовки на караул; один черный, в штатском, быстрым шагом проходит через площадь.

Доктор. Это был он.

Столяр. Кто?

Доктор. Выявляющий.

Солдаты рывком приставляют винтовки к ноге.

Трактирщик…А если он ошибется?

Доктор. Он не ошибается.

Трактирщик…Тогда что?

Доктор. Почему он ошибется?

Трактирщик…Но допустим такой случай — что тогда?

Доктор. У него наметанный глаз. Можете положиться. Он это чувствует. Он узнает это по одной лишь походке, когда кто-либо проходит через площадь. Он узнает это по ступням.

Некто. Нам придется поэтому разуваться?

Доктор. Он, как выявляющий, прошел хорошую школу.

Снова появляется Барблин, она ищет группы, где еще не была, находит Подмастерье, дергает его за рукав и что-то шепчет.

Подмастерье вырывается.

Подмастерье. Оставь меня в покое!

Доктор закуривает сигарку.

Она совсем сдурела. Пусть, говорит, никто не пойдет через площадь, пусть тогда забирают нас всех. Совсем сдурела.

Черный солдат замечает, что Доктор курит, и подходит к Доктору, угрожая ткнуть его примкнутым к винтовке штыком. Доктор пугается, бросает сигарку на мостовую, растаптывает ее и бледнеет.

Подмастерье. Они нашли его, говорят…

Барабанный бой.

Начинается.

Надевают платки на головы.

Трактирщик. Я не надену на голову черный платок!

Некто. Почему?

Подмастерье. Приказ есть приказ.

Трактирщик. Зачем это?

Доктор. Это они проделывают везде, где кто-то прячется. Вот вам расплата. Если бы мы сразу его выдали…

Появляется Идиот.

Трактирщик. Почему на нем нет черного платка?

Некто. Ему они верят, что он не.

Идиот скалит зубы, кивает головой, идет дальше, разглядывая закутанных и скаля зубы. Трактирщик еще не закутался.

Трактирщик. Я не надену на голову черный платок.

Закутанный. Тогда вас выпорют.

Трактирщик. Меня?

Закутанный. Он не читал желтого плаката.

Барабанный бой.

Закутанный. Начинается.

Закутанный. Только не волноваться.

Закутанный. Начинается.

Трактирщик. Я Трактирщик. Почему мне не верят? Я Трактирщик, любой ребенок знает, кто я, вы все знаете, ваш трактирщик…

Закутанный. Он боится!

Трактирщик. Вы что, не узнаете меня?

Закутанный. Он боится, боится!

Некоторые закутанные смеются.

Трактирщик. Я не надену на голову черный платок.

Закутанный. Его выпорют.

Трактирщик. Я не еврей!

Закутанный. Угодит в лагерь.

Трактирщик. Я не еврей!

Закутанный. Он не читал желтого плаката.

Трактирщик. Вы что, не узнаете меня? Вот ты? Я Трактирщик, я Трактирщик. Вы что, не узнаете меня? Ты кто? Нельзя так делать, поймите! Я Трактирщик, я Трактирщик. Вы что, не узнаете меня? Вы же не можете просто бросить меня на произвол судьбы. Вот ты. Кто я?

Трактирщик схватил Учителя, который только что явился с Матерью, они не закутаны.

Учитель. Это ты бросил камень?

Трактирщик роняет булыжник.

Почему ты говоришь, что это сделал мой сын?

Трактирщик закутывается и смешивается с толпой закутанных.

Учитель и Мать стоят особняком.

Как они все закутываются!

Свисток.

Закутанный. Что это означает?

Закутанный. Разуться.

Закутанный. Кому?

Закутанный. Всем.

Закутанный. Сейчас?

Закутанный. Разуться, разуться.

Закутанный. Почему?

Закутанный. Он не читал желтого плаката…

Все закутанные становятся на одно колено, чтобы снять обувь.

Тишина. Так проходит несколько мгновений.

Учитель. Как они слушаются!

Подходит черный солдат. Учитель и Мать тоже должны взять черные платки.

Закутанный. Один свисток — это значит разуться. Согласно плакату. Два свистка — это значит шагай.

Закутанный. Босиком?

Закутанный. Что он сказал?

Закутанный. Разуваться, разуваться.

3акутанный. А три свистка — это значит: платок долой.

Закутанный. Почему платок долой?

Закутанный. Все согласно плакату.

Закутанный. Что значит два свистка?

Закутанный. Шагай!

Закутанный. Почему босиком?

Закутанный. А три свистка — это значит платок долой.

Закутанный. Куда деть обувь?

Закутанный. «Платок долой» значит: это еврей.

Закутанный. Все согласно плакату.

Закутанный. Ни одному андоррцу бояться нечего.

Закутанный. Что он сказал?

Закутанный. Ни одному андоррцу бояться нечего.

Закутанный. Куда деть обувь?

Учитель, не закутанный, входит в толпу закутанных.

Он единственный, кто стоит не согнувшись.

Учитель. Андри — мой сын.

3акутанный. А мы тут причем?

Учитель. Слышите, что я сказал?

Закутанный. Что Андри его сын.

Закутанный. Почему же он прячется?

Учитель. Андри — мой сын.

3акутанный. Во всяком случае, камень он бросил.

Учитель. Кто из вас это сказал?

Закутанный. Куда деть обувь?

Учитель. Почему вы лжете? Это сделал один из вас. Поэтому вы говорите, что это сделал мой сын…

Барабанная дробь.

Кто из них этот убийца, они не выясняют. Платок прикроет! Они не хотят знать. Платок прикроет! Это им не помеха, что теперь их будет обслуживать в трактире убийца. Трактирщик останется трактирщиком, окружной врач — окружным врачом. Посмотрите на них! Как ровненько выстроили они свои башмаки. Все согласно плакату! А один из них все-таки настоящий убийца. Платок прикроет! Они ненавидят только того, кто им напоминает об этом…

Барабанная дробь.

Ну и народ вы! Господи, отец небесный, которого на ваше счастье не существует, ну и народ вы!

Появляется Солдат с барабаном.

Солдат. Готово?

Все закутанные поднимаются, держа обувь в руке.

Обувь оставить на месте. Но аккуратно! Как в армии. Поняли? Башмак к башмаку. Живо! Армия отвечает за ваше спокойствие и порядок. Какое это производит впечатление! Я сказал: башмак к башмаку. И не ворчать. (Проверяет шеренгу башмаков.) Вот эти!

3акутанный. Я Трактирщик.

Солдат. Слишком далеко отодвинуты назад!

Закутанный поправляет свои башмаки.

Еще раз зачитываю приказ. (Тишина.) «Граждане Андорры! Выявление евреев — это мероприятие для защиты населения в освобожденных районах, а тем самым для восстановления спокойствия и порядка. Ни одному андоррцу бояться нечего. Положение о данном мероприятии смотри в желтом плакате». Тихо! «Андорра, 15 сентября. Верховный Главнокомандующий»… Почему у вас нет платка на голове?

Учитель. Где мой сын?

Солдат. Кто?

Учитель. Андри.

Солдат. Он здесь, не беспокойтесь, он от нас не улизнул. Он тоже будет шагать. Босиком, как все прочие.

Учитель. Ты понял, что я сказал?

Солдат. Равняйсь! В затылок!

Учитель. Андри мой сын.

Солдат. Это сейчас выяснится.

Барабанная дробь.

Равняйсь!

Закутанные подтягиваются.

Итак, граждане Андорры, договорились: ни звука, когда придет Выявляющий. Ясно? Все должно идти как положено, это важно. Когда раздастся свисток, остановиться на месте. Ясно? По стойке «смирно» стоять не требуется. Ясно? По стойке «смирно» стоит только армия, потому что она этому обучена. Кто не еврей, тот свободен. То есть вы сразу приступаете к работе. Я буду барабанить. (Барабанит.) Вот так, один за другим. Кто не остановится, когда Выявляющий свистнет, тот будет застрелен на месте. Ясно?

Колокольный звон.

Учитель. Где сейчас Патер?

Солдат. Наверно, молится за еврея.

Учитель. Патер знает правду…

Входит Выявляющий.

Солдат. Тихо!

Черные солдаты берут винтовки на караул и застывают в этой позе, пока Выявляющий, который ведет себя, как обыкновенный служащий, усаживается в кресло посреди площади. Затем солдаты приставляют винтовки к ноге. Выявляющий снимает пенсне, протирает, снова надевает его. Учитель и Мать теперь тоже закутаны. Выявляющий ждет, чтобы затихли колокола, затем делает знак — два свистка.

Первый!

Никто не шевелится.

Давай, давай вперед!

Идиот идет первым.

Да не ты!

Закутанные смеются в страхе.

Тихо! (Удар в барабан.) Что за черт, вы должны пройти через площадь, как обычно. Ну, давай, вперед!

Никто не шевелится.

Ни одному андоррцу бояться нечего…

Барблин, закутанная, выходит вперед.

Сюда!

Барблин подходит к Выявляющему и бросает черный платок ему под ноги.

Что это значит?

Барблин. Это знак.

Волнение среди закутанных.

Скажи ему: ни один андоррец не пройдет через площадь! Ни один из нас! Пусть порют нас плетью. Скажи ему! Пусть расстреливают нас всех.

Два черных солдата хватают Барблин, которая безуспешно отбивается. Никто не шевелится. Черные солдаты вокруг берут винтовки на изготовку. Все происходит бесшумно. Барблин уволакивают.

Солдат. Теперь давай. Один за другим. Плетей захотели, что ли? Один за другим.

Теперь они тронулись.

Медленно, медленно!

Кто прошел, снимает платок с головы.

Платки складывать. Аккуратно! — сказал я. Разве наша страна — свинарник? Государственная эмблема должна быть сверху справа. Что подумают о нас иностранцы!

Остальные идут слишком медленно.

Вперед же, пора закругляться.

Выявляющий следит за их походкой внимательно, но привычно спокойно, ему скучно от его уверенности. Кто-то спотыкается о булыжник.

Это что такое?

Закутанный. Моя фамилия Прадер.

Солдат. Дальше.

Закутанный. Кто мне подставил ножку?

Солдат. Никто не подставлял

Столяр снимает платок.

Дальше, говорю, дальше. Следующий. И кто прошел, сейчас же забирайте свою обувь. Все надо вам говорить, господи, как в детском саду. (Барабанный бой.)

Столяр. Кто-то подставил мне ножку.

Солдат. Тихо!

Один идет не туда.

Как курицы, совсем как курицы!

Некоторые из тех, кто уже прошел, хихикают.

3акутанный. Я окружной воач.

Солдат. Ладно, ладно.

Доктор снимает платок.

Возьмите свою обувь.

Доктор. Я ничего не вижу, когда у меня платок на голове. Я к этому не привык. Как мне идти, если я не вижу, что у меня под ногами!

Солдат. Дальше, говорю, дальше.

Доктор. Это уж слишком!

Солдат. Следующий. (Барабанный бой.) Неужели вы не можете дома надеть свои поганые башмаки? Кто свободен, сказал я, пускай забирает свои башмаки и уматывает. Что вы стоите тут и пялитесь? (Барабанный бой.) Следующий.

Доктор. Где мои башмаки? Кто взял мои башмаки? Это не мои башмаки.

Солдат. Почему вы берете именно эти?

Доктор. Они стоят на моем месте.

Солдат. Ну, прямо как в детском саду!

Доктор. Может быть, это мои башмаки?

Барабанный бой.

Я не уйду без башмаков.

Солдат. Не трепыхайтесь.

Доктор. Я не пойду босиком. К этому я не привык. И говорите со мной вежливо. Я не позволю говорить со мной в таком тоне.

Солдат. Ну, в чем дело-то?

Доктор. Я не трепыхаюсь.

Солдат. Не знаю, что вам нужно.

Доктор. Мои башмаки.

Выявляющий делает знак. Свисток.

Солдат. Я на службе! (Барабанный бой.) Следующий.

Никто не шевелится.

Доктор. Это не мои башмаки.

Солдат отбирает у него башмаки.

У меня жалоба, да-да, у меня жалоба, кто-то поменял мои башмаки. Я не двинусь с места, а если на меня будут кричать, то и подавно.

Солдат. Чьи это башмаки?

Доктор. Моя фамилия Феррер…

Солдат. Чьи это башмаки? (Ставит их спереди, у рампы.) Ну, это выяснится!

Доктор. Я точно знаю, чьи.

Солдат. Следующий.

Никто не шевелится.

Кто это опять боится?

Они снова идут один за другим, процедура так налажена, что становится скучно. Один из тех, что прошли перед Выявляющим и сняли платок с головы, — Подмастерье.

Подмастерье. Что там насчет государственной эмблемы?

Кто-то. Сверху справа.

Подмастерье. Он прошел уже?

Выявляющий делает знак. Свисток.

Солдат. Стой!

Закутанный останавливается.

Платок долой!

Закутанный не шевелится.

Платок долой, еврей, не слышишь, что ли!

Солдат подходит к закутанному и снимает с него платок. Это Некто, оцепеневший от страха.

Этот — не. У него просто такой вид, потому что боится. Этот — не. Да не бойся же! У него совсем другой вид, когда ему весело…

Выявляющий поднялся, он обходит подозреваемого со всех сторон, осматривает долго, и, как того требует служба, безучастно-добросовестно. Некто заметно меняется в лице. Выявляющий приподнимает ему подбородок шариковой ручкой.

Выше голову, приятель, не цепеней, словно ты из них!

Выявляющий осматривает еще и ступни, садится и небрежно кивает.

Доктор. Этот не ошибается. Что я говорил? Этот никогда не ошибается, у него глаз наметан…

Барабанный бой.

Солдат. Следующий.

Снова идут гуськом.

Что за свинство, неужели у вас нет своего платка на случай, если вспотеете, ну, скажу я вам…

Один из закутанных берет булыжник.

Эй, что он там делает?

Трактирщик. Я трактирщик…

Солдат. Зачем вам этот булыжник?

3акутанный. Я трактирщик… я… я…

Трактирщик остается закутан.

Солдат. Не надо из-за этого класть в штаны!

В толпе хихикают: так смеются над какой-нибудь излюбленной потешной фигурой. Среди этого боязливого веселья раздается тройной свисток — по знаку выявляющего.

Стой!..

Учитель снимает платок.

Не вы, а вон тот!

Закутанный не шевелится.

Платок долой!

Выявляющий поднимается

Доктор. У него глаз наметан. Что я говорил? Он узнает это по походке…

Солдат. Три шага вперед!

Доктор. У него глаз…

Солдат. Три шага назад.

Закутанный повинуется.

Смейся!

Доктор. Он узнает это по смеху…

Солдат. Смейся! А то стрелять будут.

Закутанный пытается смеяться.

Громче!

Закутанный пытается смеяться.

Доктор. Вот уж еврейский смех…

Солдат толкает закутанного.

Солдат. Платок долой, еврей, это тебе не поможет. Платок долой. Покажи свое лицо. А то стрелять будут.

Учитель. Андри?!

Солдат. Считаю до трех.

Закутанный не шевелится.

Раз…

Учитель. Нет!

Солдат. Два…

Учитель срывает с него платок.

Три…

Учитель. Мой сын!

Выявляющий обходит и осматривает Андри со всех сторон.

Это мой сын!

Выявляющий осматривает ноги Андри, затем делает знак, так же небрежно, как прежде, но другой знак, и два черных солдата берут Андри под стражу.

Столяр. Пошли.

Мать выходит вперед и снимает свой платок.

Солдат. А ей что понадобилось?

Мать. Я скажу правду.

Солдат. Андри твой сын?

Мать. Нет.

Солдат. Слыхали? Слыхали?

Мать. Но Андри сын моего мужа…

Трактирщик. Пусть она это докажет.

Мать. Это правда. И Андри не бросил камень, это я тоже знаю, потому что Андри был дома, когда это произошло. Клянусь! Я сама была дома. Я это помню, и я клянусь в этом Богом, клянусь Всемогущим, судьей нашим во веки веков.

Трактирщик. Врет она.

Мать. Отпустите его.

Выявляющий поднимается снова.

Солдат. Тихо!

Выявляющий снова подходит к Андри и повторяет осмотр, затем выворачивает у него карманы штанов. Высыпаются деньги, андоррцы отшатываются от катящихся монет, словно это раскаленная лава. Солдат смеется.

Еврейские деньги.

Доктор. Этот не ошибется…

Учитель. Почему еврейские? Ваши деньги, наши деньги… Разве у вас в карманах что-то другое?

Выявляющий ощупывает волосы Андри.

Почему ты молчишь?

Андри улыбается.

Это мой сын, он не должен погибнуть, мой сын, мой сын!

Выявляющий уходит, черные берут винтовки на караул. Солдат входит в роль руководителя.

Солдат. Откуда это кольцо?

Столяр. Драгоценности у него тоже есть…

Солдат. Давай сюда!

Андри. Нет.

Солдат. Давай сюда, говорю!

Андри. Нет… пожалуйста…

Солдат. А то они палец отрубят.

Андри. Нет! Нет! (Защищается.)

Столяр. Ишь как дерется за свои драгоценности…

Доктор. Пошли…

Андри окружен черными солдатами. Его не видно, когда раздается его крик. Затем — тишина. Андри уводят.

Учитель. Втяните головы в плечи. Идите домой. Вы ничего не знаете. Вы ничего не видели. Вам тошно. Идите домой, брезгливо отшатывайтесь от себя перед зеркалом.

Андоррцы расходятся в разные стороны, каждый забирает свою, обувь.

Солдат. Этому теперь башмаки не понадобятся.

Солдат уходит.

Некто. Бедный еврей…

Трактирщик. Мы-то при чем.

Некто уходит, остальные направляются к кабачку.

Столяр. Мне рюмку водки.

Доктор. Мне тоже рюмку.

Столяр. Вот еще его башмаки.

Доктор. Пошли внутрь.

Столяр. С пальцем — это было чересчур…

Столяр, Доктор и Трактирщик скрываются в кабачке. На сцене темнеет, оркестрион сам собой начинает играть — все ту же музыку. Когда на сцене становится снова светло, Барблин, стоя на коленях, белит мостовую площади. Барблин острижена.

Входит Патер. Музыка умолкает.

Барблин. Я белю, я белю…

Патер. Барблин!

Барблин. Почему, ваше преподобие, не белить мне дом отцов моих?

Патер. Ты заговариваешься.

Барблин. Я белю.

Патер. Это не дом твоего отца, Барблин.

Барблин. Я белю, я белю.

Патер. Это бессмысленно.

Барблин. Это бессмысленно.

Появляется Трактирщик.

Трактирщик. Что она делает здесь?

Барблин. Здесь его башмаки.

Трактирщик хочет принести башмаки.

Барблин. Стой!

Патер. Она потеряла рассудок.

Барблин. Я белю, я белю. Что вы здесь делаете? Если вы не видите того, что я вижу, то вы видите: я белю.

Трактирщик. Перестань!

Барблин. Кровь, кровь, кровь везде.

Трактирщик. Это мои столики!

Барблин. Мои столики, твои столики, наши столики.

Трактирщик. Пусть перестанет.

Барблин. Ты кто такой?

Патер. Я уже все перепробовал.

Барблин. Я белю, я белю, чтобы Андорра у нас была белая, белоснежная Андорра, убийцы, я обеляю вас всех… всех.

Появляется бывший Солдат.

Пусть он оставит меня в покое, ваше преподобие, он положил на меня глаз, я обручена.

Солдат. Пить хочется.

Барблин. Он меня не знает.

Солдат. Кто она такая?

Барблин. Еврейская шлюха Барблин.

Солдат. Исчезни!

Барблин. Ты кто такой?(Смеется.) Где твой барабан?

Солдат. Не смейся!

Барблин. Куда ты увел моего брата?

Появляются Столяр и Подмастерье.

Откуда вы пришли, вы все, куда вы идете, вы все, почему вы не идете домой, вы все, и не вешаетесь?

Столяр. Что она говорит?

Барблин. И этот тоже!

Трактирщик. Она спятила.

Солдат. Уберите же ее.

Барблин. Я белю.

Столяр. Что это значит?

Барблин. Я белю, я белю.

Появляется Доктор.

Вы видели палец?

Доктор онемел.

Вы не видели пальца?

Солдат. Хватит наконец!

Патер. Оставьте ее в покое.

Трактирщик. Она нарушает общественный порядок.

Столяр. Пусть она оставит нас в покое.

Трактирщик. Мы-то при чем?

Подмастерье. Я же предупреждал ее.

Доктор. По-моему, ей место в лечебнице.

Барблин смотрит отсутствующим взглядом.

Патер. Ее отец повесился в спальне. Она ищет своего отца, ищет свои волосы, ищет своего брата.

Все, кроме Патера и Барблин, уходят в кабачок.

Барблин, ты слышишь, кто с тобой говорит?

Барблин белит мостовую.

Я пришел, чтобы отвести тебя домой.

Барблин. Я белю.

Патер. Я отец Бенедикт.

Барблин. Где ты был, отец Бенедикт, когда они уводили нашего брата, уводили, как скотину на убой, как скотину, где? Ты стал черным, отец Бенедикт…

Патер молчит.

Отец умер.

Патер. Я это знаю, Барблин.

Барблин. А мои волосы?

Патер. Я каждый день молюсь за Андри.

Барблин. А мои волосы?

Патер. Твои волосы, Барблин, вырастут снова…

Барблин. Как трава на могилах.

Патер хочет увести Барблин, но она останавливается и возвращается к башмакам.

Патер. Барблин… Барблин.

Барблин. Тут его башмаки. Не трогайте их. Когда он вернется, башмаки будут тут как тут.