Тропа гнева

Горбун

Толпа детей собиравших топливо недалеко от Северных ворот Марга[1], тревожно зашумела, как стая диких гусей при виде шакала.

Ребят испугал оборванец в сером плаще. Голова этого человека напоминала шар и глубоко, по самые уши, сидела меж безобразно вывернутых плеч. Под рыжими бровями грозно сверкали круглые глаза. Нос был крючковат, короткое туловище тяжко сгорблено.

В правой руке бродяга держал толстую палку. Пола грязного хитона свисала до пят и заметала следы его ног, точно хвост хитрого лиса. Стиснув челюсти, пришелец неуклюже, будто сова с перебитым крылом, тащился по улице и мрачно озирался по сторонам.

Настал час палящего луча. Все тонуло в потоке невыносимо яркого света. Груды песка, засыпавшего каналы, источали запах раскаленного железа. Сухие водохранилища походили на разрытые могилы. Над горячими обломками глинобитных оград зримо колебался воздух. Развалины сырцовых башен распространяли вокруг волны нестерпимого жара, словно печи, где мастера обжигают бока огромных корчаг.

Под навесом, примыкающим к стене храма огнепоклонников, размахивали дубинами жрецы. Жалобно звучали стоны несчастных паломников. Проходя мимо святилища, горбун ускорил шаги. Он узнал прокаженных. Даже неугасимое пламя не зарубцует язвы, разъедающие их костлявые тела.

За храмом слышался гомон базара. Крыши тростниковых палаток покрывали землю густыми пятнами тени. Ритмично бормотали продавцы идолов. Пахари в ободранных шароварах произносили названия товаров певуче, как имена женщин. Из уст косматых кочевников исходило свирепое рыкание. Весело перекликались башмачники: ничто не изнашивается, не требует замены и не раскупается быстрее дешевых сапог. Тонко покрикивали ткачи: они долго находятся внутри дома и не дышат свежим воздухом. Глухо гудели гончары, сидящие в лавках до сумерек; их спины всегда согнуты от утомления. В голосах кузнецов слышался грохот кувалды.

Торговали не спеша. Меняли овец на котлы, зерно на верблюдов, ковры на рабов. Золото блестело редко. Оно звенит не там, где звенят кувшины и мотыги.

Около Южных ворот хорезмиец в длинном халате жарил на вертелах куски баранины. Люди, присев перед низким столом, ели мясо и пили вино.

Поблизости от харчевни маргианин лет сорока, в одних рваных штанах, азартно шлепал себя по правому плечу и метал астрагалы. Его товарищ широко расставил ноги, обхватил колени ладонями и пригнулся. Он напряженно следил за полетом биты и гортанно вскрикивал при каждом ударе.

— Опасное занятие! — заметил человек в белом хлопчатобумажном тюрбане — торговец из Магадхи, с берегов Ганга. — Рассказывают: Пандав, махараджа Хастинапутры, что значит по-нашему Город Слонов, проиграл в кости жену своего брата Арджуны прекрасную Друпади, самого Арджуну и вдобавок все государство.

— Да? — отозвался хорезмиец, вороша в жароване угли. — Но у этих двух бродяг нет жен — их увели персы, нет братьев — их зарезали персы, нет государства — его захватили персы, поэтому они так беспечно предаются порочной игре…

Индиец отнял кубок от губ и осторожно поставил его на стол.

— Персы?

— Да. Разве ты не знал, что персы завоевали Марг? Смотри, вот они.

Под сводами Южных ворот загремели шаги десятков ног. Показалась толпа рослых, плечистых воинов. Они поразили индийца нелепым сочетанием благородной осанки и тупого, почти животного выражения огромных глаз. Облачение воинов отличалось разнообразием. Присваивая в многочисленных походах чужое добро, иранцы перенимали и чужие обычаи.

Лучники натянули поверх долгополых, стянутых ремнями нижних одежд просторные халаты с обрезанными выше локтя рукавами, повязали волосы кусками полосатого шелка. Свисающие складки платков затеняли сухощавые, горбоносые лица и защищали от солнца могучие шеи.

Копейщики сдвинули назад кругловерхие, сходные с перевернутыми котлами, шлемы из кожи буйвола. Узкие чешуйчатые панцири доходили им до колен, длинные штаны — до лодыжек.

Пращники в серых войлочных колпаках и пестрых юбках шли босиком. На главарях сияли уборы из бронзовых пластин, напоминавшие короны. Полы коротких, надетых через голову накидок спереди были подняты и заложены за рукояти кинжалов, торчащих из-под ярких кушаков. Подолы расшитых узорами хитонов почти закрывали ступни ног.

Секиры, луки, мечи, колчаны, пики и щиты, наспех прилаженные к поясам, небрежно перекинутые через плечи, прикрепленные к спинам или стиснутые в руках, сталкивались, бряцали, стучали и скрежетали. Сверкали браслеты, блестели зубы, с курчавых бород сыпался прах пустыни. Беспорядочно топая необычайно толстыми каблуками крепких башмаков, персы быстро пересекали торжище. Люди поспешно отбегали в сторону, освобождая воинам дорогу. Зазевавшихся торопил удар бича. Персы шагали, храня угрюмое молчание. Таким же молчанием их провожали маргиане.

Отряд гнал впереди себя четырех старцев. Перехваченные шнурами, плотно облегающие торс кафтаны, полусферические шапки, широкие шаровары и загнутые кверху носы мягких сапог выдавали в них маргиан. Губы пленников почернели от спекшейся крови.

— За что их взяли? — обратился южанин к продавцу жареного мяса.

— За что? — сердито переспросил владелец харчевни. — За одно слово. За один взгляд. За нахмуренные брови! Завтра несчастным беднякам сломают кости. О боги! Что оскорбляет, уиижает, позорит, смешивает человека с навозом более, чем страх перед другим человеком? Лучше могила! Для чего мне земля, если не видно конца угнетению тела и духа? Да разлетится она вдребезги, как эта чаша!

Хорезмиец размахнулся и разбил щипцами сосуд.

— Хм… Живя далеко отсюда, мы, индийцы, мало знали о персах. Где же правда? Ведь язык, верования и нравы персов, маргиан и хорезмийцев сходны? Неужели брат поднимает руку на брата?

— Э! — Лицо хозяина вертелов исказила гримаса. — Пропади они пропадом, такие родичи! Разве мне легче, если разбойник, поймав меня на дороге, говорит «сними халат» на моем родном языке?

— Так вот каковы персы, — задумчиво сказал индиец.

— Они трижды хуже гиен, — заворчал человек с медным обручем на голове, жрец огня. — Посмотри на развалины, чужеземец. Их не было до прихода персов. Мы жили не хуже других. Бог добра Ахурамазда сказал пророку Заратустре: «Создал я Марг местом, благословенным для человека». Наша река несла много воды. От гомона дичи, обитающей в зарослях по берегам, глохли уши. Недаром поток известен как Мургаб, что значит Река Птиц. Народ наш делился на четыре касты — жрецов, воинов, землепашцев и ремесленников. Семейства составляли род, роды составляли племя, племена составляли союз. Во главе союза стоял Совет Старейшин. Старейшины избирали царя страны. Он подчинялся правителям Хорезма.

— Так было! — воскликнул хорезмиец, отшвырнув черепки носком сапога.

— Воины Марга смело отражали врага, приходившего к стенам города, — продолжал жрец. — Конница выступала в походы, одерживала победы, привозила добычу и пригоняла рабов. Славен был Марг; его щит сиял подобно луне, меч блистал, точно молния.

— Так было! — подал голос один из маргиан. Достоинство, с которым он держался, руки, мускулистые, как у пахаря, но белые, как у жреца, и рубец на холеном лице говорили, что этот человек происходит из касты воинов.

— Люди, принадлежавшие к одному роду, сообща владели пашнями. На одном поле произрастало просо, на другом — пшеница, сезам или хлопчатник. Сады и виноградники давали горы сладчайших плодов. Ты не объехал бы пастбища за полгода. От сочных трав жирели коровы, — кони, овцы, козы и верблюды. Под зерно не хватало амбаров. От множества амфор с вином и маслом распирало стены хранилищ. Славен был Марг; на празднествах, посвященных урожаю, радостно звенела песня плодородия.

— Так было! — сказал земледелец из ближайшего селения. Он сидел под столбом навеса, положив рядом пустую корзину. Распродав овощи, маргианин поспешил к харчевне: запах мяса, жаренного на углях, так соблазнителен.

— В мастерских не смолкал звон молотов. Постукивал станок ткача. Гончарные круги мелькали, словно веретена в руках кочевых женщин. Ремесленники изготовляли сосуды, где утонул бы человек высокого роста, и крохотные чаши, вмещающие глоток снадобья. Они ткали ковры и покрывала. Они отливали котлы, где целиком варят быков, и тянули золотые нити для расшивания одежд, носимых вождями племен. Славен был Марг; во всех странах шли нарасхват изделия из нашего города.

— Так было! — воскликнул маргианин с ладонями, черными, как у негра, от въевшейся в них сажи. — Я оружейник, мои мечи известны на берегах Яксарта.

— А торговля — возвысил голос жрец; его ободрило внимание присутствующих. — Кто не посетил наше торжище? Подобно антилопам, бегущим к водопою, спешили сюда купцы Бактра и Хорезма, Согда и Арианы, парфяне и сагарты, мидяне и саки, ассирийцы и гиркане. Кто скажет: «Человек не находил в Марге того, к чему лежало его сердце»? Манили торговцев куски прозрачного синего лазурита, добытого на Крыше Мира; голубая, как небо весны, бирюза, привозимая кочевниками из глубин Красных Песков; темные, как очи армянки, агаты из Хорезма; черное масло, выступающее из недр земли в стране Фаргана; золото, которое жители Согда вылавливают при помощи шкур овец из вод Зарафшана; слитки меди, свинец, олово киноварь, сердолик, жирные быки, выносливые кони, крепкие рабы и рабыни. Славен был Марг; не хватило бы тысячи караванов по тысяче верблюдов, чтобы вывезти его богатства.

— Так было!

Эти слова произнес маргианин в дырявом хитоне; злоба во взгляде и быстрые движения рук изобличали разорившегося купца. Ударив себя кулаком по груди, он излил жалобы на несчастия, постигшие его за последние годы.

Люди разговаривали и не замечали горбуна, притаившегося невдалеке от харчевни в лавке сапожника.

Проходя мимо, бродяга прислушался и, хотя его башмаки были почти новы, снял их и бросил перед мастером. Ремесленник обрадовался работе. Пока он чинил слегка отставшие подошвы, оборванец сидел под навесом, откинув голову и закрыв глаза. На широком и плоском лице горбуна темнели пятна крупных оспин. Пот скапливался в них, точно дождевая вода в щербинах ноздреватого камня, и, наполнив, стекал вниз.

Казалось, бродяга спал. Однако его ухо, обращенное к харчевне, вздрагивало, как у леопарда, припавшего к дюне в зарослях тростника.

— Да, так было, — вздохнул жрец. — Но время славы Марга миновало. Ты слышал, чужеземец, о Кире, основателе Персидского царства? Два десятилетия назад войска проклятого Кира пришли в долину Мургаба, разбили нас и утвердили над нами свое господство. Землепашец задавлен тяжким бременем налога. Торговца душат непомерно высокие пошлины. Кочевники лишены скота, жрецы — дохода, воины — почета. Лучших мастеров погнали на царские работы, молодых мужчин — в ополчение, девушек — в гаремы. Марг обеднел, оскудел, обнищал и стал прибежищем бездомных бродяг!

Наступило тягостное молчание.

— Почему же вы терпите насилие? — воскликнул индиец.

— Тихо! — Владелец чаш положил руку на его плечо. — Нам будет плохо, если твои слова дойдут до персов.

— Да поглотит их бог мрака Ариман! — проворчал жрец.

— Да наткнутся они на острие меча! — присовокупил воин.

— Да сожрет их посевы саранча! — добавил земледелец.

— Да сгорят они в пламени горна! — поддержал его ремесленник.

— Да обратится их золото в прах! — выругался торговец.

— Вместе со всеми вами, — пробормотал в стороне, у стены, старик-согдиец. Его бедра обтягивала повязка из серого полотна. Это был раб маргианина-воина.

— Почему мы терпим насилие? — сердито повторил жрец огня. — Четыре года назад, когда погиб сын Кира безумец Камбиз и престолом Ирана овладел его родич Дарий, сын Гистаспа, долину Мургаба озарили костры великого восстания. Каменотес Фрада стал нашим вождем и поднял народ против персидского царя.

Земледелец хлопнул себя по ноге:

— Персы ранили меня в бедро, но зато я распорол живот главарю сотни пеших лучников.

Маргианин-воин тронул рубец на щеке, но промолчал. Жрец продолжал:

— Враги бежали из Марга не помня себя от страха. Тогда царь персов направил сюда огромное полчище во главе с Дадаршишем, сатрапом Бактра. Пятьдесят пять дней гремела битва у стен города, пятьдесят пять тысяч повстанцев было убито. Плотины разрушены. Сады вырублены. Рухнули башни, опустели жилища. Пустыня пожирает каналы, поля и дороги. Селения запустели, словно их сглодала чума. Старики, нищие и калеки бродят по стране в поисках пристанища и хлеба.

— Поражение, — разочарованно сказал индиец. — Отчего?

Жрец пожал плечами.

— То воля неба. Бог света Ахурамазда отвратил от маргиан свои очи.

Воин сделал жест отрицания.

— При чем тут небо? Персы одолели нас числом конников.

Селянин вдруг схватил свою корзину и ударил ею о землю.

— Обман!

Жрец побагровел. Воин грозно насупил брови.

— Что ты сказал?

— Вы оба лжете, вот что! Маргианам не хватало единства, поэтому они проиграли сражение. Где ты находился, жрец, когда у стен Марга, как ты говорил, пятьдесят пять дней гремела битва?

— Прятался в храме! — ответил за жреца мастер.

— Я просил у богов удачи для тебя, сын осла! — рассвирепел жрец огня.

— О! — воскликнул землепашец насмешливо. — Но пока ты перед жертвенником бормотал «зем-зем», персы резали нам глотки! Почему не вышел, не встал впереди нас?

— Страшился за свое брюхо! — снова откликнулся ремесленник.

— А воин? — продолжал горячо земледелец. — Где он получил рубец? Скрывался в родовом городище и защищал себя — себя, но не всех нас! И все люди касты воинов засели в своих крепостях, точно кроты в норах, и не оказали повстанцам помощи в самое страшное время.

— Истина! — вскричал купец-маргианин. Он таил обиду на воинов, не уберегших его имущество от персов.

— Молчи! — оборвал его оружейник. — У нас одна каста, но хранители огня и меченосцы тебе дороже, чем я. Купчишки тоже виноваты в нашем позоре. Отрядам не хватало оружия. Мы пришли и сказали тебе: «Дай золота, купим у саков бронзу, сделаем наконечники для стрел». Но ты не дал ничего. Ты просил за свое золото наших ребятишек, потомок змеи! И всегда вы, торговцы, грабили ремесленника. Всем известно: в алчные руки толстосумов плыли сокровища городов, селяне проклинали купцов за лукавство. За три дарика вы продадите страну не только персам, но и самому богу зла Ариману!

— Ты не прав, мастер! — Жрец от волнения сорвал с головы обруч. — Почему вы, люди низших каст, видите в купцах одно плохое? Кроме шелков, браслетов, бус и прочих товаров, они привозили свитки, на которых начертали диковинные знаки вавилоняне, греки и египтяне. Отгадывая тайны письмен, жрецы узнавали о том, что происходит в далеких странах. Покидая Марг, торговцы шептали слова легенд, созданных нашим народом. Как птицы переносят из долины в долину зерна злаков, так торговцы переносили из города в город зерна мудрости. Благодаря купцам люди познавали мир! И мы, жрецы…

— И вы, жрецы, скрывали от народа эти знания, — перебил его земледелец. — Э, отец, о чем разговор? Вспомни, куда шли три четверти тех богатств, о которых ты рассказывал с таким упоением?

— В амбары жреца, воина и торговца! — снова вмешался ремесленник.

— Прости меня за дерзкие слова, господин, однако вы, жрецы и воины, притворяющиеся отцами народа, всегда предаете его в час опасности. Скажи, что делают сейчас самые почитаемые из жрецов огня и самые знатные из касты воинов?

— Служат персам! — рявкнул оружейник.

— Э, дети бродячих псов! — вскипел жрец. — Да отсохнут ваши языки!

— А ты — кабан, по которому истосковался вот этот вертел!

— Черви, копающиеся в навозе!

— Изменники! Настанет день, когда мы сварим вас в одном котле с персами!

Разгоряченные вином, красные от обиды, собеседники шарили вокруг себя, ища камня или палки, ибо палка весомей слова. Имей они оружие, оно было бы пущено в ход. Но персы, подавив мятеж, запретили ношение кинжалов под страхом смерти.

Раб воина неожиданно встал и привлек внимание хозяина взмахом руки. Темная, узловатая, шершавая, она походила на сук абрикоса. И сам он был тощ и коряв с головы до пят и напоминал обрубок сухого, искривленного ствола. Икры и пятки тонких ног вывернуло в стороны. Сдвинутые вместе острые колени вздрагивали и подгибались даже под этим легким, почти невесомым туловищем. Маргиане, удивленные поведением раба, замолчали.

Старик пытался что-то произнести, но мускулы дряблого, провалившегося рта не слушались. Одна губа беспомощно налезала на другую: годы скотского труда почти совершенно лишили согдийца дара речи. Наконец раб выпрямился. В зрачках запавших глаз вспыхнула злоба. Лязгнув желтыми резцами, оставшимися от тех ровных тридцати двух зубов, которыми его наделила природа, невольник прохрипел:

— Вы забыли… обо мне!

— Что с ним? — изумился оружейник.

— Он охмелел от вина, которое выпил его хозяин, — усмехнулся земледелец.

— Как дерзок этот раб! — возмутился жрец.

— О ублюдок! — Воин вскочил на ноги и развернул бич. — На место!

— Нет! Вы… растравили меня своим спором. Чаша терпения переполнена! Раб скажет… все, что думает о вас… тогда убейте его!

Старик сделал шаг вперед.

— Вы, свободные люди, говоря о своих горестях… забыли обо мне. Вы не видите во мне… человека? Ненавидите меня? Презираете меня? Так слушайте же… я вас тоже ненавижу и презираю! Когда Фрада восстал против персов, нам, рабам, не дали оружия. Ты боялся, господин, что я поверну его против тебя? Не напрасно! Я убил бы тебя… как убивают хищного зверя.

Старик, напрягая мысли, приложил ко лбу кулак.

— Когда я был свободным человеком… таким же пахарем, как ты, селянин… я тоже смеялся над рабами, как это делаете сейчас вы. Но когда на моем плече выжгли клеймо… я забыл о смехе. Я не смеялся много лет! Но сегодня старого раба раздирает смех!

Невольник оскалился и зарычал.

— Ваши глаза спрашивают: почему? А! Слушайте. Слушайте меня, маргиане! Сегодня вы — прах под ногами персидского царя. Завтра вас продадут в рабство. И когда ваши спины узнают силу бича… когда вашим уделом станет голод, разъедающий внутренности, как яд, и холод, убивающий в человеке остатки радости… когда вашим ложем неделю, месяц, год, десятилетие будет куча соломы… когда, дожив до седин, вы потащите за хозяином такую тяжелую корзину, что под нею сломался бы хребет осла… когда вам придется под палящим солнцем рыть канал и долбить землю, твердую, словно гранит… тогда вы по-настоящему поймете, что значит угнетение тела и духа, на которое жаловался хорезмиец! Тогда-то вы вспомните все унижения, которым подвергали меня и других рабов! И ваши сердца обуглятся от стыда и раскаяния, как плоды граната, попавшие в костер! Но будет поздно! Да, поздно! Поздно, я говорю! Ха-ха-ха…

Согдиец передернулся от злорадства и отвернулся. Около стены стояла корзина, до самого верха нагруженная купленным на рынке добром. Старик долго смотрел на корзину. Потом он сел, опустил голову и заплакал.

Выкрики раба, хриплые, отрывистые, бессвязные, потрясли маргиан. Над рынком висела духота, но им стало холодно.

— Справедливо, — пробормотал жрец, втянув голову в плечи: его напугало пророчество согдийца. — Разве мы знаем, что станет с нами завтра? Фрады нет, кто защитит маргиан от насилия?

Землепашец стиснул кулак:

— Фрада придет!

Жрец возразил:

— Он убит.

Ремесленник заверил:

— Найдем другого.

— А? — У жреца засияли глаза. — Тогда примите мое благословение, дети. Оставим раздоры. Мы же люди одного племени, хотя и таим обиду один на другого. Да поможет вам Ахурамазда!

— Я закопал в песках оружие, — признался воин, понизив голос. — Оно вам пригодится.

— Берите последние гроши, но изгоните персов! — простонал купец.

— Хорошо. — Земледелец усмехнулся и обратился к ремесленнику: — Но сначала мы выслушаем его. Брат, ты веришь в их слова?

— Да, — твердо сказал оружейник. — Теперь старейшины поддержат бедняков. Люди высших каст поняли: без нас они стоят не дороже сосуда, разбитого хорезмийцем. Нам же нужны их знания, громкие имена и золото. Жрец прав. Оставим раздоры. Мы не победим персов без единства.

— О жители Марга! — заговорил индиец. — Мы слышали о персах — войска Дария захватили владения родственных нам племен гандхара и асвака, обитающих за Хиндукушем. Мы знаем также, что иранцы завоевали Бактр, Марг, Согд и подчинили Хорезм. Но мы привыкли жить обособленно, не тревожась ни о чем, кроме своих ничтожных клочков земли. Мы равнодушно наблюдали за тем, как рушатся государства и гибнут народы. Никто в Магадхе не задумывался об опасности, грозящей со стороны Ирана. Сегодня, побыв среди вас, я убедился: рука дурного человека дотянется до чужого имущества через самые высокие горы, самые широкие реки, самые бесплодные пустыни. Благослови вас богиня Адити, мать всего сущего! Завтра мы отправимся с караваном на юго-восток. Дойдя до Пенджаба, страны пяти рек, мы спустимся к югу и доберемся, если того пожелают силы неба, до Раджагрхи — столицы нашего царства. Мы расскажем нашему народу правду о персидских царях. Пусть он будет наготове. Если враг перейдет через Инд, племена Магадхи окажут ему достойную встречу. Мое имя Бимбисара, Я из рода Шайшунага. Помните обо мне.

Индиец отвесил поклон. Жрец огня раскрыл от изумления рот. Он один из всех маргиан, находившихся в харчевне, слышал краем уха, что в стране Магадха два года назад воцарился Бимбисара из рода Шайшунага. Говорили, что Бимбисара мудр и зорок. Он денно и нощно заботится о своем государстве и путешествует по соседним землям, ища союзников и запоминая возможных врагов. Неужели этот купец — сам Бимбисара? Или тут просто совпадение имен?

Индиец, хорезмиец и маргиане надрезали руки, пролили в один кубок по капле крови, наполнили его вином и по очереди выпили. Так был скреплен их союз.

Горбун уже не дремал. Он смотрел прямо на индийца. Его глаза, выпуклые и прозрачно-желтые, с резко выделяющимися зрачками, напоминали янтарные шары с вкрапленными в них бусинами из агата. Такие глаза бывают у филина, во мраке ночи заглядывающего в хижину пахаря.

Индиец, ощутив на спине как бы прикосновение чего-то неуловимого, обернулся.

— О боги! Кто это? Он слышал наш разговор!

Все вздрогнули.

— Борода его светла, как золото, — благоговейно произнес жрец. — Она носит отпечаток солнца. Этот человек — родич божественного Сиавахша, о котором рассказывают старые предания.

— Он рыж, — сказал маргнанин-купец. — Тохар или яксарт. Им не до нас, у них свои заботы.

— Плащ его обветшал, мы видим бедняка, — добавил земледелец. — А бедняк не выдаст.

— Бедняк? Тохар? Родич Сиавахша? — Ремесленник сплюнул. — Как бы этот урод не оказался родичем тех, кто поселился там! — Оружейник показал на башни укрепления, где свили гнездо завоеватели. — Он донесет о наших словах. Нас поймают, распорют нам животы и внутренности выбросят бродячим собакам.

— Если он откроет свою пасть прежде, чем вы исчезнете в толпе, — сказал индиец умышленно громко, тронув колчан, — его язык пронзит стрела. Бегите!..

Маргиане, раб-согдиец, а за ними и Бимбисара мигом растаяли в гуще базара. Хорезмиец поспешно собрал чаши и вертелы и торопливо удалился.

Лицо горбуна потемнело. Тонкие губы искривила злоба. Оборванец оскалил желтые зубы, сделал рукой резкое движение, как бы сметая город с лика земли. Затем надел башмаки, бросил мастеру две монеты, медленно поднялся на холм, остановился под сводом ворот, ведущих в логово персов, и сердито постучал по бревнам створа набалдашником палки.

Никто не отозвался. Горбун ударил еще два раза, властно и звучно. Ответом была тишина. Горбун хрипло крикнул. Загремели цепи. В прорези между бревнами блестнуло гневное око привратника.

— Начальника стражи, — угрюмо проворчал горбун.

Привратник смерил бродягу зловещим взглядом: горбун прервал его сон. Страж сплюнул, открыл рот, припоминая самые страшные проклятия, но тут же одумался. В стране шныряют соглядатаи, «глаза и уши царя». Если этот пес окажется тайным разведчиком… Привратник оцепенел. Перед его внутренним взором засиял топор палача. Он, страж, дремал на посту, о чем горбун, конечно, уже догадался!..

— Сейчас, — пролепетал перс растерянно.

За воротами тягуче прозвенел гонг. Через некоторое время в амбразуру выглянул начальник стражи. Как и привратник, он был черен, носат и бородат. Увидев перед воротами человека в жалком рубище, к тому же невообразимого урода, начальник стражи разъярился. Вот эта ворона — «глаза и уши царя»? Ха-ха-ха! И ради такого облезлого осла его, благородного ария, оторвали от кувшина с вином?

— О дитя гиены! — разразился иранец. — Чего тебе надо? Зачем ты приволок сюда свои гнилые кости? Разве ты ослеп и не видишь, что тут не храм и не базар, а? Или ты думал найти здесь ночлег для нищих? Беги прочь, как дрофа от орла, пока я не выпрямил твою спину обухом секиры!

Поток брани, хлынувшей на голову бродяги, не смутил его совершенно. Спокойно выслушав перса, горбун сунул руку под плащ.

Перс насторожился.

Перед глазами начальника стражи сверкнула золотая пластинка с изображением бога в крылатом солнечном диске. Горбун бросил отрывисто:

— Открой, сын праха. Быстро!..

Иранец сдавленно вскрикнул, словно в живот ему разом, до позвонка, всадили кинжал.

— О господин!

Воины со скрипом и грохотом распахнули тяжелые створы ворот. Начальник стражи отступил назад, рухнул на колени и припал губами к земле.

В это время Датис, глава персидских отрядов, расположенных в Марге, вошел в темницу и остановился у порога. Ноздри ария дрогнули от хлынувшего в них смрада. Полководец брезгливо пожевал толстыми губами и сплюнул.

При виде гиганта с густыми до плеч волосами, низким лбом и мясистым носом, воины, сидевшие возле стены, вскочили.

Шурша просторными складками светлых одежд, военачальник грузно опустился в кресло и тяжело, как дайв, дух мрака, уставился на четырех маргиан.

Час назад их привели из Наукента, где пахари убили сборщика налогов. Три сотни иранцев окружили селение и спокойно ждали приказа «уничтожай». Старейшин общины схватили и погнали в замок, чтобы произвести дознание. Раздетые до пояса, они сидели, не поднимая головы, подле очага для нагревания орудий пытки.

— Ну? — прохрипел Датис.

— Молчат, — гнусаво сказал палач, оттянув платок, которым он завязал подбородок, рот и нос, обезображенные раком.

— А… — Военачальник оперся кулаком о колено и прищурился. — Кто зарезал Манчехра?

Старейшины не ответили. Темные лица маргиан были бесстрастны, глаза — неподвижны.

— Кто зарезал Манчехра?! — взревел Датис таким страшным голосом, что даже палач попятился в угол.

Но маргиане словно оглохли. Возможно, они просто не знали, кто зарезал сборщика налогов Манчехра. Возможно, и знали. Если так, то вопли самого Аримана не расковали бы им уста. Люди, участвующие в убийстве, понимают, на что идут, и давно готовы ко всему.

По знаку Датиса палач взял в руки бич. Удар хлопнул громко и резко, будто в темницу пала молния. Красная линия опоясала четыре голых тела. Старейшины упорно молчали.

Они молчали, как тот гончар, что растерзал у Северных ворот лучника-иранца, оскорбившего сестру молодого мастера. Они молчали, как та женщина, что ранила топором толстого пращника: воин хотел увести со двора последнего барана. Они молчали, как много других маргиан, побывавших в застенке. Их всех стегали кнутом, подвешивали к потолку за ребра, выкручивали им руки, ломали суставы, набивали рты и ноздри мелом и смачивали его уксусом, чтобы выделяющиеся пары жгли внутренности, но они терпели и молчали.

Датис присутствовал при каждом допросе и сам вырывал узникам ногти. В душном, унылом городе, где, казалось, даже мухи на лету засыпают от скуки, истязание маргиан стало для высокопоставленных ариев своеобразным развлечением.

Полководца томила тоска. Датис попал в Марг еще при Камбизе. Тридцатичетырехлетнему главарю тысячи конных лучников доверили войска, следящие за порядком в долине Реки Птиц. Датис добился возвышения благодаря отваге — сын вождя кочевого персидского рода, он привык с детства к резне и навсегда зарубил в памяти четыре истины: воздух тогда хорош, когда в нем поют стрелы; вода вкусна, если разбавлена кровью врага; мясо лучше всего жарится на костре, сложенном из щитов противника; одна битва дает больше золота, чем год ковыряния в земле, которым занимаются презренные кроты из оседлых иранских племен.

Через год полководец уже мечтал о месте начальника военного округа. Таких округов было всего пять на всю Персию, считая покоренные страны. И Датис занял бы это место — Камбиз любил Датиса. Но боги решили дело по-своему: Камбиз умер по дороге из Египта в Мидию, и престол захватил Дарий, отпрыск младшей ветви царского рода Ахеменидов. Датис не знал Дария. Дарий не знал Датиса. Отсюда и пошли неудачи молодого полководца.

Он так и остался в Марге. Далеко на юге, в Персеполе, столице Ирана, юноши из богатых и знатных родов порхают перед очами нового царя, отправляются с ним в походы, набивают сумки монетами, получают земли, приобретают рабов, а он, Датис, прозябает в жалком городишке, почти не дающем дохода.

«Разве я плохо служу Дарию? — сердито думал Датис. — Правда, меня разбило войско мятежника Фрады — в Марге стояло три тысячи персов, а маргиан, окруживших город, было сорок тысяч. Но зато я блестяще расправился с повстанцами, вернувшись из Бактра вместе с Дадаршишем! А сейчас — разве я не слежу за порядком в долине? Подати поступают исправно, дороги безопасны, конных бродяг пустыни мы отогнали далеко в Черные Пески. Почему же меня обделяют? Мне уже сорок лет; неужели бедному Датису придется жить в этой забытой небом стране до своего последнего часа? О проклятие!»

С каждым днем в душе Датиса росла ненависть к царю, которого он никогда не видел. С каким наслаждением Датис свернул бы Дарию шею! Но шея царя недоступна для простого смертного, и Датис втройне отыгрывался на маргианах.

Палач снова развернул бич и вопрошающе посмотрел Датису в глаза.

— Бей! — рявкнул полководец. Он упивался звуками ударов, как юноша рокотом бубна. Сердце Датиса отвечало на хлопание бича взволнованным стуком. Манчехр? Он доносил сатрапу Дадаршишу обо всех поступках Датиса. Хорошо, что Манчехру выпустили кишки. Не ради Манчехра терзал маргиан Датис. Люди, убившие одного перса, могут замыслить дурное дело и против другого. Хотя бы против него, Датиса.

— Бей! — рычал полководец, топая ногами.

Окровавленные старейшины распростерлись на сыром полу.

— Хватит. — Военачальник остановил палача движением руки. — Завтра казни их посередине рынка. Тела отдай бродячим собакам. Головы прибей к городским воротам. Всех наукентцев продай в рабство ассирийским купцам. Золото доставь мне. Селение снеси. Вели, чтобы место, где стоял Наукент, распахали и засеяли просом. Понятно?

В это время в застенок ворвался начальник стражи. Его лицо исказила судорога.

— Господин! Господин!

Начальник стражи пугливо оглянулся, наклонился к уху полководца и прошептал несколько слов.

— Э-э… — Датис медленно поднялся. — Неужели?

Начальник стражи кивнул. Датис загрохотал вверх по каменным ступеням. Начальник стражи скакал за ним боком вперед, как шакал за тигром.

В зале, куда они прибежали, было сумрачно, зато прохладно. Лучи света, проникая через неширокие стреловидные бойницы, слабо озаряли стены, увешанные коврами. В углу, в полутьме, загадочно мерцали узоры и грани бронзовых сосудов.

Горбун сидел недалеко от входа на каменной скамейке. Едва начальник стражи провел его в помещение, бродяга сорвал с головы полосатую повязку и с ожесточением почесал затылок, взлохматив редкие, потные, прилипшие к черепу волосы. Затем он запустил руку за ворот хитона, расцарапал плечо, соскребывая с кожи пласты грязи, и разодрал корявыми пальцами рыжие космы на щеках.

Стражи, тайком наблюдая за действиями горбуна, неслышно ахали от изумления: «Откуда оно, это чудовище? На плечах его — рубище бродяги, но в глазах — высокомерие царедворца!» Воины изнывали от любопытства, однако начальник стражи, свирепо размахивая кулаками, приказал не беспокоить таинственного гостя ни словом, ни взглядом.

Датис торопливо, вперевалку протопал по выщербленным плитам пола и остановился перед горбуном, как идол. Нет, полководец не узнавал человека в рваном плаще. Начальник стражи, собака, просто напутал! Датис тупо всматривался в загорелое лицо бродяги. Диковатые глаза полководца не выражали ничего, кроме угрозы.

Пришелец был невозмутим. Он только слегка повернул круглую голову и уставился на Датиса выпуклыми очами филина.

— Э-э… — зловеще заворчал полководец, но тут незнакомец склонил голову набок, лукаво поглядел на Датиса и вдруг тонко захихикал.

— О господин! — Датис разом подобрался, отпрыгнул назад, сложил вместе ладони, прикоснулся ими ко лбу и тяжело переломил в глубоком поклоне тугое, неподатливое туловище.

— Ты узнал меня, Датис? — прокаркал горбун, оскалив лошадиные зубы. — Узнал старого урода?

Полководец молча сгибался в поклоне перед оборванцем.

— Ты рад мне, а?

Датис благоговейно воздел свои чудовищные руки и пробормотал в замешательстве:

— Благослави тебя Ахурамазда!

Он покосился на убогое платье гостя и глупо улыбнулся. Не такие одежды носил горбун совсем недавно. «Опала, изгнание? — созрела в голове догадка. — Нет, было бы известно».

— Тебя удивляет это? — Горбун тряхнул полой плаща и недобро усмехнулся. — Так надо. — Голос его зазвучал повелевающе. — Принеси еды. Пока я буду занят мясом, воины приготовят колесницу. Выдели всадников для охраны. Собирайся сам. Поедем вместе. Ты понял меня? Быстро!

Датис ошалело бросился куда-то, спохватился и ударил в гонг, призывая слуг. На золотом подносе принесли холодного мяса и кубок вина. Горбун вцепился в кусок баранины, точно волк, затем тремя глотками осушил сосуд и немного повеселел.

— Хорошие новости! — Он прищелкнул языком и разрубил воздух ребром ладони. — Хорошие новости! — Но тут же помрачнел, сердито поглядел на полководца. — В городе неспокойно. Бродят какие-то индийцы. Маргиане вспоминают о Фраде. Марг полон заговорщиков. Почему не ловите, не убиваете?

— Ловим, — промямлил Датис. — Убиваем.

— Э! Я все вижу. — Горбун покрутил перстами перед своим хищным носом. — Стража спит. Предводители бражничают. Плохо. Бейте бичами нерадивых воинов.

Когда горбун и Датис уехали, начальник стражи долго не шевелился.

Если горбун в самом деле тот человек, за которого он себя выдает, то на долю его, жалкого воина из Марта, выпала великая удача: он собственными глазами видел в двух шагах от себя Гобрию, царского советника, опасного, как барс, хитрого, как шакал!

Но почему советник царя облачен в плащ бродяги? От кого он скрывается? Где он был? Зачем он пришел в Марг? Куда он повез Датиса?

Перс пожал плечами и сокрушенно вздохнул.