Тысяча первый попаданец. Часть вторая

Глава третья. Искательная девушка и всесильная женщина.

Оказавшись над Дворцовой площадью, Карцев вспомнил, что министерство финансов, которым руководит всесильный Витте, находится здесь же, рядом с Генеральным штабом и юркнул в одну из его открытых форточек. Изрядно поплутав по многочисленным коридорам, он нашел, наконец, приемную министра с неизменной секретаршей и его кабинет, в котором министра, однако, не оказалось. Он еще минут десять поразыскивал его по другим помещениям министерства и в сердцах бросил это занятие.

Вернувшись в квартиру Городецкого на Гороховой, не застал и того.

"Что ж это за напасть? – возмутился Сергей Андреевич. – Мне что, так и летать глухой бессловесной тенью над Петербургом? Время то к обеду подступает и у меня, кажется, прорезался фантомный желудочный рефлекс… Полечу-ка я на Казанскую улицу, к Танечке Плец да и вселюсь в нее в роли ангела…"

Однако и Тани дома не оказалось. Зато дух Карцева нанюхался аппетитнейших запахов из кухни сенаторского дома, отчего совсем извелся.

"А ведь это вовсе не прихоть у меня по поводу пищи, – сообразил он. – В Красноярске я в своем времени регулярно питался, а здесь этого лишен. Как бы не истаять ненароком… Полечу в ресторан и вселюсь в какого-нибудь обжору, он заодно и меня напитает".

Часа через два дух Сергея Андреевича покинул облюбованного им фигуранта и ресторан на ул. Воздвиженской и плавно двинулся метрах в трех над мостовой в сторону Казанской улицы. Обедом он остался доволен и вроде бы даже чуть потяжелел – во всяком случае, мчаться стремглав в поднебесье ему уже не хотелось. Общаться с фигурантом он не пытался, притаившись в уголке его сознания, и потому тот, осторожно потрогав голову, успокоился и продолжил обильную трапезу, состоявшую из многоингредиентной солянки, антрекота "с кровью" в обрамлении обильного гарнира из картошечки-фри с вкраплениями соленых огурчиков, помидорчиков, грибков, перчиков, и кольчатого лука. Передохнув, дюжий фигурант скушал мороженое из пяти шариков, запил его большой чашкой черного кофе и вознамерился закурить сигару, чего Карцев решил избежать.

Новые возможности симбиоза с реципиентом Сергею Андреевичу понравились: оказывается, можно было либо "прослушивать" тайком его мысли, либо заблокировать их и просто "потреблять" его ощущения. Можно было, конечно, и вступить в диалог, что он раньше и делал.

"Что ж, теперь можно безбоязненно подселяться и к Михаилу Александровичу (с целью, узнать, как продвигаются его дела, а также контакты с Куропаткиным, Витте и другими) и к Танечке (познакомиться с ее реальными проблемами) да и прочим людям – по мере надобности. Вот дурень, что раньше этими возможностями не пользовался…"

На этот раз Татьяну Плец он дома застал – она как раз зашла в квартиру с улицы. Пришлось дожидаться, пока она переоденется и пообедает (не обедать же второй раз подряд!), разговаривая с матерью. Наконец, она уединилась в своей комнате, расположившись в кресле с газетой – тогда он со всей осторожностью медленно заскользил ей в уши. Уловка удалась, девушка лишь потерла виски и более от газеты не отвлекалась.

"Что за объявления печатают в этой газете? – "услышал" Карцев раздраженную мысль Тани. – Бесконечные "продам" и "куплю", "сниму" и "сдам", "даю уроки" и "репетитор"… А вот совершенная пакость: "Требуются мойщицы в номера при бане". Это же ведь точно в проститутки приглашают! Нет, чтобы дать объявление "Требуются актрисы для эпизодических ролей" или "Формируется труппа для нового драматического театра. Конкурс свободный". Зря я ее купила, лучше бы милостыню нищему подала".

С этими словами она бросила газету на журнальный столик, и мысли ее потекли по иному руслу.

"Папа явно недоволен переездом сюда. Конечно, там он был бог, царь и воинский начальник, а здесь один из малозначащих винтиков государственной машины. Ходил с какими-то своими планами к министру Витте, а тот над ним только что не посмеялся. Правда, Витте этого тоже можно пожалеть: его жену-еврейку в свете знать не хотят, хоть она, говорят, и красавица и драгоценностями увешана как елка…

Недоволен папа и Сергеем: в Красноярске каждый вечер тащил к себе в кабинет и Надино чувство к нему поощрял, а теперь почти перестал общаться. Надю же всерьез стал отговаривать от скороспелого замужества. Так она его и послушает… У них сейчас что-то вроде медового месяца, в свободной-то квартире! Даже завидно… Но мне от них лучше держаться подальше. Только вот за кого тогда держаться и где? Дела у меня никакого нет, подруг и друзей нет, даже знакомых завалящихся нет и не ожидается… Может учиться пойти на какие-нибудь курсы – например, Бестужевские? Но я там буду, наверно, самой великовозрастной… А может, нет?

Лучше бы, конечно, притулиться к какому-нибудь театру, но мест в них совсем нет. Сколько порогов я сначала оббила, кому только не показывала свои рекомендации от режиссера Красноярского театра, пьесу пыталась подсунуть, афишу демонстрировала… Везде только вежливо удивлялись и переводили разговор на себя, любимых. Один помощник режиссера, правда, клюнул на мои прелести: зазвал в ресторан, пытался споить шампанским, да сам и упился, мешая шампанское с коньяком. Тут-то его истинные намерения и прояснились: – "Надо сменить обстановку для более тщательного исследования глубин Вашей души… Пожалейте меня, милая…"

А когда мне надоело выслушивать этот вздор и я пошла к выходу, стал кричать в спину: – "Я закрою Вам все пути…"

Хорошо бы пойти на курсы театрального мастерства, но я о существовании таких курсов в Петербурге не знаю. В Москве есть точно, но не ехать же мне туда. Или все-таки поехать? Подальше от родительского ока, на свободу? Страшновато как-то…"

Тут Карцев заблокировал девичьи самоедские рассуждения и стал перебирать, что он знает о театрах Петербурга. Выходило, чтонемного, но вдруг вспомнил: в апреле 1903 года на Лиговке откроется Народный дом графини Паниной с большим театральным залом! А раз есть зал, должна появиться и труппа… Вот туда и надо отвести Татьяну да убедить Панину ее принять. А может и "Любовницу" заодно ей втюхать? Значит, надо подключать к этому делу Сережу Городецкого. Тогда адью, Танечка…

Городецкий уже был дома, но, конечно, не один. Поэтому дух летучий мешать голубям не стал, а решил побывать в Лиговском доме и осмотреться. Домину эту он узрел издали и поразился ее масштабности, а залетев внутрь – ее многофункциональности: это столовая и чайная, школьные классы и библиотека, обсерватория и театр (он же танцевальный зал), были и еще какие-то помещения… Однако графини Паниной он в доме не обнаружил, только копошащихся кое-где отделочников (значит, открытие еще предстоит!) да немногочисленный персонал дома. Карцев, впрочем, знал (по Интернету), где находится собственный дом графини-миллионщицы (совсем недалеко от дома Куропаткина!) и помчал туда, на набережную Фонтанки.

Софья Владимировна Панина решила сделать себе в этот вторник выходной. В конце концов, она его заслужила: столько дней провела в бесконечных хлопотах по устройству Народного дома! До его торжественного открытия остается две недели, а недоделок еще много. Но не они беспокоили графиню, а кое-что другое. Она не хотела себе в этом признаваться, но ей очень не нравилась публика, которой предстояло заполонить этот дом. Напрасно она убеждала себя в том, что именно для них, простых людей дом и строился, но, наблюдая их скопление около него, она все более чувствовала свою чуждость плебсу. Отмякала она только в общении с детьми рабочих: чересчур, конечно, шустрыми и шумными, но любознательными и доверчивыми. Они возвращали ей веру в будущее, в то, что ее многолетние старания и денежные вложения были не напрасны.

Для дня отдыха была еще одна причина: пришло ежемесячное женское недомогание. У Софьи оно длилось обычно не более двух дней, но и этого ей казалось чересчур много. Тем более, что сопровождалось оно любовными фантазиями, в обычные дни ей не свойственными. Поскольку думать о мужчинах в этом плане она себе запретила. Слишком поучителен оказался ее недолгий брак с неистовым Половцевым, готовым терзать ее и ночью и днем. Ей и сейчас проходу не дают, потому что природа наделила ее яркой красотой, а предки – миллионным состоянием. Вот только ее любовные аппетиты оказались очень скромными…

Так вспоминала она годы своей юности, сидя в любимом кожаном кресле перед обширным окном на блестящую под майским солнцем Фонтанку. Вдруг ей что-то занеможилось. Преодолевая недомогание, она потянулась к трюмо, на котором лежал пузырек с ее нюхательной солью, но все уже прошло. Понюхав соль для проформы (Карцев от резкого непривычного запаха съежился в ее голове), Софья Владимировна обратилась мыслями опять к Народному дому, перебирая предстоящие мероприятия и нерешенные проблемы. И когда добралась до вопросов использования театрального зала (способного преобразовываться в танцевальный), то опять уперлась в проблему постановки спектаклей. Можно было бы, разумеется, ставить готовые, "вырезав" их из репертуара того или иного городского театра (конечно, с перекупкой вдвое-втрое), но это все-таки полумера. Надо, видимо, собирать свою труппу… Вот только из кого: питерских артистов, подвизающихся на ролях 2–3 плана или взять готовый коллектив из числа гастролирующих по провинции? Да и с репертуаром для нашей аудитории надо бы определиться: спектакли из жизни высших сословий их будут только раздражать, но и пьесу Горького "На дне" ставить, пожалуй, не стоит. Что же остается: вечный живописатель купечества Островский?

"Неплохо бы подобрать общечеловеческую и поучительную пьесу: чтобы и пример подать, к чему должен стремиться человек, и не возбудить в нем опасных социальных инстинктов", – появилась вдруг свежая мысль.

"Что это еще за советчик?" – насторожилась Софья Владимировна.

"А ты уже свой внутренний голос не узнаешь?"

"Свой-то я хорошо знаю, а это что-то новое…"

"Новое, потому что ты в своем развитии вышла, наконец, на состояние рефлексии, присущей настоящему интеллигентному человеку. Тут уж ничего не поделаешь, придется с этим жить дальше".

"Что за лабуда? Про рефлексию я, конечно, читала, но откопать ее в самой себе…"

"Объясню по-иному. Человек в жизни руководствуется, вроде бы, сознанием, но делает многое подсознательно: например, дышит, ощущает запахи, держит равновесие, реагирует на боль, свет, тьму, испытывает многие желания… Этот внутренний голос, что у тебя появился, выражает как раз твою подсознательную сущность, бывшую до сих пор в закрепощении. Пора выпустить ее на свободу, приравнять к голосу разума – и ты станешь сильнее, свободнее, счастливее, даже мудрее".

"Мне все равно непонятно, как уравнять подсознательное с сознательным…"

"Это на самом деле просто. Когда твой разум вторгается в сферу чувств, он попадает в область, контролируемую подсознанием. Здесь самое время обратиться к этому внутреннему голосу, и он подскажет, как поступить лучше. Вот сейчас ты сидишь и пытаешься подавить любовное желание, спонтанно в тебе зародившееся. Подавление это, скорее всего, закончится мигренью. Я же тебе говорю: твое любовное чувство естественно. Его не давить, а растить нужно. А как растить и что делать потом, я тебе покажу…

"Растить вот это томление? Мне и так от него тошно, а тут еще растить?"

"Да, да. Но кончится все хорошо, обещаю. Ну, трусить прекращаем и делаем некоторые приготовления. Идем первым делом в ванную…"

"Я была там с утра, забыл?"

"И, тем не менее, в ванную, еще раз вымыть кое что…"

"Ладно, идем".

"Панталоны надевать пока не стоит, только пеньюар. Теперь на кухню, подобрать и вымыть огурец".

"Что?! Это еще зачем?"

"Может пригодиться. А может, и нет. Готово? Идем в наше любимое кресло и садимся полулежа, вольно. Теперь гладим себя под пеньюаром руками, теребим соски и вспоминаем мужа".

"Этого распутника Половцева?"

"Вот и хорошо, что распутника. До чего нахальный был мужик, всегда хватал за что попало, таскал, мял, впивался жадными губами в шею, в губы, в соски, упирался настырным дрыномв бедра, ягодицы, меж ягодиц, в лобок…"

"Ах…" – слабо простонала Софья Владимировна, вминая пальчики в свои половые губки.

"Теперь поскользи пальчиками в самый верх губок – там есть горошинка, найди ее и тереби. Только чутко, любя…"

"Ах, ах, – более внятно отреагировала Софья, – а-ах!"

"Возьми другой рукой огурчик и совершай им то, что Половцев делал своим дрыном".

"О-о-ох! Что это такое, я же совсем этого не хотела. А теперь не могу, не могу-у остановиться! Ох, ох, ох…"

Спустя минуту тело графини Паниной, Софьи, Сонечки задрожало в судорогах оргазма… Впрочем, она тогда такого слова и не знала.

Минуты через две она совсем успокоилась, но была все еще во власти пережитых эмоций.

"Как ты мог, голос подсознания, знать о том, что я никогда не испытывала?"

"Очень просто, подсознательно. Похоже, что люди могут на этом уровне общаться, телепатически. Вот и узнал от других, более счастливых женщин".

"Ловок ты, ничего не скажешь".

"Не о том думаешь. Обдумать же стоило бы мои слова о том, что надо стремиться к мудрости. А она заключается в единении сознательного и подсознательного. Ты же пока все подсознательное, все естественное давила в себе, подчиняла разуму. Больше мне сказать нечего, потому я умолкаю. При случае проявлюсь вновь"