Тысяча первый попаданец. Часть вторая

Глава шестая. Сила поэзии

В столовой кроме мужа и жены присутствовала их дочь Вера: не менее красивая, чем мать, и весьма толковая девица лет семнадцати-восемнадцати, которая пыталась разговорить родителей, обращаясь с вопросами и суждениями к матери и тотчас спрашивая мнение отца – однако меж собой супруги почти не перемолвливались. Карцев поудивлялся их ребяческой гордыне(ему было понятно, что и Витте и жена его тянутся друг к другу, но не хотят "терять лицо"), а потом толкнулся к министру:.

"Ваше сиятельство, позвольте слово молвить".

"Что еще за сиятельство?"

"Я разве не сказал? Вам через два года дадут графское достоинство за мир, заключенный с Японией".

"Ну, теперь мира может и не быть…"

"Как не быть, будет, но на других условиях. Возможно, что Вы же его и заключите. Но я о другом… Опять впадаю в нескромность, но видеть Вашу размолвку с женой мне в тягость. Погодите, не перебивайте. Мне все лучше видно со стороны, к тому же я знаю будущее: оно пройдет для Вас в счастливом семейном кругу. Однако за счастье Ваше следует побороться, само оно в руки не упадет. Так вот, мне понятно, что жена Вас любит, но почему-то тщательно это скрывает. И уже давно. Такое положение надо поломать. А я знаю как".

"Вы, я вижу, всезнайка. Я тоже себя таким недавно полагал".

"Вы мне два раза сегодня доверились? Доверьтесь и в третий. Предоставьте мне опять управление своим телом и языком, я произнесу небольшую речь, которую Вы, впрочем, будете слышать и сможете прервать в любой момент. Эффект должен быть положительный. Согласны?"

"Черт с Вами, берите!"

"Еще нюанс: Вы свою жену зовете уменьшительно Тилли?"

"Да что же это… Ну да, Тилли".

"Тогда я приступаю…"

Улучив паузу в разговоре дочери с матерью, Карцев-Витте обратился к Матильде с любезной улыбкой:

– Тилли, ты знаешь, что я сегодня в своем кабинете писал? Стихи, представь себе! С юности не сочинял, а тут как прорвало. Теперь ужасно хочется их вам прочитать…

– Прочти, коли написал, – пожала плечиком Матильда, а Верочка открыла было рот, но благоразумно промолчала.

– Первое называется "Ода беспечной женщине"

Вера выдержала секунд пять и, не дождавшись комментария матери, почти закричала:

– Папа, ты чудо! Да это в лучших традициях Дениса Давыдова, Баратынского и Фета!

– Звучно и экспрессивно, – снизошла Матильда. – А про кого это написано?

– Да это же про тебя, мама! Ты у нас бываешь такой беспечной! Ну и чувствительной тоже.

– Так это у меня позвоночник от пылкого взгляда цепенеет? Впрочем, был один случай в театре… Что же ты еще за весь день написал?

– Вот второе. Называется "Туча"

Тут уж обе дамы присмирели, повторяя про себя последние строки. Вера вдруг расплакалась:

– Мама, я не могу смотреть на вашу ссору с папой. Пожалуйста, помиритесь. Вот и папа об этом просит. Он же тебя любит. Такие прекрасные стихи…

– Да я, собственно, не против. Просто он так занят своим делом… Я не хотела тебе мешать…

– Прости ты меня, Тилечка. Я бываю часто не прав, но не замечаю этого. Уж вы подсказывайте мне, ради бога.

– Хорошо, Сереженька. Все теперь будет хорошо. Ты так меня удивил… Я знала, что ты талантлив, но твои стихи меня поразили. В них столько чувства, страсти, пылкости…

– Это я тебе еще не все прочел. Самое сокровенное приберег напоследок. Прочту, на ночь глядя…

– Папа, я тоже хочу послушать!

– Нет, девочка, такой стих тебе слушать рановато. Вот выйдешь замуж, тогда пожалуйста…

– Это что же ты в нем написал? – с подозрением удивилась Матильда. – Может и мне его слушать не нужно?

– Тебе слушать обязательно, но при соответствующем освещении.

– Ну, Сергей Юльевич, заинтриговал! Придется мне сегодня перейти к тебе в спальню…

Оказавшись вновь в кабинете, счастливый муж бросился в кресло как в молодости.

"А ты слов на ветер не бросаешь! – обратился он к подселенцу. – В два стишка мою ситуацию перевернул. Искреннее тебе спасибо. Мы ведь так и ходили бы буками".

"Рад был помочь. Стихи эти о своей ситуации писал, но и к вашей они подошли точь в точь".

"А что еще за стих ты обещал моей жене? Да еще на ночь? Я думал, мы обо всем переговорили, и ты вернешься куда-то к себе".

"Вернусь, не беспокойся. Но твою победу над женой следует закрепить в постели. Тебе ли этого не знать, бывалому сердцееду? Сейчас она к тебе благоволит, но многого от тебя не ждет. А ты возьмешь и удивишь ее своей куртуазностью, через этот самый стих, а потом и пылкостью. Которую она будет вспоминать еще долго, долго и тебя ласкать за это".

"Ты о чем говоришь, бродяга? Что будешь всю ночь с моей женой забавляться?!"

"Забавляться с ней будешь ты. Но я напомню, что любовное желание зарождается в сознании любовника и в нем же угасает. В данном случае у тебя будет уникальное преимущество: в одном сознании желанье угаснет, а в другом нет. Когда же угаснет во втором, возникнет вновь в первом. И все это будешь для жены ты: единственный и неповторимый".

"Я убью тебя, негодяй!"

"Это вряд ли. Ладно, время у тебя еще есть. Посиди, подумай, ты ведь умный человек. А я пока у тебя в голове подремлю. Но перед этим скажу еще: эту комбинацию я придумал для тебя. Для твоего блага. Иначе пройдет какое-то время, и хандра у твоей жены может повториться. Ей мало слов, нужен еще любовный восторг. Дай его ей".

Вздремнуть Карцеву в черепе Витте, конечно, не удалось, но он поставил фильтр на мысли реципиента и воспринимал их вскользь, через пятое на десятое. Наконец, тот встал и отправился принимать ванну. Телом он оказался довольно крепок, хотя слишком упитан. Одев шелковую коричневую пижаму, министр оказался похож на японца с весьма мрачным выражением лица, отразившемся в большом зеркале ванной. Вот он вздохнул и побрел обреченно в спальню. Уже забравшись в постель, спросил:.

"Ты еще со мной?"

"Пока да, но как только твоя жена войдет в спальню, и ты не дашь мне свободу воли, тотчас тебя покину. Будешь лежать с ней мрачным истуканом и хлебать последствия по полной".

"Делай, что хочешь…"

"Йес".

Минут через пять в спальню, чуть освещенную прикроватной лампочкой, мягко вошла Тилли в полураскрытом серебристом длинном пеньюаре, перехваченном в талии небрежно завязанным пояском с вероятным названием "Дерни меня".

– Ну, где же твой неприличный стих? – с дерзкой улыбкой спросила она. – Как он, кстати, называется?

– Одеяло, – ответил полуобернувшийся к ней Карцев, тоже тонко улыбаясь.

– Одеяло? Интересно, что будет под ним?

– Так слушай.

– Милый! Какой ты милый, Сереженька. Ты, правда, так меня любишь? За один день столько стихов в мою честь сочинил… Поднимай свое одеяло и пусти меня к себе. И пусть я буду совсем голая, как ты и захотел. А ты что же, еще в пижаме?

– Прости, милая, зарапортовался. Долой ее и забирайся на меня, я понежу твои ноги, ягодички и спинку… Ох, какие объемные и нежные у тебя ягодицы, как приятно их гладить, проминать, сжимать и снова гладить! Век бы их гладил, но надо и ножкам твоим внимание уделить: и бедрам сливочным… и голеням округлым… и под коленочками поцеловать… и ступни-пальчики размять…

– Сереженька! Я думала, все уже твои ухищрения знаю, но ты опять меня удивляешь и радуешь. Мне так приятны эти ласки, так на них снаружи и внутри тело отзывается, такое желание глубокое возникло и все растет, растет… Боже мой, как я тебя люблю, мой прекрасный, нежный, умный мужчина… Никогда я не жалела, что ушла к тебе, всю прежнюю жизнь порушила. Возьми, возьми меня, наполни своей силой, своей мощью, а-а-а!