Тысячелетие

Глава 13 Как время идет…

Ничто удручает душу так, как одиночество в толпе, слушающей рождественские гимны.

Я брел, еле волоча ноги, по залу ожидания и чувствовал себя девяностолетним старцем. Часы показывали 21.30. Самое время пропустить три-четыре стопки в баре гостиницы и завалиться спать.

На месте Тома я не стал бы заключать столь опрометчивое пари. Даже окажись он прав, я не убежден, что смог бы ухватить фортуну за нужное место в моем нынешнем состоянии. Том Стэнли — отличный парень, меня раздражает в нем только одно: его непоколебимая вера в то, что я живу какой-то разнузданной холостяцкой жизнью.

Это в Кенсингтоне-то, штат Мэриленд?

Я не говорю, будто мне никогда не приходилось снимать квартиру в городе. Вашингтон испокон веков был и остается благословенным местом, изобилующим хорошенькими молоденькими госслужащими. Многие из них готовы запрыгнуть к вам в постель после пары стопок спиртного и одного круга на танцплощадке. Утром они встают, чмокают вас в щеку и исчезают без следа. Легко, приятно и необременительно. Я знаю, о чем говорю; сразу после развода я немного вкусил подобных наслаждений.

Но хотя ночью такая физзарядка была и веселой, и приятной, по утрам я всегда чувствовал себя дерьмово. Я хотел знать, с кем я сплю. Я хотел — как ни старомодно звучит это слово - привязанности. Нет, брачные узы я не считал обязательными: я, конечно, от жизни отстал, но не настолько. Мне просто казалось, что мы должны узнать друг друга.

Вот бы посмеялась моя жена, прослышь она об этом!

Я был постоянным клиентом одного массажного салона на Кью-стрит. Навещал я его раз в две-три недели; мои сексуальные потребности уже не те, что были прежде. Мне нравилась тамошняя деловая атмосфера. Быстро, эффективно — и хотя на душе потом все равно погано, но не так, как после девочек-одноночек.

Вот такое оно, мое свободное и разудалое холостяцкое житье, которому завидовал счастливый семьянин Том Стэнли. И вот в кого превратился тот бесшабашный реактивный жокей — слишком молодой во время Кореи и уже вышедший в отставку во время Вьетнама, — тот правильный мальчик, которого распирало от желания служить Добру и Справедливости настолько, что он мог написать еще одно долбаное евангелие. Как-то — он даже сам не понял как — он скончался за конторским столом. А потом спился во веки веков и стал делить ложе со шлюхами.

Погрузившись в хандру, я толком и не замечал, куда иду. Глядя под ноги, встал на ступеньку эскалатора. Рядом со мной встала пара коричневых лодочек. Я скользнул взглядом по нейлону к юбке — и быстро поднял глаза к ее лицу.

— Мы с вами часто сталкиваемся сегодня, верно? — сказала она с улыбкой.

Я все еще глазел на нее, когда почувствовал толчок. Вцепившись одной рукой в резиновый поручень, другой я схватил ее за локоть. Молнией мелькнула сумасшедшая мысль: землетрясение! Я оглянулся и понял, что эскалатор остановился.

— Думаю, нам лучше познакомиться, — сказала она. — Не исключено, что мы застряли здесь на несколько часов.

Я рассмеялся.

— У вас есть передо мной преимущество, — сказал я. — Вы мое имя знаете, а мне ваше никак не удается услышать.

— Меня зовут Луиза Бал… — Она закашлялась, держа в свободной руке сигарету. — Луиза Болл. — И посмотрела мне в глаза с неуверенной полуулыбкой, будто проверяя, устраивает ли меня ее имя. Что ж, Луиз я на своем веку встречал не так уж много, но это лучше, чем Люси, или Лори, или еще какое-нибудь жеманное имечко, какими награждают в наши дни мамаши своих дочерей.

Я улыбнулся ей в ответ, и она просияла такой улыбкой — хоть свечи от нее зажигай. Я заметил, что по-прежнему держу ее за руку, и разжал ладонь.

— Вы, часом, не родственница рыжеволосой звезды?

Она взглянула на меня с недоумением, как если бы я упомянул какую-то знаменитость из древней истории. Потом до нее дошло. Почти мгновенно — но я все-таки успел удивиться тому, что она не сразу поняла мой намек на «Я люблю Люси».[14] С такой-то фамилией ей уже все уши должны были прожужжать аналогичным вопросом остроумные парни вроде меня.

— Нет, не родственница. Надеюсь, вы не очень расстроились. Со мной вечно приключаются разные нелепые истории.

Мне казалось, мы все еще разговариваем о Люсиль Болл, и я не сразу врубился, что она имеет в виду пролитый мне на колени кофе. Да это же сущий пустяк по сравнению с привилегией стоять вместе с ней на эскалаторе!

— Не берите в голову.

Народ внизу зашевелился, и мы тоже стали спускаться по неудобным крутым ступеням.

Я перебирал в уме и отвергал одну реплику за другой. Давно уже ни одна женщина не привлекала меня так сильно. Мне хотелось говорить с ней. Мне хотелось танцевать с ней всю ночь напролет, кружить ее в воздухе на руках, смеяться и плакать вместе с ней, говорить ей блестящие, остроумные и веселые вещи. О'кей, я непрочь был переспать с ней тоже. Но чтобы добиться всего этого, мне нужно было очаровать ее, сразить наповал одной из тех искрометных реплик, какими с легкостью сыплют герои пошлых кинокомедий.

— Вы живете где-то неподалеку? — спросил я. Блистательный вариант начальной фразы за номером 192. У меня их миллион.

— Да. В Менло-парке.

— Я там никогда не бывал. Да и вообще в Окленде был всего пару раз, в основном не вылезая из аэропорта. — Покажите мне город, пожалуйста! Но я не мог выдавить из себя эту фразу. Мы стояли на тротуаре, а мимо, свивая водовороты, мчался шумный людской поток. Нам приходилось почти кричать, чтобы расслышать друг друга.

— Это на полуострове, через Сан-Францисский залив. Я езжу на работу подземкой.

— Вы имеете в виду ССЗЗ?

И опять заминка. Луиза смотрела на меня с отсутствующим выражением, точно в голове у нее перематывалась магнитная компьютерная лента, а потом — щелк!

— Да, конечно. Скоростная сеть зоны залива.

Над нами начала сгущаться неловкая тишина. У меня появилось мрачное предчувствие, что еще немного — и Луиза исчезнет, если Кэри Грант не подоспеет мне на выручку с потрясной репликой.

— Так вы, наверное, хорошо знаете восточный берег залива?

— Да, а что?

— Я думал, может, там найдется какой-нибудь приличный ресторанчик. Надоели аэропортовские забегаловки.

— Мне говорили, хорошие рестораны есть на площади Джека Лондона.

Она стояла, глядела на меня и улыбалась. Я снова замялся: честно говоря, я не очень уверенно чувствую себя с малознакомыми людьми, если общаюсь с ними не по работе. Но она явно никуда не спешила, так какого черта!

— Быть может, вы поужинаете со мной?

— Я думала, вы никогда не спросите.

Ее улыбка была лучше амфетамина и хуже героина. Я хочу сказать: минуту назад я чувствовал себя раздавленным слоновьей ногой, и вдруг — бодрость в теле необыкновенная, словно мне опять двадцать лет и я только что встал с постели после долгого освежающего сна.

И в то же время эта эйфория меня немного тревожила: к наркотикам, как известно, привыкают. Мы подошли под моросящим дождиком к автостоянке — я тараторил всю дорогу, как заведенный, — и тут я вспомнил, что у меня есть машина на стоянке Герца. Я поведал об этом Луизе, она посмотрела на небо. Дождик, похоже, грозил усилиться.

— Поедемте на моей, — сказала она. — А потом я вас отвезу.

Мысль показалась мне разумной — пока я не увидел машину Луизы.

Ни фига себе, тачка! Я выпялился на нее, потом на Луизу. Леди смотрела на меня с безмятежной улыбкой, поэтому я снова переключился на машину.

Не знаю даже, какой марки, но машина была итальянская, не больше восемнадцати дюймов в высоту и около тридцати футов в длину, выглядела выпущенной лет эдак через двадцать-тридцать и, казалось, делала шестьдесят миль в час, не трогаясь с места. Стоит такая штучка, как я прикинул, штук 80–90.

О'кей. Предположим, тачка принадлежит дружку Луизы. Или у нее есть побочные источники дохода. Скажем, умер богатый дядюшка. А может, у родителей денег куры не клюют. Такую машину на зарплату продавца авиабилетов не купишь.

Говоря откровенно, все это казалось мне несколько странным, если не подозрительным. Что-то тут не состыковывалось. Нет, ну в самом деле: ездить на работу подземкой, когда в гараже стоит такое чудо?

А если уж быть предельно откровенным — с ее-то кинозвездной внешностью напрашиваться на ужин с парнем вроде меня?

Уж не фанатка ли она? Типа тех самых зомби, любителей катастроф? Правда, они в основном мужского пола, но если попадаются особи женского — те, наверное, совсем сдвинутые. Я вдруг вспомнил утро в ангаре, когда она удрала от меня. Она что-то усердно искала в куче пластиковых мешков, набитых обломками крушения. Может, она балдеет от таких вещей?

В аэропорту она казалась мне несбыточной мечтой. Поэтому когда я в конце концов сообразил, что ей действительно хочется поужинать со мной и она из кожи вон лезет, стараясь выдавить из меня приглашение, я не стал задавать лишних вопросов, дабы не спугнуть фортуну. Но чего ей на самом-то деле надо от меня? Сомнительно, чтобы ее покорила моя неотразимая красота и обходительные речи.

Я с трудом втиснулся на пассажирское сиденье, Луиза дала задний ход. Иностранный болид заурчал, как большая кошка, и покатил к воротам стоянки. Луиза взглянула на меня.

— Тяжелый был день? — спросила она.

Ну вот. Все ясно. Леди жаждет леденящих душу историй.

— Ужасный.

— Тогда давайте забудем о нем. Наложим запрет на разговоры о катастрофах — и о самолетах вообще.

Стало быть, ничего не ясно. Так кто же она такая, Луиза Болл? Откуда она взялась? Пока мы ехали к воротам, я разглядывал ее в голубом сиянии огней стоянки. Что-то еще не давало мне покоя.

И вдруг я понял — одежда! То есть все было прилично и к лицу, но как-то старомодно. Таких нарядов я не видал уже лет десять. Я, конечно, не эксперт по модам, но даже мне бросилось в глаза, что юбка слишком коротка и не подходит к блузке. А блузка достаточно прозрачна, чтобы увидеть, что под ней есть лифчик.

Я все еще терялся в догадках, когда Луиза уплатила за стоянку, сунув сторожу пригоршню монет и подождав, пока он выберет, сколько надо. Помнится, точно так же я расплачивался в Калькуттском аэропорту.

А затем она выпустила свою голодную тощую машину на подъездную дорогу, и мы рванули, не дожидаясь сигнала с вышки стоянки. Как в тех рекламных роликах, где производители автомобилей пытаются вас уверить, что их изделия больше годятся для полета, чем для простой езды по шоссе. Мы вылетели на автостраду — и тут Луиза показала класс. Я не успевал даже заметить те просветы между машинами, куда она вклинивалась и откуда выныривала с таким видом, будто остальные автомобили были неподвижными препятствиями.

После того как схлынул первый прилив страха, я прекратил попытки ударить по тормозам — которых там не было, — откинулся на спинку сиденья и стал наслаждаться спектаклем.

Черт побери, эта леди действительно умела водить!

Мы подъехали к площади Джека Лондона. Я о ней слыхал, но не бывал еще ни разу. На мой вкус, там чересчур много туристов, но я, в конце концов, не гурман.

Луиза припарковала машину. Я отодрал пальцы от краев сиденья и как-то исхитрился вывалиться наружу, удивляясь тому, что дышу, и благодаря судьбу за то, что живу. Леди взглянула на меня, точно пытаясь понять, в чем дело. Я внезапно почувствовал себя очень старым. А может, она вовсе не так уж и гнала, просто я сам превратился в ископаемое? В юности я тоже гонял будь здоров, а если вспомнить фигуры высшего пилотажа, какие мы выделывали на флоте…

Мы направились в ресторан «У Антуана». Он был переполнен, а столик мы, естественно, заранее не заказали. Метрдотель заявил мне, что свободные места будут не раньше чем через сорок пять минут. Я полез за бумажником, надеясь позолотить ему ручку, и тут случилось чудо. Он посмотрел на Луизу.

По-моему, он просто не смог вынести мысли о том, что леди придется прозябать в вестибюле. Причем она даже бровью не повела; гипноз, должно быть. Как бы там ни было, но столик для нас нашелся мгновенно — у окна, с видом на залив.

У берега болталось на якоре множество промокших под дождем лодчонок — в общем, вид был замечательный. Я заказал двойной скотч со льдом, Луиза попросила то же самое. Мне это понравилось. Не понимаю людей, которым нравятся напитки, отдающие на вкус карамелью, да еще с бумажными зонтиками в бокале.

Меню было на французском языке. И что бы вы думали? Луиза говорила на нем, как истинная парижанка. Поэтому я предоставил ей право выбора, надеясь, что она не обременит меня улитками, угрями и прочими деликатесами.

Наши напитки прибыли со скоростью, приближающейся к скорости света. По глазам официанта я прочел, что Луиза одержала еще одну победу.

Кто-то заиграл на пианино. Луиза замерла, и я опять увидел этот взгляд. Она просмотрела банки данных и выбрала правильный ответ.

— «Как время идет», — сказала она.

— Твое здоровье, детка, — откликнулся я, поднимая бокал.

Она осушила свой до донышка. Я, наверное, выпялился.

— Мне необходимо расслабиться, — пояснила она.

Я махнул официанту. Он явно не сводил с Луизы взгляда; часть ее сияния, по-видимому, падала и на меня, поскольку бокал появился на столе моментально.

— Все правильно, — одобрил я. Мне и самому не мешало расслабиться, но я потягивал виски мелкими глоточками.

Луиза устроилась в кресле немного боком, закинув руку на спинку и вытянув под столом ноги. По-видимому, чувствовала она себя вполне уютно, а выглядела еще прекраснее, чем днем. Она склонила голову к плечу:

— Что-то не так?

— Все так. Все замечательно. Ты только не сердись, ладно? Я не могу этого не сказать: ты так красива, что я изо всех сил стараюсь не глазеть на тебя, раскрыв рот.

Она улыбнулась, продемонстрировав свои ямочки.

— Я просто не верю своему счастью. С чего вдруг фортуна так благосклонна ко мне?

Улыбка слегка потускнела.

— Как это понимать?

— Ну, видишь ли, только слепому не ясно, что я нашел в тебе. Но я себе голову сломал, пытаясь понять, что ты нашла во мне?

Она как-то вся подобралась, улыбка исчезла, сменившись хмурой гримаской.

— Боюсь, ты оскорбишься, сочтя это жалостью. Но ты выглядел одиноким и подавленным. Ты был похож на человека, которому нужен друг. Мне он тоже нужен, а друзей у меня нет. Я хотела выкинуть из головы все, чего насмотрелась за день, и решила, что тебе это тоже не помешает. Но если ты…

— Погоди минутку. Извини, я не хотел…

— Нет уж, дай мне закончить. Я не делала тебе никаких одолжений. И не жду ответных услуг. Я не репортер и не любительница катастроф. И моя благосклонность не имеет никакого отношения к фортуне. Я - это я, и если я приняла твое приглашение, то у меня были свои резоны. Я видела, как ты разделался с теми кретинами на пресс-конференции, я видела, как ты работаешь в поте лица, стараясь разгадать причины аварии, и мне захотелось узнать тебя поближе.

Она смерила меня холодным взглядом.

— Возможно, я ошиблась.

До сих пор мне и в голову не приходило, что она могла быть репортером. Но я не стал углубляться в раздумья. Я видел, что из-за своей подозрительности вот-вот потеряю нечто прекрасное.

— Не надо было мне этого говорить.

— Но ты сказал. — Она вздохнула и отвела взгляд. — Я, наверное, слишком уж сильно тебя отчитала.

— Я сам напросился.

— Сегодня был трудный день.

Луиза посмотрела на вторую порцию виски и заглотнула ее залпом. Я последовал ее примеру, надеясь, что она не переоценивает своих сил. Мало радости, если она надрызгается в стельку.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— А ты не любишь околичностей.

— Это экономит время.

— Мне сорок четыре.

— Бог ты мой! — сказала она. — Так ты волновался, не слишком ли я молода для тебя? Ты над этим ломал голову?

— Отчасти.

— Мне тридцать три. Тебе полегчало?

— Да. Я думал, тебе двадцать шесть.

Я слегка покривил душой. С первого взгляда я дал ей много меньше, потом — чуть больше. В среднем получалось двадцать шесть.

— Мне хотелось бы стереть последние несколько минут и начать все с начала, — сказал я ей.

— Я не против. — Она прикурила одну сигарету от другой. Это единственное, что мне в ней не нравилось, но нельзя иметь все сразу.

— Ты не ошиблась насчет меня. — Признание далось мне, вопреки ожиданиям, довольно легко. — Я одинок и подавлен. По крайней мере был. После встречи с тобой я чувствую себя гораздо лучше.

— Несмотря на кофе на коленях?

— Я имею в виду позже, на эскалаторе.

Она наклонилась над столом и коснулась моей руки.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Ненавижу аэропорты в чужих городах. Чувствуешь себя таким безликим и потерянным в толпе.

— Особенно в это время года.

— Да, верно. Все такие озабоченные. У выхода куда приятнее — там люди встречаются, радуются друг другу. А в зале ожидания я работать не люблю. Все спешат, все нервничают, и с компьютерами вечные накладки. То заказ на билеты куда-то запропастился, то еще что-нибудь… Да ты и сам знаешь.

Я похолодел. А что если она все-таки репортер?

— Когда меня послали из кассы в ангар, я почти обрадовалась, представляешь? То есть после того, конечно, как мне пообещали, что там не будет трупов.

Я молчал. Если она хочет кровожадных подробностей, самое время перейти к расспросам.

— Но мы ведь условились не говорить о работе, — сказала она. — Мне только хотелось бы понять, почему у человека, которому всего сорок четыре, такое грустное лицо.

— Я лепил его понемножку долгие годы. Но тебе это вряд ли будет интересно.

Именно об этом мы и проговорили до самого ужина: о моей жизни и тяжелых временах. Я пытался остановиться, но тщетно. Слава Богу, я хоть не плакался ей в жилетку, но что именно я плел после энного бокала, помню довольно смутно. Помню только, что о подробностях своей работы не распространялся, так что в каком-то смысле наш договор остался в силе. В основном я рассказывал ей о том, что работа делает со мной. И еще о том, как закончилась моя семейная жизнь. Как я просыпаюсь от страха перед падением с высоты. Как пробираюсь во сне по длинному темному туннелю, полному огненных вспышек.

Виски пошло нам на пользу. Когда официант принес еду, мы выхлестали уже Бог знает сколько порций, и я чувствовал себя на редкость легко и раскованно. Излив то, что годами копилось в душе, ощущаешь восхитительное облегчение.

Но увидев поставленные перед нами тарелки, я вдруг сообразил, что наш разговор был по сути монологом. Луиза участвовала в нем лишь парой внимательных ушей и таким же количеством сочувственных реплик.

— А тебе твоя работа нравится? — спросил я. Она рассмеялась. Я поймал ее взгляд и не заметил в нем упрека. — Слушай, извини. Я, наверное, надоел тебе своей болтовней.

— Лучше ешь давай, а то остынет. Ты мне не надоел. Я же говорила: мне показалось, что тебе нужен друг.

— Ты говорила, тебе он тоже нужен. Боюсь, я не оправдал твоих ожиданий.

— Тебе необходимо было выговориться, и я польщена, что твой выбор пал на меня. Наверное, причиной тому послужило мое честное лицо или еще что-нибудь.

— Или еще что-нибудь.

Я почти забыл уже, как хорошо быть в ладу с самим собой, и я был ей благодарен. Пытаясь исправить свою оплошность, я попросил ее рассказать о себе, и она рассказала немного, пока мы ели.

Отец у нее — денежный мешок. Она закончила художественный колледж где-то на востоке Штатов. В юности ей и в голову не приходило, что когда-нибудь придется зарабатывать себе на жизнь. Она вышла замуж за хорошего парня, который впоследствии оказался не таким уж хорошим. Она оставила его и попыталась добиться чего-нибудь своими силами. Но не получилось.

Как я понял, художника из нее не вышло. Она пришла в ужас, увидев, как трудно самой себя обеспечить, но к отцу возвращаться не захотела. Время от времени он шлет ей подарки, вроде той машины на улице, от которых у нее не хватает силы воли отказаться.

Она рассказывала свою историю бегло и без запинок и закончила перед десертом. На каждый мой вопрос ответ выдавался мгновенно. Это было поистине поразительно, потому что где-то на середине рассказа я поймал себя на том, что не верю ни единому ее слову.

И знаете что? Мне было все равно. К тому времени я словил приятнейший кайф — не напился, а просто блаженствовал. Луиза не отставала от меня ни на глоток, но, насколько я мог судить, была совершенно трезвой.

— Ты умеешь летать? — спросил я ее.

Она посмотрела удивленно, потом подозрительно.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Я просто подумал, что умеешь.

— Мне приходилось водить небольшие самолеты.

— Я так и думал.

К десерту она почти не притронулась. Как я теперь вспоминаю, она вообще не притронулась к ужину, хотя еда была отменная. И беспрерывно смолила. Выкурила одну пачку и сразу вскрыла другую.

Я понемногу начал задумываться о предстоящей поездке в той бомбе на колесах. И еще я старался понять, почему Луиза лгала мне. Не спрашивайте меня, откуда я знал, что она лжет. Знал, и все.

— Пора домой. Подбросишь меня? — спросил я ее.

— До седьмого неба? Вряд ли это кому под силу, Билл. Я попытаюсь.

У нее получилось. Возможно, она заметила мой ужас по пути в ресторан, потому что ехала значительно медленнее.

Затем меня выкинули у отеля, словно студента-приготовишку у общежития. Мне было смешно и чуточку обидно, но я решил не форсировать события. В любом случае я рассчитывал увидеться с ней завтра.

Блаженный туман улетучился из головы, едва я захлопнул за собою дверь. Я снова был в чужом гостиничном номере, далеко от дома, один. Мне захотелось выпить; я понимал, что от этого станет еще хуже, — и мне захотелось еще сильнее. Я позвонил в бар и, проявив несвойственную мне силу воли, положил трубку, не дожидаясь ответа. Потом раздвинул шторы, посмотрел на городские огни и сел у окна.

Я, наверное, так и заснул бы в кресле, если бы не стук в дверь. Открывать мне было неохота. Это наверняка Том или еще кто-нибудь с неотложным вопросом, решать который я был не в настроении.

Но я все же побрел к дверям и, открыв, увидел Луизу с бумажным пакетом и двумя стаканами в руках. Она старалась выглядеть веселой, правда, не очень успешно.

— Я подумала, что тебе не повредит глоточек перед сном, — сказала она и заплакала.