У аборигенов Океании

АРХИПЕЛАГ ТРОБРИАН

Самолет шел на посадку. Я был крайне разочарован — острова Тробриан оказались плоскими, как вафля. Этого я не ожидал, полагая, что здесь есть горы по меньшей мере столь же красивые и высокие, как маленький архипелаг Герцога Йоркского, который мы покинули несколько дней назад. Под крыльями самолета ассиметричным ковром раскинулся едва выступающий из воды крупнейший остров архипелага — Киривина. Острова Тробриан выдавались над поверхностью моря не выше уровня бортов нагруженного каноэ, а прибрежные пальмы, казалось, вырастали прямо из бирюзовых волн. В душе я готов был даже упрекнуть профессора Малиновского в том, что для своих исследований он выбрал место со столь неприглядным пейзажем и как раз в таком уголке мира, где горных цепей хоть отбавляй.

Итак, архипелаг Тробриан! Коралловый отпрыск Меланезии, уголок мира, хорошо известный благодаря книгам профессора-поляка, но чрезвычайно редко посещаемый его соотечественниками. Я очень жалел, что не прибыл сюда морем, как полвека назад Бронислав Малиновский, но в памяти у меня сохранилось описание того, как в 1935 году к островам Тробриан причалил небольшой фрегат «Джозеф Конрад» (сколь подходящее к здешним островам название), капитан которого, выдающийся мореплаватель А. Вильер, так описывал свои впечатления: «Кругом открывается чудесный вид. Остров обрамлен изломанными рифами, а верхушки деревьев вздымаются на высоту почти ста метров над уровнем моря. Земля, насколько хватает глаз, кажется плодородной и тщательно ухожена. Видны многочисленные деревни с рядами сооруженных из травы круглых домиков, воздвигнутыми либо вдоль побережья, либо несколько поодаль от моря. Все они имеют аккуратный и опрятный вид и окружены многочисленными огородами. Я не ожидал увидеть что-либо подобное в этом районе Тихого океана. Казалось, время не оставило разрушительных следов на острове.

Вскоре к нам подплыло несколько лодок с аборигенами, доставившими пряности, ямс, кокосовые орехи, кур и бататы. Местные жители пытались обменять травяные юбочки на прессованный табак, которого у меня, к сожалению, не оказалось. Предлагали также весла, а один из них продавал даже лодку для ловли жемчужниц, за которую просил «пять шиллинг».

…Они были хорошо сложены, чистоплотны, светлокожи и держались запросто. Походили скорее на полинезийцев, чем на меланезийцев. Никаких уродливых язв, как у жителей соседних островов, мы у них не видели. Все были настроены мирно и дружественно.

…Во время пребывания на обширной лагуне мы часто наблюдали за юркими лодками аборигенов, сновавшими между ближайшими островами. Жители архипелага Гробриан всегда слыли великолепными мореходами; душа радовалась при виде того, как они маневрировали своими большими лодками. Когда они проплывали мимо, мы приветствовали их возгласами. Подобно тому, как мы интересовались их лодками, они с любопытством разглядывали нашу «большую лодку» и всегда подходили к нам очень близко. Некоторые наши люди попытались было немного погрести на лодке, принадлежащей жителям деревни, что находится на южной оконечности лагуны, но не смогли даже удержать лодку в равновесии и сразу же попадали в воду. О том, чтобы поплыть на ней на парусах не могло быть и речи. На лодках жителей острова Тробриан боковой поплавок примыкает так близко к борту, что его балансирующее действие становится минимальным. Эти аргонавты западной части Тихого океана, как метко назвал их Б. Малиновский, были действительно одним из самых ловких народов-мореплавателей…»[49]

Однако вспоминать все прочитанное в литературе о морских плаваниях было некогда: шасси нашей машины уже касалось длинной бетонной полосы. С трапа, приставленного к борту самолета, была видна небольшая группа темнокожих люден, среди которых выделялось несколько европейских лиц. Это были пассажиры, которым предстояло улететь обратным рейсом в Порт-Морсби.

С интересом присматривался я к островитянам, которых Б. Малиновский прославил в своих сочинениях. Среди собравшихся на аэродроме преобладали улыбающиеся девушки с правильными чертами лица, одетые только в короткие юбочки из цветной рафии. Некоторые из них держали корзины с фруктами и какие-то ожерелья из раковин. В руках у юношей были резные деревянные фигурки и разукрашенные миски. По-видимому, к прибытию самолета, что случалось здесь нечасто, на аэродроме устраивалось нечто вроде базара— несомненный признак того, что местным островитянам уже приходилось сталкиваться с туристами.

Но вот девушки расступились перед пассажирами, оттеснив в сторону какую-то фигуру, при виде которой я невольно вздрогнул. Это была, несомненно, женщина. Ее разительно белесая кожа неестественного цвета была покрыта крупными, величиной с чайное блюдце, веснушками. Закрытые глаза с бесцветными ресницами и застывшая гримаса на лице производили такое впечатление, будто бы она погружена в каталептический сон. Белая как мел. испещренная беспорядочно расположенными пятнами даже на бедрах, девушка вызвала во мне довольно странное чувство. Никогда до сих пор я не встречал альбиноса, а поэтому пристально рассматривал девушку. В отличие от всех собравшихся аборигенов, она одна прикрывала плечи какой-то грязной тряпкой. Видимо, несчастная пыталась таким путем защитить свою почти лишенную пигмента кожу от палящих лучей солнца. Когда я подошел поближе, она на мгновение открыла глаза, которые оказались розового цвета.

— Здравствуйте, господа, меня зовут Маккеллер. — представился нам молодой человек. — Вижу, вы присматриваетесь к нашей альбиноске. Что ж, это несчастные люди, их здесь несколько, есть даже дети-альбиносы. Стараемся им помочь, снабдить их хотя бы солнцезащитными очками, чтобы они могли днем несколько лучше видеть. Однако по непонятным нам причинам они стыдятся их носить. К счастью, местные жители относятся к ним терпимо.

Усаживаясь в вездеходе «губернатора» островов Тробриан (так, пожалуй, следовало бы именовать этого молодого офицера), я еще раз взглянул на альбиноску. Согнувшись, она искала прищуренными глазами какой-то предмет, который, очевидно, выпал из ее рук.

Мы поехали по удивительно длинной бетонной полосе, уже потрескавшейся во многих местах. Буйная тропическая растительность заявляла о своих правах. Чахлые от природы земные ростки с неодолимой силой прорывались сквозь щели массивного бетонного покрытия. Проехав стартовую полосу, мы повернули на грунтовую дорогу. Как сообщил нам офицер, дорога вела в крупнейший населенный пункт архипелага — Лосуиа, где находились штаб-квартира администрации, миссии разных вероисповеданий, школа и единственная гостиница на этих островах, где нам и предстояло остановиться.

— Тим, то есть владелец отеля «Лосуиа», построил его недавно, — сказал офицер, — и соорудил на нем даже купальный бассейн. В сезон к нам прилетают туристы, один или два самолета в неделю, однако теперь здесь пусто, слишком часто выпадают дожди. Вы избрали не лучшее время, господа.

«Ба, — подумал я, — если бы мы только могли выбирать! Ведь то, что мы вообще сумели добраться сюда, — великое) счастье».

По обеим сторонам дороги — густая зелень, перемежающаяся кокосовыми пальмами. Четверть часа езды — и мы у цели, большого двухэтажного бунгало, вход в которое украшен снизками раковин и цветной резьбой по дереву. Нам предоставили две комнатки на втором этаже. Традиционную рюмку вина мы распили с владельцем гостиницы уже под аккомпанемент проливного дождя, барабанившего по отлогой крыше. До этого Тим дал нам по две таблетки хинина и сообщил, в какие часы будут подавать пищу. Так мы стали степенными постояльцами на полном пансионе. Во время первого ужина оказалось, что в гостинице кроме нас проживает еще только один постоялец, некий Терри Госгроув, правительственный чиновник, прибывший в командировку из Порт-Морсби для поисков (кстати, увенчавшихся успехом) пресной воды на острове.

Как соотечественники профессора Малиновского мы стали своего рода почетными постояльцами пустующей гостиницы. Вскоре, однако, оказалось, что хотя имя знаменитого поляка было у всех на устах, никто здесь не знаком с его работами настолько, чтобы стать проводником по следам путешествий ученого. К счастью, Тим раскопал где-то английское издание «Аргонавтов западной части Тихого океана» Малиновского, и в первый же день пребывания на островах Тробриан я засыпал под убаюкивающий шум ливня с книжкой в руках, раскрытой едва ли на пятой странице. Там, кстати, был помещен фотоснимок альбиноса, сделанный профессором в 1918 году.

Б. Малиновский писал тогда по этому поводу: «Нет ни малейших сомнений, что туземцы очень брезгуют этими несчастными существами; и это вполне понятно: достаточно самому увидеть лишенного пигментации туземца. Мне пришлось, однако, отметить ряд случаев, когда женщины-альбиноски имели многочисленное потомство. И как только они забеременели?..»

С утра я перелистывал «Аргонавтов», с трудом одолевая английские специальные термины. Одно удалось мне легко установить: свои исследования профессор проводил главным образом в деревне Омаракана. Нельзя было больше медлить. Напутствуемые советами Тима, мы направились туда в сопровождении переводчика.

«Вдали видны купы деревьев — это раскинувшиеся вокруг Омараканы фруктовые насаждения, пальмы и остатки невырубленных еще девственных джунглей. Миновав рощу, оказываемся между двумя рядами домов, построенных концентрическими кольцами вокруг обширного открытого пространства. Между наружными и внутренними кругами протянулась окружная улица, на которой видны группы людей, сидящих перед хижинами. Наружное кольцо состоит из жилых домов, а внутреннее — из амбаров, где до следующего сбора урожая хранится ямс — основная пища туземцев.

От жилых домов амбары отличаются лучшей отделкой, более продуманной конструкцией и обильными украшениями. С обширной площади, расположенной в самом центре деревни, видны амбары, обращенные, подобно жилым домам, к центру деревни. В Омаракане посреди селения находится большой амбар с ямсом, принадлежащий вождю. Несколько ближе к внутреннему кольцу, но также на центральной площади, стоит хижина, в которой проживает вождь.

Следует отметить характерную симметрию в планировке деревни, соответствующую определенной социологической схеме. На расположенной в центре площади сосредоточивается общественная жизнь и совершаются всевозможные празднества. Дома, находящиеся вокруг этой территории, как бы освящены и ограждены рядом табу. Улица, пролегающая между двумя рядами жилищ, — арена домашней жизни и повседневных событий. Не будет большим преувеличением сказать, что площадь — это мужской участок деревни, а улица — женский.

А теперь познакомимся с несколькими наиболее знатными жителями Омараканы».

Так писал профессор Малиновский в своей книге «Аргонавты западной части Тихого океана».

Наказ профессора мы со Стахом выполнили с тем большей готовностью, что в рассказе о деревне Омаракана не нужно было менять ни слова. В 1968 году Омаракана выглядела точно так же, как полвека назад, когда ее описал знаменитый этнограф.

С любопытством гляжу на приближающегося великого вождя. Предупрежденный своими подданными, он надел специально для нас европейскую сорочку, своего рода юбочку из белого ситца и кожаный пояс с блестящей пряжкой. Толстый, широкий нос и буйная курчавая шевелюра завершали его облик.

Он любезно здоровается с нами, а тем временем вокруг начинают собираться старейшины деревни. Мужчины подходят слегка согнувшись, бдительно следя за тем, чтобы их головы были несколько ниже головы почтенного верховного вождя, как австралийцы величают правителя Киривины. Итак, этот старый обычай, описанный Б. Малиновским, сохранился! Никто из жителей острова Тробриан не осмелится сидеть, пока вождь Омараканы стоит, если только ему не подготовлено специальное место на возвышении.

Великий вождь Ванои слышал о белом чужестранце, проживавшем вместе с его предками в Омаракане, но мало что может рассказать об этом. Он требует к себе некоего старика по имени Тобутусава. Полусогнутый, весь в морщинах, старец долго рассказывает что-то на местном наречии, то и дело указывая на какое-то место на окраине деревни. Правительственный чиновник, который переводит нам эту сопровождаемую жестикуляцией речь, кратко резюмирует:

— Тобутусава говорит, что был тогда еще мальчиком, но помнит, как его старший брат Манокева разговаривал с белым чужестранцем перед его палаткой, которая стояла под той вот пальмой.

Гляжу на указанное место и представляю себе одинокого, худощавого человека в очках, стремящегося проникнуть в суть незнакомых ему явлений и обычаев и делающего свои записи перед палаткой в окружении деревенской детворы.

Тобутусава узнает по фотографии (в английском издании книги Б. Малиновского) ее автора, но больше всего его интересуют стоящие рядом с ним дети. Старик так и сыплет именами малышей, давно уже умерших, с которыми он играл в годы своего детства. Тобутусава переворачивает страницу в поисках более подробных сведений о тех временах, но видит лишь зачерненную местами бумагу.

В беседу теперь вступает Ванои:

— Белый чужестранец разбил свою палатку в Омаракане, когда здесь правил великий вождь Тоулува. После него управлял Митаката, а место последнего занял я.

Ванои ведет нас к середине центральной площади, где сооружено прямоугольное возвышение в виде ящика, затененное опирающимся на столбиках балдахином. На досках — цветная резьба и украшения из белых раковин, На одной из продолговатых сторон балдахина висит в простой раме красочный портрет островитянина в парадном одеянии. У него наплечники из белых раковин, ожерелье из красных раковин спондилуса[50], браслеты на ногах и пышный головной убор. Изображенный на портрете Митаката взирает на свой дом вождя и нарядные амбары, которые подданные великого вождя Киривины по-прежнему заполняют ямсом во время празднования сбора урожая (миламала).

Великий вождь Ванои угощает нас фруктами, а мы преподносим ему табак и папиросы. Он обещает нам помочь в осмотре его владений и разрешает принять участие в ловле акул.

С наступлением сумерек возвращаемся в Лосуиа под гостеприимный кров Тима.

Мы решили ковать железо, пока горячо. Охота на акул пленила наше воображение. Но для этого нам предстояло отправиться сперва в деревню Каибола на северной оконечности острова. Терри взялся подвезти нас туда на небольшом вездеходе. Поездка заняла меньше часа, так как Киривина не столь уже велика: длина — тридцать, ширина — от трех до десяти миль. Пользуясь тем, что дорога была ровной и сравнительно приличной, водитель успел многое рассказать нам о местных островах.

Терри прежде всего отметил, что острова Тробриан обязаны своим названием Дени де Тробриану, первому офицеру корабля «Эсперанс», на котором французский мореплаватель — первооткрыватель Д’Антркасто[51] проходил по этим водам в конце XVIII века. Затем он рассказал нам, что дорога, по которой мы едем, была с немалым трудом построена инженерными войсками США в ходе сражений за Коралловое море и Рабаул во время второй мировой войны. Тогда же здесь был сооружен аэродром для самолетов-истребителей, совершавших ожесточенные налеты на японские позиции и корабли.

Дислокация небольшого гарнизона военно-воздушных сил вызвала в свое время немалое смятение па Киривиие и причинила много забот как австралийской администрации, так и миссионерам. Американские парни, как рассказывают, слишком уж рьяно стремились брататься с местным населением, уделяя особое внимание молодым женщинам и щедро раздавая при этом бутылки со спиртными напитками.

— В настоящее время, — продолжал Терри, — у нас уже есть школы; на всех островах Тробриан растет народонаселение, главным образом благодаря хорошей медицинской помощи. Архипелаг, который всегда славился излишками пищевых продуктов, ныне уже не может похвастать ими. Не исключено, однако, что развивающееся производство сувениров для удовлетворения спроса прибывающих сюда время от времени туристов вскоре улучшит материальное положение аборигенов.

Безвозвратно миновали времена, когда на Киривине свирепствовали венерические болезни, а молодые, чаще всего пьяные, парни из Самарайя (о-в Новая Гвинея) наезжали сюда, чтобы поволочиться за местными девушками, которые не придавали особого значения половым связям, считая их обычной естественной потребностью.

Ехали мы по коралловой скале, которую некогда сравняли военные бульдозеры. По обеим сторонам дороги зеленой стеной стояли посадки ямса и таро вперемежку с пальмами. Время от времени мимо нас проходили приветливо улыбавшиеся мужчины-аборигены и их женщины, тащившие свой убогий скарб в сетчатых мешках. Они шли работать на огородных делянках.

Вопреки распространенным в Европе стереотипным представлениям об Океании, жители островов Тробриан отнюдь не беззаботные дети природы, всячески избегающие любого труда, ожидая, что спелые плоды, щедро поставляемые им тропической природой, сами попадут в рот. На самом деле все обстоит совершенно иначе. Островитяне привыкли работать усердно и систематически, упорно и целеустремленно, не дожидаясь, пока их вынудят к этому неотложные потребности.

Даже сегодня, при наличии усовершенствованных орудий, жители островов посвящают по меньшей мере Половину своего времени работам на огородах. Они трудятся значительно больше, чем это необходимо для самого выращивания плодов, много времени уделяя тому, что мы назвали бы эстетикой огорода, а также проникшей во все стороны их жизни вездесущей магии. Определение токвайбагула, приблизительно означающее «хороший огородник», до сих пор считается почетным званием, которым можно гордиться. Распространен также обычай выставлять напоказ урожай с каждой делянки. Соседи обходят огороды и восхищаются красотой клубней ямса или таро. Это — своего рода постоянная сельскохозяйственная выставка-конкурс.

Между рядами растрепанных пальм уже проглядывало море, когда Терри совершил лихой поворот, и мы очутились на обширной площади, окруженной хижинами. Обещав заехать за нами вечером, Терри оставил нас в самом центре рыбачьего поселка. Вскоре явились вождь, несколько старейшин и целая куча детворы.

Фактор времени не играет доминирующей роли у островитян, а поэтому подготовка весел, бечевок, крючков и всех других принадлежностей, необходимых для нашей охоты, заняла не один час. Представилась, таким образом, отличная возможность приглядеться к жизни деревни. Возле хижин сушились сети и, как обычно, слонялись поросята, причем некоторых из них держали на привязи подростки. Повсюду красовались разложенные в надлежащем порядке дары моря — связки сушеных рыб, панцири черепах, большие раковины, и в том числе крупная, величиной с таз, тридакна, самая большая раковина, которую я когда-либо встречал. Маленькая девочка-аборигенка пользовалась ею… как ванной.

Перед одной из хижин, находившейся на окраине деревни, трудился над чем-то старик. Подойдя поближе, мы увидели, что он проделывает отверстие в толстой раковине. Старец пользовался примитивным сверлильным приспособлением, за которое любой этнографический музей в Европе заплатил бы немалые деньги. Оно обеспечивало вращение каменного наконечника сверла, что наглядно свидетельствовало о технических способностях аборигенов.

Мы уже успели осмотреть в деревне все, что казалось нам интересным. Даже женщины, свыкшиеся с нашим присутствием, перестали робко прятаться за углами хижин, однако паши акулоловы все еще не были готовы.

Когда они наконец собрались, мы направились к берегу, где заботливо прикрытые листьями пандануса находились лодки, конструкция которых нас невольно поразила. Тщательно выдолбленный деревянный ствол был соединен ажурным помостом с балансиром. Удивительнее всего были крепления, сделанные без единого гвоздя или куска проволоки. На местном диалекте такая лодка называлась вага. Лодки делятся здесь на три типа, в зависимости от их размеров: масава — дальнего плавания, калипоуло — средней величины и кевоу — самый маленький челн, длиной не более двух метров.

Несколько обеспокоенный, я заметил, что рыбаки готовят для нас как раз такие маленькие лодки. Глядя на эти две утлые посудинки, я невольно вспомнил трех огромных акул у австралийского пляжа в Ньюкасле, каждая из которых была по меньшей мере вдвое длиннее наших кевоу. Акулы эти были пойманы в крепкую сеть крупным судном акульего патруля. В наших же двух лодках, которые уже готовились спустить на воду, лежали только бечевки с крючками и пара ножей. Чертовски мало! Оставалось лишь уповать на магию и колдовство. Тут как раз и начались подобающие случаю обряды.

Четыре мальчика поймали в море две сказочной красоты небольших рыбы, которые могли появиться лишь в глуби тропических морей. Одним только духам предков меланезийцев ведомо, каким образом малышам удалось голыми руками добыть этих рыб; ребятишки уплыли в море всего на несколько минут, и вот их добыча уже трепещет на крючке. Рыбак, с которым мне предстоит плыть, стоит на коленях на берегу; его лицо обращено в сторону моря; он молитвенно бормочет что-то прямо в раскрытые пасти рыб, которые прикладывает к губам. Но вот он кончил молиться, положил крючок с приманкой в лодку и столкнул ее в высокую волну прибоя. Через мгновение его голова уже подпрыгивает, словно круглый мяч на волне, у борта лодки. Теперь начинаются самые важные заклинания.

Рыбак умоляет морских духов, чтобы акула не разбила хрупкую ладью, чтобы она оказалась кроткой, а морская волна не опрокинула его утлую посудину. Рыбак ныряет, а затем, как предписывает ритуал, натирает борта лодки пучком трав. Готово! Теперь он возвращается на берег.

Мокрый до пояса, забираюсь в лодку. К счастью, Соломоново море было в тот день спокойным, почти без ряби. Борта нашей лодки выступают всего лишь на десять сантиметров над зеркальной его поверхностью. Спереди гребет мой рыбак. Ни паруса, ни мачты нет. Может быть, это и лучше, лодка будет устойчивее.

Итак, рыбак гребет, а я сижу сзади и смотрю на наше снаряжение и на весло, которое у меня под рукой. Немного помогаю. Рыбак взглянул на меня, улыбнулся и что-то сказал. Я ничего не понял, конечно, но это было неважно. Гребу, а сам с возрастающим интересом посматриваю на наши примитивные «орудия», лежащие в лодке. Тут изогнутая дугой палка с нанизанными на нее маленькими кружками высушенной скорлупы кокосового ореха. Попросту трещотка. На берегу она гремела довольно громко. Сгораю от любопытства, какой звук она будет издавать под водой. С трещоткой на акул! Это же сплошная нелепость, никто в Польше мне не поверит.

Рыбак бросает весла, берет трещотку и погружает ее в воду. Отчетливо слышу приглушенный водой треск. Так, наверное, звучит голос сирены, цель которой заманить акул. Что ж, посмотрим. Трещотка все время в работе. Даже я удостаиваюсь чести взять ее в руки. Рыбак тем временем гребет. Меняем место лова. Прошло уже полчаса… и никаких результатов. Начинаю смеяться над самим собою, что поверил в возможность ловить акул с помощью трещотки. Что же мне, однако, делать дальше? Продолжаю действовать трещоткой. По крайней мере, мне удалось выйти в море на лодке с островитянином.

Но вот что-то происходит. Рыбак кидает вдруг весло на дно лодки и бросает за борт крючок с приманкой. Неужели? В озаренной ярким солнцем морской воде мелькнула какая-то тень…

Лодку сильно закачало. Бечевка напряглась. Рыбак голосит вовсю, кевоу еще больше раскачивается, я чувствую, как мурашки пробегают у меня по спине. Мои движения в узеньком челне крайне стеснены. Теперь все сомнения рассеиваются, что-то клюнуло на нашу приманку. Рыбак продолжает кричать и изо всех сил тянет бечевку. Неожиданно я оказываюсь между ним и мечущейся добычей. Пока ничего не вижу.

Есть! Между бортом лодки и балансиром клубится вода. Теперь отчетливо различаю плавник, зубастую пасть. Акула!!! Небольшая, полтора, быть может, два метра. В лодке начался сущий ад. Становится немного не по себе, как-никак живая акула с полным набором зубов и на расстоянии всего полметра от меня. Мой рыбак орет как одержимый. Не знаю, как помочь ему, что предпринять?! А он продолжает кричать! Не стану же я колоть акулу ножом. Во-первых, не сумею размахнуться, а во-вторых, чего скрывать, боюсь этого акульего недоростка. С отчаяния хватаю весло и колочу его по голове. Раз, другой, и вдруг все успокаивается. Акула, которой я скорее помог, чем повредил моим веслом, сорвалась вместе с крючком и исчезла. Лишь мой рыбак продолжал надрываться.

Вне сомнения, он ругал меня на чем свет стоит. И вполне понятно. Если бы вместо меня, взрослого мужчины, здесь сидел кто-либо из его юных сыновей, акула к вечеру несомненно варилась бы в их семейном котле. Сдался же ему этот белый растяпа…

Рыбак вдруг умолк и принялся грести. А я радовался. Несмотря на безрезультатность охоты, я все-таки участвовал в ловле акул с помощью… трещотки! На обратном пути я пытался объяснить рыбаку по-польски, чему я так рад. И пожалуй, мне удалось его умилостивить. Видно, местные островитяне отходчивы. Лодка еще не пристала к золотисто-песчаному берегу, а рыбак уже приветливо улыбался мне. И этих-то людей считают «дикарями»!

Возвращение на берег также было приятным. Все население деревни собралось здесь. Благодаря красноречию моего рыбака, я стал «героем дня». Смеху было немало, однако подшучивали надо мной дружелюбно. Мы со Стахом стали своими людьми. Наши сигареты и табак придали еще больше теплоты встрече, да и гостеприимные хозяева щедро угощали нас (впрочем, и себя) фруктами. Как всегда, магнитофон произвел фурор и снова, как месяц назад, мы записывали хоровое пение. На этот раз певицами были девушки. Под аккомпанемент примитивной гитары они исполняли мелодичные песни. Девушки казались нам просто прекрасными!

Этот приятный вечер на берегу Соломонова моря был словно выхвачен из фильма о тропических морях. Ночь, как всегда в этих географических широтах, опустилась, словно занавес в театре. А когда полная луна, пробиваясь сквозь перистые пальмы, стала бросать на воду тусклые блики, в ее мерцающем свете, словно по заказу, показалась вдали лодка с парусом, напоминающим клешни краба. И кто знает, быть может, бравый ее экипаж отправился в путь, чтобы совершить извечный в этих местах обряд?

Задумчиво глядел я на мелькавшую в свете луны ладью, а тем временем девушки из Каибола тянули свои песни. Я невольно вспомнил о профессоре Малиновском, который не только часами прислушивался к пению островитян, но и сам охотно вторил им. Прошло немало лет, но до сих пор здесь вспоминают о нем, как о человеке-певце. А потом, сидя ночью в палатке, ученый записывал в своих дневниках: «Я живу спокойно среди неолитических дикарей, но мысли постоянно уносят меня в родную Польшу».

Малиновский писал о «дикарях», но в то же время выступал против распоряжений администрации, оскорблявших традиционные верования населения и резко критиковал ошибки, допускаемые миссионерами. Он даже составлял решительные доклады по этому поводу.

«Человечество едино, — писал профессор. — Дикарь в действительности вовсе не дикарь… Настоящий дикарь— это тот, кто поступает как варвар».

Гармонию песни нарушил внезапно раздавшийся со стороны дороги звук клаксона. Приехал Терри. Мы вскочили с теплого песчаного пляжа и веселой гурьбой направились к автомобилю.

«Передо мною шла красивая, хорошо сложенная девушка. Я наблюдал за мышцами ее спины, за фигурой: красота ее тела, которое у нас, белых, прикрывают, пленила меня. Вероятно, мне никогда не удастся наблюдать столь долго за игрой мышц даже у собственной жены. Я пожалел, что не родился островитянином и не могу претендовать на благосклонность такой красивой девушки», — писал профессор Малиновский пятьдесят лет назад.

«Вряд ли к этому можно что-либо добавить или убавить», — подумал я, садясь в вездеход.

В большом холле гостиницы Тима несколько вечеров подряд мы вели беседы об архипелаге Тробриан и его жителях. В них участвовали, естественно, владелец отеля, Терри с женой, а также мистер Маккеллер и другие члены крошечной местной колонии белых. Почти неизменным спутником этих вечерних собеседований был дождь.

К сожалению, мы попали сюда в не очень удачное время. Интенсивная жизнь островитян, насыщенная обрядами и торжествами, приходится обычно на период пассатов (май-сентябрь). Местный праздник урожая также начинается в сентябре и кончается в октябре. Дату начала этих ежегодных празднеств устанавливают местные колдуны, приурочивая их ко времени появления у берегов червя палоло. Мы же прибыли на остров Войова (Киривина) в конце января и поэтому не могли наблюдать жизнь островитян так, как нам бы этого хотелось.

И тем не менее мы без устали бродили по окрестным деревням со столь причудливыми названиями, как Кок-вауква, Оювейова, Кваибвага, чтобы вечером поделиться своими наблюдениями, сопоставить их и пополнить наши знания в доме Тима.

Оказалось, что хотя действующие на острове миссионеры разных толков и подавляют частично старые обычаи, эти последние продолжают культивироваться и существенно не отличаются от тех, которые описал Малиновский.

Так, у аборигенов по-прежнему сохраняется матрилинейность, то есть мать считается единственным лицом, от которого ведутся происхождение, родственные и все другие общественные связи. Таким образом, брат матери является для ее детей более важным лицом, чем родной отец. (В течение многих веков жители островов Тробриан вообще не подозревали, что отец имеет что-либо общее с рождением ребенка, а сожительство супругов с его зачатием. Согласно прежним верованиям, дети — это просто духи предков, проникающие во время купания в тело женщины, не отдающей себе отчета в знаменательности момента. Муж, отсутствовавший дома, скажем, два года, без удивления и сцен ревности взирал на новорожденное дитя своей жены, которая, по-видимому, слишком часто… купалась в это время.) Таким образом среди жителей островов Тробриан женщина пользуется значительно большим влиянием, чем у многих племен Папуа Новой Гвинеи.

Также по старой традиции вождь Омараканы — это лицо, владеющее многими окрестными деревнями в районе Киривины. Связи эти осуществляются посредством браков великого вождя, проживающего в Омаракане, с сестрами вождей подчиненных ему деревень. Если у старого То’улува было около шестидесяти таких жен, то у молодого Ванои — уже меньше двенадцати. Вассалы верховного вождя из Омараканы присылают ему новых жен вместе со щедрыми дарами в виде продуктов, причем эту дань приносят ежегодно после сбора урожая. Это позволяет вождю устраивать торжества, приобретать ценные украшения, строить лодки и отправляться в морские путешествия. Имущественное положение возвеличивает его, свидетельствует о высоком ранге.

По-прежнему жизнь на островах характеризуется значительной свободой любовных связей. Молодые девушки имеют в деревне своих постоянных партнеров, с которыми ночуют в специально выделенных «домах для холостяков». Это в принципе не мешает им встречаться с другими мужчинами, а тем более вступать в брак, который, как и прежде, совершается фактически значительно раньше, чем заключается формально. Самый обряд бракосочетания, впрочем, весьма несложен и состоит в основном в совместном приеме пищи в доме родителей жениха. Церемония завершается замысловатыми взаимными подношениями, преимущественно в виде продуктов, так как на островах Тробриан никакого «выкупа за невесту», как это принято у жителей Нагорья, не практикуется. Впоследствии семья обязана снабжать новобрачную продовольствием. До замужества девушке не подобает принимать пищу вместе с женихом. Наблюдая жизнь в деревнях, где мне удалось побывать, я заметил, что до сих пор еда даже в тесном семейном кругу считается каким-то интимным делом и совершается тайком.

Девушки с местных островов пользовались в прошлом, да нередко и сейчас, столь значительным равноправием с мужчинами, что им не возбраняется чуть ли не открыто совершать групповые любовные экскурсии, так называемые катуйауси, в соседние деревни, подражая (а может быть, мстя) таким образом своим парням, которые также совершают подобные вылазки: у мужчин они именуются улатиле.

На островах Тробриан во время похоронных обрядов, совершаемых по древним обычаям, все члены общины, за исключением тех, кто принадлежит к роду умершего, стригут свои пышные шевелюры и покрывают тело слоем жира, смешанного с древесным углем. Согласно обычаю, соседи из других деревень приходят к ложу покойника, чтобы пробыть с ним некоторое время. Обычно после таких посещений несколько местных девушек остаются с соседями, чтобы утешить их.

Во время любовных свиданий девушки вольны причинять своим партнерам боль: они могут бить, хлестать, царапать и даже поранить их. Больше того, женщины стремятся изуродовать таким путем как можно больше мужчин. В свою очередь, многочисленные царапины и раны — предмет гордости мужчин, признак их удач и высоких мужских качеств; они позволяют им надеяться на награду от своих мучительниц. Мужчина избегает подобных «ласк» лишь тогда, когда девушка ему не нравится. Миссионеры восстают, конечно, против подобной практики, однако в деревнях, расположенных вдалеке от миссий, мы часто наблюдали наглядные доказательства подобных «шалостей» на теле молодых мужчин.

Красота женщины на островах Тробриан оценивается главным образом по овалу лица и глазам. Лицо должно быть полным и круглым, а глаза — небольшими. Аборигены считают их местом, через которое в «человека проникает влечение». Откусывание ресниц (действие называемое митакуку) играет также важную роль в любовных ласках. Особое значение придается груди — нуну, ее форме и величине. Как и у нас, женщина должна быть стройной, живот ее — небольшим. Этот последний признак красоты касается одинаково как женщин, так и мужчин. Местные представительницы прекрасного пола поддаются также обаянию приятного мужского голоса. Хороший певец может здесь рассчитывать на такой же успех у женщин, как и у нас.

Меня поразило то, с какой готовностью и сноровкой отцы во всех деревнях ухаживают за маленькими детьми. Женатый островитянин умеет приласкать и накормить (какой-нибудь кашицей) малыша и даже тщательно вымыть его, если ребенок испачкается. Удивительно, что все это происходит в условиях, когда мужчины привыкли стыдиться выполнять функции, считающиеся исключительно женскими. Выражение «ты — повар» звучит здесь оскорбительно. Поэтому местный островитянин никогда не приложит руку к приготовлению пищи (разве что во время плавания в море на лодках). И нет ни малейшей надежды, чтобы даже в отдаленном будущем что-либо изменилось в этом отношении.

Достойна похвалы также чистоплотность жителей Киривины. Они чрезвычайно чувствительны к грязи и неприятным запахам. Местные деревни всегда чисто подметены, нигде не валяются пищевые отбросы, люди очень часто купаются (купание именуется здесь какайа). В то же время все звуки, издаваемые при еде, не считаются зазорными. Я также никогда не видел ни у одного из мужчин грязной набедренной повязки из листьев пальмы арека или несвежей юбочки у женщин.

Изготовление таких юбочек — дело отнюдь не простое. Их делают из листьев бананового дерева и пандануса, которые разрезают на узкие полоски и отбеливают на огне, а затем раскрашивают с помощью растительных красителей в два основных цвета: темно-фиолетовый и ярко-красный. Каждая из местных женщин имеет около пятнадцати таких более или менее нарядных юбочек, которые надевают в зависимости от обстоятельств.

Цветные юбочки красиво сочетаются с бронзовой кожей островитянок. В целом, местные женщины, особенно молодые, весьма миловидны.

Мужская красота европейского типа не вызывает на островах Тробриан особого восторга. Европейцев находят здесь не очень привлекательными. Их носы узки, словно «острие топора», а глаза — велики, «точно лужи». Кроме того, как сообщил нам бесценный Тим, европейцев в местных кругах считают недостаточно сильными в сексуальном отношении.

Однажды в гостинице появились новые постояльцы, прибывшие на небольшом спортивном самолете. Одним из них оказался рослый австралиец, выполняющий какие-то ответственные функции в административном аппарате Территории, другим — очаровательная молодая женщина. Их появление было для нас полной неожиданностью.

Австралиец прилетел, что бы вы думали… на предвыборный митинг, который должен пройти чуть ли не в типично американской манере. Наш новый знакомый, кандидат в депутаты парламента, привез листовки, напечатанные на «полицейском моту», фотографии собственной персоны и располагал, несомненно, немалым арсеналом аргументов, способных склонить островитян голосовать за него. На объявленный митинг я не явился, хотя и намеревался пойти. Помешал ливень, скромно называемый здесь дождиком.

Обаятельная дама, узнав, видимо, заранее, что мы — поляки, заговорила с нами на… русском языке. Мать Ольги Ван-Рийсвийк, урожденная Мусин-Пушкина, привила дочери любовь к родному языку. Так на далеких островах Тробриан я лишний раз убедился, какую огромную роль в жизни каждой эмигрантской семьи играет мать.

Ольга попала в Австралию несколько лет назад и училась в университете в Канберре. Сравнительно недавно написала дипломную работу, посвященную некоторым сторонам жизни островитян. А теперь вновь приехала в Киривину, чтобы собрать материал для диссертации.

Как подобает будущему доктору наук, Ольга оказалась кладезем знаний обо всем, что касалось населения островов Тробриан. От нее я узнал о замысловатом разделении местных жителей на родовые общины и более мелкие этнические группы, о местных легендах, о существовании на этом сравнительно небольшом острове поселка париев, прекрасных, впрочем, резчиков по дереву. Более «достойные» общины относятся к ним пренебрежительно, в частности потому, что эти люди не брезгуют мясом лесных свиней, тогда как любой уважающий себя островитянин должен есть мясо только домашней свиньи.

Ольга знала все о магии, связанной с расчесыванием волос длинным, похожим па вилку деревянным гребнем сината, о подрезании волос и ногтей панцирем раковин. Ей было известно также, что холостой абориген не пользуется уважением своих сородичей и что таинственные мегалитические камни неизвестного происхождения используются местными колдунами для магических манипуляций.

Лишь одно в эрудированной красивой Ольге не нравилось мне: к сожалению, она уже была влюблена в некоего австралийца русского происхождения, за которого собиралась выйти замуж сразу же по возвращении из Киривины!

Быстро протекали дни, сопровождаемые постоянными тропическими ливнями. Таблетки хинина, которые заботливый Тим заставлял нас принимать каждый раз за едой, обретали все более горький вкус. Приближалось время нашего возвращения в Порт-Морсби. Мы уже стали сомневаться, удастся ли нам увидеть что-либо особо интересное, что еще больше связало бы в нашем представлении острова Тробриан с личностью профессора Малиновского. Но неожиданно нам повезло.

Во время одной из последних экскурсий в прибрежные деревни мы увидели обряд кула, значение которого для этого района Меланезии трудно переоценить. Его впервые описал Б. Малиновский в своей книге «Аргонавты западной части Тихого океана». Кула — чрезвычайно важная форма обмена, имеющая широкое межплеменное значение. Обряд этот охватывает обширную акваторию западной части Тихого океана и культивируется племенами, обитающими на островах, образующих замкнутое кольцо. В основе его лежит обмен двух (и только двух) предметов, однако обряд сопровождается и обычной торговлей, в ходе которой происходит обмен большими количествами предметов потребления. В связи с этим кула приобретает большое экономическое, интеграционное и культурное значение.

Объектом самого обряда считается длинное ожерелье из красных кружков спондилуса, именуемое соулава. Оно переходит с острова на остров по направлению часовой стрелки. В обратную сторону странствует браслет из белых раковин мвали. Циркуляция этих двух предметов, не представляющих, в сущности, никакой ценности и имеющих чисто условное значение, никогда не прекращается. Партнеры, участвующие в обмене (обычно вожди деревень), не сменяются. «Один раз в куда, всегда в куда», — говорят аборигены. Никто не задерживает подолгу ни мвали, ни соулава — их сразу же обменивают дальше — всегда ожерелье на браслет или наоборот. Полный оборот одного куда продолжается от двух до десяти лет.

Кула имеет еще одно важное значение: это освященное веками наглядное свидетельство бесспорного мастерства островитян в искусстве мореплавания. Тробрианская куда — наглядное доказательство этих мореходных способностей. В своих дневниках европейские мореплаватели-первооткрыватели Ф. Картере, Л. Торрес, М. Флиндерс и Дж. Кук с восторгом отзываются о «славных мореходах, смело бороздящих океан в утлых лодках-однодеревках», которые им приходилось встречать на пути. Уже тогда удалось установить, что выдающиеся мореходы с Тихоокеанских островов знали названия около ста пятидесяти звезд, их расположение и часы восхода в разные времена года; они знали, над какими островами эти звезды появляются, и умели определять по ним курс от острова к острову. Не удивительно, что они обходились без компаса и даже еще в XX веке оказывали помощь белым морякам, издавна привыкшим полагаться на навигационные приборы, изготовленные рукой человека. Моряк с коралловых островов свои знания хранил в голове, умел наблюдать небо и океан и делать из своих наблюдений правильные выводы. Мореплавание было его основным занятием и главным средством добывать пищу, а также развлечением и единственным связующим звеном с внешним миром.

Благодаря традиции кула мореплаватели с островов Тробриан сумели сохранить в значительной мере умение своих предков. Традиция запрещает им плавать ночью. Согласно обычаю, они проводят это время на каком-нибудь рифе или на берегу дружественного острова. Это вполне понятно: между островами издавна участвующими в кула, находится множество опасных рифов. Островитяне знают, что на море их подстерегает немало опасностей. Реальной борьбы со стихией они боятся меньше.

Больше всего их пугают воображаемые опасности, такие, как возможность оказаться похищенными летающими колдуньями; потерпеть крушение в результате столкновения с неожиданно всплывающей с морского дна скалой; натолкнуться на легендарного спрута, способного потянуть ко дну большую лодку, и, наконец, высадиться на мифический остров Кайталугу — мнимое обиталище распутных женщин. Согласно верованиям островитян, злосчастного мужчину, попавшего в их руки, заставляют участвовать в сексуальных оргиях, которые за несколько дней приводят его к смерти.

На церемонию куда мы прибыли с некоторым опозданием. Обе лодки соседей уже стояли у берега, а золотистые паруса из циновок были уже опущены. На форштевне каждой из лодок было укреплено характерное для островов Тробриан украшение в виде плоской доски, чашеобразно расширяющейся кверху, покрытой растительными орнаментами, аккуратно раскрашенными в белый и розовый цвета.

Церемония была в разгаре. К старому вождю деревни, ожидавшему гостей перед хижиной, чинно шествовало несколько человек, причем впереди шел островитянин с рогом из раковины у рта. Глухой вибрирующий звук, который он издавал, навел меня на мысль о герольдах, возвещавших о рыцарских турнирах в средневековой Европе. Но вот рог умолк, соседи предстали перед вождем и произнесли длинную речь, из которой я, конечно, ничего не понял. Затем, снова под аккомпанемент звуков рога, они возложили ожерелье из красных кружков спондилуса к стопам хозяина. Вождь не соизволил даже нагнуться, чтобы поднять его; это сделал кто-то из его окружения. В конце концов дар соседей подвесили на жерди, торчавшей из стены хижины, и гости вернулись к своим лодкам. Весь ритуал занял не более четверти часа.

До сих пор не знаю, утратила ли кула за прошедшее полустолетие свое прежнее значение или же церемония, которую мы наблюдали, была специально устроена для нас мистером Маккеллером, пожелавшим угодить соотечественникам Малиновского. Аборигены на всех географических широтах не любят инсценировок, касающихся их обычаев, и чаще всего такие имитации проходят из рук вон плохо. Подозреваю, что так обстояло дело и в данном случае.

Б. Малиновский посвятил обряду кула несколько сот страниц, уделив много места описанию сопровождающих его обычаев, церемониальных процедур и системы подношений, предшествующих обмену ожерелья на браслет. Признаться, я был несколько разочарован. Но Стах, снимавший эту сцену, остался немного иного мнения.

— Уж лучше такая кула на островах Тробриан, чем никакой, — рассудил он, вывертывая из камеры объектив.

На следующий день перед гостиницей и примыкающим к ней торговым складом появилось больше островитян, чем обычно. Это несомненный признак ожидаемого прибытия самолета с «Большой земли», возможно, с туристами. Для нас, увы, это был авиалайнер, на борту которого нам предстояло покинуть «острова Малиновского».

Несколько мужчин в окружении мальчиков сидели на лежавших поблизости пнях и спешно заканчивали вырезанные из дерева изделия. Это были эбеновые фигурки, небольшие столики, деревянные подносы в форме рыб, а также разные зверюшки. Я с интересом присматривался к движениям их ловких рук. Островитяне резали по дереву гвоздем (во времена Малиновского — костью кенгуру) и полировали поверхность клыком свиньи. Это придавало фигуркам тонкий блеск. Другие части резных изделий терли растянутой на искусно сделанной рамке кожей небольшого ската, которая с успехом заменяла наждачную бумагу.

Мне особенно понравился вырезанный из дерева большой краб, которого заканчивали на моих глазах. Я решил купить это небольшое творение, тем более что оно стоило не больше нескольких шиллингов. За полчаса мастер закончил краба. А так как уже настало время укладывать вещи, я поднялся, чтобы положить в чемодан свою покупку.

Однако крабу не суждено было попасть в Польшу. Не прошло и десяти минут, как до меня донесся гомон возбужденных голосов, и в комнату вошел Тим.

— Это вы купили деревянного краба?

— Да, я. А что такое?

Тим смущенно почесал затылок.

— Видите ли, островитянин, который продал его вам, стащил полуфабрикат у своего брата и сегодня утром отделал краба на свой собственный страх и риск. Но поскольку вы купили его, то вовсе не обязаны отдавать…

— Нет, Тим, что вы!

Два брата, ругая друг друга последними словами, стояли, окруженные толпой зевак, перед гостиницей. Я взял обратно деньги, и деревянный краб остался на острове. Не мог же я допустить, чтобы соотечественник профессора Малиновского стал виновником семейного раздора на островах Тробриан.

В Порт-Морсби мы вылетели на самолете «Дакота». Короткая промежуточная посадка в Вивигани, на одном из островов архипелага Д’Антркасто, где рядом со взлетно-посадочной полосой вздымалась вершина высотой свыше двух с половиной тысяч метров, невольно заставила еще раз пожалеть, что знаменитые «острова Малиновского» не могут похвастать высотами, превышающими… тридцать метров. Я сокрушался в душе об убогой топографии островов Тробриан, словно был их владельцем.

И вот мы опять летим над Новой Гвинеей. Непроходимые джунгли и дикие горы. Лишь один раз под нами мелькнула лысая возвышенность — вулкан Ламингтон, извержение которого в январе 1951 года унесло три тысячи человеческих жизней. С птичьего полета эта часть Острова, родины райских птиц, выглядела, вероятно, так же, как и многие тысячи лет назад.

Тут мне на ум пришла забавная мысль. Если бы сегодня, в эпоху космических полетов, какие-нибудь внеземные цивилизации прислали на нашу планету два разведывательных корабля, один из которых сделал бы посадку, скажем, в Нью-Йорке, а другой — в новогвинейских джунглях, то их капитаны вряд ли смогли бы дать сколь-либо единодушный отзыв об обычаях землян и их экономике. Ибо какая, хотя бы внешняя, связь может существовать между атомным подводным кораблем и каменным топором, как сравнивать небоскребы Манхаттана с тамбараном, как наконец расценить родовую месть новогвинейских племен в сопоставлении со «святой» инквизицией минувших веков, концентрационными лагерями или «цивилизованной» резней американских дивизий в Индокитае. Пришельцам из космоса потребовалось бы, вероятно, немало времени, чтобы установить тот простой факт, что «человечество — едино, дикарь — в действительности вовсе не дикарь. Настоящий дикарь— это тот, кто поступает, как варвар». Эту простую аксиому профессора Малиновского, пожалуй, лучше всего постигаешь, путешествуя по столь необычному для европейца региону нашей планеты, каким является Новая Гвинея.

Говорят, что об истории любого народа судят по описаниям его историков, что каждое странствие выглядит так, как о нем рассказал бы хроникер. А белые путешественники, по их словам, веками встречали исключительно «диких людей», которых попросту не понимали, или — убежденные в своем превосходстве — и понимать не желали. Покорение новых земель, эксплуатацию цветных народов белые завоеватели считали своим исконным правом. А чинимые ими зверства и грабежи, свою жажду наживы и стремление поработить местных жителей почитали нормальным явлением и неизменно клеймили любые попытки населения защищаться от закабаления, считая это «варварством и дикостью». А каков был, за немногими исключениями, моральный и интеллектуальный уровень самих белых открывателей? Многие из них, прежде чем заслужить почести, занимались обычным морским разбоем. Их знания часто ограничивались знакомством с простейшими основами мореплавания. И вот подобные лица, лишенные чаще всего элементарного интереса к вопросам социологического или культурного характера, приклеивали обычно этикетку «дикарь» людям, стоявшим зачастую во многих отношениях на более высоком, чем они, уровне, за исключением разве умения пользоваться огнестрельным оружием.

Белые авантюристы признавали лишь одно — собственную выгоду. В осуществлении своих намерений они не останавливались ни перед чем. И поступали варварски. Зверства конкисты не были единичным явлением в эпоху великих открытий. Даже в путевых хрониках столь выдающихся мореплавателей, как Дж. Кук, У. Дэмпир, Ж. Лаперуз и др., немало черных страниц.

Новая Гвинея оказалась в особом положении. Остров приобщился к так называемой «цивилизации» в сущности лишь после второй мировой войны, а его жители не сталкивались с классическим европейским колониализмом XIX века, если не считать короткого периода германского господства.

Немало еще парадоксов встречаешь в этой стране. Иногда новогвинейцам приходится платить, чтобы заставить их принять спасительные лекарства, подчас невольно улыбнешься, глядя, как статный пастух с пучком листьев на ягодицах садится за руль грузовика, а то вдруг задумаешься над высоким эстетическим чувством этих людей. Их упорство, трудолюбие и большие способности достойны удивления. Там, на Новой Гвинее, «дикари» вовсе не являются дикарями.

Еще немало дождей прольется в новогвинейских горах, пока племена, обитающие на берегах рек Сепик или Кикори, будут ежедневно есть досыта; еще немало времени пройдет, пока жители Нагорья станут хорошими земледельцами или лесоводами. Однако огромная пропасть, отделяющая людей эпохи неолита от современности, уже в значительной мере преодолена.

Мы не покинули Новую Гвинею до начала выборов, как предполагали. Визы нам официально продлили, мы остались, чтобы понаблюдать за голосованием. К избирательным урнам явились и многие аборигены из административных учреждений, одетые по-европейски, и те, кто щеголял в нарядах из перьев райских птиц, вероятно, не отдавая себе полного отчета в важном значении события. В общем, однако, и те и другие сделали еще один шаг по пути к лучшему будущему своей необыкновенной страны.

Сверкающий авиалайнер трансавстралийских воздушных сообщений с фирменным изображением кенгуру па фюзеляже уже стоял на бетонной дорожке аэродрома. В зале ожидания собралась довольно большая группа людей, пожелавших проводить двух польских журналистов. Были среди них, конечно, неоценимый Гэс, Денис Уорен, Питер В. Бест и другие паши друзья, которые бескорыстно помогали двум полякам, оказавшимся в этих далеких краях и ставшим для них «Яном и Стэном», то есть своими людьми. Обычные в таких случаях реплики перемежались и добрыми пожеланиями на польском языке, так как проводить нас пришли также супруги Цихоцкие и Водварка. Ибо в конце концов нам удалось отыскать эту последнюю польско-чешскую чету, прекрасная половина которой оказалась урожденной варшавянкой, с умилением вспоминавшей столичные кафе и зиму, проведенную в Татрах.

Наряду с дружественными пожеланиями и массой впечатлений, которые мы увозили с этого удивительного острова, в нашем багаже оказалось и некоторое количество сувениров, главным образом из района реки Се-пик и с островов Тробриан. Этой скромной коллекции, разрешенной к вывозу хранителем местного музея, предстояло в тиши домашней обстановки напомнить о нашем пребывании на далеких островах Тихого океана и повеять жарким дыханием тропиков в запорошенной снегом Варшаве. Большая ритуальная маска, нож из кости, несколько стрел и фигурок вместе с панцирем черепахи— все это лежит или стоит сейчас рядом с клыком мамонта с Аляски и китовой костью с Баффиновой Земли в ожидании… новых экспонатов.