У чёрного моря

41. СЕЙЧАС

И что сегодня Одессе до прошлой войны, до Праведников?.. У неё свои заботы: “Сменимо життя на краще!” - писано на боку троллейбуса, мятого, битого, грязного, неуверенно синего, кажется бессменного и не перекрашенного с сорок седьмого года, когда он вышел на первый в Одессе маршрут. Мечта тогда у меня была: накопить денег и целый день кататься в троллейбусе.

Туманы полувека. Я помню дом на Пушкинской: от двери на высоком первом этаже прямо на тротуар спускались четыре ступени литой узорной лестницы, на них сидели евреи - хозяин-футболист и соседи-болельщики, лузгали семечки, шелуха на губах и подбородках осыпалась от вскриков после вчерашнего матча: а был пеналь во втором тайме? а Коля, Колян наш непроходимый Хижников, как он завалил ихнего форварда, на бегу просто трусы сорвал, ну, хохмач... Стою я сейчас перед той лестницей - а она пуста, и дверь та заколочена наглухо. Исчезает еврейская Одесса. На доме, где дворник Петро, вывезя старуху Розину, начертал крест в знак чистоты от евреев, сегодня я тот крест не нахожу.

Но похоже, скоро его можно будет ставить на всей Одессе.

И. Бабель(из рассказа “Конец богадельни”): “Невыразимо печальная дорога вела когда-то в Одессе от города к кладбищу”.

Валентина Коган ездит с мужем на кладбище навещать родные могилы. Попутно они - такие люди всегда вешают на себя чужие долги - проверяют захоронения, о которых просят уехавшие в разные страны друзья.

- С каждым годом, - говорит В. Коган, - всё больше времени уходит на эти посещения, множатся и множатся беспризорные могилы. Что дальше будет?..

Кладбище - останки общины, иссыхающей, как листва на межмогильных тропках. Теснота оград и памятников, тоска надписей: скупые или слезливо безвкусные - а горе одно, пронзительное горе запоздалой любви и безвозвратной потери. На оградах - доски с именами родственников, разбросанных Катастрофой; за ними Дальник, Богдановка, Доманёвка, виселицы на Александровском, одесская тюрьма 37-го и 41-го - конечно, если кто-то догадается вспомнить. В гитлеровском огне и под сталинским катком не истребясь, выдержит ли сегодня еврейство собственное беспамятство?..

Что я так мрачно о грядущем?

...У входа, почётнейшее место заняв, изумляет мощью фараоновых пирамид мраморный эпос покойных цыганских баронов: безмерные надгробия, на стелах налитые интеллектом табора фигуры, неукротимая поэзия перстней, торсов, усов и эпитафий: “Царём ты был - царём остался И память о тебе жива И роду нашему большому Ты путеводная звезда”.

Слава Богу, будет кому намекнуть про евреев: ведь цыган нацисты тоже изводили, хотя и не столь “окончательно”. И имена покойников-цыган попадаются знаменательные: “Зачем так рано, Мося милый, покинул ты навеки нас..”.

Анекдот: Звонок из-за границы: “Алло, это Одесса?” - “Чтоб да, так не очень”

Но ещё слышно: “Рабинович, говорят, вы стали импотентом? Такое несчастье! - Что вы! Как гора с плеч”. Или: “У вас есть разменять сто долларов? - Нет, но спасибо за комплимент”. Ещё можно прочесть в местной газете объявление: “Изготовление отечественных и импортных зонтиков на Дерибасовской во дворе дома 9”. И Интернет радует: “Жители Одесской области тратят в год на 150 миллионов гривен больше, чем зарабатывают”.

И вот они, евреи, вот: общественные и религиозные организации, школы, спортивные, театральные коллективы. Собрания, склоки, суета, благотворительность, кормящие руки заграничных евреев - вихрится жизнь. “Категорически здрасьте”. Городские власти благосклонны, телевидение и радио выступают на еврейские темы. Фамилии знаменитых евреев появились в названиях улиц Одессы. Установлены, хотя далеко не везде, памятные знаки на местах гибели евреев в годы оккупации. Президент Украины наградил одесского профессора-еврея орденом Богдана Хмельницкого, и голова жидогуба Богдана торчит посреди бывшей Молдаванки уже почти дружелюбно.

Сколько евреев ни растаяло в дальних землях, но тридцать тысяч ещё топчут одесские тротуары: упитанные деловые люди и полууголовные живчики, пенсионеры и беззаботная юность. Работают, учатся, смеются, горюют, кто-то подторговывает, кто-то подворовывает - крутятся... Несколько тысяч - музейной редкостью - потомственные одесситы, патриоты Одессы, кому не по силам обрубить пуповину, сорваться с места - им остаётся уповать на грядущую братскую любовь соседей и донашивать своё прошлое. Среди них последние интеллигенты - завсегдатаи библиотек, вернисажей и концертов, лелеющие безукоризненную русскую речь, почтение к Гилельсу, историю города и семейные предания. Я видел их в октябре 2002 года и когда приехал ещё раз, в мае 2003-го.

Оказалось, весенняя Одесса, как бы сказать поделикатнее, пахнет нерадостно. Не столько кошками и мочой, как мне дурно предсказывали в Израиле, но мусором, не удалённым из подъездов. Могло бы быть и почище, если бы жильцы позаботились, поскольку подъезды повсеместно запираются. Двери, железные, корявые, ржавые, иногда с окошечком зарешёченным, - на запоре, каждый жилец снабжён ключом, а пришлый визитёр должен заранее сговариваться с хозяином. Домофонов, общепринятых на “западе”, здесь ещё нет, но грабежи квартирные есть... Так и живут, в опаске.

А на улице Мечникова я зашёл во двор и среди запертых наглухо подъездов навстречу мне один - нараспашку. И за растворённой его дверью, на площадке первого этажа настежь вход в квартиру, и на пороге пожилая хозяйка в лучезарности гостеприимства, за её спиной стол с умилительным натюрмортом: селёдка, прикрытая крошевом зелёного лука, непременное в Одессе сливочное масло, водкой искрящаяся бутылка, маца от недавнего Песаха, сыр, фаршированная рыба из довоенного моего, с бабушкой, детства: котлетка крутенькая, зубу поддающаяся кокетливо, с нежным сопротивлением, пахнущая лавролистно и корично - кулинарная диверсия, разящая кучно вкус, нос, память... Это я в гостях у Полины Адольфовны Домберг, подруги Шуры Подлегаевой.

Я пробыл в Одессе три дня. Один из них случайно пришёлся на дату рождения Александры Николаевны. Я говорил о ней с Полиной Домберг, а потом с семьёй А. Н. - дочерью Аллой, внучкой Ириной, зятем Геннадием - все люди красивые, сильные, открытые - Подлегаевой под стать. Поминали А. Н. Пригубили водочки, плеснули коньячок... Добрая тень витала над нами.

Дочь Подлегаевой Алла выудила из оккупационных лет: на какой-то железнодорожной станции мама в феврале увидела человека, уезжающего на ступеньках вагона, и отдала ему свои рукавицы, чтобы мог держаться за обледенелый поручень; благодарный, он крикнул ей: “Обещаю: завтракать теперь ты будешь только с шампанским!” - и сгинул, шампанское испарилось хохмой в студёном небе.

Шуре Подлегаевой не шампанское, не “струя и брызги золотые” - ей только хлеб доставался чёрный, грубейшего помола, горько-солёный - странно так Бог распорядился. Спасибо Ему хоть за посмертный почёт.

В конце нашей встречи внучка Подлегаевой, царственно статная Ирина показала мне двойное паспарту, раскрывающееся книжкой, внутри соседствовали фотографии подруг, Шуры Подлегаевой и Наты Теряевой - совсем молоденькие, живым огнём блистающие... А дочь А. Н. Алла спросила меня: “Это правда, что в Израиле есть место, где написано мамино имя?”

И я рассказал о Мемориале Яд ва-Шем, об Аллее Праведников и стене, где теперь, почему-то устав сажать деревья, Яд ва-Шем высекает имена тех, кто спасал евреев. Я живописал эту стену потомкам Подлегаевой тем усерднее, чем больше сокрушался мыслью, что не слышит нас Александра Николаевна, что поминаем - вслед.

Оставалось утешиться тем, что рядом с домом Полины Домберг, повторяя Аллею Яд ва-Шема, шелестят берёзы в честь одесских Праведников. Здешняя Аллея - детище израильского энтузиаста Я. Маниовича, бывшего узника Богдановки, к счастью, достаточно благополучного и сердечного, чтобы собственными силами и средствами ставить в Одессе памятные камни на местах гибели евреев и увековечить Праведников местным повтором иерусалимских именных деревьев. Там - харувим, рожковые деревья, плодами врачующие тело, здесь - берёзы, душу овевающие; в обоих случаях - добро и жизнь.

Вдоль этой аллеи на скамейках бабушки жуют слухи и воспоминания, рядом галдят внуки. Тоненькие деревца вздрагивают младенческой зеленью, небо голубеет, солнце облаком прикрывается... У деревьев - жестяные таблички с именами Праведников. И на двух памятных камнях под еврейским изречением “Спасший одну жизнь - спасает целый мир” выбиты те имена и под номером 33 значится Подлегаева Александра Николаевна... Назван и Видмичук, и Стойкова, и Авдеенко, и другие. Но не все, далеко не все...