У каждой улицы своя жизнь

XVII

Если ему действительно суждено было умереть, мог бы освободить ее раньше.

Эсперанса подумала: "Вентура дает мне понять, что я уже стара, чтобы заново строить свою жизнь. Когда женщине под пятьдесят, свобода ей уже ни к чему".

Придя домой, она позвонила Рейес. Легла — она чувствовала себя совсем разбитой, желудок схватывали спазмы — и позвонила Рейес.

Эсперанса нуждалась в утешении и поддержке. Не в хмурости Фройлана и в его суждениях, не в Агате, а в приятных, ласковых словах своих подруг, снимавших тяжесть с души.

— Я не держу на него зла. У меня сердце разрывалось, когда я увидела, как он жил.

Должно быть, ему часто недоставало этого дома...

— Разумеется, дорогая. Но он сам себя наказал. И, наверное, тысячу раз вспоминал тебя.

— Скорее девочку. Дом. Я очень расстроена.

— Ты слишком добрая. Он сам во всем виноват. .

— Он был добрым, мягкотелым. Любая могла его окрутить.

— А почему вы, собственно, разошлись?

Эсперансе не хотелось, чтобы Рейес узнала о том, что желание развестись исходило от него.

— Представь себе, не из-за чего. Однажды он сказал мне: "Ты уничтожаешь меня как личность". Он не мог работать. Слонялся без дела. У меня создалось впечатление, будто он невзлюбил наш дом.

— Может быть, ему хотелось настоять на своем, но ведь это не причина для развода.

— Он сказал: "Мы разрушаем друг друга, но хуже всего то, что девочка скоро все поймет и это отразится на ней". Ты же знаешь, я великодушна...

—...?

— Не придаю значения деньгам. Я купила ему часы, запонки. Отдала ему вещи моего бедного папы — разумеется, он вернул мне их — и никогда не ущемляла в деньгах. Все, что касается домашних расходов, оплачивала я. Мне кажется, чего еще желать... Но больше всего меня возмущало то, что он относился ко мне так, словно я была скупердяйка...

(Он тратился на книги как безумный. В Брюсселе скупил все, что только попало под руку.

Не знаю, сколько он потратил денег, но слишком уж он расточительствовал. "Я тратил только свои", — сказал он мне. Но ведь они были и нашими. Если бы я не оплачивала все домашние расходы, у него не оставалось бы лишних денег. Ему претило, когда я интересовалась нашими должниками. Он без конца помогал приятелям и нуждающимся, будто был Крезом... "Они молоды, могут сами зарабатывать. Ну хорошо, одолжил раз, но не каждый же месяц. Не понимаю, как им не стыдно". Но самое ужасное, что, говоря ему это, я чувствовала себя жадной, хотя вовсе не жадна.

Кончилось тем, что он заявил мне: "Я предпочел бы жить как прежде, в нужде, испытывая иногда лишения, но с достоинством". Но я ему не поверила. Плохо было то, что я ему вовремя не поверила.)

— Он был не из тех людей, кто довольствуется малым... И как-то сказал мне (удивительно, до чего глупыми становятся люди, когда им в голову втемяшится какая-нибудь блажь): "Девочка начинает меня жалеть". Девочка его обожала! "Но не как отца. В ее любви чувствуется некое сострадание, словно она думает, что мне тоже может влететь". Сказал что-то в этом роде. Уверяю тебя, ничего похожего не было.

— Он любил ее. Сходил по ней с ума. Вспомни, когда она болела...

— Да.

— ...Расспрашивал меня о ней с такой заботой... Был охвачен тревогой и не скрывал этого.

Мало того, выглядел таким беспомощным. Просто смешно было видеть этого серьезного человека, который вел себя как мальчишка...

(Вентура сидел в машине рядом с ее подругой. Как далеко они зашли в своих отношениях?

Она не сомневалась, что Рейес обольщала его.)

— Он был очень обаятельным человеком...

— Да.

Эсперанса почувствовала, как прошлое захлестнуло ее. Ей вспомнился Вентура — не в последние годы их совместной жизни, молчаливый, давящий, неприятный, а совсем молодым, ее женихом, молодоженом. Смерть, ловко сглаживая собой время, оставляла в памяти лишь хорошее и печаль...

— Как видишь, я сожалею. Прояви он со своей стороны хоть немного готовности...

(Какое-то время он еще подождал, смирился, сохранял молчание, делая все возможное, чтобы их жизни не соприкасались. Но невозможно было долго притворяться. Когда ты умоляла его, чтобы он не разводился ради девочки, он сказал тебе: "Какое значение имеют бумаги? Разве мы не разведены уже?" И тогда ты сама неистово захотела этого развода, потому что приходила в ярость от одной только мысли: "Он уведет от меня девочку. В конце концов он уведет у меня девочку". И ты наняла лучшего адвоката. Хотя в нем не было никакой надобности.)

— А как быть с мессами?.. Ты думаешь, я должна заказывать мессы за упокой его души?

— А ты как считаешь? Наверное, это сделает та...

— Такая женщина... Не знаю, как быть, Рейес. Хорошо бы знать ясно, как мне следует вести себя! Нелепо, конечно... Но я даже не знаю, полагается ли мне носить траур или нет. Все-таки он был мне мужем и вместе с тем не был.

— Одно несомненно: он отец Агаты. По-моему, тебе лучше походить какое-то время в черном со строгой белой отделкой или с жемчугом. Жемчуг символизирует траур, тебе это известно. Чулки дымчатого цвета — и будешь божественна... Я тоже сожалею о нем, Эсперанса.

По существу, он был несчастным человеком, очень чувствительным... Во всяком случае, со мной он всегда был любезен и вежлив.

— Да...

— И с тобой тоже. Не истолкуй мои слова превратно, но должна тебе сказать — мне это доподлинно известно, — что однажды одна твоя подруга, и моя также, чуть было... В общем, она домогалась его...

"Боже! — подумала Эсперанса. — И она еще смеет говорить мне об этом!" Ее самолюбие было задето.

— ...Да и ему, как мне рассказывали, она тоже нравилась. Но у них так ничего и не вышло... Из верности к тебе, я думаю, и от того, что он спасовал.

Эсперансу снова захлестнула волна молодости и женское торжество. "Тебе не удалось его соблазнить. Ты надеялась, что Вентура достаточно прост и тебе ничего не стоило бы обольстить его. Я так и предполагала!" Ей казалось, что она помнила мужа. Что ее волновала мысль о его смерти, о том, что его уже нет, что он жил с другой женщиной. Единственный мужчина! Но на самом деле ей было удобно считаться замужней женщиной, ибо это помогло ей избегать новых сложностей... В сущности, она устроила свою жизнь так, как ей хотелось. Она не нуждалась в мужчине совершенно. Был у нее один... О ней тоже могли бы сказать Вентуре, если бы она умерла: "У него так ничего и не вышло..." Взгляды, слова, крепкие пожатия, влажные губы: страсть, страсть... Она витала вокруг нее, будто солнечная пыльца, а ты насладишься ею, и больше ничего...

Требовательные или благоразумные письма, цветы, случайные дорожные знакомства. И ничего больше... Заставлять учащенно биться сердце, но не любить. Необходимость создавать вокруг себя восторженный ореол. К этому она привыкла с детства:

— Какая красавица!

— Поди сюда, моя прелесть. Ты видела, какие прекрасные глаза на этом лице?

— Ты самая красивая...

— Ты можешь добиться, чего только пожелаешь: с такой-то фигуркой, с таким лицом, как у тебя...

Слова Кастельяны, быстрые взгляды мужчин или взволнованные взоры юношей подтверждали это.

— Ты выйдешь замуж, за кого только захочешь.

— Ты способна вскружить голову любому мужчине.

Но, едва вступив в пору зрелости, она сразу же почувствовала отвращение к мужчинам.

Слащавые взгляды того банкира, папиного друга, жадное стремление всех прижаться к ее телу, обнимать за талию. Она допускала это с детства. Не разрешала, а допускала.

— Мама, ты испортишь мне прическу.

— Идите по улице Амаргура.

И она терпела алчные поцелуи.

— Почему ты так плохо с ним обращаешься? Он тебя любит.

— Потому что он — увалень, мама.

Мать никогда ей ни в чем не перечила. Единственная дочь! "Не хочу видеть ее в слезах. Не хочу, чтобы она в чем-нибудь нуждалась. Плохо ее воспитываю? Ну и пусть. Я хочу, чтобы она в день моей смерти помянула бы меня добрым словом". Она имела много денег, исполнялось любое ее желание, ее задаривали подарками... Подруги окружали ее лестью. Только однажды одна из подруг поругалась с ней.

— Если ты воображаешь, что можешь мною понукать и командовать... Я не такая, как остальные.

И не собираюсь ходить перед тобой на задних лапках.

Впервые оскорбили ее гордыню правдой. Она отдалилась от этой подруги, а потом исподволь, хитростью попыталась снова приблизить ее к себе. И добилась своего, чтобы вскоре снова пренебречь ею, перестать замечать и вновь отдалить от себя.

— Помнишь, Рейес, какими мы были девчонками?

И услышала ее смеющийся голос:

— Ух, милая, куда тебя занесло!

Своим смехом она как бы перечеркивала все прошедшие года.

— Ты расстроена, Эсперанса. Ничего удивительного. Но ты не предавайся унынию. Я заеду навестить тебя. Только оденусь, и сразу же к тебе. Если захочешь, я могу пойти вместе с тобой туда, в дом. Я не отказалась бы помолиться за бедного Вентуру.

— Мне не хотелось бы туда идти в данном случае...

— Ты полна предрассудков, дорогая. Меня бы это нисколько не волновало.

Рейес готова была говорить до бесконечности, лишь бы удовлетворить свое любопытство.

— А как отреагировала Агата?

— Она сейчас там с мужем. Представляешь, сколько сразу сложностей. Я была сторонницей того, чтобы ей ничего не говорить.

— Но что-то ты должна была ей сказать... Эсперанса, ты ужасна.

— Завтра она должна была идти на какое-то торжество к семейству Мена. Мечтала туда пойти. Заказала себе чудесное платье.

— Какое?

— Черное, а по нему колосья, не вышитые, а прямо как настоящие.

— Пусть возьмет его. Еще несколько дней никто не узнает о его смерти... Не думаю, чтобы появилось какое-нибудь уведомление. По-моему, многие даже не знают, был ли он жив вообще. А мы расскажем об этом только нескольким подругам, самым близким, и все. Я посоветовала бы тебе не очень распространяться на эту тему. Иначе для вас будет испорчен весь сезон. Сама знаешь, какие нынче люди. Один скажет что-нибудь другому, и пошло...

— Фройлан был просто невыносимым.

— Фройлан? Что ты говоришь?

— Представь себе! И как раз тогда, когда я меньше всего этого ожидала. В сущности, все мужчины одинаковы...

— Будь осторожна, Эсперанса. Помимо воли ты бываешь немного жестка. Мужчины любят более мягких, покладистых...

"Мне только не хватает сейчас твоих нравоучений".

— Я не претендую, на его любовь. Я его теща. И не забывай, нам уже по пятьдесят лет.

Наступило молчание. "Рейес, не вешай трубку из-за того, что я огорчила тебя. Я не хотела.

Я действительно стала жестокой. Не вешай телефонную трубку в такой день, как сегодня".

— Ты права. Наверное, я на самом деле иногда немного сурова, но у меня слишком горький опыт.

Если кому-то это простительно, так мне... Ты даже представить себе не можешь, каким он был. Колючий. И оставил меня одну в кафетерии...

В голосе ее слышались слезы.

— Ты очень взволнована, Эсперанса. Огорчена.

Знаешь, что я тебе скажу? По-моему, в глубине души ты всегда любила Вентуру. Да-да. И не отрицай.

(Я не любила его. Но меня приводило в бешенство то, что в двух шагах от меня находилась та, другая. Это было нестерпимо. Я досадовала не на то, что он не жил со мной, а что променял меня на другую. Меня почти устраивало, что он умер. Если бы я любила его, то не думала бы так.)

— Ты бы видела его квартиру. .

— Где он жил?

— На улице Десампарадос. Я бы многое дала, чтобы ты посмотрела.

— Ты обязательно расскажешь мне потом. А эту женщину ты видела?

— Нет, конечно...

— Ее не было дома?

— Пока я там находилась, она не появлялась. Сначала я подумала, что она спит без задних ног. Но ничуть не бывало, потому что с ней разговаривал Фройлан...

— Разговаривал с ней? Фройлан? Неужели?

— Представь себе! И все это мне пришлось проглотить.

— Что же она ему сказала?

— Я его не расспрашивала. Я же говорила тебе, он вел себя очень странно.

— Придется исповедать Фройлана... — тихонько засмеялась она.

— Я не могу поделиться даже со своей собственной дочерью... Поэтому и позвонила тебе.

По крайней мере с тобой...

— Конечно, со мной ты можешь говорить обо всем.

— Кажется, кто-то звонит в дверь. Наверное, дети.

— До свиданья, дорогая. Не вешай голову. Ты просто восхитительна. Сейчас я оденусь и приеду к тебе. Организуем компанию. Позовем нескольких подруг, самых близких. Тебе надо развеяться.

В дверях появилась Агата. Она была бледна.

— Ты разговариваешь с Рейес, мама? — спросила она. — Ничего не говори ей.

Голос Рейес еще звучал в телефонной трубке, и Эсперанса не расслышала как следует слов Агаты. Повесила трубку.

Милая Агата! Она обняла свою мать и осыпала ее лицо поцелуями.

— Как ты, мама? Как себя чувствуешь? Тебе плохо?

— Нет, жизнь моя.

— Бедная мама.

Агата села к ней на кровать, отняла руку матери от ее лица и поднесла к своим губам, поцеловав в ладонь. Эсперансе стало неловко.

— Не будем говорить об этом, дочь. Мне больно вспоминать.

Глаза Агаты наполнились слезами.

— Ты такая хорошая... Я только сейчас поняла это, мама.

Эсперанса даже не представляла себе, что ее равнодушная дочь могла быть и такой. Она легонько похлопала ее по щеке.

— Я всегда старалась быть хорошей матерью.

Не знаю, удалось ли мне...

— Мамочка...

— Ты что-то спросила у меня о Рейес?

— Лучше было бы ей ничего не говорить. А ты как думаешь?

— Но я уже сказала ей. Она моя лучшая подруга. Столько лет подряд мы были большими друзьями. Она никому ничего не скажет.

"Ей неприятно, что я говорила об этом с Рейес. Агата терпеть ее не может. Почему?"

— По-моему, не стоило ей говорить. А в прочем...

— Агата права, — вмешался Фройлан. — Мы ни с кем не должны обсуждать это. У людей слишком длинные языки.

— А ты не вмешивайся.

Эсперанса увидела, что Агата обиделась за то, что с ее мужем разговаривают подобным образом. И тут же отреагировала:

— Оставь меня наедине с мамой, Фройлан. Она устала.

— Не вини себя, Агата... Он твой муж. Мне не в чем упрекнуть его...

— Он вел себя как сын.

— Да. Но мне необходимо немного излить душу. Рейес для меня как сестра.

— А я?

Эсперанса погладила дочь по руке.

— Это совсем другое... Далеко не все можно рассказать дочери.

Агата не слушала ее. Она внимательно разглядывала мать, откинувшуюся на подушки, в кружевах белья; смотрела на ее дряблые руки, лицо без грима, выступающие сухожилия на шее.

"Стареет. . Боже, не отнимай ее у меня!"

И вдруг доверительно призналась:

— Знаешь, мама? Кажется, я снова... Фройлану я пока еще ничего не сказала.

— Как это скучно. Один за другим подряд. Если так пойдет дальше...

Едва Эсперанса произнесла эти слова, как тут же сообразила, что ей не следовало говорить подобных вещей, но обратно слов не воротишь. Еще вчера она могла так сказать Агате... Ведь она сама без конца твердила: "Не хочу обременять себя детьми. Признаюсь, для меня дети..."

Но сегодня с ней трудно было разговаривать. Оказывается, девочка могла быть предупредительной и ласковой. Агата сказала совсем просто:

— Мне хотелось бы иметь мальчика.

И у нее слегка задрожали губы.

"Мальчика? Почему? Из-за Вентуры? Не знаешь, с какого боку к ней сейчас подойти..."

— Девочки лучше, они не такие озорницы.

Хотя я понимаю, что мальчик — ваша мечта.

(Все не то. Я не вникаю в смысл твоих слов, и своих тоже. Я разговариваю с тобой, а у меня перед глазами стоит гроб, как будто бы он нас разделяет. Скажи мне что-нибудь, пусть даже это будет тебе неприятно. Он лежал в убогой, ужасной комнате. Я не забуду ее, пока жива. А ты здесь, в этой изысканной комнате, обставленной со вкусом, комфортабельно... Он ведь был твоим мужем. Неужели тебе нечего сказать мне о моем отце? Неужели он не заслужил ни одного доброго слова?)

— Мама, почему он ушел? Можешь не отвечать, если не хочешь.

(Бедная мать, ты осталась совсем одна! Я жестоко осудила тебя. Не любила твоих подруг, твои сборища, твои декольтированные платья. А ведь вы были такими же молодыми, как я сейчас.

Для детей мать всегда остается только матерью. Мы, дети, забываем о том, что они тоже женщины... Теперь и я одинока. Ни Фройлан, ни ты не говорите мне тех слов, которые должны были сказать.

Но я наберусь терпения, потому что ты расстроена. Он плохо обращался с тобой. Он бросил тебя. А меня? Ведь я ему ничего не сделала.)

— Ведь я уже говорила тебе об этом, Агата.

Эсперанса слегка прикрыла глаза. "Она мне не доверяет? Почему Агата смотрит на меня таким наивным, открытым взглядом, словно сомневается? Откуда в ней взялась эта печаль?"

— Извини меня, ты права. Не будем больше об этом.

(Что я могу сказать тебе? Что он тебя обожал, что скрывался от всех вместе с тобой в детской, чтобы там работать, что смотрел на тебя как зачарованный, когда ты танцевала, что хотел встретиться с тобой и страдал из-за тебя, как не страдал и не искал ни той женщины, ни меня? Ты хочешь, чтобы я призналась тебе во всем и нанесла себе ущерб. Эгоистка! Эгоистка!.. Все дети эгоисты. Ей безразлично, что я расстроена, она требует.)

Но почему снова и снова спокойный голос твердил ей: "Если бы ты не терзала его своими деньгами... Если бы не сделала его жизнь невыносимой..." — "Дочери принадлежат матерям, Вентура. Моя дочь поверит мне".

— Мамочка...

(Нет, я не стану ничего скрывать от моих детей. Буду говорить им всю правду. Постараюсь понять их. С детьми трудно...)

Эсперанса боролась сама с собой, закрыв глаза, не шевелясь. "Я не могу посеять в твоей душе сомнение. Не могу своими собственными руками разжечь в тебе недоверие. У тебя никого нет, кроме меня. Я не хочу нанести тебе удар". А другой голос, откуда-то из потаенных уголков ее сознания, говорил: "Уж лучше бы я рассказала тебе об этом. Поверь, мне стало бы легче. Но я этого не делаю ради тебя же, заботясь о тебе".

— Мама, хочешь, я приведу к тебе девочек?

Но должна была прийти Рейес. А девочки непременно бы расшалились и не дали бы им поговорить. Мне пришлось бы отослать их со служанками...

— Спасибо, дочка. Приведи кого-нибудь из них. У меня немного кружится голова.

(Я не люблю их разлучать.)

— Ну что ж, раз так, пусть одна из них останется с нами. Ты права, мама.

Эсперанса сказала:

— Ты очень бледна. Хочешь выпить рюмочку?

Я велю принести тебе чего-нибудь, дочка. Тебе необходимо прийти в себя.

"О да, мне надо чего-нибудь выпить, чтобы прийти в себя", — подумала Агата.

— Нет. Мы сейчас поедем домой. Там пообедаем. А ты полежи, отдохни. Мы скоро вернемся.

Она не посмела сказать: "Я хочу быть с тобой рядом в четыре часа". Ей хотелось поговорить просто и задушевно, но это было трудно, просто невозможно.

— Фройлан, попрощайся с мамой. Мы уходим.

"Ты даже не представляешь, как мне одиноко.

У тебя своя семья, свой муж, свои дети, которые скоро должны будут прийти. Во всем виноват Фройлан". Но из глубины души снова донесся голос: "Такая дочь, какой она сейчас становится, тебя не устраивает, тебе нужна та веселая, беззаботная девушка, которую ты воспитала". Но тут же подумала: "Теперь, когда он умер, она постепенно снова станет такой, как была".

Дочь поцеловала ее с состраданием, и Эсперанса почувствовала себя униженной.

Агата спускалась по лестнице, устланной ковром, не держась за перила. Фройлан следовал за ней.

— После обеда вернемся к маме.

— В четыре часа я...

— А!

В четыре... В четыре часа Фройлан, наверное, собирался пойти туда. Она почувствовала любовь к мужу. Испытывала признательность за то, что он собирался пойти проводить ее отца в последний путь от ее имени. (Через него она как бы возвращалась к нему. Спасибо.)

"Фройлан почему-то вызывал раздражение у мамы. Возможно, потому, что она расстроена".

Машина тронулась с места. "Мои девочки". Она рвалась к ним, чтобы поскорее осыпать их поцелуями, пусть даже на нее рассердится за это немка.

— Да, я совсем забыл. У меня есть кое-что для тебя.

Кровь прилила к его голове. Слова сами собой вырвались у него... "Не обманывай себя, Фройлан, ты не забывал об этом ни на минутку. Ты ни о чем другом не думал. Что тебя сдерживает?" Он протянул ей журнальные вырезки.

Фройлан обещал самому себе — а мысленно и матери — ничего не говорить. Он сжал челюсти и вцепился руками в руль, чтобы не обернуться к ней и не сказать:

— Агата, милая моя... Твой отец хранил это с любовью, всегда носил при себе, в нагрудном кармане. То, что он оставляет тебе, — свидетельство его нежности, тоски и постоянных мыслей о тебе.

Забудь... Прости! Сохрани в себе все то хорошее, что в нем было.

Агата замерла, склонившись над фотографиями.

— Кто тебе их дал? Откуда они у тебя?..

Фройлан посмотрел на нее. (Если я сейчас обниму тебя, все пропало. Обними я тебя, скажи все, что думаю, тогда правой окажется твоя мать: возможно, нельзя таким образом отнимать у нее одного, чтобы вернуть другого... Не смотри на меня такими скорбными глазами. Пусть не дрожат твои губы, как у наших девочек, когда они хотят расплакаться.)

— Мне дала их та женщина для тебя.

Рука ее опустила журнальные вырезки на юбку.

— Ничего не бывает бесконечно плохо, Агата. Нельзя считать, что все хуже нас. Она очень хорошо относилась к твоему отцу. Любила его.

Он увидел, как Агата снова взяла журнальные листки и отвернулась к окошечку, чтобы он не увидел ее лица. "Ей свойственно целомудрие. У меня целомудренная жена".

И он понял, что любил в ней это целомудрие, хотя оно еще и не приносило должной радости.