Убей-городок-2

Глава четырнадцатая Зеленые человечки

Два юриста — три мнения. Слышали такое? Так вот, я вам скажу, что это чистая правда. И подтверждается она в нашей работе каждый день, особенно на утренней оперативке. Вот и сегодня.

Хозяин кабинет майор Семенов просматривает накопившиеся за дежурные сутки бумаги, ставит в правом верхнем углу резолюции, распределяя материалы по своим службам: это пойдет участковым инспекторам, это в Детскую комнату милиции, это в дознание. Прежний дежурный следователь сидит с чуть усталым видом.

— Боря, так ты будешь писать отказной? — интересуется Семенов, поднимая глаз от очередного документа.

— Нет, конечно, — хмыкает Боря. — А на каком основании отказной?

— Так человек спятил, неужели неясно? Или он «белку» поймал?

— Неясно, — пожимает плечами Боря. — Где справка из дурдома? А пока мы имеем три проникающих ранения в область живота. Заключения судебной экспертизы нет, только справка из больницы, но я уверен — выдадут заключение, что тяжкие телесные повреждения. А «белочка» — тоже не факт, что установят. Да и не мешает одно другому. Разве не может быть и «белочка» и проникающее одновременно?

— Значит, не будешь? Ведь ясно же, что это он сам себе причинил. — напирает Семёнов.

— Нет, — нагло отвечает Боря. — И вообще пусть вон «урки», — он кивает в сторону меня и моего сменщика, — постановление об отказе выносят, если вам отказной нужен. А я только возбудить сто восьмую могу. В справке из больницы ясно же написано, что ранения проникающие.

Беда с этими следователями. Их процессуальная независимость отвратительно влияет на их характер и чувство субординации. Могут и с самим начальником отделения спорить вот так до бесконечности, что сейчас и происходит на глазах у других присутствующих. А особенно задиристые (здесь, как правило, употребляется другое слово на букву «г») могут ещё и пожаловаться, что ни них «давят».

Тяжкие телесные, сто восьмую статью Уголовного кодекса РСФСР, у нас не любят. Хуже ее только убийство. А еще хуже — нераскрытая сто восьмая, сиречь — «глухарь».

И что самое скверное, что если по другим статьям, которые не настолько тяжкие, с возбуждением или отказом можно подождать, то по сто восьмой решение принимается сразу, в течение суток. И плевать надзирающему прокурору, что заключение судебно-медицинской экспертизы, вполне вероятно, будет готово, когда гражданина выпишут из больницы, потому что только судебно-медицинские эксперты имеют полномочия определить степень тяжести телесных повреждений, а у них своё расписание работы.

Конечно, спустя недельки через две уголовное дело будет прекращено «за отсутствием состава (а иногда и события) преступления», но сейчас-то отделение получает «глухарь», а вместе с отделением и горотдел со всеми вытекающими из этого факта неудовольствиями вышестоящего начальства. Да и в горкоме КПСС, прочитав очередную сводку могут озаботиться вопросом, а что это у вас, товарищи, творится с преступлениями против личности в то время, когда всё прогрессивное человечество, понимаете ли, твёрдой поступью шагает, сами знаете, куда? И ведь знают все, что на уровень преступности влияет более пятисот факторов, а виновата почему-то только одна милиция. Так проще, видимо. А то ведь начни искать, с кого за эти пятьсот факторов спрашивать — и есть риск наткнуться на самих себя. А это не по-партийному как-то получается. Так что уж лучше все претензии к милиции. Она привычная, и не такое стерпит.

Так что, возвращаясь к теме, огрести-то мы огребем, а хвалить потом за прекращённый глухарь (что прекращено, что раскрыто — всё одно) никто не станет.

А в чем вообще сыр-бор? Из реплик выясняю, что некий гражданин увидел около строящегося моста летающую тарелку, из которой вышли зеленые человечки, и понял, что будет сейчас похищен. Но наши люди врагу живыми не сдаются, поэтому решил порезать себя ножом, который как раз для этого дела оказался случайно у него в кармане. Но не успел, потому как зелёные человечки отобрали у него нож и нанесли ему несколько ранений, очень болезненных, так что он испытывал сильные мучения и чуть не умер.

А что, в семьдесят шестом году уже прилетали летающие тарелки? Мне казалось, что они прилетят попозже — в конце восьмидесятых-девяностых, когда на советского гражданина обрушится шквал газетных «сенсаций», включая инопланетян, которые стоят за всеми мировыми войнами и прочими катаклизмами.

Странно, но я дела «о зеленых человечках» не помню. Ну, если оно было в семьдесят шестом, а я пришел в уголовный розыск в семьдесят восьмом, то ничего удивительного. За два года столько всего появится, что о человечках забудут.

— Борь, но это и так понятно, — вздыхает майор. — Ты же объяснение читал? Какие летающие человечки и зеленые тарелочки? Ну кто же нормальный такое напишет? С бабой поцапался, та выгнала из квартиры. Наклюкался и решил себя зарезать. И все. Попытка самоубийства. Нет тяжкого.

— А кто объяснение такое взял, про зеленых человечков? — усмехается Боря. — Не надо было всякую ахинею записывать. Мало ли чего наборонить можно!

Взгляды присутствующих устремляются на меня, потому что это уже притча во языцах, как раненый участковый после реанимации что-то говорил о сто четвертом микрорайоне и каком-то аквариуме. Слово «аквапарк» не понял никто.

Майор Семенов изрек тираду, в которой говорилось об инспекторах уголовного розыска, не умеющих работать. Благозвучные слова при этом были почти неразличимы на фоне витиеватых идиоматических выражений.

— А я записал то, что он мне рассказывал, — огрызается сдающий смену сыщик. — Время утреннее, конец смены, если я пустой приеду, от вас же и получу по шапке.

Семёнов начинает нервничать — перепалка со строптивым следователем затягивается без особой для этого нужды. Решение находится — ни нашим, ни вашим.

— Краснюк, — начальник подаёт тощий материал дежурному, — дорабатывайте в дежурные сутки. Если затрёт с текущими происшествиями, доложишь. Всё понятно?

Инспектор уголовного розыска, который принимает смену вместе со мной (я тут как бы стажёр) почти с ненавистью смотрит… Нет, не на Борю, а на своего сменщика. Это ведь ему теперь придется подчищать хвосты. А Боря, что? — Он по существу дела говорит.

А я смотрю на старшего лейтенанта — постарше меня лет на пять, почти с нежностью, потому что узнал в молоденьком следователе Бориса Рябинина, впоследствии подполковника, лучшего следователя города и области, а по выходе на пенсию — лучшего адвоката Череповца. Кто-то, может, со мной и не согласится, но я — то знаю, что это именно так.

Следователи, узнававшие, что в их деле адвокатом будет участвовать Рябинин, впадали в прострацию: женщины срочно уходили в декрет, мужчины в запой. Борис Михайлович мог на заседании суда развалить любое дело, отправив его на доследование. Уж с его-то опытом и умом, не отыскать огрехов? Но дела он редко разваливал, жалел своих недавних подчиненных, да и смысла в этом не видел — клиент-то в СИЗО, нужно его дело решать. А вот добиться от суда переквалификации тяжкого преступления на менее тяжкое — это запросто. А был вообще случай, когда подсудимого, содержащегося в СИЗО, освободили прямо в зале суда. К Рябинину была очередь даже не для того, чтобы он взял клиента, а просто ради дельного совета по какому-нибудь хитрому вопросу.

Увы, хорошие люди быстро уходят из жизни. Тяжелая болезнь, смерть любимой жены, а потом и сам Борис Михайлович ушел от нас в мир иной.

Следователь Боря меня тоже пока не знает. Ничего страшного, еще познакомимся. Не знает, что количество звездочек на его погонах будет расти сообразно занимаемым должностям, потом осыпаться, сменяясь уже большими звездами. И что он проработает в следствии двадцать пять лет, соберется на пенсию, а мы будем устраивать вокруг него пляски с бубнами — Борис Михайлович, Боря! Родной! Да на кого же ты нас покидаешь? Так загнется же следствие без тебя, а заодно и отдел территориальный! Кто будет уголовные дела проверять, следователей носом в огрехи тыкать? Начальником следственного отдела быть не хочешь? Ну, останься хотя бы начальником отделения! Будешь сидеть в кабинете, чай пить и смотреть дела. И на службу станешь являться тогда, когда хочешь и, мундир надевай, когда хочешь. И на совещания можешь не приходить, чтобы свое драгоценное время не тратить! И отпуск тебе будет два раза в год. Знаем, что ты по весне берешь — картошку сажать, и по осени, чтобы выкопать.

Уговорим общими усилиями задержаться еще на пять лет.

Показатель работы следственных подразделений — дела, направляемые в суд. Но чтобы отправить в суд, нужно миновать такую инстанцию, как прокуратура. Миновать — это, конечно, не в том смысле, что пройти мимо, а буквально продраться через тернии и придирки, расставленные для тебя и твоего дела. Это конечно, всё правильно, так и должно быть, хуже, когда какой-нибудь косяк в суде вылезет. А ведь прокурорскому работнику на основании твоего дела надо обвинение поддерживать. Так что опытный работник для вычитки дела — клад неимоверный, и его, работника этого беречь и холить надо, всячески заискивать и угощать чем–нибудь незапрещённым.

Будет Рябинин смотреть уголовные дела, которые следователи отправляют в прокуратуру, а те станут содрогаться — не нашел ли Борис Михайлович какой-нибудь ляп? А он обязательно находил! И мог написать старшему следователю: «Ворона! Ты почему вменил 145 УК? Здесь 206 и 144 УК! Тебе кто диплом выдал? Чем грабеж отличается от кражи?»[16]. Писал он, конечно, подобные послания не на страницах дела, а на отдельных, специально приготовленных листочках. Замечание-то устранить можно, а вот запись неаккуратную уже никуда деть не получится.

Одна следовательщица (как вам такое выраженьице?) как-то сказала, что «ни один оргазм не сравнится с тем, чтобы получить дело от Рябинина без замечаний».

А вот если следователь сам видел «косяк», то опрометью бежал к Рябинину, истошно начиная вопить: «Борис Михайлович, не погуби! Накосячил, выговор светит, а то и статья». Рябинин листал дело, прищуривал левый глаз и изрекал: «Вот, сделаешь то-то и то-то, и все будет нормалек!»

Сейчас Рябинин пока еще не начальник, а простой следователь, но мнение его учитывают и руководители. Причём бывает так: вроде бы разные люди приводят одни и те же аргументы, но от одних отмахиваются, а других почему-то слушают. Боря — из последних.

Семёнов, найдя по пресловутым зелёным человечкам соломоново решение, заканчивает оперативку, а Краснюк уже толкает меня в бок:

— Давай, ты тут в дежурке пока вроде как лишний, так что дуй в горбольницу и получи с этого «зелёного человечка» нормальное объяснение. Какое, он мне не объясняет, но я и сам знаю.

Больницы не люблю, а после недавних событий я их не люблю особенно сильно. Но любить или не любить — это эмоции. Моя задача получить приемлемое объяснение, согласно которого будет подготовлен отказной материал. Показываю вахтеру удостоверение, получаю белый халат и прохожу в хирургию.

А в палате, в которой положено тихонечко лежать, радуясь, что ты до сих пор не умер, нездоровый оживляж. Народ, в окровавленных бинтах, в простынях, наброшенных на голое тело, столпились у кровати и слушают, как приземлилась летающая тарелка. Ухохатываются, держась за поврежденные места. Такое было, вернее — еще случится лет через десять, когда некий гражданин попытался изнасиловать свою овчарку, а та, изобидевшись, откусила охальнику детородный орган… Вот в тот раз на насильника-неудачника пришли посмотреть даже те, кто уже умер. А главное, что на собаку, причинившей хозяину тяжкий вред здоровья, уголовное дело не заведешь. Во-первых, в ее действиях имела место законная самооборона, без использования каких-то предметов (зубы-то ей природа дала!), а во-вторых, собака не может являться субъектом преступления.

Разогнав страждущих по кроватям — вредно им пока подниматься, пусть выздоравливают, усаживаюсь рядом с героем дня.

— Здравствуйте, Евгений Петрович, — вежливо поздоровался я, устраивая на коленях папку. — Приношу вам свои извинения, но в вашем деле кое-что следует прояснить. Итак, что же у вас все-таки произошло?

Самоубивец, посмотрев на меня мутным взглядом, облизнул пересохшие губы и принялся за рассказ:

— Так я уже сто раз объяснял — возле моста, который строится, недалеко от церкви бывшей, летающая тарелка села.

Он махнул рукой в ту сторону, где, по его мнению, приземлилась тарелка. Размах получился большой, градусов на сто восемьдесят.

— А из нее люди вышли — зелененькие. И говорят они мне: «Евгений, отдай свой мозг! Отдавай свою душу!». А я им ни мозг, ни душу не захотел отдавать. Наши не сдаются! Тогда они захотели меня зарезать. Или зарезали? Или я сам? Вот тут у меня какая-то нескладуха получается. Облучили, видно, меня сильно. Но самое-то главное — я ведь их обманул, мозг-то им не отдал, понимаешь. А то вот как бы я сейчас без мозга-то?

— Ух ты, какой вы молодец! — похвалил я Еремеева. Сделав вид, что задумался, спросил: — А как вы считаете — не стоит ли об этом в передачу «Очевидное-невероятное» написать? Там же профессор Капица постоянно о чудесах и загадках рассказывает.

Вот тут и не помню, часто ли Капица рассказывал о чудесах и загадках? Одна передача точно была, про «снежного человека». Там еще Вячеслав Зайцев комментировал: «Дети себе выдумали сказки, а взрослые — моду». Йети, летающие тарелки, зеленые человечки, Бермудский треугольник, тайна гибели Атлантиды — тоже сказки, только для взрослых. Народ кинулся «снежных человеков» искать, мечтал о встрече с тарелками. Жаль, что отправиться на поиски Атлантиды или сплавать на Бермуды было советскому человеку не по карману. А так, глядишь, и руины древней цивилизации подняли бы со дня моря, и тайну «треугольника» раскрыли бы.

Но, скорее всего, передача шла позже, в восьмидесятые годы. Но, наверное, что-то было. Ведь написал же Владимир Семенович «Письмо в редакцию»…

Вот, понимаю, почему «попаданцы» так любят Высоцкого. Песни — на все случаи жизни.

Но Высоцкий покамест в Череповец не приезжал, а песня, скорее всего, не написана.

— Если мы в передачу письмо напишем, — продолжал я, — и не вы, лично, вас-то могут и не послушать, а отделение милиции, к нам корреспонденты из Москвы приедут. Они у вас интервью прямо в палате запишут. Вы как, не возражаете?

— Да вы что, товарищ милиционер! — чуть не подскочил со свой койки Еремеев. — Разве так можно? А если эти зеленые человечки сюда придут, и меня здесь убьют? У них же шпионы повсюду, сразу выследят.

Я изобразил работу мысли. Покачал головой:

— Даже не знаю, что с вами и делать. А вдруг и в нашем отделении шпион инопланетный сидит? Он же узнает, где вы и что с вами.

— Ой, а что же теперь делать?

— А давайте-ка мы инопланетян обманем. Я запишу с ваших слов — мол, выпил, поссорился с женой, потом еще выпил. А в состоянии полного расстройства решил покончить с собой. Идет?

— Идет. Пишите. Где подписать?