Убили Винни

Глава девятая

Я всем назначил в «Спортсмене» на Маркхаус. Сели наверху, там бар есть. Я там раньше на дискотеках девчонкам в туалете вставлял. Правда, на этот раз не до того было. За несколько дней со всеми связался, в понедельник в восемь все пришли.

Уэйн Сапсфорд пришел, как в участке отметился. Ему по правилам уже скоро надо домой было идти. Даррен Бордман — это который с рыбками, Шон Ловлесс, приятель школьный. Кевин Эллиотт был, который Шарон ребенка сделал. Элвис Литтлджон — по нему у нас все девки сохнут, Ленни Так на маленьком «лотосе», Марти Фишерман на «мерседесе», Дин Лонгмор. Каждый, чтобы сюда доехать, угнал по тачке на Квинс. Брендан Стритер был — этому удобно, напротив живет, Салим Батт — он, вообще, сейчас по компьютерам, но в субботу вечером любит молодость вспомнить. Потом еще подруги боевые: куда ж без них? Шарон я не взял: не хотел ее в это дело втягивать. Келли, ясное дело, тоже. Джули Сигрейв пришла — она вообще разборки любит. Шелли Розарио, она вечно за Элвисом бегает, потом Полетта Джеймс — она у нас спортсменка. Ничего, нормально бегает: она же меня еще тогда обогнала, когда на дюну лезли. Тина тоже явилась, хотя я отговаривал. Итого со мной пятнадцать человек.

Мы все в основном друг друга по школе знали или по молодежному центру в Лейтоне. Там не только мои друзья были. С половиной мы в свое время серьезные дела делали, половина друг с другом спали в свое время. Только все равно мы были все из одного района, нам надо было вместе держаться. Я знал: если они со мной — значит, бояться нечего. Даже девчонки пришли, так было нужно.

Мы раньше таких сходок никогда не устраивали, никто не знал, с чего начать. Для затравки сперли кто где несколько пузырей рому и с собой пронесли. Правда, культурно: в баре колу взяли, чтобы дешевками не выглядеть. Выпили, и я перешел к делу.

— Так, теперь все тихо!

Притихли. Некоторые, по крайней мере.

— Надо план составить.

— А что вообще за хрень? — это Джули Сигрейв влезла. — Взял позвонил, сказал, что насчет Винни, что надо с этим решать. Что за дела-то?

— Да, давай уже говори! — Дин Лонгмор уже психовать начал: полчаса прошло, а он еще ни одной тачки не угнал.

Брендан, Элвис и Кевин смотрят и помалкивают. Остальные загалдели:

— Давай говори, в чем дело.

Тут встал я и толкнул речь.

— Замолкните все!

(Ну не знал я, как еще начать.) Рассказал им, что с Винни получилось, что Джимми Фоли до сих пор в больнице лежит, а после футбола ему еще хуже стало, его даже на несколько часов в реанимацию забрали. Как Рамиза помянул, все приссали, потом обрадовались, что он с нами. Только, говорю, за спасибо никто ничего делать не будет, надо ему заплатить, и Джимми, и азиатскому центру. Когда эти трое явятся, надо будет устроить большую драку. Рамиз собрался Арабский центр арендовать и вообще обещал все там круто обставить.

Слушали молча. Потом прорвало:

— Охренеть!!!

Шон Ловлесс говорит:

— Блин, Ники, я с тобой. Это дурдом полный, но я с тобой.

— И мы! — (Это Джули и Шелли.)

От девок обычно пользы никакой, но Шелли промышляла где-то на Кингз-Кросс[17] и могла денег подкинуть, а Джули сама дерется будь здоров.

— Деньги мы тебе по-быстрому достанем, как два пальца, — сказал Дин.

Марти кивнул:

— Я тебе эти чеки сам обналичу, без проблем.

Брендан перебил:

— Только один момент есть, Ники…

Шон ему говорит:

— Мы знаем.

— Что вы знаете?

— Что ты чистый.

— Ну да. И Салим тоже.

Салим говорит:

— Да уж, извините, у меня работа есть. Но я все равно с вами.

Брендан:

— И я тоже. Без вопросов. За Винни.

— Да я не сомневался.

Открыли еще бутылку и все обмозговали.

Девушки выписывают чеки. Раньше без документов больше пятидесяти не выдавали, а теперь, если повезет, можно сто пятьдесят получить. Но нам рисковать было ни к чему, поэтому мы в основном на восемьдесят или на девяносто выписывали. Решили все сразу обналичить, чтобы они там ничего прочухать не успели. В машине два мужика и девчонка. Две точки: Кент и Херефордшир. Если где на почте проблемы — сразу уходить. Взять конверты, марки, деньги тут же в конверт и отослать, только не из того же отделения. Адрес писать своей мамы. Если что потом останется — возьмут себе как комиссионные.

Тройки получились такие: Дин-Кевин-Джули, Марти-Ленни-Тина. Полетта промолчала, но мы знали, что она тоже ничем таким не занимается (некогда ей, все за сборную бегает), поэтому ей предлагать не стали. Шелли заявила, что может выбить полсотни из Красного Креста.

Мы с Шоном решили по одежным магазинам пройтись. Фигня занятие, но зато быстро. Где-то тысячу можно сделать.

Уэйн сказал, что покрутится у станции Чингфорд на предмет телефонов из машин: двадцать штук за полчаса и на выход. На полсотни потянет.

Даррен и Элвис сказали, что знают мужика из магазина «Комет», он им дверь открытую оставит. Двадцать видаков — штука запросто.

С этим разобрались.

— Только как ты тех чуваков-то заманишь? — спросил Шон.

Все тут же зашумели.

— А вы народу скажете, что теперь мы будем район контролировать и что в пятницу в Азиатском центре будем толкать по-крупному. Типа все серьезно: крэк, героин, все дела. Больше ничего не говорить. Только что мы хотим все себе прибрать и что начнем с центра. Серьезный товар, толкаем по-серьезному, и сами мы крутые — поняли?

— И че, они испугаются? — спросил Элвис.

— Испугаются. Я одного кого-нибудь подстрелю.

Все охнули.

Ну да, одного я подстрелю.

Стою я и стоит Окема. Дырки во мне прожигает.

— Тебе че надо, пацан? А? Я ж тебя предупреждал уже.

Хотел красиво на рассвете нагрянуть, но проспал. Пришел в девять после завтрака.

За три дня до того я ходил к Брайану Диру (позвонил по мобильному, договорился). Пришел, говорю: ствол нужен. Он мне к стволу предложил еще свадьбу сорганизовать, типа довесок, но я говорю: не надо, мне только ствол.

Он спросил:

— Какой тебе?

Я говорю:

— Такой, чтобы самому не убиться и попасть в человека метров с двух.

Он мне сперва помповое предложил (шутка типа), потом обрез.

Я:

— Какой обрез? Как я его в автобусе-то повезу?

— Тогда, — говорит, — бери браунинг, девятку.

— Тебе черный или коричневый?

— Блин, ну ты спросил. А другого цвета нет?

— Нет. Это только если перекрашивать. Ладно, я тебе коричневый сделаю: у меня их больше. Значит, встречаемся в два на парковке. Потренируешься. И триста готовь.

Тогда еще у гаража на Чингфорд-холл была крыша, и несколько выстрелов никто бы даже не услышал. Брайан уже ждал за углом и, как увидел меня, вышел.

— Ну что?

— Да ничего. Деньги принес?

— Принес.

Отдал ему три сотни.

— Нормально. Вот ствол.

Уж ствол так ствол, таким можно дыру в стене проделать.

— Слушай, он же в карман не влезет.

— В какой карман, ты что, обалдел? За пояс заткнешь. И не спереди, а то все себе нафиг отстрелишь. Сзади за пояс засунул — и нормально.

— Сдуреть можно. А на сколько он патронов?

— На четырнадцать. Если один в стволе, то на пятнадцать. Только лучше с первого раза попадать. А то так и обидеть можно человека: пятнадцать раз, и все мимо. Может, потренируемся на всякий случай?

— Давай.

— Ты ему куда попасть хочешь?

Вопрос хороший. Мне, в общем-то, было без разницы. Лучше всего, конечно, в коленную чашечку или в икру, как в ИРА[18] делают. Просто и понятно: человек не шутки шутить пришел. Только в ИРА-то они тебя при этом держат, а Окема вряд ли даст себя подержать. И насмерть тоже нельзя. Проблема.

— Давай в ногу, — говорю.

— А, то есть царапнуть просто, да? Типа для знакомства?

— Ну да.

— Как целиться, знаешь?

— Главное не в себя.

— Это точно.

Он вложил мне в руку пистолет. Хорошо я качаться не бросил. Отошли в угол.

— Начнем с главного. Предохранитель что такое — знаешь?

— Давай ты мне его просто снимешь, и я так буду ходить. А то еще в нужный момент снять забуду — глупость получится.

— И сколько ты так ходить собрался, без предохранителя?

— Ну дня два. Нормально?

— Покалечишься. Лучше спрячь как следует, а потом, перед самым выходом, достань. Если будешь осторожно, ничего с тобой не случится. Понял?

— Понял. Спрятать, а потом достать, если осторожно, то ничего.

— Ну что, показать тебе, что ли, как стрелять?

Я потренировался, потом он мне его зарядил по полной, пятнадцатый послал в ствол и снял с предохранителя. Я отнес пистолет домой и сунул себе под кровать. Шарон сказал, чтобы она мелкого ко мне не пускала. Потом в день «Че» достал и осторожно донес до места.

— Слушай, ты достал уже. Повторяю вопрос: че те надо?

— Передай Мики и Эрролу, что теперь мы район контролируем.

Дальше вроде говорить было не о чем, и я выстрелил ему в ступню.

Вообще-то целился я в правую, а попал в левую: трясся сильно. Хотя ведь я не объявлял никому, куда хочу попасть. В общем, сойдет для сельской местности.

Да, чуть не забыл:

— Это тебе за Винни.

Он катался по полу и выл. Я пошел на выход. Я знал, что скоро они опять начнут выяснять, с кем Винни общался. Может, даже придут к маме разбираться. Хотя я надеялся, что они скорей на первую часть клюнут: про наркотики. Узнают, где у нас все планируется, поговорят с народом и проглотят нашу дезу.

Позвонил Рамизу с мобильного на мобильный, все рассказал.

— Молодцом. Ну как ощущения? Прет?

— Хреновые ощущения, честно говоря. Я теперь из района сваливаю. Ты с центром на пятницу договорился?

— С центром без проблем. Зал забронировал, общество нашел: с лейкемией борются. Помнишь, недавно двое детей заболели, один наш, один белый? Блин, хорошее дело, я лично горжусь. Все уже на мази, мусульмане, католики — какие есть церкви в районе, ото всех придут.

— Хорошо.

— Слушай, ты себя точно нормально чувствуешь? У тебя какой-то голос замороченный.

— А я и сам замороченный. Давай дальше без стрельбы, ладно?

— Как скажешь. Только ты теперь большим человеком стал, Ники. Это все знают. Ты деньги приготовил?

— Деньги не проблема. Небось слышал уже, как народ деньги собирает.

— Слышал. Ты мужик, Ники, слово держишь.

— С тобой не сдержишь, пожалуй, ты же закопаешь!

— Шутишь все… Ладно, мы с пацанами тоже готовимся.

— Тогда, если что, свяжешься со мной, да?

— Увидимся.

Я пошел к Флоксику — весь день дрых и французскую музыку слушал. Я прошлую ночь так психовал, что вообще не спал. Теперь надо было нагонять. Поспал — вроде полегче стало.

Потом, уже ночью, я заснул на полу перед телевизором. Флокс сидела со стаканом вина, проверяла тетрадки. Мы уже поужинали — опять бобы с фасолью. Все-таки прикольная она, Флокс.

Сплю и вдруг слышу, она мне шепчет:

— Ники, спать пора, уже двенадцать.

— А?

Открыл глаза. Она совсем рядом сидит. А дальше я сам не понял — взял обнял ее за шею, притянул поближе и поцеловал. Целую, а сам думаю: все, мне конец. Но тут она мне мягко-мягко сперва верхнюю губу, потом нижнюю, потом языком. Господи. Языком провела по зубам, по деснам, по языку.

— Господи…

Она легла рядом, потом перебралась ко мне на грудь. Мне сон как рукой сняло. Она подвинулась повыше, мы стали целоваться, я гладил ей спину под майкой. Она была без лифчика.

Она села мне на бедра, прижалась, потом передвинулась повыше, поцеловала в губы, потом в глаза, в нос, в уши, в шею. Потом — расстегнув рубашку — целовала грудь, живот, плечи, тихонько кусала соски. Господи. Я стянул с нее майку и взял в рот сперва один сосок, потом другой. Она часто задышала. У нее была красивая грудь: круглая и крепкая.

Я хотел что-то сказать, но она прижала мне палец к губам, помогла подняться и повела в мою комнату. К себе не пустила: ее спальня — святое.

Она стояла полуодетая и улыбалась. Я тоже улыбнулся. Она сняла остальное. Я тоже.

Потом она стянула с кровати одеяло, и мы легли обнявшись, лицом друг к другу. Я засмеялся, мы стали целоваться, потом я лег сверху. Флокс развела ноги. Она улыбнулась мне и опять перекатилась наверх. От нее шло тепло, у нее была такая кожа, что мне захотелось кончить прямо так. Потом опять я сверху, мы целуемся, моя нога у нее между ног, и там все влажное.

— Господи.

Она тихонько засмеялась.

Потом она села мне на бедра, и все началось уже по-настоящему. Она провела мне языком от груди вниз, ее соски прочертили по моему животу. Господи.

— Ух ты, какой у тебя красивый!

Ну да, ей виднее. Тут она быстро скользнула вверх и поцеловала меня в губы.

Я охнул. Блин, как же она это делала! Я и забыл, что так бывает. Вот, значит, как это в Сток-Ньюингтоне поставлено.

Ох!

Потом она поднялась еще выше и встала надо мной на коленях.

Я сперва растерялся, потом сжал ей бедра, она медленно опустилась и вздохнула. Я нашел ее языком, лизнул, она тут же отодвинулась. Я за ней, и мы опять лежим, я целую ей грудь и бедра, провожу языком внутри, там влажно и мягко. Она вздыхает, сжимает мне виски, потом тянет к себе и целует в губы. И тихо-тихо выдыхает:

— Ники…

Потом она опять сверху, опускается ниже, ее соски щекочут мне живот, она лижет меня там, и я кричу. Тогда она берет меня в рот, глубоко, до конца. Потом опять выпрямляется, и мы в обнимку катимся куда-то.

Потом я понимаю, что пора, наклоняюсь к ней, и она раздвигает колени. Она уже почти все — я только дотронулся, а она уже почти все. И я добираюсь до нее языком — нашел, теперь медленно, потом быстрей, быстрей, потом вдруг под губами как будто сердечко стукает — раз, два. И она выгибается, сжимает мне голову, потом резко садится и кричит, тише, тише, потом снова выгибается. Она вся дрожит. Она откидывается назад, чуть покачивается, пропускает сквозь себя волну. Сильно — сильно — слабей — еще слабей — совсем тихо — все. И тогда она смеется, смеется…

Я лег рядом, и она прижалась ко мне. Потом шепнула:

— Ох, хорошо! Давай потом еще раз, уже с презервативом, а то я еще хочу… Господи, до чего же хорошо!

— Да запросто!

Мы засмеялись.

— Запросто…

Она обняла меня:

— Нет, ну надо же: бегал какой-то мелкий, с дружками своими сопливыми… Мне бы кто сказал — не поверила бы.

— Да я бы тоже…

Я прижал ее поближе. Нет, я все понимал: мне в субботу все равно надо выметаться, но все равно было хорошо. И, потом, понятно, что каждый раз я бы так не потянул. Один раз — классно, неделя — классно, а если все время так — никаких сил не хватит. У нас с Келли никогда ничего такого не было, она небось думала, это неприлично. Ей всегда надо было по-простому, да я с ней по-другому и не собирался.

Лежу и улыбаюсь. Она тоже улыбалась — она мне положила голову на плечо, и я плечом почувствовал. Понемногу заснул. Спал как младенец. Флокс — это что-то, даже лучше, чем я думал.

На прошлой неделе к нам посадили стукача.

Карасей и стукачей обычно держат отдельно. Караси — это те, кто своего ребенка изнасиловал или какую-нибудь старуху. Иногда, правда, насильников не очень достают: если человек, например, подружке мозги вправлял или девку какую-нибудь у бара поимел — тогда ничего. Хотя обычно их тут мочат, и стукачей тоже. Если ты человека подставил, а вас с ним в одну тюрьму посадили, отметелят так, что мама не горюй. Если уже в тюрьме кого-то сдал — все, яиц, считай, лишился.

Хотя сдать ведь тоже можно по-разному. Например, когда Абдул начал себя резать, я же не мог смотреть, как он в Мекку отчаливает. Пришлось охрану вызвать. Другое дело донести про драку в туалете или что кто-то пронес траву со свидания. Это уже не прощается, за это и убить могут.

С дежурными по столовой нужно осторожно. Бывают нормальные: с мужиком, который у начальника тюрьмы убирается, о чем хочешь поговорить можно, старые зеки даже врага никогда не продадут. Подозрительно бывает, когда молодого вдруг назначают в столовую, или дают лишние свидания, или переводят на мягкий режим содержания. При таких лучше особо не трепаться.

Этот новый, Уоллес, на воле кого-то сдал. Дело было в Бристоле, поэтому его перевели к нам, подальше. Хотя от Бристоля до нас сейчас пять минут на машине. И посадить его умудрились через стенку от мужика из его же района. Мужик работал на перекупщика машин и погорел, а до того сидел за квартирные, и сдал его как раз Уоллес.

Они его держали в общем крыле, не отдельно, так что никто бы не догадался, если бы они ему так с соседом не удружили. Уоллес как его увидел, надо думать, с жизнью попрощался.

В четверг мы его на общем часе обработали. По радио шел хит-парад, ничего не слышно. Встретили в сортире и раскатали по полной.

Три зуба выбили, нос сломали. Кто-то ему челюсть разнес, пришлось проволокой зашивать. Теперь полтора месяца так ходить будет. Я-то особо не рвался: мне скоро выходить, прибавка к сроку мне не нужна. Но и отказаться нельзя: народ уважать перестанет. Короче говоря, я его тоже пнул пару раз. Его только после отбоя нашли. Он, между прочим, до сих пор в больнице прохлаждается на народные деньги, так что ему теперь тоже нормально.

На него, в общем, зла-то никто не держит, просто с тюрьмой у него незадачка вышла. Пришлось его малость поучить.

Вот с карасями сложнее. Тут ведь кого только нет: насильники, растлители, маньяки, которые детей убивают. До этих приходится как-то добираться. Хотя желающих полно: у нас тут полно народу сидит за тяжкие телесные. В общем, бить-то необязательно. Можно дерьма в тарелку подложить или в чай налить для аромата. Охране пофиг, они даже иногда нарочно их с нами оставляют, чтобы мы им мозги вправили.

Еще можно самому в изолятор напроситься за нарушение дисциплины. Иногда только так их и можно достать. Пошлешь охранника куда подальше, они это запишут, еще раз пошлешь или работать откажешься — в изолятор. Если подраться с охранником — вообще сто процентов, да еще и срок добавят. Правда, это уже лишнее, но зато до козлов дорвешься.

Изоляторов у нас два, даже три, если считать еще тот, который для отсроченных, так что можно выбрать. Либо штрафной — ни газет, ни книг, ни радио, ничего — жопа, короче говоря. Либо дисциплинарный — это как бы неофициально. Например, возьмут тебя, а доказать ничего не могут — тогда раз тебя и на несколько дней в дисциплинарный для профилактики. Там и радио, и газеты, и гулять иногда выводят. Даже иногда в общую комнату пускают. Правда, там одни стукачи с извращенцами. Зато, с другой стороны, их там бей не хочу, а за это тебя народ уважает.

Я этим тоже иногда промышлял. Был у нас тут один хмырь лет под пятьдесят — с ним круче всего получилось. Он говорил, что за кражу сидит, но нам охранники шепнули, что он девочек насиловал. Я дождался, когда его со свидания повели (тогда охранников не хватало), и дал ему в зубы как следует. Кровищи порядочно было, надо сказать. Главное — они тебе никогда не отвечают.

А с этим стукачом я не горел связываться. Мне выходить через две недели, из-за козла какого-то надбавку к сроку получать не хотелось. Повезло мне, что так обошлось. Они, как увидели тяжкие телесные, сразу вызвали копов, но те ничего не раскопали.

И вот оставалось мне, как я уже сказал, две недели, и тут ко мне подселили этого черного. Худющий и злой, как сволочь: вообще не жрал и молчал всю дорогу. По всем — полный дебил. Я бы так и решил, но он, когда пришел, огляделся, на меня посмотрел и говорит:

— Знаешь что?

— Что?

— Дурак ты.

Лег на койку и три дня молчал.

За три дня один раз отлил, и больше ничего. Это я точно знаю. Правда, он и не жрал ничего. Может, когда вообще не ешь, и в туалет не хочется? За все время один раз с койки слез — к толчку и обратно. В спортзал не пошел, в столовую не пошел, ведро выносить не стал. Я сидел смотрел, как у него щетина отрастает. У черных, кстати, вообще борода медленней растет. Даже если не считать время, которое каждый волос закручивается, — все равно.

На третий день я сходил, принес «Л'Экип». Смотрю, он глазами за мной следит. Лег, читаю. Он минуту где-то молчал, как обычно, потом говорит:

— Ты что же, по-французски можешь?

Я чуть с койки не упал.

— Да нет! Я так, картинки смотрю.

— Ну ни хрена! С интеллигентом посадили! В Африку поедешь со мной?

— Сегодня не могу: дел по горло.

— Ты особо-то не выеживайся, говори: поедешь или нет?

— Нет.

— Блин.

— Тебе сколько дали?

— Два.

— Только что?

— Ну да.

— Если хочешь досрочно выйти, давай есть начинай. Тут кто не жрет, не ссыт и молчит, как рыба об лед, — таких не любят. Здесь любят нормальных, которые обществу не угрожают. Говорить научишься, гадить начнешь — через год выйдешь, как нефиг делать.

— Сам-то давно?

— Шесть лет. Выхожу через две недели.

— За что?

— Человека убил.

— Нормально.

Этого вообще ничем не пробьешь.

— Ладно, Нельсон ты наш Мандела, зачем я тебе в Африке-то нужен?

— Переводчиком будешь.

— Переводчиком? Нет, ты уж извини, я что-то как-то зулусский в школе не учил. Способностей не было.

Он на меня так посмотрел — я думал, еще дня на три замолчит.

— В Африке по-французски говорят.

— Да ладно! Что это за страна такая, где по-французски говорят?

— Сенегал, — и даже глаза закрыл: типа это святое.

— Что еще за Сенегал? Баба твоя, что ли?

Он глаза открыл, ноги с кровати спустил — прямо расходился парень.

— Се-не-гал! Ты издеваешься, что ли?

— Нет.

Он тогда целую речь произнес.

— В Африке основной язык — французский, по-английски говорят только в нескольких отсталых районах. У меня там корни. Ты мне будешь переводить, пока мы не выучим настоящие африканские языки.

— И сколько на это все времени уйдет? У меня, вообще, дел-то много, народ со мной работать любит. Да, и как тебя звать-то, кстати?

— Слип. Два, может, три.

— Что «Слип»? Какие два-три?

— Звать меня Слип. Два-три года это все займет. Я хочу своих предков найти.

— Слип — это что, французское имя?

— Какое французское? У меня отец с Ямайки, а мать из Гваделупы. Она до трех лет по-французски говорила, а потом все забыла. Она мне рассказывала, что у нее то бабка, не то прабабка была из Сенегала. Рабыня, наверное. Я хочу это все выяснить. Параллельно буду дела делать и предков искать.

— Дела, говоришь? А как у них там в Сенегале воруют? Так же, как здесь?

— Иди на хрен! Если ты там у брата моего украдешь, я тебе шланг отрежу!

— А как там жить, если не воровать?

— Компакты продавать будем! Знаешь, что там пока с компактами дефицит? И с компьютерами тоже. И одежды нормальной нет, как у нас в магазинах.

— Про магазины мне не надо рассказывать. Я по магазинам спец. Только думаешь, будут у тебя все это брать: диски, компы? Кому они там нужны в Африке?

— Так надо спрос создать! Ты что, Маркса не читал? Капитализм на том и стоит, что спрос создается и все своих братьев обдирают. Мне самому погано таким заниматься, но надо как-то предков-то найти. Запомни: производство основано не на удовлетворении потребностей, а на получении выгоды, и рабочие не могут использовать плоды своего труда. А мы с тобой используем!

Мне такой расклад понравился, только была одна загвоздка.

— Слушай, Слип.

— Да?

— А ты за что сидишь?

Он буркнул:

— За ввоз.

— А как погорел?

— Как-как! Поехал на Ямайку, купил лицензию на вывоз кокосов. В кокосы набил травы. Потом один гад настучал, меня в Хитроу и прижали.

— И что, получил на орехи?

— Не смешно. Я тогда в первый раз на отцову родину ездил. Блин, вот на Ямайке круто!

Ну вот, я уж было губу раскатал, уже, можно сказать, сделки проворачивал на Тихом океане, а тут вдруг выясняется, что он на кокосах погорел.

— Ничего, — говорю, — лицензия нам еще пригодится. Можно будет диски в кокосах провозить. Для начала.

— Слушай, достал уже шутить!

— А дюны большие там есть?

— Хрен их знает…

— Лучшее, что я вообще в жизни видел, — дюна во Франции. Огромная. Они в Африке тоже должны быть, между прочим. А с этим делом там как?

— Все замужем.

— Плохо.

— Так ты едешь или нет?

— Еду. Будем твою бабку искать. Опять же позагораю, девчонку закадрю — должны же там быть какие-нибудь незамужние.

Мечты, мечты…