Убить Юлю

Президент

Он чувствовал, что время сомнений заканчивается. Скоро нужно будет принимать решение, и это решение будет самым важный из всех, которые он принимал в своей не такой уж короткой жизни...

Теперь он уже регулярно не отвечал на звонки Юли (не сомневался — она искала— не совета, а поддержки, хотела убедиться, что он, Президент, — за нее; ничего, пусть подергается немного), но позавчера на всю страну объявил, что гордится ее деятельностью. Влетевшие вскоре в кабинет Петя, Саша и Мыкола, перебивая друг друга, кричали, что он совершил непростительную ошибку; что бензиновую войну с Россией Юлька проиграет, тут даже вариантов нет, и тогда ему припомнят эти «высшие баллы», которые он ей прилюдно ставит!..

Он не спорил — не было сил... Ситуация наливалась политическим гноем, как фурункул на теле страны. Прорывать его было страшно, очень страшно, но...

Президент вдруг почувствовал, как он устал. И не сегодня, нет, а вообще... Хотелось тишины, покоя, пахнущего Спасом летнего яблоневого сада. Хотелось играть с дочками в высокой нестриженой траве и бродить по пасеке, где едва уловимый пчелиный гул напоминал о том, что Земля — живая, она дышит, плачет ливнями и улыбается радугами, щедро одаривая живущих на ней в мире и согласии...

В мире и согласии, как же! Он стиснул кулаки. (Новая коробка пластилина лежала нетронутой в ящике стола уже неделю, старые способы не срабатывали, да и медитировать было не время.) Картина вырисовывалась безжалостно четкая. Он должен выбрать — неутомимая «премьерка» или Петя, Саша, Мыкола, другие люди, в плотном кольце которых было спокойно, появлялось ощущение защищенности и надежности...

Президент задумался. Да, Юля раскручивала колесо Революции, раскручивала неутомимо и бескомпромиссно. «Даже слишком... — пронеслось в голове. — Мы не выдержим этой войны на множество фронтов — против России, которая никогда не смирится с тем, что мы не ее колония, с олигархами, уже сейчас тянущими власть в залы международных арбитражей, с криминальными баронами Донбасса, в руках которых, как ни крути, миллиардные состояния и реальная власть в регионе, с публичными истериками коммунистов всех мастей... Нет, мы не выдержим...»

Осознание истины пришло так неожиданно, что Президент резко, в один миг, покрылся испариной. Достал из кармана белоснежный платок, вытер лоб... А о каком это «мы» я тут, собственно, рассуждаю. Никакого «мы» не существует. И, наверное, пора в этом признаться. Для начала хотя бы самому себе...

У нее. Юли, хватит сил на все. Непонятно, как Господь уместил в этом маленьком, как у подростка, теле столько огня; но — уместил, и этот огонь, запылавшей над страной, вспыхнул в тысячах похожих на факелы знамен, озарил Майдан, сделал лица людей одновременно радостными и отважными.

Они тогда стояли рядом, но их сердца, в которые, может быть, в ту минуту метил по очереди один и тот же снайпер в черном камуфляже, жадно, до боли, хотели разного. Когда игра в суды закончилась, сведя великое противостояние к пересчету голосов, он впервые за много дней уснул спокойно, а Юля, он уверен, хоть и не подала виду, испытала горечь. У нее украли Революцию!.. Революцию, правда которой жила не в расплывчатых адвокатских формулировках, а в миллионах вскинутых натруженных кулаков. Революцию, которая ни с кем не судилась, а приказывала и карала, решала и делила, не допуская даже тени сомнения в собственной правоте...

«А ведь ей бы все простили, — вдруг, даже удивившись собственному открытию, подумал Президент. — За перемены к лучшему дорого платят во всем мире, не только у нас!.. Простили бы, увидев СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Ту самую, которой требовали самодельные плакаты «наметового містечка», которые то и дело стоголосо озвучивались над Майданом...»

Да, миллионы обожали бы ее, Рыжий не пьянствовал бы сейчас на государственной даче, а сидел на нарах, отдыхая после шитья монтажных рукавиц, мощно дымили бы ставшие «согласно мандату» народными заводы, а их бывшие владельцы, Пинчеруки и Рахметовы, ссылаясь на примерное поведение, просили бы сменить им «усиленный» режим на «общий» — там и от «вохры» послабление, да и с «хавчиком» полегче...

«Но ведь в истории это уже было, — грустно подумал Президент. — И ее только у большевиков. Аргентинская Эвина Перон, югослав Броз Тито, тот же де Голль у французов... Ведь Майдан стоял не за это...»

«Да? А может быть, именно за ЭТО? — с беспощадной прямотой спросила какая-то частичка его души. — Может быть, стократно обманутый нищий народ год бы работал в холоде за харчи, твердо зная, что работает не на очередного вора, а на себя и своих детей, что строит страну без брошенных детей и нищих офицеров, что совсем скоро...

Дальше формулировать не хотелось. Этот путь — в какие бы светлые дали он ни вел — требовал от идущего первым такого дикого напряжения, такой самоотдачи и такого жирного креста на мечтах о спокойном счастье вообще, не говоря уже о гудении пчел и аромате августовских яблонь, что кололо под сердцем и начинало подташнивать...

В этот вечер Президент принял решение.

Но признаться в этом не смог даже самому себе. Потому что не был ни трусом, ни подлецом. А был просто уставшим человеком, сидящим в самом главном кабинете большого белоснежного здания на улице Банковой...