Пролог

Я стою на заброшенном красном железнодорожном вагоне, который примостился возле амбара. Воет ветер, волосы хлещут по лицу, холодок пробирается сквозь расстегнутый ворот рубашки. Облака стремительно несутся над горой, и кажется, что это дыхание пика. Внизу лежит мирная, уютная долина. А ферма наша танцует: медленно раскачиваются тяжелые ели, полынь и чертополох трепещут, склоняясь под каждым порывом ветра. За мной тянутся покатые холмы, подбираясь к основанию горы. А вверху я вижу темные очертания Принцессы Индейцев.

Холм сплошь порос дикой полбой. Если ели и полынь – солисты, то полба – кордебалет. Каждый стебелек вторит движениям, миллион балерин склоняются одна за другой под сильным ветром, который треплет их золотистые головки. Порыв длится лишь мгновение, и в эту минуту я могу увидеть ветер.

Я поворачиваюсь к нашему дому на склоне холма и вижу какое-то движение. Высокие тени упрямо борются с порывами ветра. Мои братья проснулись и проверяют погоду на дворе. Я представляю, как мама хозяйничает у плиты, переворачивая оладьи с отрубями. Отец согнулся у задней двери – он зашнуровывает ботинки со стальными носами и натягивает на мозолистые руки тяжелые краги. Внизу на дороге появляется школьный автобус – и проезжает мимо, не останавливаясь.

Мне всего семь, но я понимаю, что именно это делает нашу семью особенной: мы не ходим в школу.

Отец беспокоится, что правительство заставит нас учиться, но оно не может этого сделать, потому что не знает о нас. У моих родителей семеро детей, и у четверых нет свидетельства о рождении. У нас нет медицинских карточек, потому что мы родились дома и никогда не видели ни врача, ни медсестры[1]. У нас нет школьных дневников, потому что мы никогда не были в школе. Когда мне исполнится девять, я получу «отсроченное свидетельство о рождении», но сейчас для штата Айдахо и федерального правительства меня не существует.

Конечно, я существовала! Я росла, готовясь к Дням отвращения, наблюдая, как темнеет солнце и поднимается Луна, словно налитая кровью. Летом я собирала персики, а зимой перебирала наши припасы. Когда мир людей погибнет, моя семья этого даже не заметит – мы будем жить дальше, словно ничего не случилось.

Я училась по ритмам горы. Их изменения никогда не были фундаментальными, всего лишь циклическими. То же самое солнце каждое утро поднималось, проходило свой путь над долиной и скрывалось за пиком. Выпавший зимой снег каждую весну таял. Сама наша жизнь была циклом – циклом дня, циклом времен года – кругом вечных изменений, которые, завершаясь, лишь подтверждали, что ничего не изменилось. Я верила, что моя семья – часть этого бессмертного круга, что мы в определенном смысле вечны. Но вечной была только гора.

Мне всего семь, но я понимаю, что именно это делает нашу семью особенной: мы не ходим в школу.

Отец часто рассказывал нам о горе. Она была огромной и древней – настоящий собор. В горном массиве были и другие вершины, выше и красивее, но Олений пик был самым изысканным. Его основание тянулось на целую милю. Темная гора словно вырастала из земли и превращалась в безукоризненный шпиль. Издалека она напоминала женскую фигуру: ноги – это огромные расщелины, волосы – сосновый лес, покрывавший северный хребет. Женщина-гора была очень сильной – она решительно выставила ногу вперед: скорее выпад, чем шаг.

Отец называл ее Принцессой Индейцев. Она появлялась каждый год, когда начинал таять снег. Лицо ее было обращено на юг. Принцесса смотрела, как буйволы возвращаются в долину. Отец говорил, что по ее появлению индейцы-кочевники понимали, что пришла весна: снег на горе начинал таять, зима кончалась, можно было возвращаться домой.

Отец говорил только о горе и нашей долине, о нашем крохотном кусочке Айдахо. Он никогда не рассказывал мне, что делать, если я покину гору, пересеку океаны и континенты и окажусь в чужой стране, где на горизонте не будет Принцессы. Он никогда не говорил мне, как понять, что настало время возвращаться домой.

Загрузка...