Учитель из Меджибожа

НЕ ВСЕГДА СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ

Да, на сей раз пророчества внука Гершелэ из Острополья не осуществились. Ни через неделю, ни через месяц, даже через год эта война не кончилась.

Сведения о битвах, сражениях, которые Илья почерпнул на курсах, оказались детской игрой по сравнению с тем, что увидел и пережил за эти несколько дней войны. Все выглядело далеко не так, как писалось в уставах и инструкциях. Ни в одном предвоенном фильме, где изображались наступления, кавалерийские рейды и психические атаки с барабанами и трубами, не было ничего похожего на то, что происходило теперь.

В небе шли одна за другой вражеские эскадрильи, осыпая землю бомбами, поливая все вокруг пулеметным огнем, превращая кварталы в сплошные пожарища и развалины. По дорогам, по полям двигались колонны вражеских танков, а за ними шли белобрысые автоматчики с непокрытыми головами, с засученными рукавами. Трудно было определить, где линия фронта, где тыл, — все смешалось в смертельной неразберихе…

Казалось, не только люди, сама земля не выдержит этого огня.

Будь мудрецом, иди знай, как начнется эта война!

Илья Френкис с большим трудом нашел полк, куда его назначили переводчиком. Несколько раз полк вступал в бой с превосходящими силами противника и понес огромные потери.

Илья еще не успел представиться комполка, вручить предписание, как уже пришлось занять место в цепи контратакующих бойцов. Отбиваясь от вражеских автоматчиков, поспешно зарывались в землю, швыряли гранаты и бутылки с горючей смесью по танкам, которые словно из-под земли вырастали, появлялись то слева, то справа, то совсем позади… Он шел через пашни, где готовые вспыхнуть колосья били наотмашь по лицу, пробирался в глубь пылающих хлебов — там фашисты уже сбросили десантников.

Целые сутки не пил, не ел, не имея ни минуты передышки. А когда ночью бой немного утих, где-то на другом фланге обороняющегося полка захватили трех пилотов со сбитого «хейнкеля». Лейтенант поспешил в штабной блиндаж на допрос первых пленных…

Он растерзал бы этих подлых головорезов, излил бы на них свою жгучую ненависть. Но пришлось держаться, не подавать вида, что презирает их. Гитлеровцы должны увидеть перед собой лояльного русского офицера-переводчика, которому дано лишь одно право — переводить то, что захочет узнать у фрицев командир полка.

Мерзкие подлецы со свастикой на рукавах смотрели нагло, с противной ухмылкой. Они еще не утратили былого гонора, поглядывали на него и на всех, кто был в блиндаже, с сожалением — мол, недолго вам осталось жить на свете… Неважно, что не удалось вас убить, это сделают те, которые скоро вновь налетят… На каждый вопрос отвечали, как попугаи, заученными, стереотипными фразами: еще неделька-другая, и фюрер поставит Россию на колени, въедет на белом коне в Москву и все пойдет прахом. Капут России!

Еще горше становилось на душе, когда пленные хвастали дьявольской силой, стоящей за ними. Не жалели, что уничтожили столько городов и сел, столько невинной крови пролили. Они еще будут воевать против русских и заслужат у своего фюрера много железных крестов!

Илья переводил слово в слово все, что говорили пленные, перевел вопросы командира полка и комиссара. А по окончании допроса схватил винтовку, гранаты и бросился к бойцам, которые уже отбивали новую атаку. Фашисты неустанно рвались вперед.

За несколько дней беспрерывных боев лейтенант получил боевое крещение, научился воевать. Исчез страх перед надвигающимися танками. Он усвоил науку: не следует кланяться каждой дуре-пуле, врага можно бить, заставить бежать, поднимать руки в смертельном страхе. И хоть полк значительно уменьшился, поредел за эти дни, но стал еще более грозным. Люди стояли насмерть. Когда пришел приказ отступать, отходили скрытно, тихо, умело, прикрывая отходящих огнем.

Прошло еще несколько дней беспрерывных боев, и молодого лейтенанта-переводчика трудно было узнать. Он заслужил признание и уважение солдат, все время был с ними на самых опасных участках и не терялся в сложнейших условиях. Его не видели мрачным, угнетенным, он не утратил чувства юмора, не расставался с шуткой, и это придавало окружающим новые силы. Со стороны могло показаться, что это бывалый солдат, испытанный воин и служит в полку невесть сколько времени.

Круг его товарищей и друзей расширялся о каждым днем.

В эти тяжкие дни отступления солдаты нуждались в его веселом, добром слове, задористой шутке да еще в примере смелости и отваги! Там, где он появлялся, — в траншеях, блиндажах, на огневых позициях и просто на поле, в окопах, — сразу становилось легче на душе. После каждого допроса рассказывал подробности, сообщал, что пленные говорят и о чем думают. В таких случаях выпячивал наиболее смешные моменты, заставляя окружающих смеяться, — знал, что смех в это тяжелое время подобен душевному бальзаму. Подчас немного преувеличивал, помня, что доброе слово — лучшее лекарство от всех бед и невзгод.

Он много вынес из этих коротких разговоров с пленными фашистами, видел их насквозь, разгадывал мелкие душонки, отупевшие головы. Он смотрел на них живых вблизи, а его товарищи солдаты видели их на расстоянии и, главным образом, мертвых.

И все же как ни трудно и ни горестно было на душе, Илья старался не падать духом, хотя сердце подчас чуть не разрывалось от горечи. Многого из того, что он слышал от допрашиваемых нм головорезов, не рассказывал своим товарищам, чтобы не бередить живые раны; ему-то хорошо известно, что творят эти изверги в захваченных городах и селах, как жестоко расправляются с мирным населением и с теми, кто попал к ним в плен. Сердце обливалось кровью, когда думал о Меджибоже. Мать, сестры, родные и друзья, видимо, не успели вовремя уехать. А что теперь там, в Киеве? Где сейчас его девушка, эта светлая мечта? Немцев задержали в каких-то двадцати пяти километрах от города, на реке Ирпень. Оттуда прямой путь к столице. Людей эвакуируют на восток, может, и Рита со своими родителями уже вырвались, хотя отец ее и брат, наверное, ушли на фронт… Если она уехала с матерью, где же тогда ее искать и куда писать? Что можно теперь сделать для нее? Ровным счетом ничего! Он ведь находится в самом пекле сражений. Он солдат, и от него, как от сотен тысяч таких же бойцов, зависит судьба целой державы! И он обязан думать только об одном: остановить фашистскую мразь, не дать ей осуществить коварные замыслы и планы, отогнать от нашей священной земли!

Если этого не удастся сделать, если не нанести врагу смертельного удара, не добить его, то жизнь ломаного гроша не стоит! О каких невестах, свиданиях, родичах можно думать? Фашистские палачи оставляют за собой реки крови, руины и пожарища. Танковые колонны торопятся все живое сравнять с землей, превратить любимую Родину в пустыню, уничтожить, закрепостить все народы, превратить людей в рабов. Идет ожесточенная битва не на жизнь, а на смерть.

С тяжелыми боями, сдерживая бешеный натиск врага, полк отходил на восток. Там, где удавалось, он останавливался, зарывался в землю, снова вступал в бой, задерживал на какое-то время продвижение, кое-как пополнял свои силы.

И хотя полк сильно поредел, он с каждым днем сражался все яростнее и успешнее. Разобравшись в коварной тактике врага, бойцы и офицеры научились на поле боя громить, обескровливать гитлеровцев. Гранатами и немудреными бутылками горючей смеси уничтожали танки, обычными винтовками-трехлинейками образца девяносто первого года и пулеметами «максим» сбивали вражеские бомбардировщики. Прошло немного времени с начала войны, и уже трудно было узнать бойцов.

Близилась осень.

На широких просторах юга после ожесточенных боев врага остановили, и он стал быстро зарываться в землю. По ходу сражений можно было предположить, что ему придется зимовать в пустынных степях донецкого края, а это никак не входило в стратегические планы Гитлера.

Стрелковый полк, в котором воевал молодой лейтенант, прошел с тяжелыми боями сотни километров, выдержал все испытания, правда, потерял лучших своих солдат и офицеров. Полк остался верен до конца красному знамени, боевой воинской клятве.

Где-то неподалеку от Ворошиловграда он занял новые позиции, окопался. Каждый боец знал, что отныне ему придется сражаться за троих, мстить проклятым фашистам за тех, кто не дошел сюда.

За короткое время поредевшие батальоны со своим вооружением, обозами, пушками, машинами окопались, создав линию обороны. В трехстах метрах от выросших здесь траншей зарылся и враг.

Готовились к новому сражению. По всей видимости, оно начнется с наступлением весны.

Фашисты с нетерпением будут ее ждать, так как привыкли воевать, лишь когда устанавливается хорошая погода, когда просыхают дороги, чтобы техника не застревала в грязи. Гитлеровцы не терпят осенней распутицы и зимних холодов. Ведь они не запаслись теплой одеждой. Фюрер посулил, что через месяц-другой после начала воины солдаты отправятся по домам. Но вышло не но плану…

Завыли, закрутили холодные ветры, необычно рано в атом году пришла зима — жестокая, холодная, снежная. Таких уже давно здесь, на юге, не наблюдали.

Не иначе, как фюрер чем-то прогневил господа бога, и тог не помог ему добиться скорой победы над большевиками. К тому же русские обнаглели и воюют не по правилам. Виданное ли это дело, чтобы во время длительных дождей или метелей, когда вокруг ни зги не видно и фрицы дрожат от холода в своих траншеях и блиндажах, как дворовые псы в будках, то тут, то там нападают на них русские солдаты, разведывательные группы, а на тылы налетают партизаны, уничтожают, жгут все подряд, взрывают железнодорожную линию, рвут связь…

Нет, советские люди совсем не такие, как Гитлер представлял их себе. Он сказал, что немецких солдат будут встречать как дорогих освободителей с хлебом-солью, а их встречают повсюду свинцом, ненавистью и презрением.

«Да что же это, — жаловался новый пленный, — здесь, в глубине России, немецких солдат гибнет больше, чем во время боев! Кладбища растут, как грибы после дождя…»

Нет, такая война им не подходит! Зачем только втравили их в эту авантюру? Ничего похожего на то, что было в Австрии, Чехословакии, Франции… Видать, великий фюрер тут чего-то не домыслил… Застряли в этих степях, и кто знает, как унесут они отсюда ноги.

Приуныл фриц, опустил голову.

Радио сообщало, что на фронтах полное затишье. На юге — без существенных перемен. Идут поиски разведчиков, происходят мелкие стычки. Немецкие солдаты испытывают на своей шкуре, что это значит — «без перемен», «поиски разведчиков». Ни днем, ни ночью нет им покоя. Ни на переднем крае, ни в глубоком тылу. Небольшие группы глубокой ночью проникают в тыл, громят, уничтожают, захватывают в плен, жгут, нагоняя смертельный ужас…

Пылают склады с боеприпасами, оружием. Летят под откос вражеские эшелоны…

А там, на участке полка, молодой лейтенант-переводчик все чаще участвовал в допросе пленных. Смотрел на этих искаженных страхом «победителей» — грязных фашистских молодчиков — и в душе торжествовал.

Нет, это уже другие фрицы! Отнюдь не те, которых он видел в первые месяцы войны… Куда девался их гонор! Теперь во время допроса не вели себя так самонадеянно и нагло, как прежде. Они уже позабыли о белом коне, на котором Гитлер собирался въезжать в Москву. Эти молодчики вообще, оказывается, не жаждали войны… Им достаточно было того, что удалось расширить границы за счет многих стран Европы. Ну, а с Россией можно было и повременить…

Фриц запел совсем иную песню! Не тот, не тот фриц пошел! Вдруг стал поминать фюрера весьма неприятными выражениями. Злился на него, ругал безбожно, что он обманул немецкий народ, болтал все время о блицкриге, а тут приходится заживо гнить в русской земле, да к тому же неизвестно, чем все это кончится. Нет житья нигде — ни в окопах, ни в тылу, ни на дорогах! Иное дело было там, во Франции. А здесь? За все эти тяжелые месяцы войны фриц даже в ресторане или кафе как следует посидеть не мог! Нет, фюрер явно чего-то не учел… Болтал, болтал, что Красная Армия разбита, уничтожена чуть не вся русская авиация. А их бомбардировщики уже бомбят Берлин и Кенигсберг, порты Германии. Вот тебе и уничтожена советская авиация… разбита русская пехота… не существует больше Советской власти… Тут, на юге, красные то и дело предпринимают на разных участках стремительные атаки…

Нет, идет страшная война без правил. В таких условиях немец воевать не может!.. Капут! Всему капут!

Переводчик выслушивал их жалобы и дословно переводил начальству. А затем рассказывал все это своим однополчанам.

Но главное заключалось в том, что фриц стал уже думать, рассуждать! А это означало для рейха катастрофу. Если немецкий солдат жалуется на своего фюрера, стало быть, он потерял веру в победу. А это уже полный крах. Возможно, не так скоро, но конец один: отсюда, из Советской России, ему не так-то легко будет унести ноги… «На фронтах без существенных перемен. На юге — без перемен. Поиски разведчиков… Бои местного значения…» — монотонно передавало каждый день фашистское радио…

Глубокой ночью в жарко натопленной землянке бойцы спали с винтовками и автоматами, а Илья Френкис сидел возле маленького радиоприемника и вслушивался в голос Москвы. Нужно было записывать сводки, чтобы утром передать ребятам. Каждый с нетерпением ждал новостей и по фронтам, и в глубоком тылу. А еще надо знать, что в стане врага, в самой нашей столице…

Переводчик не знал покоя ни днем, ни ночью. Это был уже далеко не тот зеленый лейтенант, который пришел в полк в разгар боя. За эти тяжкие месяцы стал настоящим воином.

Теперь время шло, казалось, быстрее. После осенней распутицы, неумолимых степных ветров и колючих дождей неожиданно настали морозы, адские холода. Лихо пошли гулять по заснеженной степи буйные вьюги.

Кажется, за все мирные годы не было здесь таких метелей. И хотя нашим солдатам приходилось в открытых траншеях и нетопленных землянках довольно туго, они терпели, радуясь, что для гитлеровцев эта погода — гибель. Пусть сильнее жгут морозы, пусть знает подлый фашист, что такое русская зима! Пусть проклинает он тот день, когда ступил на нашу землю! Если не погибнет в этой непроглядной степи, то закажет внукам и правнукам идти войной на Россию!

Однако беспокоило другое: «Что готовит враг на весну и лето? Какие планы он разрабатывает? Что думает предпринять?»

Но важными делами войны должны заниматься не тут, в траншеях. Хоть и необходимо в точности знать: «Что замыслил враг, окопавшийся напротив? Какими силами располагает? Где его тылы, резервы? Каков он, противник, с которым скоро придется сразиться?»

Но, видать, фриц не придет добровольно, обо всем этом не поведает. Его необходимо пригласить сюда, чтобы развязал язык и обо всем рассказал.

И полковая разведка в эти морозные зимние ночи не знала передышки. Когда бушевала страшная метель, отчаянные ребята облачались в белые халаты, брали автоматы, кинжалы, гранаты и пробирались во вражеский стан, бесстрашно бродили по тылам, доставая «языков». Для таких вылазок выбирали ночи, когда сам черт не отваживался высунуться на свет, а немцы и подавно. Они прятались в своих щелях.

В группы разведчиков отбирали смекалистых, ловких и сильных духом ребят, которые спаяны крепкой дружбой, готовы друг за друга в огонь и в воду.

Недаром говорят о бездушном себялюбце, который не выручит, не поможет в беде: «С этим в разведку не пошел бы…» Не зря говорят!

И когда солдату скажут, что с ним охотно пойдут в разведку, это для него наивысшая похвала, самая большая награда. Лучшее свидетельство того, что ему доверяют, считают верным человеком.

С этим скромным и веселым лейтенантом разведчики охотно ходили в тыл врага на «горячее» дело, за «языком». С ним чувствовали себя не только уверенно, им даже бывало весело! В самую сложную минуту обращался он к шутке, и усталость, все опасности как-то незаметно сникали. Его находчивость, умение ориентироваться в незнакомой местности, принимать мгновенное решение, давать советы в самые критические минуты, в наисложнейших ситуациях постоянно приносили успех. Хорошо было ходить с ним в разведку еще и потому, что он отлично владел немецким — это очень выручало. К тому же умел выбрать такого немца, который нужен, мог рассказать что-то важное… Допрос начинался сразу же, как только схватывали «свеженького языка». А то, бывало, с огромным трудом захватишь немца, намучаешься с ним, жизнь на кон поставишь, а он, оказывается, сам по себе ломаного гроша не стоит. Ничего не знает, ничего не может рассказать. И все усилия идут прахом.

Молодой лейтенант, что называется, на ходу угадывал: стоящий это «язык» или нужно искать другого…

Однажды в сильную метель, — казалось, все бесы вырвались из своих пещер и закружились в страшном хороводе, ветер валил с ног, а снег забивал глаза, и ни зги не было видно, — группа разведчиков вместе с переводчиком направилась в крутую балку. Приблизившись к часовым, которые зарылись в снег и храпели, как недорезанные боровы, тихо и быстро расправились с ними и поползли дальше.

Но поди разберись в такую ночь, где этот штабной блиндаж и кто в нем находится.

Вскоре увидели довольно высокий снежный холм. Но какой-то он необычный. Присмотрелись лучше, и кто-то из ребят увидел, как потянуло оттуда дымом.

Вокруг — белая пустыня. Едва виднелись следы шагов.

Зарывшись в снег, наблюдали за холмом. Услышали приглушенный говор, смех. Кто-то тянул унылую солдатскую песню.

— Местное начальство, что ли, развлекается, — тихонько промолвил лейтенант, не сводя глаз с бугорка-блиндажа. — Вот бы нам достать оттуда какого-нибудь деятеля… Уж мы бы отпраздновали…

Взглянул на ручные часы — уже за полночь. План возник мгновенно. Коли начальство пьет и гуляет, значит, скоро захочет спать, а кому-то и приспичит по нужде… Тогда и хватай! Надо, стало быть, набраться терпения и ждать!..

Глубокая ночь. Неистово завывал ветер. Где-то неподалеку шумели заснеженные кусты. То тут, то там с большими интервалами во времени вспыхивали разноцветные огни ракет, изредка раздавались глухие, точно простуженные хлопки выстрелов, автоматные очереди. Немцы баловались для храбрости, чтобы отпугнуть нежданных гостей. А сами зарылись в снег, дрожа от холода. Это хорошо было известно разведчикам. Знали и то, что в такую ночь легче взять «языка».

А из заснеженного блиндажа, откуда вился дымок, все доносился хриплый голос. Певец не унимался. Кто-то тихонько подыгрывал ему на губной гармошке. Видать, торжество пошло на спад.

Притаившись в заснеженном углублении, разведчики напряженно смотрели в сторону холма и размышляли, как поступить. Подползти и бросить гранату, чтобы успокоить сразу всех немцев? Но тогда «языка» не возьмешь. Придется уйти несолоно хлебавши. Ждать? Но сколько можно ждать? Близится рассвет, а здесь долго задерживаться опасно…

Лейтенант с двумя бойцами подполз ближе. Отчетливее услышал голоса и понял, что там отмечают день рождения, кого-то поздравляют. Стало быть, не солдаты, а начальство… «Вот именинника бы схватить!» — подумал. Но поди разберись, кто именинник, а кто просто гость…

Разведчики глубже врылись в снег и не сводили глаз с блиндажа. Сколько так пролежали — неизвестно. Вдруг скрипнула дверь. Густое облако пара вырвалось из укрытия, в проеме показался грузный немец в расстегнутом кителе и с обнаженной головой. Яростно выругавшись, — вид-по, сердился на вьюгу, — он неровным шагом направился в сторонку, к кустам.

Кивнув ребятам, чтобы они приготовили гранаты и взяли на мушку вход в землянку, лейтенант пополз по снегу, встал во весь рост и негромко, на чистейшем немецком языке, поздравил именинника с рождением. Тот опешил и онемел от ужаса, увидев перед собой дуло пистолета. От сильного удара рукояткой по голове свалился в снег. В одно мгновение рядом выросли два разведчика, сунули немцу в рот рукавицу, ремнем связали руки и потащили к балке.

У фашиста свалились с носа очки, он что-то мямлил, подергивая плечом. Но в эту минуту подскочили еще двое и потащили пленника. Сами не заметили, как преодолели эти несколько десятков метров.

Они уже были на «ничейной» земле, как со стороны холма послышались шум и крики — коллеги немца, видимо, забеспокоились, что так долго не возвращается их именинник. Но разведчики уже были вне опасности. Только теперь лейтенант присмотрелся к добыче.

— Осторожнее тащите его… — сказал смеясь. — Это не простой «язык», а важная птица. Обер-лейтенант, да еще с крестами. Если не ошибаюсь, это и есть именинник… Отпраздновал…

Заметив, что русский и его спутники смеются, гитлеровский обер стал гримасничать, кивать головой, злиться. Видите ли, очень холодно… Замерзает… Он без шинели н шапки.

— Герр обер-лейтенант, веди себя спокойнее, — сказал по-немецки Илья. — Я понимаю, там, в блиндаже, тебе было приятнее. Но что поделаешь. Ты пришел на нашу землю, тебя никто не звал. А незваный гость — что кость в горле. Так уж, пожалуйста, потерпи… Шагай быстрее, глядишь, и отогреешься… Уже скоро мы будем дома, там сразу станет теплее…

Солдаты прислушивались к словам лейтенанта, смеялись, хоть плохо понимали, что он говорит. А немецкий офицер все еще возмущался, строил дикие гримасы. Ему явно не нравились такие именины…

Разведчики были уже неподалеку от покатых белых холмов, возле передовой линии, когда в том месте, где захватили «языка», поднялась стрельба. Застрекотали пулеметы. Небо осветилось многоцветными лентами трассирующих пуль. С визгом вонзились в него ракеты. Немец, дрожа от холода и страха, оглядывался, замедлял шаг, надеясь на спасение. Но его слегка подтолкнули автоматами, чтобы шел быстрее.

Оживленные, шумные и веселые, вернулись разведчики с ценной добычей. Через несколько минут офицера привели в штабную землянку.

Было далеко за полночь, но командир полка не спал, ожидал их. Поздравив с успешной вылазкой в тыл врага, он тут же приступил к допросу. Надо как следует побеседовать с этим «героем». Времени не так уж много. «Языка» придется ранним утром отправить в штаб дивизии, а может, и армии.

Офицер тем временем сидел возле железной печурки, пригорюнившись, мрачно, исподлобья косился на людей, которые входили и выходили из землянки. Он молча жался к огню, дрожа не так от холода, как от страха. Разведчики еще до того, как привели немца в штабную землянку, вытащили у него изо рта рукавицу. Лейтенант вернул ему очки. Тот водрузил их на длинный нос, чуть искривленный, как казачья шашка, с ненавистью посмотрел на стройного разведчика, который столь неожиданно притащил его сюда, и покачал головой…

Увидав перед собой старших офицеров, фашист стал размахивать руками, жаловался, что этот молодой человек и его люди вели себя с ним грубо, не по правилам, даже не позволили ему взять с собой шинель и шапку, а на дворе такой страшный мороз…

Командир полка выслушал жалобу сникшего обера. Пряча в усы лукавую усмешку, передал через переводчика, что это в самом деле невежливо со стороны разведчиков так грубо обходиться с гитлеровцами. И посулил, что в следующий раз, когда его бойцы отправятся в тыл к врагу, он прикажет им везти «языка» на лимузине…

До рассвета допрашивали пленного. Чуть свет его отправили в штаб армии, а лейтенант, смертельно усталый, поспешил в землянку, где отдыхали его друзья.

С его появлением все проснулись, окружили, стали допытываться, что сказал фашист и поправился ли «язык» начальству.

Кто-то вскипятил в котелке чай, развязал вещмешок и угостил лейтенанта чем пришлось. Затем подвинулись на верхних нарах, чтобы он мог поспать, пока еще тихо… Тут один из молодых бойцов обратился к нему:

— Товарищ лейтенант, говорят, до войны вы преподавали математику и немецкий язык. Где же вы научились воевать?

Илья Френкис, обжигая губы горячим чаем, улыбнулся.

— Понимаешь, Митюха, все это правда. Но воевать я научился лет с шести, в Меджибоже. Там на Буге стоит древняя крепость с бойницами, амбразурами. И мы, мальчишки, воевали целыми днями. Воевал и я, не подозревая, что эта наука мне еще пригодится…

Ребята весело смеялись, а он продолжал обжигать губы кипятком.

— Ну, пусть по-вашему, товарищ лейтенант, — не успокоился паренек. — А где же вы научились шутить, рассказывать веселые истории?

Илья пожал плечами и отодвинул от себя котелок.

— Понимаешь, друг, этого не объяснишь…

После долгой паузы продолжил:

— У нас все смеялись и шутили. Наши земляки утверждали, что десять минут смеха прибавляют человеку год жизни… А учились они у одного веселого человека, который давным-давно жил у нас и забавлял всех. Звали его Гершелэ из Острополья.

— А кто он был, этот весельчак?

Илья развел руками.

— Ну, как бы тебе объяснить, Митюха. Может, слыхал про такого — Насреддин из Бухары… Был в Средней Азии такой шутник, острослов, мудрец… Даже фильм о нем показывали…

— Конечно, слышал! Насреддин из Бухары… Он высмеивал баев, значит, кулаков, помогал бедным…

— Ну вот, такой же, примерно, был и у нас, в Меджибоже. И звали его Гершелэ из Острополья. Каждый народ имеет своего мудреца, веселого рассказчика… Вот и у нас он был. Давным-давно умер человек, а имя его навеки осталось в памяти народной…

Он неторопливо рассказывал о проделках и шутках своего знаменитого земляка, и молодые солдаты за животы хватались от смеха…

Лейтенант взглянул на часы.

— Да что мы тут разболтались! Спать надо! Скоро музыка фрицев заиграет и не даст выспаться.

Сбросил фуфайку, сапоги, взобрался на нары и вытянулся во весь рост, испытывая сладость отдыха. Его просили продолжить рассказ, но он махнул рукой:

— Другим разом, а теперь спать. Устал страшно. Спохватятся фрицы, что мы у них из-под носа выхватили столь важную персону, и такой сабантуй устроят, только держись!

Зима выдалась на редкость лютая. Мороз все крепчал, казалось, холоду конца не будет, а эти глубокие снега никогда не растают.

Лейтенант уверял, что после такой зимы им уже все будет нипочем. А когда окончится эта трудная и жестокая война, то тем, кто уцелеет, не страшно поселиться хоть и на Северном полюсе. Уверял: хоть нам и самим трудно, но морозы отлично заморозят фашистов, больше им уже не захочется зимовать в России. А тем временем бойцы укрепляли свои позиции, углубляли траншеи, хотя окаменевшая земля напоминала гранит, с трудом поддаваясь солдатским лопаткам и киркам. Все отлично понимали, что с наступлением оттепели враг с новыми силами обрушится на советские войска. То, что его остановили в донецких степях, на юге, и нанесли такие удары, заставили чуть не на всю зиму зарыться в землю, приводило фашистов в бешенство. Они постараются взять реванш.

Хотя зима тянулась как вечность, но и она подошла к концу. А когда подсохли дороги и настали теплые дни, тучи гитлеровских танков и самолетов, свежие дивизии, только что переброшенные сюда из других стран и фронтов, пошли в наступление и прорвали в нескольких местах линию обороны. Начались тяжелые бои за каждый клочок земли.

С большими потерями бойцы отбивали одну за другой танковые атаки. Перед траншеями, у самых брустверов, горели подбитые машины, валялись горы трупов хваленых немецких автоматчиков из тех, которые прошли всю Европу и здесь, на высохшей и потрескавшейся от жары донецкой степи, нашли свои могилы. Лишь час назад, а может, и того меньше, шли с автоматами в полный рост за броней они, эти белобрысые, озверевшие изверги с засученными рукавами, шли нахраписто, уверенно. Но далеко не прошли. Остались навечно лежать на дорогах и высохших травах…

Степь вокруг горела, дымилась, все содрогалось, скрежетало. Казалось, нет такой силы, которая устояла бы перед бешеным натиском фашистов. Полк стоял насмерть. Бойцы яростно сопротивлялись, то и дело переходя в контратаки.

Весь день на этом участке фронта не прекращались бои. Много раз наши доблестные воины отбивали атаки, поредевшие роты вступали в рукопашную схватку с врагом. Но силы таяли, ощущалась нехватка боеприпасов. Дороги отрезаны, и резервы не могли сюда пробиться.

Ряды защитников укрепления все редели. Не успевали выносить раненых, контуженых. Бескрайнее поле превратилось в кромешный ад — оно было перепахано бомбами, снарядами, усеяно осколками, трупами.

К концу дня связь с соседними полками окончательно прервалась. Справа и слева фронт был оголен, немцы продвинулись далеко вперед. Мин и патронов осталось считанное количество. Отрезанный от своих тылов и соседей, полк все же сражался. Однако всем было понятно, что он долго не удержится. Надо отступать. Но куда? Разведчики докладывали, что не смогли пробиться к своим. Всюду немецкие танки, автоматчики, десантники. Полк оказался в полном окружении. Надо попытаться пробиться через территорию, захваченную врагом.

Ночью, когда бой немного утих, командир собрал уцелевших офицеров в лощине, чтобы принять решение, как быть дальше. Объяснять обстановку не пришлось. Всем и так было ясно, что попали в ловушку, из которой необходимо вырваться любой ценой.

Похоронив убитых, люди соорудили носилки для раненых, а кого можно, устроили на уцелевших подводах, и глубокими балками и впадинами отправились в сторону Дона, к переправе, надеясь в пути соединиться с отступающими частями, чтобы с совместными боями вырваться из окружения.

Напрягая последние силы, неся с собой раненых, уцелевшие боеприпасы, люди шли степью, стремясь до рассвета выбраться из смертельного круга.

А ночь, как назло, была ясная. Вовсю светила багровокрасная луна. Ни единой тучки не плыло по небу. Огромные розоватые южные звезды перемигивались, срывались где-то над горизонтом и, прочертив серебристую линию, падали с бешеной скоростью.

Люди поглядывали на звездное небо — ничего хорошего оно им не сулило. И в самом деле, после небольшого затишья снова всполошилось, появились вражеские самолеты и обрушили на землю град бомб. Непроглядная степь не могла скрыть выходивших из окружения бойцов, хотя все было окутано пылью и дымам. Среди зловещих осколков лежали трупы. И не оставалось времени, чтобы их похоронить. Бойцы только подбирали раненых товарищей и несли на себе к переправе.

Остатки полка то и дело наталкивались на врага, после коротких вспышек боя прорывались вперед или сворачивали в сторону. Три дня и три ночи, выбиваясь из сил, прорывались бойцы к своим. Но пока безуспешно. Их оставалось все меньше, а боеприпасы уже были на исходе.

Положение стало совсем критическим после того, как пали в бою командир полка и группа старших офицеров. Всем вместе не вырваться из этого кольца — слишком заметная цель для вражеских самолетов, которые то и дело повисали над головой. Приходилось каждый раз отбиваться от подвижных немецких групп автоматчиков. С каждым часом людей становилось все меньше.

Пришли к решению прорываться сквозь вражеское кольцо небольшими группами и то по ночам, а днем скрываться в балках, в кустах, бурьянах.

Выходил из окружения и лейтенант Илья Френкис. Выше по званию офицера в группе не было, и ему пришлось ее возглавить. Их собралось сто человек, среди которых было много раненых.

Потянулись тяжелые дни. Группа держалась ближе к ярам, балкам, подальше от большой дороги, где двигались вражеские колонны. Не зная ни сна, ни отдыха, люди исподволь приближались к Дону. Уловив момент, нападали на вражеские обозы, чтобы разжиться оружием, боеприпасами, продовольствием, и двигались дальше. Бойцы смертельно устали. Но каждый понимал: чтобы выйти из вражеского кольца, необходимо напрячь все силы. Шли напористо к своей цели, хороня в степи павших товарищей, а раненых, которых нельзя было нести, устраивали у добрых людей в хуторах и станицах…

Молодой лейтенант, полковой переводчик, за эти страшные дни окружения стал настоящим боевым командиром. Смелостью, примером личного бесстрашия он воодушевлял бойцов, которые падали с ног от усталости. Люди поражались его спокойствию, отваге. Все больше проникались к нему любовью и доверием. Взоры теперь были обращены на него — под его командой как-нибудь вырвутся из окружения.

Ему и не снилось, что доведется стать боевым командиром. Сейчас не приходилось поступать точно по боевому уставу — ведь нигде такое отступление не предусматривалось, никто не рассчитывал, что война примет такие размеры и бои станут безвыходными и трагическими. Вокруг была горстка измученных, голодных, предельно уставших, потрясенных тяжкими потерями бойцов, и их надо как-то подбодрить, внушить веру, что несмотря ни на что они вырвутся из этого кольца. Понимал, что теперь только личным примером сможет поднять боевой дух людей, то и дело первым бросался в бой, вел за собой остальных, как это делали командиры в далекие годы гражданской войны.

Но в его группе были не только потери. В пути к ним примыкали все новые бойцы, выбиравшиеся из окружения. Многие твердо верили, что этот волевой, мужественный лейтенант выведет их из окружения. На него можно положиться!

То, что его группа разрасталась в пути, лейтенанта одновременно и радовало, и беспокоило. Трудно было в таких условиях знакомиться и узнавать людей. С каждым днем приходилось тщательнее маскироваться от вражеских бомбардировщиков, от постороннего глаза. То и дело менялось направление. Немцы были повсюду, даже в таких закоулках, где их и не должно быть. И приходилось маневрировать.

Днем люди укрывались в балках, кое-как отдыхали, набирались сил, разведывали ближайшие дороги, селения, а ночью двигались настойчиво и упрямо в надежде выйти из вражеского кольца.

Уже потеряли счет дням и ночам, схваткам с врагами. Их было много, и каждый день подобен вечности. Шли, находясь между жизнью и смертью, терпя голод и лишения. Каждый понимал, что лучше смерть, чем плен. Глядя на своего бесстрашного и неунывающего командира, солдаты старались не отставать, восхищались его смелостью и спокойной находчивостью в самых сложных обстоятельствах. И вместе с тем больно было смотреть на осунувшегося, поседевшего за эти дни молодого командира. Виски его покрылись сединой, щеки и лоб избороздили морщины. Ему приходилось труднее, чем другим. И все же он старался не забывать доброй шутки, отчего у бойцов заметно поднималось настроение. В его словах они как бы черпали свежие силы.

А время тянулось нестерпимо долго.

После нескольких тяжелых схваток с врагом отряд прорвался к городу Миллерово. Люди облегченно вздохнули. Уж там-то должны быть свои!

Лейтенант предусмотрительно устроил всех на отдых неподалеку от города, в глубокой ложбине, а сам с двумя бойцами отправился в разведку в предместье, чтобы узнать, что в городе — не опередил ли их враг?

Небольшой, но очень разбросанный город был погружен во тьму. Казалось, Миллерово находится в глубоком тылу и ведать не ведает ничего о страшной войне. Здесь группа наконец-то сможет отдохнуть, набраться сил, соединиться с регулярной частью, чтобы снова отправиться в бой. Это радовало лейтенанта. Хотя сердце подсказывало, что здесь не так уж все ладно. Тишина бывает обманчива.

Пробравшись со своими товарищами в предместье, к небольшому домику на отшибе, лейтенант осторожно постучал в окно. Дверь открыла испуганная старая женщина. Увидев советских солдат в полной воинской форме со звездочками на пилотках и с оружием, она уставилась на них, словно перед ней были какие-то привидения. И начала креститься, нашептывая пересохшими губами:

— Куда же вы, сыночки!.. Здесь лиходеи… фашисты. Наши вот уже второй день как оставили город… Был страшный бой. Здесь полно немецких бандитов. Уходите скорее, они охотятся за вами, убивают, вешают… Страшно передать, что творят эти изверги… Пленных они расстреливают на месте… Упаси вас господь попасть в их кровавые лапы.

Она перекрестила лейтенанта, еще что-то прошептала и указала дорогу к реке.