Удача в подарок, неприятности в комплекте

Глава 14. Зверь сбрасывает маску

Софья Витольдовна сызмальства обладала способностью предчувствовать беду, только вот дамой была практичной и в приметы не сильно верила, раз за разом объясняя накатывающее на неё беспокойство несварением, болью в сердце, усталостью или же ещё чем-либо таким же простым и понятным. Правда, о безопасности тоже не забывала, то изменяя время прогулки, то отменяя встречи, а то и вовсе запираясь у себя в комнате под предлогом плохого здоровья. Сейчас вот опять грудь дамы словно обруч стальной сжимал, а ладони холодели, несмотря на то, что в камине весело полыхал огонь, а на руки были натянуты перчатки. Софья Витольдовна раздосадованно вздохнула, энергично растирая руки, и вперилась взглядом в камин, словно надеясь в пляшущих языках пламени найти подсказку, что за беда опять сгустилась над головой. Может, переживает из-за смерти Ольги и Катерины? Да ну, глупости, эти две вертихвостки ей никогда дороги не были, те ещё распутницы, даром, что скромницами прикидываются. И извели их полюбовники от ревности, вон, лет так десять назад в соседнем Косоложске муж жену от ревности прямо на бале отравил, а потом с ума сошёл и застрелиться пытался. Да и это-то у него, болезного, не получилось, вместо того, чтобы в голову палить, чтобы уж наверняка, сей недоумок в грудь стрелял и, естественно, в сердце не попал.

Госпожа Абрамова гадливо плечами передёрнула, поднялась из кресла, так что ножки раздражённо по полу скрипнули, опять вызвав недовольную гримасу на лице хозяйки, по комнате прошлась, раз за разом посматривая на стоящий на небольшом столике ларец. Ничего там особо примечательного не было, так, амулетец один на всякий вполне возможный случай, но почему-то именно сегодня сей ларец так и притягивал взгляд. Хотелось открыть крышку и сжать в руке гладкий прохладный камень амулета, а ещё лучше повесить его на грудь и не снимать, пока… Что пока, Софья Витольдовна и сама не знала, но, не в силах более противиться искушению, открыла ларец и повесила амулет себе на шею, тщательно спрятав его в складках платья на груди, дабы Лизонька не приметила и вопросы разные задавать не начала. Ох, зря она избаловала девчонку, зря поддалась на её уговоры и позволила Лизе изучать эти артефакты да амулеты! Её дело бабье: замуж выйти за достойного, коему не стыдно будет, когда сил не останется, поместье да все владения передать, детишек от него (или не от него, главное, чтобы никто ни о чём не догадался) нарожать, на балах блистать пред соседями да гостями столичными, за хозяйством приглядывать, чтобы жульё – управляющие по миру не пустили, да вот и всё. Вся эта учёность девицам даром не нужна, от книжек лишь осанка со зрением портятся, да ещё кавалеры, коли заподозрят в девке разум, шарахаться начинают. Излишняя учёность если кого и манит, то или телят вроде Петеньки, или искателей лёгкой наживы, или же вот таких тёмных личностей, вроде следователя столичного. Ох, не в добрый час он появился в доме! Софья Витольдовна вздохнула, головой неодобрительно покачала. Конечно, Алексей Михайлович мужчина видный, с малахольным Петенькой его и не сравнить, но в этом-то как раз и заключается главная беда! Петюню-то в бараний рог согнуть дело не хитрое, он любой приказ госпожи Абрамовой упредить готов, в отставку подаст беспрекословно, в поместье осядет, а значит и Лиза никуда не убежит, при ней, Софье Витольдовне будет. С этим же следователем всё ох как непросто, его не скрутишь, он словно хлыст, может согнуться, да потом опять поднимется, хлестнёт пуще прежнего. И столичный опять же, вот в чём беда, не осядет в глухой провинции, тошно ему тут будет. И Лизу не оставит, с собой заберёт. А госпожа Абрамова пуще мук адовых страшилась Елизавету Андреевну потерять, потому как теряла уже, причём без надежды на возвращение, когда сразу после родов отдала малышку сестре, дабы имя своё честное не позорить. Уболтал её тогда Андрей, бесов сын, согласилась она Лизоньку им отдать, да боле подобное не повторится. Лиза её и жить будет с ней, и никак иначе!

Софья Витольдовна зло рубанула ладонью воздух, посмотрела на часы, досадуя, что Лиза мешкает, потянулась к колокольчику, прислугу позвать, да услышала голоса за спиной и поспешно опустилась в кресло, взяла в руку отчёт управляющего, словно ни о чём кроме дел поместья и не помышляла. В дверях появилась непривычно сияющая, словно именинница, Глафира, размашисто поклонилась, протараторила:

- Барыня, к Вам Елизавета Андреевна с Алексеем Михайловичем.

От этого вот короткого «с» по коже госпожи Абрамовой пробежал мороз, а грудь опять стянуло обручем предчувствие близкой беды.

- Чего застыла, проси, - сурово откликнулась барыня, откладывая отчёт, дабы бумага не выдала дрожания её пальцев.

- Слушаюсь, - прошелестела служанка и широко распахнула дверь, словно пред императорской четой. – Прошу!

В комнату, рука об руку, словно новобрачные, вплыли Лиза и следователь, почтительно поклонились, дождались снисходительного кивка, после чего господин Корсаров усадил Лизоньку в кресло, а сам садиться не стал, рядом встал.

«Значит беседа будет серьёзной, - догадалась Софья Витольдовна с тоской, - ох, пронеси господи, не дай свершиться непоправимому!»

- Софья Витольдовна, - Алексей Михайлович держался молодцом, волнения было почти не заметно, лишь левая рука время от времени принималась теребить пуговицу пиджака, - я прошу у Вас руки Вашей… - следователь споткнулся, тем самым обнаружив, что знает о тайне госпожи Абрамовой, и подписывая себе окончательный приговор, - воспитанницы Елизаветы Андреевны Соколовой.

- Пожалуйста, тётушка, - глаза Лизы сияли счастием, и госпожа Абрамова невольно ощутила отравляющий укол ревности и зависти, ведь её, Софьина, красота облетает осенними листьями, да и пора любви исчезла безвозвратно. – Благословите нас!

Софья Витольдовна сердито сверкнула глазами, засопела неодобрительно, губы поджала, взирая на молодых людей со строгостью неподкупного судьи:

- А ну-ка, сказывайте, с чего вдруг так скоропостижно благословение потребовалось? Али до греха дошло?

- В любви греха нет, - негромко ответил Алексей и обнял Лизу, прижал к себе, щедро делясь с барышней силой и спокойствием.

Госпожа Абрамова тяжело поднялась из кресла, заложила руки за спину, что всегда указывало на дурное настроение, прошлась по комнате, нарочито не глядя на Лизу и её избранника, затем круто повернулась на каблуках, вперилась тяжёлым, точно могильная плита, взором в лицо господину Корсарову:

- После свадьбы, коли благословение дам, где с молодой супругой жить станете?

Алексей Михайлович не раздумывал ни единой минуты, ответил прямо, без лукавства, уверенно глядя на будущую родственницу:

- Лиза будет жить со мной.

- Долг жены следовать за своим мужем, куда бы он ни направлялся, - поддержала жениха Лиза. – Вы же сами мне это частенько повторяли, тётушка.

Софья Витольдовна скрипнула зубами, на миг в глазах её полыхнул недобрый огонь, но голос остался прохладно-ровным, беды не предвещающим:

- Найдёшь супостата, что на Лизу искушается, так и быть, дам вам своё благословение. А коли нет, - голос госпожи Абьрамовой загремел, словно пушка во время сражения, - выгоню вон и прикажу слугам не пускать боле!

- Тётушка, - возмутилась Лиза, но Софья Витольдовна резко оборвала её:

- Мала ещё, учить меня! Ты со своим женихом сначала разберись, а то ишь, распутница, двум сразу голову вскружила, стыдодейка! Как бы они из-за тебя стреляться не стали! Разве я этому тебя учила? Что, дурная папашина кровь взыграла?!

- Идём, Лиза, - Алексей взял невесту за руку и вывел из комнаты. – Не плачь, всё образуется, так или иначе.

- Не даст тётушка нам своего благословения, - горестно хлюпнула носиком Лиза.

Корсаров прижал девушку к себе, поцелуем осушил слезинку на щеке, шепнул нежно:

- А разве ты меня без благословения любить меньше станешь?

- Нет, что ты!

- И я тебя тоже. А со временем тётушка успокоится и поймёт нас, - Алексей большими пальцами погладил щёчки Лизоньки, чуть коснулся поцелуем уголка губ. – Не плачь, солнышко, я никому не дам тебя в обиду.

Елизавета Андреевна плавилась от нежности в объятиях жениха, сгорала от страсти и только взглядом могла выразить всю свою любовь и нежность, слова разбегались, раскатывались, словно маленькие бусинки, да и был ли в них смысл, если всё, что нужно, уже давно промолвило сердце, ставшее одним на двоих, и дыхание, тоже единое. Только вот совесть жалила, отравляя миг блаженства напоминанием о Петеньке, с коим, хочешь или нет, нужно было объясниться. Лиза вздохнула и осторожно отступила в сторону, покидая такие родные и уютные объятия:

- Я должна поговорить с Петенькой.

- Я могу, - начал было Алексей, но Елизавета Андреевна прижала пальчики к его губам и решительно покачала головой:

- Нет, Алёшенька, я сама. Этот разговор должен пройти tete-a-tete, понимаешь?

Корсаров всё прекрасно понимал, только вот сердце, взявшее за последние дни слишком много воли, никак не желало допускать подобной беседы. Что это, ревность? Вполне возможно, но больше смутное беспокойство походило на предчувствие неприятностей, даже какой-то большой беды, словно где-то там, за пока ещё безоблачным горизонтом уже появилась и начала расти чёрная туча, предвестница бури. Усилием воли Алексей Михайлович отогнал неприятные ощущения, поцеловал любимую и улыбнулся:

- Ну что ж, если ты так решила, спорить не буду. Займусь поисками душегуба.

Лиза погладила жениха по щеке:

- Удачи, милый. Уверена: ты справишься.

Лиза

Я решила не мешкать и как можно скорее объясниться с Петенькой. Признаться, я чувствовала себя виноватой перед ним, тётушка права, я вскружила Пете голову, а ведь он такой доверчивый и наивный! И не его вина, что он проигрывает Алёшеньке, ведь тот настоящий мужчина, а Петенька пока юноша, маленький ещё, но обязательно вырастет и станет очаровательным мужчиной, настоящей грозой девичьих сердец! Надеюсь, он сумеет меня простить, хотя бы со временем.

Я вздохнула и окликнула Глафиру, которая суетилась, убирая дом после бала:

- Глаша, ты не видела Петра Игнатьевича?

Горничная отложила тряпку, которой протирала пыль, и почтительно поклонилась:

- Видела, барышня, Пётр Игнатьевич в библиотеке.

Я уже повернулась, чтобы направиться в библиотеку, когда Глафира неуверенно окликнула меня:

- Барышня…

- Что? – я вопросительно посмотрела на горничную, но та отчего-то смутилась, тряпку затеребила, виновато глаза опустив, но стоило мне плечами пожать и отвернуться, как девушка насмелилась, чуть придержала меня за руку:

- Не ходили бы Вы к Петру Игнатьевичу.

Вот ещё новости!

- Это почему же? – голос у меня прозвучал надменно, не люблю я советов, особенно таких вот туманных или, как Лёша говорит, безосновательных.

Горничная помолчала, кусая губки и глядя куда-то в сторону, потом плечиками повела неопределённо, словно знала о чём-то, но говорить не насмеливалась:

- Да так… Разве Вы с женихом не определились?

Остатки моего терпения разлетелись, словно смахнутая с полочки ваза:

- Лишнее болтаешь!

Я круто развернулась и отправилась в библиотеку, чтобы объясниться с Петенькой и не терзать его напрасной надеждой.

Благие намерения в очередной раз не привели ни к чему хорошему. В библиотеке Петенька говорить со мной категорически отказался, предложил побеседовать во время прогулки в парке. Я, хоть и не очень-то воодушевлённая перспективой уединённой прогулки с бывшим женихом, всё-таки согласилась, уж больно несчастный вид был у Петеньки, совесть во мне волком голодным взвыла. В парке же Петя словно нарочно повёл меня по тем тропинкам, где мы с ним часто гуляли, мимо беседок, в которых сидели, строя планы на счастливое, вне всякого сомнения, будущее. Когда Петенька предложил присесть на каменную лавочку, особо любимую мной за то, что её не видно из дома, я поняла, что время воспоминаний истекло. Хватит питать его бесплотными надеждами, а себя терзать угрызениями совести.

- Петенька, - я мягко взяла юношу за руку, словно он был больным ребёнком, коему надлежало выпить горькое лекарство, - послушай меня, пожалуйста.

Невинные, словно у ангела, голубые глаза обратились ко мне с таким безграничным доверием, что я почувствовала себя мерзавкой, готовой пнуть несчастного ребёнка, и чуть было не отступила, не решила переложить болезненный разговор на плечи Алексею. Мамочка милая, как же это непросто принимать взрослые решения, ну почему в жизни не может быть всё как в романах, когда самой большой бедой для героини становится холодность избранника, а после объяснения все невзгоды исчезают словно снег под палящими лучами солнца?! Я откашлялась, глубоко вздохнула и выпалила:

- Петенька, я не стану Вашей женой.

Пётр Игнатьевич удивлённо захлопал глазами, растерянно улыбнулся:

- Лизонька, милая, успокойтесь, Вы перенервничали…

- Нет, Петя, - я решительно покачала головой, - я полюбила другого.

На краткий миг в голубых глазах Петеньки плеснуло что-то нехорошее, но не успела я понять, что именно это было, как взгляд снова стал ясным и немного озабоченным.

- Лизонька, милая, давайте мы Вами присядем и всё спокойно обсудим, - Петя повлёк меня к каменной лавочке.

Вести долгие разговоры у меня не было ни сил, ни желания.

- Да нечего нам обсуждать. Я не стану Вашей женой, потому что люблю другого, что тут может быть непонятного? – я прикусила губу, пытаясь совладать со вспыхнувшим в душе раздражением. – Простите меня, Пётр Игнатьевич. Я знаю, что виновата перед Вами, но Вы сами понимаете, сердцу нельзя приказать.

- Но можно прислушаться к голосу разума, - голос Петра Игнатьевича похолодел, стал непривычно жёстким, я даже вздрогнула от неожиданности. – Подумайте, Лизонька, со мной Вы знакомы уже давно, а Ваш избранник… Что Вы о нём знаете?

Я не сдержала лучистой улыбки:

- Он самый лучший.

- Ну разумеется, - фыркнул Петенька, - все влюблённые дурочки говорят одно и то же. Женщины так предсказуемы!

Что?! Петенька, мягкий и деликатный Петенька только что назвал меня дурочкой? Да ещё и предсказуемой?! У него что, от обиды рассудок помутился?!

Я вскочила с лавочки, не желая более оставаться в компании столь разительно переменившегося жениха, в коего словно бес вселился:

- Я прощаю Вам Вашу резкость, Пётр Игнатьевич, лишь потому, что мои слова, вне всякого сомнения, глубоко ранили Вас.

- Вы даже не представляете, как сильно, - жёстко усмехнулся Петенька и резко рванул меня за руку, возвращая на скамью, - садитесь, не прыгайте. Я достаточно наслушался Ваших глупостей, теперь извольте послушать меня.

С меня довольно, я не намерена больше сидеть тут и выслушивать оскорбления! Я попыталась вскочить с лавочки, но Петенька со злой усмешкой вытащил из внутреннего кармана короткий револьвер и недрогнувшей рукой наставил его на меня, процедив:

- Сидите смирно, Елизавета Андреевна, иначе, клянусь адом, я пущу Вам пулю в лоб.

- Вы с ума сошли, - прошептала я, заворожённо глядя на холодный зрачок направленного на меня оружия.

- Отнюдь, - Пётр Игнатьевич коротко хохотнул, упиваясь происходящим безумием, - перестал корчить из себя идиота.

Я ещё раз попыталась утихомирить Петеньку, гадая, сможет ли Феликс Францевич помочь несчастному, обезумевшему из-за обрушившихся на наши семьи потрясений, или же всё-таки придётся прибегать к помощи специальной клиники:

- Петень…

Пётр перебил меня, яростно взмахнув пистолетом, я даже зажмурилась, опасаясь выстрела, коего, к счастию, не последовало:

- Не смей называть меня Петенькой! Это дурацкое прозвище более пристало болонке, нежели взрослому мужчине!

Как же его, бедного, скрутило-то, пожалуй, всё-таки придётся в клинике закрывать. Мне теперь, самое главное, его успокоить нужно, чтобы он стрелять не начал, а то, если он меня ранит, Алёша ему голову свернёт и слушать про помрачение рассудка не станет. Что там Феликс Францевич в прошлом году говорил по поводу обращения с безумцами?

Я успокаивающе выставила перед собой ладони, заговорила негромко, стараясь, чтобы мой голос походил на успокаивающее журчание воды:

- Прошу прощения, Пётр Игнатьевич, я даже не предполагала, что Вам сие обращение может быть неприятно, Вы мне ни разу даже словом не обмолвились об этом.

- Потому что выгодно было, чтобы ты меня за слабовольного дурачка держала, - Петя зло блеснул глазами, усмехнулся жёстко, половиной рта. – Да и все остальные тоже. Никому же из вас, ослов скудоумных, даже в голову не пришло, что это я, именно я на тебя покушаюсь!

Меня словно с размаху ударили подушкой по голове, сердце точно невидимая холодная рука сжала. Господи, а что если это не припадок безумия, а правда? Но за что, почему? Бред, быть такого не может! Я всмотрелась в холодные, точно обломки льда глаза Петеньки, ища в них признаки умопомешательства, помнится, доктор подробно рассказывал о них, и вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Взгляд Петра был жестоким, но ясным, без малейшего помутнения, он не только прекрасно понимал, что и почему делает, но ещё и получал от происходящего истинное удовольствие! Господи, что же мне теперь делать-то?! Ответ пришёл неожиданно, на миг мне даже показалось, что я услышала голос Алексея: «Тяни время».

Я облизнула пересохшие губы и, не пытаясь скрыть дрожь в голосе, спросила:

- Но что же я Вам сделала, что Вы захотели меня убить?

Пётр Игнатьевич снисходительно улыбнулся, упиваясь ранее несвойственной для него ролью хозяина положения:

- Милая моя, если бы я хотел тебя убить, мы бы сейчас с тобой тут не разговаривали. Я должен был напугать твою тётку, чтобы она не тянула с нашей свадьбой, а вот потом, - Пётр оскалился, - став официально твоим супругом и получив богатое приданое, я бы быстро избавился сначала от вздорной старухи, возомнившей себя властительницей судеб, а потом и от моей сладкой жёнушки.

К страху, отчаянию и надежде на чудо добавилась горькая обида, совершенно неуместная в данный момент, но от этого не менее жгучая.

- Значит, Вы никогда меня не любили? – я вспомнила наши совместные прогулки, вечера у рояля, ноты, которые Петенька привозил специально для меня, букеты цветов на окне, и на глазах выступили слёзы.

Пётр Игнатьевич хохотнул, переложил пистолет в другую руку, беззаботно пожал плечами, словно мы обсуждали планы на день:

- Да полно, моя милая, к чему эта трагедия на пустом месте? Вы меня тоже не любили, я был для вас милым мальчиком, удачной партией, не более. И как только рядом оказался жених повыгоднее, следователь из столицы, Вы тотчас же переметнулись к нему.

- Неправда, - хоть я и понимала, что неразумно злить вооружённого, готового на любое безумство мужчину, но подозрений в корысти и расчёте терпеть не стала, - я…

- Вы любите господина Корсарова, - скучающим тоном перебил меня Пётр Игнатьевич, - а он, вне всякого сомнения, любит Вас. Милая моя, успокойтесь, нет смысла объяснять то, что и так понятно. Только такие идиоты как вы с господином следователем могли не замечать влечения друг к другу и возводить меж собой стены из теней прошлого, глупых страхов и совершенно идиотских правил приличия.

- Я не хотела Вас обидеть.

- И, тем не менее, сударыня, Вы это сделали, - Пётр нахмурился, зло сверкнул глазами. – Вы предпочли мне другого, а для мужчины нет оскорбления более сильного.

Я растерянно смотрела на бывшего жениха, тщетно пытаясь понять ход его мыслей:

- Но Вы же не любите меня? Какая Вам разница, где я и с кем?

- Вы меня плохо слушали, сударыня, - Пётр Игнатьевич скучающе скривился, зевнул, небрежно прикрыв рот ладонью, - впрочем, что ещё можно ожидать от глупой девчонки, у которой одна любовь на уме.

Тоже мне, тёмный гений злодейства, пред которым трепещет весь мир! Я стиснула пальцы, дабы удержаться от острой шпильки насмешки и не провоцировать Петеньку, по-прежнему направляющего на меня оружие. Какая досада, что я отказалась от предложения Алексея проводить меня, сейчас разговор шёл бы совсем по-другому! Я глубоко вздохнула, опустила ресницы, придавая своему лицу беззащитно-несчастное выражение, и пролепетала, умоляюще глядя на Петра Игнатьевича:

- Зачем же Вы убили Оленьку и Катеньку, неужели перепутали со мной?

- Что я, слепец что ли? - фыркнул Петенька. - Сии особы сами виноваты в том, что с ними произошло. А впрочем, если Вам интересно, могу и рассказать, только во время прогулки. Поднимайтесь, сударыня, не капризничайте, иначе я Вас прямо здесь пристрелю и ничего рассказывать не стану.

Спорить с вооружённым человеком глупо и безрассудно, пришлось подчиниться. Пётр Игнатьевич подхватил меня под руку, больно ткнув дуло револьвера мне в бок, и повлёк по неприметной тропинке прочь из парка, я только и успела платочек уронить, показывая, где меня искать следует. К счастью, похититель мой, упивающийся собственными злодеяниями, ничего не приметил.

- Итак, моя дорогая, с чего же начать? – Петенька мечтательно улыбнулся. – Пожалуй, как говорят древние философы, с начала, а конец для моей истории уже подготовлен и неизбежен. И для Вас, душа моя, он будет весьма трагичен.

Я промолчала, осторожно оторвала пуговку от платья и бросила её на тропинку. Надеюсь, наша прогулка не затянется, а то у меня так пуговиц не хватит, да и Пётр Игнатьевич рано или поздно заметит беспорядок в моём туалете.

- Первое покушение на Вас, душечка, организовала Катюшка. Да-да, та самая Ваша горячо любимая сестрица, которой Вы верили целиком и полностью, а зря. В этом мире вообще лучше никому не верить, разочарований будет меньше, - Пётр Игнатьевич замолчал, пристально глядя на меня, но я лишь бросила холодно:

- Грех это, на покойных клеветать.

- Клеветать?! – так и взвился Петенька. – Да этой змее завидно стало, что у Вас есть жених, а её полюбовнику, господину Рябинину, тётка Ваша от дома отказала, вот она и решила Вас извести.

Я хотела бы возразить, что это неправда, да вспомнила сломавшийся под ногой мостик и неприятно резанувший по сердцу разочарованный взгляд Катеньки. Тогда мне показалось, что она огорчилась из-за испорченной прогулки, но сейчас пришлось признать: огорчило мою сестрицу то, что я не утонула.

- Изобличить Катерину труда не составило, - Пётр Игнатьевич снисходительно усмехнулся, - конспиратор-то из неё никудышный, впрочем, чего ожидать от девицы, недаром говорят: волос долог, да ум короток.

Я поджала губы, мстительно бросив на тропинку ещё одну пуговку. Ничего, пусть торжествует и упивается ощущением близкой победы, всё равно Алексей Михайлович меня в обиду не даст, спасёт непременно.

- Глупышка Катенька подсказала мне отличную идею, - Пётр Игнатьевич молодцевато усмехнулся, - как ускорить свадьбу и обеспечить себе скорое вдовство. Я стал устраивать покушения, но так, чтобы Вы оставались в живых, поверьте мне, моя милая, Ваша смерть до венчания мне абсолютно не выгодна.

Что ж, как гласит народная мудрость: нет худа без добра. Раз Петру Игнатьевичу не выгодна моя смерть, значит убивать меня он не станет. Хотя, это ему раньше была невыгодна моя смерть, а сейчас, когда я отказалась выходить за него замуж… Я судорожно сглотнула, гоня прочь жуткие мысли. Мне нужно держаться и тянуть время, Алёша непременно придёт за мной, нужно лишь немного подождать. Я стиснула зубы и закусила губу, чтобы не застонать от страха.

- Всё было просто замечательно, пока не появился этот следователь столичный, - лицо Петра исказилось такой ненавистью, что я замерла от ужаса, ожидая выстрела, - зря я его сразу в расчёт не взял, нужно было сразу подушкой придушить, пока он в беспамятстве валялся. Ну да ничего, ещё поквитаюсь с ним.

Я откашлялась, от страха сильно першило горло:

- Тётушку свою Вы зарезали?

- А зачем мне это? – искренне удивился Пётр Игнатьевич. – Тётушка мне ничуть не мешала, наоборот, именно с её лёгкой руки меня все слабаком и считать стали. Не-е-ет, убивать Дарью Васильевну в мои планы не входило, хотя, признаюсь, от её смерти я только выиграл, - по лицу зверя в человеческом обличье скользнула презрительная усмешка, - а вот Ольге Георгиевне за её жадность и дерзость пришлось подушечку на лицо положить, да-с. Углядела она, змея блудливая, как я верёвочку протягивал через лесенку, коя к Вашим покоям, сударыня, ведёт, и ладно бы просто приметила, так ведь денег за молчание стала требовать!

- Оленька стала Вас шантажировать? – я отказывалась верить услышанному, всё происходящее напоминало никак не завершающийся кошмар. – Да быть такого не может!

Пётр разразился коротким лающим смехом:

- Может, моя дорогая, ещё как может! Олюшка отнюдь не была невинным розанчиком, коим её представлял добрейший Прохор Милорадович. Если уж на то пошло, Вы меня благодарить должны за избавление от этой змеи коварной. Я пригласил Ольгу Георгиевну ночью к лестнице, якобы для того, чтобы отдать ей деньги, и толкнул, думал, она размозжит голову. Да ад не спешил её забирать, пришлось подушкой додушить, благо после отравления Катерины паника началась, про Ольгу никто даже не вспомнил.

- А Катю-то Вы за что отравили? Она-то Вам чем помешала? – сердиться на сестрицу, даже узнав, что именно с неё началась череда покушений, я всё равно не могла. Бог ей судья, страшная кончина искупила все её вольные и невольные грехи.

Петенька огляделся по сторонам, толкнул меня к невысокой сосенке, растущей на краю небольшого овражка:

- Да надоела она мне, всё приставала с вопросом, когда-де я от тебя избавлюсь и на ней женюсь. А того дура не понимала, что с неё, кроме красоты, и взять нечего, невинность, единственное своё богатство, и ту не сохранила. Впрочем, Вас, сударыня, это тоже касается, - Пётр Игнатьевич оскалился и прицелился, - зря Вы отказались моей женой стать, пожили бы ещё хоть немного.

А вот не буду молить о пощаде, не доставлю ему такой радости! Я вскинула голову и расправила плечи, глядя не в холодный глазок дула, а прямо в глаза Петеньке.

- Что, ни слёз, ни мольбы о прощении не будет? – усмехнулся тот и пожал плечами, - как хотите. Прощайте, сударыня.

Два выстрела слились для меня в один оглушительный грохот, плечо обожгло нестерпимой болью, я вскрикнула и упала прямо в овражек, больно ударившись головой о камень. Последнее, что я запомнила, был полный отчаяния крик Алёши:

- Лиза!!!