Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 5. Их всегда достаточно

От тихой глади моря уже мутило. Бесконечный черный пляж с острыми, как лезвия, песчинками сменился снова белым песком, чтобы вновь привести Робин к отвесной скале. Нечего было и думать, чтобы забраться наверх, но и по воде пройти было нереально – волны бились о камни, взвивая в воздух мириады брызг. Оставалось одно – обойти стороной по темному запутанному лесу, надеясь найти обход или путь на вершину.

Робин долго стояла, вглядываясь в густую чащу. Ветки деревьев и кустарников переплетались так плотно, что, казалось, пути вглубь леса нет. Тут и там раздавались сомнительные шорохи, на которые можно было не обращать внимание, когда идешь по открытой местности и не собираешься нырять в зеленый омут. Но теперь звуки усилились, разрывая барабанные перепонки.

Вспомнилось одно слишком жаркое лето, когда ей было почти семнадцать, и они с компанией одноклассников решили перед выпуском из школы пойти в поход. Разбить палатки, пить дешевое вино из коробок, жарить на огне зефирки и сосиски, цепляя их на прямо тут же собранные кривые палки, в глубине души надеясь, что вместе с сочным картонного вкуса полуискусственным мясом ты не съешь какого-нибудь зазевавшегося жука. Они взяли рюкзаки, доверху набитые снедью, палатками и прочей необходимой ерундой. Единственное, о чем они тогда не подумали, – это предупредить кого-то из взрослых. Каждый напридумывал, что ночует у другого, а проверять никто не стал.

Начиналось все хорошо. Их было всего девять: пятеро парней и четыре девочки. Некоторые наспех сбились в пары, другие, как сама Робин, предпочли остаться в одиночестве. Они забрались недалеко – всего около трех часов шли по чаще строго на север, пока не уткнулись в такую же скалу. Кто-то предложил остаться здесь – без разницы, где пить дешевое вино и жарить сосиски на подобранных с земли палках. Другие сопротивлялись и хотели идти дальше…

Их искали неделю, пока не нашли. Измученные и истощенные, восемь школьников вернулись домой, а один…

Робин вздрогнула от нахлынувших воспоминаний. Идти по пляжу было не страшно. А вот нырнуть в эту гущу из деревьев и кустарника, словно в самый кошмарный день из прошлого, – жутковато.

Она стояла на берегу несколько минут или несколько часов. Трудно ориентироваться в мире, где не знали ничего о времени. Заметив что-то похожее на тропинку, Робин, наконец, двинулась внутрь переплетенных между собой деревьев. Идти было тяжело. Ноги цеплялись за выступающие корни деревьев, руки обдирали цепкие колючие кустарники. Несуществующее солнце почти не пробивалось сюда из-за слишком густой листвы, и всем пространством вокруг завладели тени. Длинные и тонкие, плотные и черные, как омут, постоянно меняющиеся по мере того, как девушка продвигалась все глубже в лес, они манили ее крючковатыми пальцами и смотрели вслед пустыми глазницами. Еще не сталкиваясь с опасностями дикой природы здесь, в загробном мире, Робин едва могла дышать. От страха, от напряжения – все разом сомкнулось в одной этой точке, затерев мысли о том, ради кого она пустилась в это путешествие.

Она шла долго – так показалось, – стараясь держаться вдоль отвесной скалы, кое-где так плотно обвитой лианами и плющом, что почти неразличимой в окутавшем ее полумраке. Иногда казалось, что подъем стал чуть более пологим, и тогда девушка пробовала ползти вверх, цепляясь за густую растительность и камни, но каждый раз скатывалась обратно, не сумев удержаться.

Немного привыкнув в обстановке, Робин смогла думать о чем-то другом и тут же пожалела об этом. Встревоженный, словно стайка диких уток, мозг пульсировал ужасными картинками будущего и не менее пугающими моментами прошлого.

В тот день в лесу с ними был парень, его звали Маркус. Он был новенький, и никто потом не мог вспомнить, кто пригласил его пойти вместе в поход, – с ним толком никто не общался. Неудивительно, что они попросту забыли про него. Забыли в тот самый день, когда, проснувшись ближе к обеду и собрав палатки, решили пойти назад и заблудились.

Его нашли потом, мертвого. Он пробовал залезть на скалу, чтобы посмотреть, в каком направлении двигаться дальше, но упал и порезал бедро о камни. Не опасно и не страшно, если бы с ним кто-то был и помог перевязать рану. Отвез бы домой. Но он был совсем один в почти такой же густой чаще леса и мог полагаться только на себя. Но он не стал. То ли был так сильно напуган, то ли потерял сознание, он остался на том же самом месте и умер от обезвоживания и потери крови.

Робин остановилась, тяжело дыша и чувствуя, как сильно бьется давно остановившееся сердце. Она не могла этого чувствовать, но могла вспоминать те ощущения. И это было почти так же реально, как и тогда, в темном лесу в компании одноклассников.

Дальше вглубь леса на деревьях и между ними висел туман, прорезаемый лучами солнца там, где глухие заросли уступали место небольшим полянкам. Ей надоело идти. Усталости не было, и даже страх стал уже таким привычным, что почти не ощущался каждой клеточкой безжизненного тела. Но окружающая обстановка настолько наскучила, что Робин была уже не против, если произойдет что-то ужасное, лишь бы не тащиться бесконечно долго по надоевшему лесу. Опустившись у самой скалы и прислонившись к ее заросшему мхом боку, девушка вытянула ноги, поморщилась, глядя на стопы, превратившиеся в кровавое месиво, и закрыла глаза.

– Заблудилась? – тихий, хриплый, но тонкий голос заставил девушку вздрогнуть.

Открыв глаза, Робин уставилась на полноватого, слишком нелепо смотревшегося здесь, в этой глуши, подростка. Он был коротко стрижен и одет в школьную форму с белой рубашкой и темно-зелеными брюками и пиджаком. Точно таким же, какие носила и она сама.

– Меня зовут Маркус. И я не ждал тут гостей.

Если бы не его безобидный вид, тон голоса и суровый взгляд можно было бы принять за угрозу. Аккуратно, стараясь не напугать его, Робин поднялась, держась рукой за покрытую мхом влажную скалу, и застыла на месте, не решаясь сделать шаг или что-то ответить.

– Ты что, немая? – не унимался подросток. Его голос теперь звучал откровенно недружелюбно.

– Я… н-нет… Привет. Я…

Надо было представиться, но слова застревали в горле. Она узнала его. Это был тот самый парень, который заблудился с ними в лесу и умер в одиночестве, потому что про него все забыли. Точнее, почти все…

Вино было слишком едким, а тело слишком уставшим, чтобы сопротивляться действию алкоголя. Выпив сверх своей меры в тот злосчастный день, Робин сама не поняла, как оказалась в объятиях этого чудаковатого новенького, полноватого, если не сказать жирного. Его влажные губы впивались ей в шею, оставляя слюнявые полосы, от чего кожу холодило ночным ветром еще сильнее. Его липкие от сосисок пальцы лапали ее везде и исследовали разгоряченное спиртным тело, не встречая никакого сопротивления. Он был не первым, кто позарился на неприкрытую и тщательно взращиваемую красоту молодой девушки, уже в четырнадцать лет обладавшей фигурой, какой могла позавидовать любая фотомодель с мировым именем. Но только ему Робин почему-то разрешила зайти чуть дальше и бесстыдно шарить не только в спортивном, поддерживающем упругую грудь лифчике, но и кружевных трусиках. Но самое ужасное, в чем было стыдно признаться даже себе, – ей это нравилось.

Это могла бы быть та самая ночь, когда Робин познала всю остроту любви, отдавшись на удивление умелым рукам почти незнакомого парня, но им помешали – в палатку ввалилась другая парочка. Момент был упущен. Они вернулись к костру, где догорали последние угли, и продолжили пить дешевое вино из коробки, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Маркус потом еще порывался продолжить начатое, но девушка была непреклонна.

Утром, проснувшись от треска веток под чьими-то ногами, Робин увидела, как Маркус бежит в чащу. Его тошнило, ему было плохо, и он, очевидно, решил уйти подальше, чтобы избежать дальнейших насмешек.

Чуть позже, когда все собрались идти обратно, никто не вспомнил про новичка. Никто, кроме Робин. Но, вспоминая вчерашний вечер, она боялась, что парень проболтается, начнет приставать на глазах у всех, и теперь уже потешаться станут над ней. Она не хотела этого и думала, что ничего плохого не произойдет, если они уйдут. Он просто догонит их чуть позже.

Она не знала еще, что они заблудились. И не знала, что Маркус уже в тот самый момент, когда они покидали место ночлега, лежал с рассеченным бедром, истекая кровью. Одно ее слово – и они бы пошли искать его. И он был бы жив.

– Я Робин, – наконец собравшись с мыслями, ответила девушка. Хватит прятаться. Хватит врать. Хватит притворяться, что ее ненависть к людям – это не следствие ее ненависти к самой себе за те поступки, которыми вряд ли можно гордиться.

– Странное имя для девчонки. – Маркус присел на корточки, разглядывая ее с ног до головы и все еще не узнавая.

– Ты… не помнишь меня? – осторожно прошептала Робин.

– А должен?

Она, конечно, изменилась, но не настолько, чтобы он не узнал ее.

– Тот день в лесу. Этот день. Нас было девять человек. И мы с тобой…

– Точно, – парень прищурился и мерзко заулыбался. Облизнул и без того влажные губы и судорожно сглотнул, словно перед ним была не девушка, а тарелка сочного мяса. – Так это была ты. Я почти забыл про ту ночь.

– Забыл? – удивилась Робин. – Ты живешь в этом дне бесконечно много времени. И ты… Забыл?

Маркус поднялся на ноги, отошел к растущему недалеко кусту с длинными тонкими листьями и начал отрывать их, один за другим. Он изредка поглядывал на стоящую чуть вдалеке девушку и улыбался одному ему понятным мыслям.

– Ты что же думаешь, я здесь из-за тебя? Думаешь, твоя пусть и обалденная грудь могла заставить меня застрять в этом лесу?

– Я так не думала…

– Врешь, сучка. И тогда врала, когда позволила зайти достаточно далеко, чтобы я уже понадеялся оттрахать тебя. И сейчас врешь. Ты когда-нибудь говоришь правду, Робин?

– Ты меня не знаешь, – отрезала девушка и принялась оглядываться в поисках пути отступления. Ей вовсе не хотелось оставаться тут с этим мерзким мальчишкой, которому однажды позволила прикасаться к себе. После того случая у нее вызывали отвращение любые сальные намеки, знаки внимания. Наверное, поэтому ее так притягивали те, кто не обращал внимания ни на ее роскошную фигуру, ни на ухоженное и тщательно накрашенное миловидное личико.

– Мне хватило, – хмыкнул Маркус. – Так ты заблудилась?

– Д-да. Я шла по пляжу и… решила обойти эти скалы по лесу. Долго еще идти?

– Бесконечно, если ты не знаешь, куда идешь, – прищурился парень, опять нагло рассматривая ее с ног до головы. – Ты знаешь, куда ты идешь?

– Я ищу друга. – Робин сама ненавидела то сомнение, с которым прозвучали эти слова.

– Ладно, – пожал плечами Маркус и, выкинув охапку сорванных листьев, пошел в сторону чащи леса.

Робин смотрела ему вслед, не решаясь окликнуть, хоть и очень хотелось – надоело бродить здесь одной без намека на то, что это когда-то закончится. И если он тут появился, значит, что-то между ними осталось недосказанное.

– Погоди, Маркус. Я хотела попросить у тебя прощения.

Он остановился, не оборачиваясь. Слишком полная спина распрямилась, покатые плечи подались назад. Теперь его силуэт больше напоминал человека, а не просто груду сала, образовавшую бесформенную фигуру. Медленно развернувшись, он пошел к ней и остановился всего в паре метров.

Он был ниже ее – странно, но Робин об этом забыла. Его пухлые щеки были покрыты красными набухшими прыщами, глаз почти не было видно из-под нависающих век. Короткие полные пальцы сжимались и разжимались, словно не решаясь слиться в кулак. В нем не было агрессии, скорее какая-то безысходность, от которой хотелось завыть.

– Прощения? – переспросил он хриплым шепотом. – За то, что могла, но так и не стала моей первой и единственной девчонкой?

– Н-нет. Я… Мы оставили тебя в лесу. И я… Другие просто забыли. Но я… Я же знала, что ты куда-то ушел, и не пошла искать тебя, чтобы помочь. И ты… Говорят, ты заблудился, хотел залезть повыше и упал, повредив себе бедро.

Противный писклявый смех заглушил шум леса, проникая, казалось, до самого мозга и превращая его в кашу. Маркус смеялся, пока из глаз не потекли слезы, а из горла не начало вырываться хрюканье, делая его еще больше похожим на жирного кабана.

– Извини. Это, правда, смешно. – Он вытер глаза рукавом белой рубашки и шумно несколько раз вдохнул, пытаясь успокоиться. – Ты думаешь, это ты виновата в том, что я умер?

– Ну, я бы так не сказала. Но я могла бы помочь и… До этой нашей встречи я и не помнила почти про тот день. Но сейчас понимаю, что…

Сложно было выразить словами то, что можно было только почувствовать. А чувствовала она, как чувство вины и противные, как поцелуи этого подростка, мысли терзали ее тело все это время, заставляя постоянно задаваться вопросом: смогла бы она спасти его? Эти мысли грызли ее, глодали голодными червями, оставляя после себя глубокие рытвины, пустоту, которую невозможно было заполнить даже самым хорошим односолодовым виски.

– Ты ничего не понимаешь, – прервал ее Маркус. – Ни ты, ни твои друзья, ни школа, ни родители – никто не понимал. И если тебе важно это услышать – ты ничего не могла сделать. И если тебе интересно, я никогда никого не винил, иначе разве я оказался бы здесь, в самом лучшем дне моей жизни.

– Но как… – Робин ошарашенно смотрела на него, уже без страха, но с настороженностью.

– Я не хотел жить, – пожал плечами парень. – И ты не изменила бы этого, даже если б позволила мне и дальше ковыряться в твоих трусах и даже пойти дальше. Я ненавидел жизнь. И я хотел умереть столько, сколько себя помню. Но всегда был слишком труслив, чтобы действительно сделать что-то для этого. Слишком непригоден для жизни и слишком труслив для смерти. Я тогда действительно упал, но не пытаясь подняться наверх. Просто поскользнулся и… распорол себе бедро. От вида и запаха крови мне стало плохо, и я потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал, как слабею. Это… Это было самым прекрасным и желанным чувством – ощущать, как жизнь уходит из тебя. Я мог бы перевязать рану или пойти обратно в лагерь. Я слышал ваш смех и разговоры и понимал, что мне достаточно даже просто закричать, чтобы меня спасли. Но… Было приятно умирать под ваше похмельное веселье. Самые лучшие моменты из всей моей сраной жизни.

Застыв на месте, Робин боялась пошевелиться. То, что говорил сейчас Маркус, было настолько странно и невероятно, что казалось глупой шуткой. Но с каждым его словом, с каждым его блаженно погруженным в прошлое взглядом она чувствовала, как в ней заполняются пустоты, проеденные червями вины и мыслей о том, что она могла что-то сделать. Не могла.

– Никто не мог ничего сделать. У меня была прекрасная семья, чудесные родители и даже друзья. В новой, вашей, школе я был новенький, но никто меня не трогал. Наоборот – вы, например, взяли меня с собой в поход. А ты… – Он ухмыльнулся, окинув ее сальным взглядом. – Ты, как никто другой, должна понимать, что было во мне что-то, что люди тянулись ко мне, несмотря на отталкивающую внешность. Харизма, наверное. Так что… Иди куда шла, Робин. Если только… ты не хочешь продолжить то, на чем мы остановились…

Снова влажные губы впивались в шею, оставляя слюнявые полосы. Снова липкие пальцы лапали везде и исследовали тело.

Он напал на нее с необычайной силой и повалил тут же на влажный мох, заломив руки за спину и придавив их ее же телом. Свободной рукой Маркус задрал белое полупрозрачное платье и шарил теперь в кружевных трусиках. Он был нахрапист и груб.

Робин не сразу начала отбиваться. То ли он застал ее врасплох, то ли она ждала этого, желая искупить до последней капли свою вину перед ним, так и не став при жизни первой и единственной женщиной. Но больше – не ожидала, что в этом лишенном физических восприятий мире возможно так остро ощущать телом давно забытые или просто затертые в памяти моменты.

Да, Маркус при жизни был харизматичен. Но переступив черту, лишился этого дара, став тем, кем был на самом деле, – жирным ублюдком, ненавидящим жизнь и всех вокруг, считая, что ему все должны, а значит – брал то, что хотел.

Камни упирались в ребра, влага от земли неприятно холодила спину. Прикосновения чужих рук обжигали, с сальных губ капала слюна, кислотой разъедая кожу почти насквозь. Каждая клеточка мертвого тела Робин пульсировала от боли и отвращения, и, казалось, сейчас оно было более живым, чем когда-бы то ни было прежде, до того момента, пока она по своей воле не легла в гроб, обитый темно-красной тканью.

Она не хотела этого. Не хотела тогда, находясь под влиянием алкоголя и страха, окутавшего ее в темном лесу в компании пьяных подростков, и не хотела сейчас. Ее желание заглушить вину, отдавшись ему пусть не в тот, а в этот единственный раз, прошло. Зато появилось осознание того, что это она жертва. Это ее, ничего не соображавшую, чуть не изнасиловал мальчишка, к которому она в трезвом виде и не подошла бы. И можно было бы простить это «чуть», если бы не отложившееся на всю жизнь отвращение к любому проявлению любви или влечения, идущему со стороны мужчин.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – бормотал он сквозь зубы, и в этих словах слышались высказанные и потаенные просьбы всех тех мужчин, пожирающих ее глазами, пока она пила в баре третий стакан чистого виски.

Извиваясь в попытке выбраться из-под его тяжелого тела, Робин в кровь раздирала локти и ладони, лишь бы еще на миллиметр стать свободнее от этих удушающих объятий. Кричать было бесполезно – никто не услышит ее в такой глуши, но она кричала, доводя себя до изнеможения, а его до ярости. Он ударил ее, раз, второй. Голова, отскакивая от его кулака, врезалась в камни и звенела, как огромный колокол.

Вид алой крови, казавшейся такой яркой на его бесцветных костяшках, привел его в чувство, и на мгновение Маркус застыл, упустив окончательно свой шанс. Схватив с земли камень, Робин начала молотить его по лицу, сворачивая челюсть и превращая зубы в мелкую крошку, въедающуюся в кровавое месиво, в которое превратились его губы и щеки.

Наконец, она была свободна. Прислонившись спиной к заросшему мхом боку скалы, девушка пыталась отдышаться, пока ее мучитель сидел на коленях, придерживая раскуроченное лицо, и смеялся своим мерзким тоненьким смехом. Он хотел что-то сказать ей, но получалось плохо. Лишь брызги крови и ошметки кожи вылетали изо рта.

– Я не хотела этого тогда, не захочу и сейчас, ты, жирный урод, – процедила сквозь зубы Робин. Она хотела сказать ему что-то еще, задеть больнее, обидеть, поиздеваться, показать свою власть, как любила это делать с теми, кто пытался проявить пусть не любовь, но влечение. По сути, она всегда хотела сказать это все только ему и никому другому.

Но сейчас в голове было пусто. Этих слов оказалось достаточно. Их всегда достаточно, если сказать их правильному человеку.

Не желая смотреть больше на отвратительное лицо Маркуса, Робин отвернулась и вдруг всего в нескольких метрах от себя увидела щель в скале. Не поднимаясь с колен и быстро перебирая ногами и руками, она на четвереньках поспешила к ней и заглянула внутрь. Где-то там, далеко, на другой стороне, брезжил робкий свет, а значит, это была не просто пещера, а ход на другую сторону скалы. Оглянувшись в последний раз на все еще сидящего на коленях парня и поймав его равнодушный взгляд, девушка поднялась и, одернув все еще задранное платье, скользнула между каменных стен.

Узкая у самого начала щель в скале расширялась по мере того, как Робин преодолевала шаг за шагом. Идти было тяжело – повсюду валялись камни и обломки деревьев, видимо, упавших сюда с вершины. Ни травы, ни кустарников, ни даже ставшего привычным влажного мха здесь не было. Лишь тонкие струйки воды оставляли темные следы на поверхности стен цвета гранита.

Мыслей не было. Такая знакомая уже пустота и легкость вибрировали в каждой клеточке и нервным импульсом пронзали все тело.

Несколько раз Робин падала, раздирая колени в кровь, но не чувствуя боли. Поднималась и снова шла вперед, влекомая ярким светом, струящимся по ту сторону скалы. В какой-то момент ей показалось, что она слышит далекий шум волн, но это было таким невероятным, что девушка гнала от себя эти мысли, чтобы не сдаться на полдороге, если это опять очередной обман. Уж лучше просто идти, концентрируясь на каждом шаге, каждом мгновении, сжимая свой мир до вдоха и выдоха. И она шла.

Прошли минуты, часы или годы, пока, схватившись за острый край скалы, Робин не вытолкнула себя из длинного ущелья и тут же отключилась, упав на каменные ступени, ведущие куда-то вниз.