Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 4. Лимонад

Если идти бесконечно по берегу моря, когда-нибудь на вашем пути встанет высокий утес, уходящий глубоко в море. Обойти по воде – не вариант. А повернуть назад и обходить с другой стороны смерти подобно. И тебе приходится карабкаться вверх, обдирая колени и вырывая с корнем ногти, цепляться за скользкие корни деревьев, растущих на склоне, и чувствовать каждый раз, как из-под ног улетает очередной камень и падает далеко внизу. Ты стараешься не смотреть туда, но смотреть наверх еще хуже – слишком далекой кажется спасительная полоса, где земля соприкасается с небом.

Сделав последний рывок, Робин выползла на вот-вот грозящуюся осыпаться поляну, заросшую длинной травой, и ее едва прикрытая белым полупрозрачным платьем грудь, высоко вздымаясь с каждым вдохом, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

Немного отдышавшись, девушка поднялась на ноги, чтобы осмотреться и решить, что делать дальше. Было глупо надеяться на то, что, идя по берегу, ты так или иначе достигнешь того места, где волны формируются еще далеко в море, чтобы обрушиваться одна за другой на берег, приводя в восторг многочисленных обитателей загробного мира, выбравших самым счастливым днем своей земной жизни именно этот и решивших закружить его в бесконечном танце повторений, раз за разом обходя виток от восхода до заката и вновь возвращаясь в исходную точку.

Недалеко от края обрыва стоял аккуратный домик. Что-то всколыхнулось в воспоминаниях Робин, и она с удивлением обнаружила одно яркое воспоминание из своей жизни.

Ей было лет пять или шесть когда мать однажды взяла ее с собой к своим родителям. Дом стоял на таком же утесе, у такого же обрыва, и каждый раз, когда девочка убегала слишком далеко от низкой ограды в погоне за яркими бабочками, Кортни Вайсс, в девичестве Бейл, истошно кричала, чтобы та вернулась к дому. Робин почти не запомнила ничего другого из этой поездки. Но тот крик слышала еще долго, даже вернувшись домой.

– Привет, – раздавшийся неожиданно сзади голос заставил вздрогнуть. – Тебе чего?

Маленькая девочка лет пяти или шести, почти такая же, как Кэндис, которую она увидела первой в этом мире, стояла чуть поодаль и внимательно ее рассматривала. Длинная челка падала на глаза, мешая видеть, и она пыталась сдуть ее, потому что руки были заняты огромной охапкой полевых цветов, росших тут повсюду.

– Привет. Мне нужно пройти на ту сторону утеса. Я… ищу друга.

Девочка недоверчиво наклонила голову и прищурилась.

– Ты же Робин. Верно? – ухмыльнулась она и, потеряв всякий интерес к гостье, пошла к дому.

– Погоди! – Робин почти бежала, то и дело спотыкаясь о коряги и камни, разбросанные повсюду. И в ушах стоял крик матери.

Девочка скрылась в доме, не удосужившись даже обернуться, но через несколько секунд снова показалась в дверях. Робин стояла в нескольких метрах от крыльца, не шевелясь, и напоминала привидение своим полупрозрачным платьем.

– Ты же не уйдешь? – опять прищурилась малышка.

– Я сама не знаю, почему, – буркнула девушка. Она и правда не знала – было дико странно, но ее тянуло в этот дом словно магнитом.

– Понятно. Мало тебе моей жизни. Ты решила попортить мне смерть.

Девочка спустилась с крыльца и села на качели, стоящие прямо у дорожки. Отталкиваясь левой ногой от вытоптанной земли, она взлетала все выше и выше, пока не завизжала от восторга. Робин подошла поближе и села прямо в траву. Несмотря на долгую дорогу, она не чувствовала усталости. Скорее, надоело бесконечно перебирать ногами в попытке попасть на заветный пляж с высокими волнами. Да и выпить бы не помешало.

– Ты не узнаешь меня, правда? – наконец остановившись, спросила девочка. – Меня зовут Кортни. Кортни Бейл.

Робин показалось, что она оглохла. Все звуки – шум моря, стрекотание кузнечиков, шелест сухой высокой травы – все померкло в этих двух словах.

– Ты… моя мать? – девушка подалась вперед, чтобы разглядеть ее. Уловить хоть что-то знакомое в чертах лица, в интонации голоса, в движениях.

– Пожалуйста, – хмыкнула Кортни и, спрыгнув с качелей, села прямо напротив, совсем рядом, и смахнула челку с лица. Несколько секунда она разглядывала Робин, а потом протянула свою пухлую ручонку и погладила ее по щеке, едва касаясь пальцами все еще розоватой кожи, не успевшей померкнуть от долгого пребывания в загробном мире. – Ты выросла красивая.

– Мне говорили, что я похожа на мать…

– Повезло, – хмыкнула девочка, невольно кокетничая. – Будь ты в любимого папочку, тебе нечем было бы похвастаться, кроме умения бесить людей и жрать водку без признаков похмелья.

– Виски, – улыбнулась Робин. – Я предпочитаю виски. Чистый.

Кортни наморщила курносый нос в гримасе отвращения и тут же засмеялась. Она сама, повзрослев, не гнушалась хорошим спиртным, предпочитая, правда, чистый вермут. Но сейчас, на этой стадии вечности, о таком вспоминалось уже с трудом. Как и о том, что когда-то у нее была дочь.

– Хочешь, я угощу тебя лимонадом? Я сама его делаю.

– Конечно. Я подожду тебя здесь.

– Не хочешь зайти? – удивилась девочка и, не дожидаясь ответа, скрылась в дверях дома.

Робин несколько секунд смотрела ей вслед, пытаясь вспомнить образ матери, когда видела ее последний раз при жизни. Завалившись в траву, она закрыла глаза и вдыхала запах пожухшей травы, намекающей на скорое наступление осени, которой, возможно, здесь никогда уже не настанет, пока кто-то не решит, что в пору желтеющих листьев и был его самый счастливый день. Тихо стрекотали кузнечики, у самого уха жужжали комары и мошки. Земля ощущалась прохладной и слегка влажной сквозь тонкое платье, на котором, скорее всего, останутся зеленые пятна.

Одна за другой всплывали картинки из жизни. Вечно недовольная мать, вечно отсутствующий дома отец. Последний раз она видела их обоих, когда уезжала из отчего дома в институт, а потом на похоронах. Но там пришлось прощаться с закрытыми гробами – в доме случился пожар, и они оба обгорели до такой степени, что выставлять на показ их обугленные кости было бы просто не гуманно.

Несмотря ни на что, Робин любила мать. Немного злилась на нее за то, что та изменяла отцу, но лишь потому, что хотела, чтобы ей уделяли больше времени, а не тратили его на бесконечную череду ухажеров. Ну и перед отцом было неловко, когда он, возвращаясь из поездки, спрашивал, посмеиваясь, хорошо ли вела себя его милая женушка.

«Милая женушка». Кортни Вайсс, в девичестве Бейл, никогда не была милой. Разве что сейчас, вернувшись в свои шесть лет и покрывшись снова веснушками от кромки волос на лбу до самых ключиц.

Холодные пузырящиеся капли упали на глаза и щеки Робин, и она открыла глаза.

– Эй, не спишь? – ухмылялась девочка, и не думая выровнять стакан, с которого капала липкая жидкость.

Поднявшись и вытершись кое-как тыльной стороной ладони, Робин выхватила стакан лимонада из рук Кортни и осушила его наполовину. Вкусно. Едко. Свежо. Самое то, если чувствуешь на своей коже лучи остывающего к осени солнца.

– Зачем ты здесь? – вздохнув, спросила девочка, усаживаясь рядом. Себе она налила лимонад в высокий стакан с крышкой и толстой трубочкой и теперь тянула его медленно, морщась, если пузырьки все-таки попадали в нос.

– Я ищу друга.

– Я помню. Ты говорила. Но почему ты ЗДЕСЬ. У меня?

– Я не знаю. Я шла по берегу моря, дошла до утеса. Дороги в обход не было, по морю идти я побоялась – там жуткие камни и, скорее всего, глубоко. А повернуть назад – значит потерять время.

– Здесь ничего не бывает случайно, Роро.

«Роро». Ну конечно. Это было второе в рейтинге самых отвратительных ее прозвищ, после «Бобби».

Робин поморщилась, но ничего не сказала. Ей нечего было сказать.

– Молчишь. Ты всегда молчала, – сейчас даже голос девочки вдруг стал слишком взрослым, и черты лица погрубели, прибавив ей несколько десятков лет. – Сколько раз я пыталась поговорить с тобой, понять тебя.

– Не помню, чтобы ты пыталась это сделать… мама, – выдавила из себя Робин, и тут же ее захлестнули воспоминания, наотмашь ударяя по щекам, приводя в чувство.

Она только вернулась от бабушки в тот самый раз, когда попала на свадьбу «Робин и Габриэль». Мать, встречая ее на вокзале и принимая из рук проводника, предложила поехать в кафе-мороженое и рассказать о своих приключениях, но Робин только помотала головой – ей не хотелось говорить ни с кем. Слишком жестоким разочарованием было то, как мать ее отца утаскивала девочку с приема.

В другой раз, когда уже вернулся отец, бросив разъездную работу, а мать поняла, что их жизнь превратится в ад, она несколько раз пыталась поговорить с дочерью, чтобы решиться забрать ее и уехать, – ей всего-то нужно было знать, что она все делает правильно. Но Робин хранила молчание, лишь смотря своим непробиваемым взглядом за тщетными попытками Кортни Вайсс.

И в тот день, когда пришло время уезжать из отчего дома как раз накануне чудовищного пожара, забравшего жизни двоих жильцов, девушка не посчитала нужным вести какие-то разговоры. Она хотела скорее уехать, и ей было все равно, что будет с матерью.

Были и другие моменты, которые благополучно стерлись из памяти Робин, оставив горькое послевкусие от мысли о том, что родителям не было никакого дела до своей маленькой дочурки.

– Я вижу, кое-что ты припоминаешь, – ухмыльнулась Кортни и вздохнула. – Я не хотела твоей любви Роро… Хотя, кого я обманываю. Приятно, когда ты любишь кого-то, а этот кто-то любит тебя взамен. Ты же… Осталась у меня одна, после того как мы потеряли твою сестру…

– Потеряли, – хмыкнула девушка. – Ты сама виновата…

– Пусть так, – перебила ее девочка.

– Ты не любила меня, – отрезала Робин. – По крайней мере, я этого не чувствовала.

– Вот как. – Девочка вновь стала серьезной. – Даже если и так. Мне кажется, я заслужила хотя бы минуту твоего внимания, когда нуждалась в этом. Но ты была слишком молчалива, слишком горда, слишком неприступна. Ты знаешь, как тяжело любить неприступных, Роро?

Робин заскрипела зубами. Кому, как не ей, было это знать…

– Молчишь, – совсем по-детски капризно поджала губы Кортни. – Ты зря сюда пришла. Уходи.

Она поднялась с травы, отряхнула коленки от налипшей травы и пошла было в дом, как всегда, не оборачиваясь на незваную гостью. Клокотавший внутри Робин поток слов, сдерживаемых с самого детства, подступил к горлу, и она закричала – совсем как мать ей кричала тогда, прося отойти подальше от обрыва.

Буквы, складываясь в острые фразы, способные ранить похлеще того ножа, который она всадила в бедро Кристиана, стоило ему только назвать ее Бобби – совсем как звал отец, – изливали всю накопленную злость, ненависть, страх и обиды, давно сидевшие где-то в теле и перекрывающие доступ кислороду, как оторвавшиеся тромбы перекрывают сосуды. Робин рвало словами, как однажды рвало пропитанными виски куриными крылышками. И невозможно было остановиться, сдержать это все в себе хоть еще на мгновение. Сдержать и проглотить, оставив их гнить дальше внутри.

– Понятно, – коротко ответила Кортни и улыбнулась, когда потом слов иссяк. Подойдя к дочери, она обняла ее за плечи и прижалась своим худеньким, едва подрагивающим телом, положив подбородок на макушку.

Робин показалось, что она обнимает не свою мать, а саму себя, ту маленькую девочку, которая продолжала жить внутри нее, никогда так и не сумев достаточно повзрослеть. Достаточно для того, чтобы простить детские обиды. У них в семье не принято было обниматься или как-то иначе телесно выражать свои чувства. Но эти прикосновения – это все, чего так хотелось и чего так не хватало.

Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Кортни рядом больше нет, а Робин руками обнимала себя за плечи, а по щекам текли слезы, скатываясь в уголки губ. Слизывая их языком и ощущая соленый вкус, девушка чувствовала, что затекшие мышцы расслабились, как расслабляешься только под пальцами умелого массажиста, разгоняющего по телу молочную кислоту, забившую мышцы. Придя в себя и оглянувшись по сторонам, девушка поднялась, отряхнула колени, как совсем недавно отряхивала свои ее мать, и, немного подумав, пошла к дому.

Внутри было пусто и чисто, как бывает только после ремонта. Даже при переезде на стенах остаются какие-то метки, указывающие на признаки жизни предыдущих хозяев, вроде полоски от обуви на полу или засечки на стене, растущие вместе с детьми. Кортни стояла у окна и смотрела в сторону обрыва, вглядываясь в высокую траву в надежде или в страхе увидеть там маленькую бесноватую девочку, так стремительно приближающуюся к обрыву.

– Я иногда вижу, как ты бежишь к обрыву. Маленькая. Быстрая. А я одновременно боюсь того, что может произойти, и хочу этого, – не поворачиваясь на звук шагов, прошептала Кортни. – Тот день стал самым худшим за всю мою жизнь.

– Почему же ты здесь? – спросила Робин, все еще оглядываясь по сторонам и пытаясь найти хоть что-нибудь, хоть какой-то намек на то, что тут кто-то живет.

– Мы переехали сюда, когда мне было пять. Отец – твой дед – сам строил этот дом и очень гордился им. В тот первый день, когда он решил показать нам его, здесь было точно так же, как сейчас, – пустые комнаты, только-только покрашенные стены. Ни мебели, ни призраков прошлого – ничего, что могло бы помешать маленькому ребенку носиться, сломя голову. Они открыли шампанское – отмечали окончание стройки. А про меня забыли, наверное, впервые в жизни. А я была так рада оказаться здесь после тесной квартиры, где у меня не было даже собственной комнаты. Только раскладушка у родительской кровати, которую мне иногда разрешали утаскивать на кухню, чтобы побыть в одиночестве. Я забралась на второй этаж и скатывалась оттуда на куске картона, случайно забытого прямо у лестницы. И, конечно, влетела в стену. Потеряла сознание. Говорят, мне наложили несколько швов. А когда мы вернулись домой, и я увидела свою кровь на свежепокрашенной стене, то решила почему-то, что это самый счастливый день в моей жизни. Посмотри, и ты поймешь, почему.

Робин аккуратно обошла девочку и, оглядываясь по сторонам, медленно пошла вперед. Стена прямо напротив была заляпана темными пятнами крови, а чуть в стороне, всего в паре сантиметров, торчал огромные крюк, на какие вешают батареи.

– Ты могла разбиться насмерть, – удивленно обернулась на Кортни Робин.

– Да. Поэтому каждый свой следующий день я воспринимала с тех пор как бонус. Поэтому жила как умела. А когда умирала, ни о чем не жалела. Возможно, только о том, что так и не смогла тебя разговорить и… Упустила твою сестру.

Кортни улыбнулась, взяла прислоненный к стене кусок картона и, помахав им в воздухе, побежала наверх, на второй этаж. Ничего не ответив, Робин развернулась и поспешила уйти – ей не хотелось оставаться здесь, чтобы не нарушать единение своей матери с вечностью, раз она выбрала для себя быть в одиночестве в этом пустом доме, бесконечно празднуя свой второй день рождения, когда чуть не умерла, будучи еще совсем маленькой девочкой.

Спуск к морю с другой стороны утеса петлял каменной лентой, обсыпающейся под ногами Робин. Ее голые ступни разбивались в кровь, но она не чувствовала боли, лишенная этой возможности с того самого момента, как перешагнула порог жизни и смерти. Сразу у подножья начинался пляж с почти черным, острым, как иголки, песком. Он проглатывал ноги почти до щиколоток, мешая идти вперед, словно намекая на то, что еще рано. Очень рано. Что не все еще сказано, не все еще сделано здесь, у высокого обрыва. Сдавшись, девушка опустилась на землю, обхватив колени руками, и заплакала.

Превозмогая вдруг навалившуюся усталость, девушка поднялась и поплелась обратно, еле передвигая ноги. Забираясь снова наверх, она прокручивала все слова, сказанные матери, и понимала, что не задала ей самый главный вопрос.

Словно решив добавить красок в этот и без того насыщенный день, солнце, существующее только в воспоминаниях обитателей загробного мира, начало клониться к закату, окрашивая волны темно-розовым цветом и слепя глаза, стоило только повернуться лицом к обрыву. Кортни качалась на качелях, радостно улыбаясь, а на лбу у нее растекались красные подтеки крови – единственное яркое пятно в ее бесцветном образе.

– Ты вернулась, – радостно засмеялась девочка, будто совсем недавно не делала все, чтобы ее дочь поскорее ушла. – Я так и знала, что ты вернешься, Роро.

– Мне нужно спросить тебя кое о чем, – пробормотала Робин, скривившись от ненавистного прозвища.

– Давай.

Качели остановились резко, словно только что не раскачивались, поднимая девочку ввысь. Кортни спрыгнула с них и села в траву, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях.

– Ты сказала, что хотела, чтобы я упала с обрыва. Смотрела, как я бегаю вокруг, и ждала этого, – пальцы Робин подрагивали, сжимаясь в кулаки.

– Я сказала, что боялась этого и хотела.

– Боялась и хотела или боялась того, что хотела? – стиснув зубы, переспросила Робин.

– Какая разница? – пожала плечами Кортни и начала рвать траву и мелкие цветы, складывая из них букет. Протянув его все еще стоящей, нависая над ней, девушке, она улыбнулась и опять сдула непослушную челку с глаз.

– Почему? – процедила Робин, вырывая из рук девочки букет и швыряя его в сторону.

– Ладно. – Глаза Кортни вмиг стали безжизненными, словно покрылась льдом гладь лесного озера. – Ты верно сказала, что похожа на меня. Вот только нутро у тебя совсем не мое. Твой взгляд с самого детства не выражал ничего, кроме ненависти, и было невозможно заставить тебя хоть чуть-чуть довериться мне. Поговорить. Раскрыться. И… иногда я хотела, чтобы тогда вместо твоей сестры ушла ты…

– И?..

– И все. Я каждое утро просыпалась, вспоминая о том, что еще один день – еще один подарок. А потом просыпалась ты. И напоминала мне о суровой реальности, где твоя дочь может тебя ненавидеть, твой муж может не считаться с твоим мнением, а ты сама можешь быть связана по рукам и ногам. Я боялась, что ты упадешь, потому что любила тебя. А хотела этого, потому что иногда мне казалось, что эта любовь – всего лишь обязательство, которое берет на себя каждая мать, рожая своего ребенка.

– Ты винила меня за то, что я как отец. Винила меня за то, что я напоминаю тебе его. И в то же время ты навязывала свое говенное мнение своей маленькой дочери, заставляя ее ненавидеть собственного отца. Не оставляя ей шанса на то, чтобы почувствовать, что хоть кто-то ее любит.

– Я не… – Кортни удивленно распахнула глаза. Взгляд бегал, пытаясь зацепиться хоть за что-то спасительное, что поможет подобрать нужные слова.

Робин больше не хотела ничего слушать и не собиралась ничего говорить. Схватив девочку за волосы, собранные в упругую толстую косу, она потащила ее через двор, через поляну высокой травы. Она спотыкалась о камни и ветки и почти падала, но не выпускала жертву из рук. Кортни кричала и пыталась своими маленькими пальчиками разжать мертвую хватку. Все зря. Когда они были у самого обрыва, ей показалось, что ее дочь передумала, – та остановилась, всматриваясь вниз, в острые камни.

– Роро…

Это были ее последние слова. С силой рванув девочку в сторону, Робин поставила ее на самый край, посмотрела ненавидящим взглядом и разжала онемевшие от напряжения пальцы. Несколько черных волосков прилипли к коже, и девушка смотрела на них удивленно, будто специально пытаясь не замечать, как летит вниз тело ее матери, как разбивается об острые скалы.

Второй раз спуск дался ей легко. Почти скатившись к подножию, Робин подбежала к тому месту, куда несколько минут назад упало тело Кортни Вайсс, в девичестве Бейл.

На камнях, болтая ногами и всматриваясь в волны, сидела девочка. Ее белое платье было запачкано кровью, но следов на коже почти не осталось. Как не осталось и следов на черепе, только что расколовшемся об острые скалы.

– Полегчало? – улыбнулась Кортни.

Робин подошла и села рядом. Она прислушивалась к себе, стараясь понять, что чувствует, и боялась только одного – не почувствовать ничего.

– Не знаю, – честно призналась она. – Но впервые я чувствую слабость. Это нормально?

– Нормально все, что с тобой здесь происходит, Роро. Когда я попала в этот мир и до тех пор, пока не оказалась здесь, от моих рук умирали десятки. Сотни. Тысячи.

– Тысячи? – не поверила девушка.

Кортни засмеялась тоненьким голоском и прижалась к плечу своей дочери, сейчас больше подходившей на роль матери. Пухлые пальчики обжигали кожу, оставляя на ней чуть розоватые следы.

– У меня была одна неприятная история в школе. И они, кажется, заслужили этого. Но сейчас все в порядке.

– Интересно, решилась бы ты сделать то, что сделала, знай, что возврата не будет?

– Я уже не решилась, Роро, – улыбнулась Кортни.

Робин, чувствуя тепло тела матери, прикрыла глаза, стараясь насладиться моментом. Никогда при жизни они не проявляли так свои чувства, как сейчас. Никогда она не обнимала мать, а мать практически никогда не прикасалась лишний раз к ней, видимо, боясь привязаться чуть больше, чем следовало, к той, кого так легко было ненавидеть. Отражение ее отца. И, наверное, стоило скинуть свои старые обиды с обрыва, протащив за волосы через усыпанное камнями и ветками поле, чтобы наконец прожить этот момент, закрыв очередную дверь.

– Я пойду, – нехотя произнесла она.

– Ты ищешь друга, – кивнула Кортни. – Кто он?

– Тот, за которого стоило умереть, – грустно улыбнулась Робин и спрыгнула с камня.

Она шла, не оборачиваясь, по пляжу, пока не получилось уйти достаточно далеко, чтобы не видеть маленькую девочку, сидящую на камнях у подножья высокого обрыва. Черный песок уже не поглощал ее ступни, и идти было легче. Как будто весь этот мир благоволил к тому, чтобы оказаться поскорее подальше. Солнце все никак не хотело сдаваться, подсвечивая кроваво-красным цветом разбушевавшееся море.

Прокручивая мысленно и их последний разговор, и все те недосказанные слова, прозвучавшие при жизни, Робин чувствовала себя частью матери, наверное, больше, чем когда-либо прежде. И ей не нужно было смотреться в зеркало, чтобы увидеть сходство. Они думали одинаково, смотрели на мир одинаково. И одинаковой больной любовью умели любить.