Ups & Downs

Глава 36

Я мертв. Невольно удивляюсь тому, что еще хожу. Удивляюсь тому, что после очередной ночи в черном забвении я могу открывать глаза. Это словно происходит не со мной. Все делается инстинктивно. Это словно конвульсии уже мертвого тела. Встаю. Куда-то иду. Что-то делаю.

Мне нужно прийти в себя.

Я еще не собираюсь сдаваться.

Но пока я слишком разбит, чтобы что-то предпринимать.

Мне нужно увидеть ее. Она даст мне сил, которых мне не хватает. Он станет моей силой.

Что она подумала, когда проснулась одна? Я должен был быть рядом с ней. И сейчас я должен быть рядом. А вместо меня ее касается другой.

Чертов ублюдок, я УБЬЮ ТЕБЯ.

Хотя во всем произошедшем стоит винить лишь самого себя.

Я понял это. Боги, я все осознал. Отдайте мне ее.

Не понимаю, что происходит.

Так остро, так ярко чувствуется изменение. Что-то стало с воздухом? Я не могу дышать. Все валиться из рук. Я не могу думать нормально. Я не узнаю самого себя.

Мне нужно просто увидеть ее.

Хватит даже звука ее голоса. Просто мое имя, которое соскользнет с ее губ. Один этот звук должен отрезвить меня. Должен привести меня в чувство.

Я боюсь изменений, происходящих во мне. Я чувствую, как все меняется. Меняется мироздание, смещается его центр. Теперь это женщина. И меня тянет к ней. Я сам не замечаю за собой, как постоянно гляжу в ту сторону, где отделенная от меня расстоянием находиться она.

С другим, опять же.

Райт, ты жестокий сукин сын. Я ведь никогда ничего у тебя не просил.

И теперь уже никогда не попрошу. Мое лекарство — женщина. А еще твоя смерть

Смерти. Кровь. Смерти. Кровь.

Я стал тем, кем был до этого. Однако теперь во мне куда больше безумия. Куда больше одержимости и ярости. Я теперь стал опасен для всех. Не только для врагов.

Разыскиваем предателей. Ирония. Зайдите в мой подвал, и вы найдете самого главного. Навряд ли найдется кто-то, кто желает держать в руке вырванное сердце Владыки настолько же страстно, как этого желаю я.

Я — его инквизитор, мечтающий о его смерти.

Прошло три дня. Так мало? Невероятно много…

Что она сейчас делает? Что она думает обо мне? Ненавидит? Думает, что я бросил ее. Оставил. Может это к лучшему. Да, это определенно лучше того безумия, которое сейчас переживаю я. Потребность в ней — мука.

ШЕРРИ. ШЕДЕН. ШЕРРИДЕН.

Если бы я писал ей письмо, то оно бы выглядело как приглашение на похороны.

Шерри-детка, если скорбишь, то мы скорбим вместе с тобой. Мы — разум твоего чертового Блэквуда, а еще его долбаная суть, спешим сообщить тебе, что твой гребаный мужчина почил. Последние его дни проходили в жуткой агонии. Возрадуйся, он мучился достойно. Безумие окончательно одолело его, он был похож больше на червя, чем на мужчину рода черного волка. Мы вместе с тобой презираем его, но сожалеем о том, что он умер не на твоих глазах.

Не подходить к ней? Я приползу.

Кровь. Смерти. Кровь. Смерти.

Посылаю к нему своих людей с отчетом, потому что знаю, что заметь я его краем глаза и произойдет то, что не закончиться до тех пор, пока кто-нибудь из нас не окажется на полу с порванной глоткой и выдранным сердцем.

Я вижу ее в этом коридоре. Она бежит вперед, призывно смотря на меня. Она зовет, шепча мое имя. Я шел за ней, я тянулся к ней, а тьма сгущалась, поглощая меня.

Неужели я стал настолько слаб, что чуть не попался в свою же ловушку. Предки перевернуться в гробу, когда узнают, что я почти потерял самого себя в древней тьме основания замка.

Не знаю, какого черта ему от меня надо. Догадываюсь, конечно. Хочет посмотреть на мою бренную дохлую плоть и душу. Хочет потешить себя мыслью, что я почти что мертв. Но только почти.

Думаю, я выдержу это. Я буду держать себя в руках, просто потому что еще не готов. Умереть сейчас будет глупо. Все же моя жизнь с некоторых пор мне не принадлежит. У меня все же есть цель, а значит, нужно дождаться подходящего момента.

Просто проигранная битва. Только битва, но не война.

Я не считала дни. К чему? Они все слились в один большой, бесконечный серый день. И хотя чисто внешне никто не мог упрекнуть меня в учтивости и нежности к моему Владыке, внутри я медленно загибалась как цветок, под палящим солнцем.

Я тосковала. И на этот раз не по родине. Не по родному и близкому. Не по покою и безмятежности.

Все во мне требовало вернуть мне моего мужчину. Странная связь. Странная зависимость. Странная нужда быть так близко, как только возможно. Это даже не нужно было объяснять. Разуму не постичь смысл этой связи так же, как не постичь смысл жизни и силу мироздания. Это нужно принять. Принять как есть эту тягу и это притяжение. Моя душа стремилась к нему, словно он звал меня.

Все во мне кричало. Я засыпала и просыпалась с одним и тем же словом, сидящим в моей голове.

Аарон.

Где он? Чем занят этот чертов мужчина, когда он так нужен мне?

Моя душа — капризный ребенок, требующий Аарона, как ту самую единственную игрушку, которая может ее успокоить. Которая уведет беспокойство, укроет надежностью, подарит покой… наслаждение.

Это место ненавистно мне. Все в нем нелюбимо и чуждо. Даже спокойствие.

Это место убивает меня. И я верю, что когда-нибудь убьет окончательно.

Это место отторгает меня, как инородный, лишний элемент организма. Лишнюю деталь сложной системы. Я — словно аппендикс. И меня скоро удалят.

— О, поразительная работоспособность. Что же заставило тебя так отчаянно предаваться убийству, раб? — Бормочет сам с собой Владыка, сидя в своем излюбленном кресле, потягивая терпкое пойло и читая… очевидно один из множества указов, докладов или челобитных. Райт тихо усмехается, его зрачки бегают по строчкам. Улыбка становиться шире, делая выражение его лица абсолютно безумным. — Ты побил собственный рекорд, слуга. Не помню, чтобы в день ты справлялся с таким объемом работы.

Убийство у них просто работа. Мне дурно от одной мысли о том, сколько полегло людей (или нелюдей) за сегодня или вчера. Сколько нужно было убить, чтобы удивить самого Райта? Пытаясь отогнать подобные мысли, я продолжаю играть с маленькой эйки.

— Бумаги не достаточно мне. — Заявляет неожиданно Райт, вставая из кресла. Он часто разговаривает сам с собой. Просто слушает звук своего голоса, потому что никому кроме себя (я не в счет) он этого не позволяет. — Мне нужна наглядная картина того, что двигает им. Что ты чувствуешь, Аарон? — Аарон. Все мое тело сжимается при звуке этого имени. Я вскидываю свой взгляд на Владыку. — Чувствуешь, что умираешь? Чувствуешь, как задыхаешься? Как собственное тело подводит тебя раз за разом, нуждаясь в том, что держу я.

Если бы я могла его ненавидеть, я бы его ненавидела сейчас больше, чем когда-либо.

Но увы, я просто не умела испытывать ненависть к этому мужчине-мальчику. Ненависти было итак слишком много вокруг него. К тому же именно он стал той стеной, которая загородила меня от жестокости его мира, тем плечом, на которое я смогла опереться в первые дни пребывания здесь, когда мой мужчина бросил и оставил меня. Райт был лояльным и нежным со мной, по меркам своей жестокой земли.

К тому же, как бы грубо это не звучало, Блэквуд пожинает плоды своих дел. Пусть это было жестоко, пусть это было чудовищно, мерзко и подло, но всего этого не было бы, если бы мужчина был чуть более зрячим, если бы он сразу разглядел во мне нечто большее, чем просто занятную вещь.

Райт — жестокий учитель. Он научился жестокости от жизни, от судьбы, от своей Великой матери. И его никто не посмеет обвинить в несправедливости наказания. И хотя мне больно, я достаточно в себе, чтобы признать изощренную истинность, правильность, верность его методов.

К сожалению, если иной учитель, после подробного объяснения, даст ученику вторую попытку, Райт этого делать не станет. Он, как сама жизнь, не дает второй шанс никому.

— Малышка Шерри, хочешь увидеть своего мужчину? — Он смотрит на меня, ожидая ответа.

Я же помня его слова «лучше молчи, но не лги» молчу. Просто смотрю на него и молчу, чтобы он не подумал, что я его игнорирую. Он достаточно умный, чтобы все правильно понять.

Он уже пытался вытянуть у меня эти слова, и это заставляло меня задуматься над тем, что Райт наслаждается моей болью так же, как и болью своего непокорного раба. Что ему безразлично, чья эта боль, главное, чтобы не его собственная.

Его вопросы были ранее завуалированы.

Что ты хочешь?

Тебе что-нибудь нужно?

Есть ли что-то, что я могу дать тебе?

Все ответы на эти вопросы были ли бы одинаковы:

«Верни мне моего мужчину».

Понятное дело, что он ничего бы не предпринял. Я бы лишь заслужила его взгляд полный разочарования. Я стала бы в его глазах очевидной, предсказуемой, абсолютно неинтересной. Потому я молчала.

— Что ж, согласен. — Его голос звучал на удивление живо. Странно было все это наблюдать, если учесть, каким он был, когда я его только начала узнавать. Он был уставшим ото всего, безразличным ко всему стариком. Теперь? Мне стало казаться, что его жизнь — батарейка, которая пополняется чужой обреченностью, бессилием и гневом. И что сейчас его переполняет жизнь, потому что батарейка заряжена на сто процентов. — Еще не время. Возможно, я позволю ему увидеть тебя, но лишь затем, чтобы он не забывал смысл своей никчемной жизни. Чтобы он постоянно помнил, чтобы постоянно думал об этом.

Все это мне напоминало историю, рассказанную Владыкой. Эту легенду о Драконе.

Она позволила им видеться. И это лишь продлевало их агонию. Невозможно забыть друг друга, невозможно дотянуться. И так будет вечно.

— Все будет так. Как я. Хочу. — Конечно, у меня получается ужасно: с оперной певицей Марией Каллас, мне не сравнится при всем желании. К тому же, если бы я это желание прилагала, то все живое в радиусе мили умерло бы. Либо, при лучшем стечении обстоятельств, они бы лишились слуха.

Потому я просто тихо шепчу эти слова, кружа с эйки по комнате. Мой Владыка отличается не только мудростью, но и великим снисхождением ко мне. К тому же он тоже не очень был доволен что мой рояль «случайно» и «чисто неожиданно» испортился.

— Такое бывает. — Говорила я неловко. — Это… износились струны. Парочка порвалась. И… он занимал слишком много места. И…

Я заикалась, понимая, что хожу по той тонкой грани, разделяющую ложь и правду. Что сказать, но там действительно были порваны (и далеко не парочка) струны. В общем-то, он ведь действительно был безвозвратно утрачен. А каким путем, уже не столь важно теперь.

Конечно, второго рояля здесь было не найти. Но в этой небольшой лавочке, можно было найти что-то ценное. Потому я отправилась туда день назад и нашла среди завалов старых книг и карт виниловую пластинку с голосом Марии Каласс. А еще композициями Шопена. В общем-то, эти были единственными целыми. И естественно никто не знал, что с ними делать. Так же как с этим дряхлым патефоном.

Если честно, я не совсем понимала, почему в этом магазинчике находятся настолько старые вещи. Там не было ничего выпущенного людьми за последние полвека.

Райт заходил сюда за последний час уже раз десять. И каждый раз просто бросал на меня взгляд, мы перебрасывались парочкой фраз, после чего мужчина снова исчезал. Если бы я знала его чуть меньше и если бы он был более человечным, я бы даже сказала, что он волнуется, точнее, что он находиться в предвкушении.

Что он хочет сделать все по высшему разряду, что вот-вот, должно произойти какое-то важное действо, акт, и он хочет подготовить с достойной его спектакля тщательностью все декорации, костюмы, сценарий и актеров.

В итоге, когда я медленно танцевала в духе балов восемнадцатого века с кошечкой на руках, когда тишину прерывал лишь Моцарт со своей арией Царицы ночи, Райт зашел в эту комнату с твердым решением. Он явно что-то задумал, глаза подростка лет пятнадцати светились озорством. Хулиган определился окончательно с тем, что хочет получить от этого дня. От меня в частности.

— Девочка, ты еще не устала от меня? — Он начал разговор издалека, проходя к окну и запрыгивая на подоконник. Меня порой поражало и обескураживало его умение перевоплощаться. Например, сейчас он был самой безбашенной молодостью и подростковой непокорностью. Он был чуть нагловат, чуть развязан, чуть задирист и абсолютно беспечен.

— Устать от тебя? О нет, Властелин, от тебя нельзя устать. Так же как от света солнца… Дракона. — Улыбнулась я печально, убирая иглу патефона с пластинки.

— Женщина, ты говоришь поразительные вещи. — Пробормотал Владыка, так если бы его действительно удивляли мои слова, которые каждый раз приходятся ему по вкусу. — И все же, малышка Шерри, тебе придется ненадолго отдохнуть от меня и моего дома.

Мое сердце просто рухнуло вниз. Я готова была упасть в обморок, смотря на него расширенными глазами, в которых зажглась догадка.

Он собрался отдать меня кому-то? Выкинуть меня на улицу? Потому он заявляет об этом вот так?

— Отдохнуть? Я… не хочу отдыхать. — Прозвучал мой дрожащий голос.

Проказник рассмеялся, видя мою реакцию.

— О, маленькая женщина, не бойся. Скорее Дракон снова спуститься на землю, чем я отдам тебя грязным улицам моей земли.

Что ж, это меня значительно успокоило. Но не до конца. В конце концов, зная его воображение, он мог придумать что-то похуже, чем мое изгнание из его дома.

— Мой слуга должен прийти сюда сегодня. Хочу увидеть его мучения воочию.

Он смотрел мимо меня со слабой улыбкой извращенного убийцы. Боже, я еще никогда не видела человека (да и не только), который бы получал такое удовольствие от чужих страданий. Теперь я понимала, что имел в виду Аарон, говоря о его изощренной жестокости. Прежде чем убить, он низводил тебя до положения червя. Он протаскивал тебя сквозь кровь, огонь и железо. И избавляет от себя, только когда ад покажется тебе милым местечком, куда бы ты с удовольствием отправился передохнуть. Он превращал убийство в искусство, он старался с тщательностью мастера. Например, так, как сейчас.

— Да, малышка Шерри, твой мужчина прибудет сегодня в мой дом. Все же он мой паладин, иногда он должен отчитываться передо мной лично. Но так уж вышло, что ты живешь в моем доме. А я не хочу, чтобы вы встречались пока. Пока слишком рано. — Он соскочил с подоконника, начиная расхаживать по комнате, воодушевленно рассказывая мне о своих планах. — Но зная моего непокорного раба, он точно попытается тебя найти. Возможно, я запечатлею этот миг борьбы на его лице. Еще бы, он не видел тебя вечность, хотя и прошло всего ничего с вашей последней встречи. Потому он наверняка не захочет просто так уходить отсюда. И дабы не давать ему лишнего искушения, и дабы родить в его голове еще больше вопросов, а в душе страх, я хочу, чтобы ты пожила пару дней в доме, что я уже обустроил для тебя.

Безумец. Он заигрался. Этот ребенок, расхаживающий по комнате, был упоен своей игрой, придумывая все новые и новые повороты в своем жестоком сюжете. Кто бы знал, как я устала быть игрушкой в его руках.

— Он не почувствует тебя здесь. Представляю степень его смятения. Я даже закрою глаза, позволяя ему обойти свой дом полностью. Пусть залезет в подвал. Во все кладовки. Винный погреб. Да даже на смотровые башни. О да, я хочу увидеть этот ужас в его глазах. — На его лице расплылась мечтательная улыбка. Он посмотрел на меня. — Всего три дня, маленькая Шерри. Я заберу тебя оттуда уже через три дня. Просто мне любопытно как выглядит со стороны мужчина, думающий что его женщина мертва, или же и того хуже. Ну, ты понимаешь.

Да я понимала, что он имел в виду. Бывшие наложницы Владыки отправляются в дом удовольствий.

Однако было кое-что, чего я не понимала абсолютно. Какого черта он посвящает меня в детали? Зачем он делиться со мной своими планами? Зачем раскрывает каждую из своих диких задумок?

Свободного времени для размышлений у меня было полно. И я предположила, что ему просто не интересно участвовать в этом одному. Вполне возможно, он хотел найти, если уж не в моем лице, то в лице моей мести, товарища, согласного со всеми опытами, который он проводит над Блэквудом.

А возможно, он просто относился ко мне по-настоящему хорошо, настолько хорошо, что не хотел так открыто издеваться, как это делает с Аароном. Может быть, я вызывала в нем теплые, светлые чувства, и он, открывая передо мной свой замысел, без слов говорил: «потерпи, я просто хочу достойно наказать его, а для этого мне нужна ты».

Однако я была полна негодования, недовольства и бессильного гнева. Я была не согласна с таким раскладом, где я просто средство для достижения его целей, что я просто вещь, которой манипулируют. Пусть он и дорожит этой вещью.

Хотя… стоит признаться, что когда я прибыла в этот «дом», я готова была простить моего маленького беспокойного Властелина.

Что сказать, для своей «драгоценности» он подобрал подходящий футляр.

Я осматривала комнату за комнатой, не понимая, для чего он выделил мне столько площади? На три дня? Для меня одной?

Под конец осмотра мысль о том, что этим всем безраздельно владею лишь я, льстила невероятно. Что ж, это был его самый дорогой подарок. Он и раньше приносил безумно дорогие наряды, украшения и забавные вещицы, но он впервые подарил мне целый особняк на окраине своей столицы.

К тому же, когда я зашла в обеденную залу, я готова была расплавиться и простить ему все. Я хотела расцеловать маленького пятилетнего мальчика, похожего на купидона в обе щечки.

Длинный стол на сотню персон был завален деликатесами, изысканными лакомствами и сладостями всех мыслимых и немыслимых народов.

Все же, в его поведении проскальзывала забота, стоит признать. Это было огромным знаком внимания. Он не просто хотел откупиться от меня (к тому же ему это было ни к чему, он мог меня с легкостью выставить за дверь), он хотел показать мне, что все еще дорожит мной и что хочет, чтобы я измерила степень его привязанности в килограммах шоколада, халвы, рахат-лукума и взбитых сливок. В метрах шелка, парчи, атласа и газа. В литрах воды, что наполняет огромную купель, или та, что выливается из фонтанов и спадает каскадом в огромный пруд, расположенный перед особняком.

Хотя, вспомнив, для чего все это было мне дано, я тут же поникла.

Эта игрушка (да, особняк тоже можно было рассматривать как игрушку, которую он мне подарил) была призвана занять меня на пару дней, дабы я забыла цель, с которой меня сюда поселили.

Блэквуд… я и раньше испытывала к этому мужчине противоречивые чувства, но наша близость, кажется, еще больше все запутала.

Через пять минут собственных терзания я была в бешенстве на саму себя.

Женщины. Как сказал кто-то довольно умный: жалость сгубила больше женщин, чем та же любовь.

Я жалела Блэквуда. И это было непозволительно. И все равно, все мои «сам заслужил» ломались с треском под тоннами оправданий в духе влюбленной женщины, которая готова ему все простить.

Потому мне нужно было как-то отвлечься. Увы, это роскошное поместье уже не давало мне желанное забытье. Этой огромной площади уже не хватало, чтобы сбежать от своих глупых мыслей. От всех этих жалких, писклявых «ах, Райт в эту самую секунду наслаждается страданиями Аарона».

Мне нужно было выйти за ворота. И желательно одной.

Это не представляло трудности, на самом деле. Тиа была слишком ошарашена и шокирована переменой местоположения, столько резкой сменой обстановки. Слишком растерянная. Ошеломленная. Потерянная. Напуганная.

Я оставила на ее попечение эйки, сказав, что хочу немного отдохнуть и побыть одной, но не уточнив, где именно. Тиа не произнесла и слова против, хотя ранее бы начала тихо бормотать себе под нос все эти «Маи-йя снова задумала необдуманность. Владыка будет недоволен. Маи-йя должна больше думать над последствиями» и так далее.

Впрочем Тиа была той единственной из прислуги, кто мог оспорить мое желание, кто мог мне как-то помешать выйти, чтобы прогуляться по тихой окраине столицы Шадаона. Конечно, она бы не стала становиться напротив и, раскинув руки, пытаться помешать мне пройти. Но ее лицо, напуганное моим очередным желанием, а еще глаза, в которых были бы покорность и несогласие, заставили меня повернуть назад.

Но, собственно, на этот раз ей не стоило ни о чем переживать. Я была в полной безопасности здесь, так далеко от завистливых, ненавидящих меня жителей дома Владыки. Так далеко от тех, кто по-настоящему желает моей смерти. Рабов, проклинающих меня или же вельмож, недовольных мной (опять же внимание Владыки стоило дорого и то, что какая-то «шлюшка» получает его больше, чем тот же представитель аристократии этого мира, было оскорбительным).

А эта красная одежда, это ожерелье со знаком Высшего дома, выполняли функцию сотни охранников, потому что ни один простой горожанин и близко не подойдет к представителю дома Владыки.

Потому я была в абсолютной безопасности, неприкосновенная для всех и вся. Ну, если только не для этих проклятущих мыслей.