Урга и Унгерн

Исход

Шли дни. Я с головой погрузился в штабную работу. Войцехович действительно оказался толковым помощником. Вернее, помощником ощущал себя я, ведь именно мне приходилось каждый день вникать в те многочисленные процессы, которые для молодого офицера давно уже стали рутиной…

После вечера у барона я встретился с Рерихом за дунганской лапшой. Он с любопытством выслушал мой рассказ, ни разу не перебив. Даже когда я закончил, он не спешил с комментариями.

– У меня была с Дедушкой точно такая же встреча за несколько дней до тебя. С коробочкой старца из Ширди и всезнающим Вольфовичем. Тема беседы только была другой.

– О чем же вы говорили? – полюбопытствовал я.

– Речь зашла о военной атрибутике и коснулась погон. Барон спросил, знаю ли я, что означают буквы на его генеральских погонах. Там был, если помнишь, вензель из букв «А» и «С».

– «Атаман Семенов», это же все знают, – ухмыльнулся я.

– Ну да, я тоже так сказал, – кивнул Рерих. – Оказалось, что это не аббревиатура, а слово!

– Какое слово? – не понял я.

– Ас.

– Ас?

– Да. Ас – название клана скандинавских богов, проживающих в небесном городе Асгард. Не помнишь разве наш разговор про загробную жизнь?

– Ага, теперь вспоминаю… Асы, эйнхерии, Валгалла, Хельхейм…

– Я, конечно, в общих чертах имел представление о предмете беседы, но Вольфович заставил меня понять, что познания мои весьма поверхностны. Оказалось, Асгард символизирует небо, что перекликается с тюркскими языческими представлениями о божественной природе. А еще этот небесный город воплощает собой будущее. Но, что самое любопытное, в нашем мире он имеет географическое положение, которое приходится на территорию, простирающуюся от Черного моря до Уральских гор. Живущие в этом краю асы имеют рыжие волосы и голубые глаза, весьма воинственны… Вольфович умело проводил параллели, рассказывал про связь угорцев, скандинавов, хазар и индоиранских племен. Если в твоем рассказе барон оказался потомком евреев, то в моем случае, по Вольфовичу, в одной из своих родовых ветвей Унгерн происходил от скандинавских викингов. Еще весьма интересно было послушать про культ неба у финнов, но запомнить я уже ничего не мог. А в коробочке старца из Ширди были не грибы с пеплом, а глиняный флакончик с густым горьким сиропом и пучок травы куша.

– Что за сироп и какая куша? – уточнил я.

– Сироп барон назвал хаомой, такой напиток божественный у древних персов был. А траву куша я и не знаю даже, меня барон заставил ее курить. Сказал, подействует на духовном уровне. Не знаю, что именно, трава эта или сироп, меня так накрыло, но минут через двадцать я жестко проблевался, ну и Дедушка тоже… Аж посинели от спазмов, так выворачивало. Потом появился Вольфович, некоторое время беседовали, да очень скоро я нить разговора потерял, меня на части разорвало, удивительное состояние…

– Значит, Унгерн не только меня в гости приглашал, – произнес я задумчиво.

– Мне кажется, он многих теперь приглашает. Насколько я понял, он считает, что скоро погибнет, и эти встречи – своеобразный прощальный ритуал. Войска Азиатской конной покидают Ургу. На днях и барон выдвинется в поход на Русь. У меня не очень хорошие предчувствия по этому поводу. Вроде бы я все правильно рассчитал, и все участники предстоящего побега должны остаться в городе, но что-то может пойти не по плану, поэтому будь готов ко всему.

– А кто с нами бежит из города?

– Ты узнаешь это в самый последний момент. Ничему не удивляйся, народу будет довольно много, золотом загрузим четыре автомобиля. До Хайлара отправятся два из них, еще два отделятся в пути и двинутся на юг. Это я говорю на тот случай, если вдруг не смогу сразу присоединиться ко всем. В случае моего отсутствия командовать операцией будет другой человек. Ты ему можешь довериться. Вот это тебе. – Рерих выложил на стол маленький бумажный конвертик, завернутый на аптечный манер. – Тут порошок с темулином.

– Это тот темулин, который содержится в грибах, поражающих библейский плевел? Ты хочешь, чтобы я отравил кого-то?

– Если барон решит взять тебя с собой в поход, назад ты уже не вернешься. Темулин – это твой билет на свободу. Разделишь содержимое на четыре равные кучки и в течение двух дней будешь съедать по одной утром и вечером. Можешь водой запивать, на вкус не противно совсем. У тебя разовьется болезненное состояние, больного тебя в поход не возьмут.

– А если я насмерть траванусь?

– Не ссы, Ивановский, летальных случаев от отравления темулином было не так уж и много, – утешил меня Рерих.

С волнением ожидал я начала июня. По дивизии вышел список офицеров, которые должны идти в поход. Там были практически все, кроме Комендантской команды Сипайло в составе ста пятидесяти бойцов, военного училища под начальством Торновского в количестве пятидесяти рекрутов, интендантства и мастерских во главе с Рерихом числом в сто шестьдесят человек. Жамболон-ван также оставался в монгольском правительстве для связи. Нескольких офицеров штаба, включая юного Войцеховича, Дедушка также оставлял в городе, а вот мне жребий выпал идти в далекий поход!

Приготовление к нему заняло целую неделю. Все это время я не мог найти Рериха. Торновский рассказал, что барон неожиданно отправил его в Ван-Хурэ с каким-то заданием. Я очень нервничал. Точная дата выдвижения войск из города была не определена, и я не знал теперь, когда же мне начинать принимать темулин, чтобы вызвать симптомы тяжелой болезни.

19 мая 1921 года меня срочно вызвали из штаба к барону. В его палатке я никого не обнаружил. Сбитый с толку, вышел на улицу и стал размышлять о том, куда же подевался Дедушка. Трубы уже отгудели, оповещая всех о том, что Урга готовится отойти ко сну. Вокруг не было никого, кто мог бы мне помочь разыскать Унгерна, и я уже начал подумывать о том, чтобы вернуться в штаб. Неожиданно я услышал приближающиеся шаги и негромкий разговор мужчины и женщины. Женский голос был хрипловатым и, похоже, принадлежал особе почтенного возраста. Невидимые собеседники довольно бегло переговаривались на незнакомом мне языке. Я двинулся им навстречу и чуть не столкнулся лбами с Жамболон-ваном. Он совсем не удивился и, судя по широкой улыбке, даже обрадовался. Спутница Жамболона отличалась маленьким ростом и огромным носом на смуглом лице; по длинным волосам, наряду и многочисленным украшениям я заключил, что она цыганка, хотя, возможно, женщина лишь выдавала себя за таковую. Не представляю, откуда и при каких обстоятельствах мог в эти тревожные дни в Ургу прикочевать цыганский табор.

– Ивановский, хорошо, что ты тут! Барон тебя звал тогда. – Жамболон, не останавливаясь, развернул меня за плечи и подтолкнул легонько в спину, он явно спешил.

Цыганка послушно семенила за ним.

– Я думал, барон у себя в юрте… – бормотал я на ходу, не понимая, куда меня ведет Жамболон.

– Нет, он же у меня в юрте гадание проводит, шаманы говорят ему так делать. Барон шаманов слушает.

Я знал, что у Дедушки есть несколько шаманов, которых возглавляет старец с четками из птичьих черепов, и перед любым более или менее важным событием барон обращается за советом к богам. Видимо, сегодня, помимо своих штатных гадальщиков, он решил прибегнуть к услугам этой пожилой цыганки. Других причин ее позднего появления в дивизии, в сопровождении верного адъютанта Унгерна, я не нашел. Шли недолго, дверь распахнул сам Жамболон и пропустил меня вперед. Пригнувшись, я перешагнул порог юрты и зажмурился, пока глаза привыкали к свету. За мной следом вошел Жамболон, поддерживая под локоть загадочную гостью.

В юрте было много света. Вместо чугунной печи выложен круг из камней, в котором горели деревянные поленья. Вокруг этой импровизированной жаровни расположились монголы, наряженные в лоскутные шкуры. Вид они имели настолько колоритный, что опознать в них шаманов можно было без особого труда. Некоторые держали в руках бубны, у одного был посох. Шаманы молча смотрели в огонь и на наш приход внимания не обратили. Перед жаровней сидел и сам Унгерн, а рядом с ним я заметил вездесущего Оссендовского с блокнотом. Увидев меня, поляк растерянно улыбнулся и, махнув рукой, пригласил присесть рядом. Барон вдруг дал указание на монгольском, и шаманы без суеты и давки, довольно организованно покинули юрту.

– Привел? Пусть выберет себе место и начинает. – Дедушка кивнул в сторону цыганки. – Это мой последний день в Урге… Завтра мы выходим в поход, и я хочу знать, что меня в нем ожидает. Пусть твоя цыганка применит все свое искусство наилучшим образом, а я награжу ее по заслугам. Предупреди ее, чтобы не врала, а то примерно накажу! Мне нужна правда, какой бы горькой она ни была.

Оссендовский строчил в блокноте, повернувшись так, чтобы свет от жаровни падал на странички. Жамболон удобно угнездился у входа, закрыл глаза и, как мне показалось, немедленно заснул.

Гадалка подошла к барону вплотную, села перед ним по-турецки. Некоторое время пристально смотрела ему в глаза, драматически нахмурив брови. Через плечо у нее была перекинута сума, из которой она извлекла на свет небольшой мешочек, пучок сухой травы и горсть птичьих костей. Цыганка начала что-то нашептывать себе под нос, время от времени бросая на угли очага траву. Дым с незнакомым пряным запахом заполнил юрту, у меня слегка закружилась голова и учащенно забилось сердце. После того как вся трава прогорела, гадалка выложила на угли птичьи кости и стала их осторожно переворачивать с боку на бок бронзовыми щипцами, взятыми из той же сумы. Вскоре кости почернели и покрылись трещинами. Женщина с огромным интересом разглядывала их, лицо ее при этом проходило сложные мимические эволюции, выражая непонимание, удивление, задумчивость, а потом и страх, который сопровождался театральным вскриком, очевидно означавшим крайнюю степень ужаса. Тело цыганки стали сотрясать конвульсии и судороги, глаза закатились, давая понять присутствующим, что гадалка наконец вошла в экстатическое состояние.

– Вижу… – мрачным голосом сообщила она и сразу же перестала трястись. – Вижу бога войны… Он покидает этот мир… ужасно… Вижу тень… Она черна как ночь… Тень… Осталось сто тридцать шагов… Мрак… Больше ничего не вижу… Бог войны исчез…

Барон несколько раз утвердительно кивнул, после чего в задумчивости опустил голову. Цыганка упала навзничь, довольно аккуратно раскинув в стороны руки, и застыла в глубоком обмороке. Глаза ее были теперь закрыты, но в какой-то момент дернулось веко, и я заметил мгновенный блеск зрачка, направленного в нашу сторону. Жамболон выметнулся из своего гнезда у дверей, взял цыганку под мышки и без особых усилий выволок ее наружу.

Унгерн тоже вскочил на ноги, стал ходить вокруг жаровни, искоса поглядывая на разбросанные у костра птичьи кости. Затем так же неожиданно остановился и заговорил:

– Я умру! Теперь это ясно наверняка… Но уже не важно… Дело начато, и оно не погибнет… Я предвижу, как оно будет продвигаться. Потомки Чингисхана разбужены. Теперь невозможно погасить огонь в сердцах монголов! В Азии возникнет великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до самой Волги. Мудрая религия Будды распространится на северные и западные территории. Дух победит! Родится новый вождь – сильнее и решительнее Чингисхана, умнее и милостивее Бабура… Он будет крепко держать власть в своих могучих руках до того счастливого дня, пока из своей подземной столицы не поднимется царь мира. России нужно смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все признавшие коммунизм должны быть истреблены, им суждено исчезнуть под обломками империи, которая возродится уже без них.

Оссендовский отчаянно строчил в блокноте, лицо его исказила бессмысленная улыбка, от напряжения он даже высунул кончик языка, отчего вид его стал еще более нелепым. Барон выдержал положенную продолжительную паузу, дав возможность поляку записать все полностью, после чего, скрестив на груди руки и приняв горделивую позу трагического поэта, промолвил:

– Мне пора! Я оставляю Ургу завтра же!

Оссендовский и я поднялись со своих мест. Вдруг барон крепко пожал нам руки и добавил:

– Прощайте навеки! Пусть я умру ужасной смертью, но прежде устрою такую бойню, какой мир еще не видывал, – прольется море крови.

– Барон, а вы обещали, что поможете мне выбраться из столицы. Помните?! Я ведь должен попасть в Пекин… – пролепетал растерянный и перепуганный Оссендовский.

– Жамболон, подготовь отъезд господина Оссендовского. Дай ему денег, проводника и сопровождающих до Калгана, «ургу» для поездки я уже подписал. – Дедушка отвернулся от присутствующих, стараясь усилить драматизм, который чуть было не нарушил своими низменными репликами этот жалкий поляк.

Жамболон без слов вытолкал Оссендовского за двери и больше в юрту не вернулся. Я решил тоже потихоньку покинуть барона, чтобы не нарушать его горестных раздумий, сделал несколько осторожных шагов к выходу и внезапно был остановлен властным голосом генерала:

– А ты куда засобирался, Ивановский? – В голосе Унгерна не было никакого драматизма. Барон развернулся ко мне, неожиданно улыбнулся, предложил присесть и хитро подмигнул. – Как тебе спектакль?

– Несколько наигранно вышло, слишком много пафоса, на мой вкус. – Я старался понять, что происходит, но пока не мог.

– Для Оссендовского сойдет! Он такую театральность с заламыванием рук очень высоко ценит… С шаманами и цыганкой, на мой взгляд, удачно получилось…

– Цыганка меня не убедила совсем, она палку с кривлянием этим перегнула. Думаю, нужно было получше все отрепетировать, если вы хотели произвести на Оссендовского глубокое впечатление…

– Кривлянием? – Дедушка загадочно улыбнулся. – Ивановский, тут не было кривляния вовсе. Она правду сказала, да и шаманы тоже. Я скоро покину этот мир, тут нет совершенно никаких сомнений…

– Вы ей поверили? – Я был удивлен и окончательно сбит с толку.

– Ну разумеется, поверил! Зачем мне было вызывать предсказателей, если бы после их слов я мог на свой вкус выбирать, во что мне верить, а что с негодованием отвергнуть, обозвав враньем. Я остаюсь честен с собой и другими даже на пороге скорой смерти, которая скачет ко мне с далекого севера, стремительно сокращая расстояние… Хочешь гашишу?

Я утвердительно кивнул.

До вывода войск из Урги в поход оставалось всего несколько часов. Я держал в руках развернутый бумажный конвертик с порошком темулина и пытался решить, какое количество принимать в этих условиях. Рерих рекомендовал разделить содержимое на несколько приемов, чтобы добиться выразительной симптоматики и создать видимость прогрессирующего заболевания в течение пары дней… У меня двух дней не было. Не давая себе опомниться, я высыпал весь порошок в рот, запил специально приготовленным для этого чаем, смял пустой конвертик и бросил его в сторону. Некоторое время я прислушивался к своим ощущениям, не замечая никаких видимых изменений.

– Пришел в себя! Позовите Клингенберга скорее! – Женский голос звучал приятно, но испуганно.

Перед глазами плыли разноцветные пятна, и очень сильно хотелось пить. Я чувствовал тяжесть во всем теле, не мог двигаться, и мысль, вялая и беспредметная, вертелась в голове, не позволяя сформироваться во что-то выразительное и внятное. Клингенберг… Что-то далекое и едва знакомое…

Щебетание птиц за окном было таким громким, что вызывало непреодолимое желание встать с лазаретной койки и, сбросив на пол жаркое одеяло, выбежать к солнцу. На краю кровати сидел Войцехович. Поверх его синего тарлыка был накинут белый халат. Он рассказывал мне о том, как я провалялся несколько дней в бреду, поведал в красках, как триумфальным шествием выдвигались из города колонны унгерновских войск, описывал погромы, аресты и казни, которые сразу после отъезда барона учинил в городе Сипайло, упомянул о славном Жамболоне, положившем конец кровопролитию и усмирившем опьяненного вседозволенностью Макарку Душегуба.

– Леня, ты мне все это рассказываешь уже по третьему кругу… – Меня подташнивало, и голова кружилась от резких движений. – Скажи лучше, когда мне разрешат ходить? Мне пора приступить к своим обязанностям!

– Что вы, Кирилл Иванович! Клингенберг запретил вам двигаться, вы чудом избежали смерти, у вас был страшный жар, который не удавалось никак сбить, вы двое суток были на перепутье между смертью и жизнью. Прошу вас, полежите спокойно, хотите, я открою шире окна? Теперь в лазарете все равно никого нет, думаю, доктор меня не накажет…

Войцехович открыл настежь окна, и с улицы в душное, натопленное помещение ворвался свежий ветер, несущий с собой запах степных трав, веселые птичьи трели, ржание лошадей. Ощущение жизни наполнило унылые стены лазарета. Ну что же, если нужно, полежу еще немного. Опьяненный весенним воздухом, я закрыл глаза и незаметно для себя погрузился в состояние дремы, которая сменилась крепким и продолжительным сном.

Перед выпиской меня посетил Торновский. Он рассказал о том, как сам, раненный в голень, лежал на соседней койке около месяца тому назад. С теплотой отозвался о Рерихе, который все это время помогал его семье продуктами и деньгами, часто навещал полковника в госпитале, поддерживая морально. От своего ранения Торновский еще полностью не оправился, сильно прихрамывал на правую ногу и не выпускал из рук трость, на которую опирался при ходьбе. На папахе его была серебряная кокарда с двуглавым драконом, точно такая же, как у Вольфовича во время памятного вечера у Унгерна.

– Какая у тебя необычная кокарда, – заметил я как бы между делом.

– Да, теперь некоторым офицерам выдают именно такие, – ответил он уклончиво и сразу перевел разговор на другую тему.

После того как мое состояние улучшилось, я вернулся в штаб и погрузился в дела, впрочем с уходом Азиатской конной их почти не осталось. В штабе было непривычно пусто, он выглядел заброшенным. Я решил проверить содержимое сейфа, но старый шифр, как я и подозревал, не позволил мне открыть толстую стальную дверцу. Отправился в мастерские, надеясь там по возможности узнать о том, куда пропал Рерих и когда ожидают его возвращения.

В мастерских я встретил Лисовского. Он, как всегда, был погружен в работу над каким-то механическим агрегатом. Своим громким приветствием я вывел инженера из задумчивости, которая, судя по обращенному ко мне бессмысленному взгляду, была весьма глубокой. Некоторое время Лисовский стеклянными глазами смотрел сквозь меня, потом обреченно вздохнул и часто заморгал:

– Господин Ивановский, рад вас видеть!

– Не желаете пообедать со мной? – предложил я, уверенный в том, что Лисовский непременно откажется.

– У дунган? Давайте пообедаем, я тут почти закончил.

Лисовский, оказывается, знал лапшичную, в которой мы с Рерихом обсуждали вопросы, не предназначенные для чужих ушей. Похоже, Рерих сделал заведение чем-то вроде штаб-квартиры, где проводил тайные встречи не только со мной. Выходя из мастерской, Лисовский достал из стола какой-то конверт и положил его за пазуху, после этого надел на голову фуражку с красным околышем, на котором эффектно выделялась ярко сияющая на солнце кокарда с двуглавым драконом.

– Скажите, а откуда у вас такая необычная кокарда? – спросил я.

– А у вас разве такой нету? – удивился Лисовский, потом, видимо что-то вспомнив, умолк, и всю дорогу до лапшичной мы прошли в абсолютном безмолвии.

Заказали лапшу и разлили по стаканам чай. Я спросил своего ученого собеседника о Рерихе. Лисовский ответил, что, перед тем как уехать, тот оставил конверт для меня. Этот конверт был немедленно извлечен из-за пазухи и вручен мне. Я аккуратно разорвал желтую плотную бумагу по короткому краю и вытащил записку в несколько строк, набросанных наскоро почерком Рериха: «Ивановский, вынужден покинуть Ургу. Должно быть, больше не увидимся. С тобой свяжутся и объяснят, что делать. Тех, кому можно верить безоговорочно, опознаешь по кокарде. Немедленно прикрепи ее к папахе и до отъезда из города не снимай с головы! Рерих». Также в конверте находился плоский футляр прямоугольной формы. Открыв его, я обнаружил серебряную кокарду с двуглавым драконом.

– Ну вот, я же говорил, что у вас тоже такая есть! – Лисовский улыбался, заглядывая мне через плечо. – А я уж волноваться стал, думал даже, что вы арестовывать меня пришли…

– Я – вас? С какой стати?

– Вы привинтите уж сразу новую кокарду, таков порядок… – Лисовский передал мне мою папаху и кивнул на футляр, в который я успел сунуть кокарду, чтобы убрать в карман брюк. – Сразу ее прикрепите, чтобы потом не забыть!

Я последовал его настойчивому совету. Лисовский в это время с аппетитом уплетал лапшу, запивая ее густым бульоном, красным от перечной заправки. Ученый вывалил из соусницы в свою чашку щедрую порцию – я и представить не мог, как такое количество перца можно добавлять в пищу. Он кряхтел и швыркал носом, на лбу его проступили крупные капли пота, однако свой острый бульон Лисовский выпил без остатка, после чего неожиданно громко и сытно рыгнул. В воздухе поплыли ароматы пряностей и чеснока.

– Я подготовил все четыре автомобиля, заправил их и укомплектовал каждый пулеметом, ядовитыми дымовыми кассетами и коробками с пулеметными лентами. Вы ведь покинете город в самое ближайшее время?

– Да, но пока еще точно сказать не могу, – произнес я самым будничным тоном, подумав, что Лисовский, вероятно, знает о готовящемся побеге. – А вы разве не поедете с нами?

– Нет, что вы! Я остаюсь в Урге. На мой счет не волнуйтесь, тут мне абсолютно ничто не угрожает при любой власти. Вы будете пампушки?

Получив отрицательный ответ, мой собеседник взял с блюдца рисовые хлебцы и, макая их в острый соус, довольно шустро с ними расправился.

– А нам топлива хватит до границы?

– Конечно! Рерих на пути в Хайлар организовал схрон, где вы пополните запас топлива. Войцехович должен об этом знать.

– Войцехович? – поразился я.

– Ну да, он ведь будет шофером на вашем автомобиле? – Лисовский с сомнением поглядел на меня.

– Пока не знаю, мне Рерих не успел сообщить… А что же Сипайло?

– Ужасный человек! Зря вы его с собой берете. Чует мое сердце, он какую-нибудь подлость по дороге вам подстроит. Но Рериху, конечно, виднее… А хотите, я вас угощу чарасом? – Лисовский заметил мое удивление, хитро улыбнулся и достал из-за пазухи папироску, конец которой был характерным образом закручен. – Индийский гашиш с афганским опием, забавный замес, напоминает мне смешение кровей в индоиранской ветви рода Унгерн.

– Индоиранские ветви? Это у Дедушки?

– А чему вы удивляетесь? В прошлом месяце меня барон пригласил провести у него вечер в гостях… Я этот вечер надолго запомню, столько всего со мной тогда произошло… Так вот, там был некто Вольфович, поразительный человек с обширными знаниями! Он мне столько интересного открыл про искусственное орошение в Афганистане и Индии, что я почувствовал себя неловко. Ирригация – это ведь мой конек. Оказалось, что великий Бабур приходился предком нашему барону!

– Вот как… я что-то слышал про Бабура, он, кажется, был в свое время известным писателем?

– Прежде всего, это основатель Могольского государства! По отцу он был потомком Тимуридов, а по матери Чингисидов. В разные годы правил Самаркандом, Ферганой, Кабулом, позже стал главой империи Тимуридов и получил титул падишаха, до того был правителем Мавераннахра и Кандагара, затем завоевал Индию, став падишахом Хиндустана. Конечно, кроме того, что Бабур был талантливым полководцем и правителем, он являлся также и неутомимым ученым, и поэтом, и юристом, и художником, и архитектором, и много кем еще.

Для меня Бабур – это эталон мудрого просвещенного правителя, который избегал кровопролитий, предпочитая жестоким захватническим войнам дипломатию и мирное решение любых вопросов. Везде, где правил, он разбивал сады. Между прочим, завоевав афганский Кабул и сделав его столицей Великого государства Моголов в начале шестнадцатого века, он разбил в окрестностях города сразу десять огромных садов. В этих садах росли апельсины, гранаты и бананы. Сложнейшая система ирригации была продумана до мелочей, и питалась она из множества созданных по его проекту искусственных водоемов.

Когда же Бабур завоевал Индию и обосновался в жаркой и безводной Агре, то много усилий положил на то, чтобы превратить этот душный, унылый и пыльный равнинный край в цветущий сад, который до сих пор поражает путешественников своим масштабом зеленых насаждений и красотой архитектурных решений. Бабур подавал другим пример, призывая сажать сады везде, где это только возможно. Главным недостатком Индии он считал необходимость создания искусственных водных систем. В его намерения входило всюду, где бы он ни устраивал свою резиденцию, строить арыки, рыть пруды, ставить водяные колеса и разбивать сад регулярной планировки. По прибытии в Агру Бабур проехал вдоль реки Джумна, изучая окрестности, в надежде найти место, подходящее для сада.

Бабур в своих воспоминаниях описывал уродливый пустынный ландшафт окрестностей с чахлой и редкой растительностью… Вернулся в город с горьким чувством разочарования и решил отказаться от намерения создать чудо-сад. Однако он никогда не останавливался перед препятствиями. Так как вблизи Агры не удалось отыскать ничего достойного, Бабур был поставлен перед необходимостью использовать наилучшим образом то, что имелось в наличии. Прежде всего он приступил к постройке большого колодца, который бы снабдил бассейны водой. Следующим шагом стало приведение в порядок участка земли, где теперь растут тамариндовые рощи. На этом же участке высаживались деревца амлы, как называют индусы это растение. Амла дает воистину удивительный плод, обладающий многими целебными свойствами.

– И, кроме того, является символом медицины и признается священным плодом, дарующим исцеление от многих ядов, – процитировал я по памяти ту часть рассказа Рериха о целебных свойствах амлы, какую смог запомнить во время наших бесед в ургинской тюрьме.

Лисовский посмотрел на меня с недоверием, очевидно не ожидая от такого профана столь глубокого знания предмета научной беседы.

– Да, все верно! Именно Бабур переселил амлу из северных горных районов Индии на хараппскую равнину и даже умудрился рассадить ее в Афганистане! Для полива амловых рощ он соорудил восьмиугольный водоем, а затем приступил к строительству большого искусственного озера и его ограждения. Следующим шагом было строительство талара (большого приемного зала для гостей) перед каменным дворцом, – разумеется, водоем был вырыт и тут. Работы велись не очень последовательно, без должного расчета и точного графика, скажем так, на индийский манер, но тем не менее удалось воздвигнуть сооружения и создать цветущие сады, отвечающие в значительной мере требованиям регулярной планировки. В каждом из садов были разбиты симметричные клумбы с тюльпанами и нарциссами. До Бабура Индия не знала роз, да и собственно искусство садоводства создавалось на территории древней Бхараты силами все того же могольского правителя. Многие чиновники, шейхи и визири, получив земли на берегу реки, начали украшать свои владения изысканными садами и водоемами, ставить системы орошения на основе водяных колес. Через некоторое время индийцы, незнакомые до того с подобной планировкой и тщательностью исполнения, стали называть берег Джумны, на котором выросли великолепные кварталы дворцов, Кабулом в честь великой столицы Могольского государства… Любящий красоту природы Бабур писал об успехах в выращивании новых растений и разведении новых сортов фруктовых деревьев с не меньшей гордостью, чем повествовал о своих самых замечательных военных победах. – Лисовский печально вздохнул и, отпив чая, прильнул к папиросе и сделал несколько стремительных затяжек. – Жаль, что наш барон из всей своей генеалогии перенял лишь самые кровожадные черты характера. Представьте себе, Кирилл, в какой дивный сад превратил бы Ургу Бабур, окажись он сейчас на месте своего далекого потомка Унгерна…

Слова Лисовского надолго запали мне в душу. Позже я частенько пытался представить, какой могла бы стать Халха, доведись великому Бабуру править ею в это безумное время революций, войн и смуты. Я утвердился в мысли, что Бабур, командуя несколькими сотнями голодных, израненных воинов, не сумел бы взять штурмом хорошо вооруженный город с многотысячной армией посреди лютой монгольской зимы. На такой подвиг, кроме легендарного барона Унгерна, никто из известных мне полководцев, пожалуй, не отважился бы…

В штабе горела керосиновая лампа. Войцехович ушел спать, оставив меня наедине со своими мыслями. Я сидел в кабинете и пил горячий чай, перед тем как лечь спать. Дверь раскрылась, на пороге стоял Вольфович. Все такой же здоровяк с огромным носом, он загородил собой почти весь дверной проем.

– Нам пора! Собирайся, но вещей много с собой не бери, только самое необходимое. – С этими удивительными словами он прошел мимо меня к сейфу, покрутил колесики с цифрами, растворил тяжелую дверцу и извлек на свет склянку. – Узнаешь кристаллы Рериха? Давай-ка примем на дорожку… Или правильнее будет сказать: по дорожке?

На его папахе был двуглавый дракон. Вольфович знал пароль от сейфа и вел себя очень уверенно. Скорее всего, это и был тот самый человек, которого упоминал в письме Рерих. Вольфович высыпал все содержимое склянки на блюдце, раздавил кристаллы ножом и сделал множество дорожек, предложив мне бамбуковую соломинку и право первенства…

Ценных и памятных вещей у меня не было, поэтому, когда в дверях появился Жамболон с множеством пустых брезентовых мешков в руках, я уже был полностью готов к отъезду.

– Угощайся, Жамболон-ван! – гостеприимно воскликнул Вольфович, передавая бамбуковую соломинку монгольскому князю.

Я посчитал забавным тот факт, что на грязном треухе Жамболона тускло сияла серебряная кокарда с двуглавым драконом. Она казалась неуместной на этом головном уборе. Мы собрали золото и погрузили в мешки. Потом перенесли их в автомобили. Войцехович, стоявший у машин на улице, вызвался помогать и, войдя в кабинет по приглашению Вольфовича, краснея то ли от стыда, то ли от гордости, умело оприходовал оставшийся порошок.

Сгрузив золото и рассевшись по автомобилям, мы выехали из города. Моим водителем был Войцехович. Наша машина шла первой. Я откинулся на заднем сиденье… Под ногами были уложены мешки с золотыми слитками, и в специальном приваренном металлическом футляре сквозь брезент проступали контуры пулемета системы «Кольт». Приглядевшись, я заметил и коробки с пулеметными лентами, и канистры с дополнительным топливом, все было очень толково размещено между задним сиденьем и водительской частью. Лисовский славно потрудился. Машина Вольфовича шла второй. За рулем у него был знакомый мне Серега Хитун, замыкал колонну автомобиль с Жамболоном, его водителя я узнал не сразу. Им оказался повар-матерщинник, сумевший застрелить одной пулей на горе Мафуска двух ебущихся барсуков. Сипайло нигде видно не было, и этот факт меня очень радовал. При выезде из Урги на Калганский тракт нашу колонну остановили. Я остался сидеть в машине, а Вольфович быстрым шагом прошел в пристройку со шлагбаумом и вскоре вернулся, жестом приказав Войцеховичу двигаться дальше. Боец поднял шлагбаум, и мы выехали из Урги в ночную весеннюю степь. Вскоре остановились в районе Верхнего Мадачана. Вольфович попросил меня выйти из автомобиля и приготовить оружие. «Смотри в оба! Всякое может случиться…» А сам пошел прочь, к отдельно стоявшему у дороги зданию, в оконцах которого, несмотря на глубокую ночь, тускло горел свет.

Я достал наган и, держа его в руке, стал смотреть по сторонам, остерегаясь неожиданностей. Из здания навстречу Вольфовичу вышли трое. Между ними состоялся короткий разговор, сопровождаемый жестами. Потом троица разделилась, каждый направился в сторону одного из автомобилей. К моему двигался темный силуэт с мешком за плечами. Мешок был явно тяжелым, потому что человек пригибался и делал мелкие частые шажки. Когда незнакомец приблизился к машине вплотную, я узнал в нем Сипайло.

Он ухмыльнулся, кивнул мне, навалившись всем телом на кузов, подтянул свой мешок и грузно перевалил его на заднее сиденье. В мешке раздался звон металлических плашек, судя по всему, золотых. Задние машины начали движение, поочередно обогнули нас и устремились вперед. Я направил револьвер на Сипайло, и он весь съежился.

– Ты чего, Ивановский? Тебе Вольфович разве не сказал, что я с вами? Убери наган и залазь в машину, нельзя терять время!

– Сдать оружие! – громко скомандовал я, отчего Войцехович обернулся и удивленно поднял брови.

– Да ты не пыли. Нет у меня оружия! Вольфович наган мой забрал и ножик тоже. Вот, гляди. – Сипайло стал вертеться на месте, хлопая себя по бокам и карманам.

Я ему не доверял. Заставил развернуться ко мне спиной и очень дотошно обыскал. Оружия при нем действительно не было. Сели в машину. Ехали молча, я засунул за тарлык правую руку, в ней был наган, направленный в сторону Макарки. Вскоре мы настигли обе впередиидущие машины и пристроились им в хвост. Наша колонна двигалась сквозь ночь, преодолевая мелкие препятствия в виде кочек, грязи и щебневого бездорожья…

А потом наступило утро. Сипайло спал, прислонившись головой к боковой дверце. Войцехович вглядывался в дорогу, я размышлял о своем. Остановку сделали на перекрестке, когда солнце уже было в зените. Вольфович и Жамболон, что-то обсуждая, разминали ноги и руки рядом со второй машиной. Хитун стоял в стороне и курил папироску. Третьего автомобиля не было видно. Наверное, его отдали двум таинственным незнакомцам, которых мы забрали в Мадачане посреди ночи.

– Ивановский, иди сюда, разговор к тебе есть! – Вольфович махнул мне рукой и, развернувшись, зашагал от дороги в степь; я последовал за ним. – Ты как там с Сипайло, ладишь пока? Не закатывает сцен, не лезет душить?

– Нет, пока ведет себя пристойно, – хмуро ответил я. – А почему именно мне этого гада подсадили? Не лучше ли ему с Жамболоном ехать, ну или с вами?

– Привыкай, братец! Мы с Жамболоном двинем дальше на юг в сторону Калгана. А вы на восток свернете, к Хайлару. Там у Сипайло спрятаны документы. Я оружие у него отобрал, но этот змей хитер и опасен. В дороге может всякое случиться. Потому делай как знаешь. Можешь его везти до Хайлара, а можешь по пути высадить в пустынном месте, никто тебя за это не осудит.

– Вот это да! – поразился я. – Мне Рерих сказал, что мы все вместе поедем до Хайлара, а теперь такое…

– Рериха тут нет, Ивановский! Тебе бы уже и повзрослеть пора. Ты жив, вооружен, у тебя есть автомобиль с пулеметом, груженный золотом и патронами. До границы тут несколько дней ходу. Справишься?

– Справлюсь, – кивнул я утвердительно.

Было немного стыдно. Что же я, совсем уже ничего сам сделать не смогу? Конечно справлюсь…

– Ну а теперь давай прощаться. Рад был нашему знакомству. Войцеховича береги! Он знает, где схрон с водой и топливом, у него же подробная карта Лисовского, так что не заблу́дитесь. Золото поделите честно. Я бы на вашем месте основную его часть перед Хайларом зарыл. Потом вернуться можно и забрать целиком все или по частям вывезти. Остановки делайте пореже. Тут по трактам разная сволочь разбойничает, поэтому, как на запад свернете, пулемет на турель поставь и до Хайлара не снимай.

Попрощались. Вольфович с Жамболоном поехали дальше. Войцехович некоторое время смотрел им вслед, а потом поинтересовался:

– На юг двинули? А нам, значит, на восток?

– А нам на восток, – подтвердил я.

– Ивановский, дай мне наган! Может, отстреливаться по дороге придется. – Сипайло сощурился и нервно замотал головой. – И еще воды дайте! Умираю уже, так пить хочется.

– Выйди из машины, – скомандовал я и достал наган.

– Никуда я не выйду! – завизжал Макарка и ухватился за боковую дверцу обеими руками.

Я направил ствол ему в голову и повторил решительно:

– Выходи из машины, иначе пулю сейчас схлопочешь!

– Меня – нельзя! У меня документы в Хайларе для вас! Еще вот золотишко есть, поделим по-честному. Вольфович запретил меня в расход пускать!

Сипайло заплакал, содрогаясь в нервном припадке, но из машины вылез. Войцехович смотрел на происходящее с удивлением и любопытством.

– Сипайло, в Ван-Хурэ я дал обещание полковнику Казагранди о том, что при первом же удобном случае произведу над тобой казнь. Ты повинен в смерти множества незнакомых мне людей. А еще была Дуся, была семья доктора Гея, его жена, теща, маленькие дети…

– Стой, стой! Это не я! Это по приказу… Ивановский! Кирилл Иванович!

Сипайло неожиданно бросился мне в ноги и, обхватив их руками, прижался ко мне и зарыдал. Я попытался освободиться, но он так крепко завязался в узел вокруг моих сапог, что пришлось ударить его наотмашь по темени рукояткой нагана. Макарка ослабил хватку, а затем и вовсе опустил руки, дав мне возможность отойти от него на несколько шагов. Он осел на землю и схватился за рану на голове, из которой начала вытекать вязкая темная кровь. Она просачивалась сквозь пальцы, стекала по лицу и тяжелыми каплями падала на пыльный щебень дороги. Макарка держался за голову, раскачивался из стороны в сторону и тихонько стонал. Слезы ручьем бежали из его глаз, перемешивались с кровью, образуя на лице светло-розовые полосы.

Мне не было его жалко. Я поднял револьвер, хорошенько прицелился и выстрелил Сипайло в живот. Он громко завыл и, упав набок, стал кататься по щебню, который окрасился в красный цвет. Мне вдруг стало противно и стыдно. Убивать безоружного испуганного человека, пусть даже самую последнюю сволочь, было нелегко. Войцехович после выстрела отвернулся и больше не оглядывался. Я поспешил к автомобилю и сел на заднее сиденье.

– Поехали! – скомандовал я, и автомобиль двинулся по тракту, оставляя в клубах пыли где-то далеко позади одинокую фигурку человека, истекающего слезами и кровью.

Урга. Июнь 1921