Урга и Унгерн

Вечеря

После беседы с Рерихом я дождался вечера и пришел к барону с докладом. Унгерн задумчиво восседал в своей юрте, разложив перед собой карты. Его желтый парадный тарлык уже не выглядел новым, был засален и протерт на локтях, – очевидно, барон носил теперь его как повседневную одежду и снимал крайне редко.

Генерал Азиатской конной без интереса слушал мой доклад, безучастно кивал, не поднимая глаз от карт. Возможно, он был не в духе, по этой причине я не углублялся в детали и старался тезисно излагать самую суть событий. Закончив доклад, я умолк. Барон, казалось, этого не заметил, продолжая работать с картами, и в юрте на некоторое время воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь треском горящих в чугунной печке дров. Так прошло несколько долгих минут. Унгерн свернул карты, сложил их в деревянный ящик от патронов и накрыл брезентом. Подойдя ко мне вплотную, он стал пристально глядеть в мои глаза, и этот знакомый мне ритуал продолжался не меньше минуты.

– Про Оссендовского почему не рассказываешь? – спросил барон и кивнул на расстеленную в юрте кошму, предлагая мне сесть.

Очевидно, кроме доклада, у Дедушки был ко мне и какой-то разговор.

– Генерал Резухин в Ван-Хурэ упомянул, что вы Оссендовского забрали с собой в Ургу. Я знаю этого поляка весьма поверхностно, но не составляет труда догадаться, что сам он уже успел рассказать о себе значительно больше, чем о нем смогу рассказать я.

Впервые за время нашей сегодняшней беседы барон улыбнулся. Он подогнул ноги и ловко опустился на кошму, держа руки перед собой и не опираясь на них. Таким виртуозным манером усаживаются кочевники.

– Тип, конечно, болтливый до чрезвычайности, и любопытство у него нездоровое. В другое время я бы, пожалуй, передал его для допроса Сипайло, но теперь он может быть весьма полезен. Оссендовский рассказал мне свою версию событий в Улясутае, она во многом перекликается с твоим докладом. Есть разница в деталях, но тебе, как начальнику собственного штаба, я доверяю больше, чем этому прохвосту.

– Вы меня извините, барон, но я не могу понять, чем это может быть полезен Оссендовский? Он только путается под ногами и разносит сплетни, толку от него в Улясутае было немного.

– Он писатель и журналист. Мечтает стать моим биографом. У меня никогда не было биографа. В своей короткой, но богатой на события жизни я не вижу ничего интересного, однако мне кажется, что потомкам будет полезно узнать о том, что творилось в Халхе и какой ценой она получила свою независимость. Во всем, что теперь происходит, есть доля и моего участия, и я готов брать на себя ответственность за происходящее и хочу поделиться с потомками своим видением истории. Очень скоро в роли генерала Азиатской конной я покину этот мир, оставив после себя лишь лоскутный шлейф мифов и анекдотов. Появятся многочисленные очевидцы моих подвигов и свидетели моих злодеяний, которые опишут в красочных деталях то, что происходило на самом деле, а чаще то, чего не происходило вовсе. Так уж устроена человеческая природа. Оссендовский в роли биографа мне подходит значительно больше других, потому что он существо инородное, не заинтересованное в значительном искажении правды в каких-то личных целях. Он не станет себя выгораживать, наговаривать на других, приврет, конечно, и нагонит мистики, тут уж я бессилен, но потомки отсеют зерна от плевел и сумеют сквозь годы услышать мое послание.

Откровения Дедушки меня удивили до чрезвычайности. Биограф, послание, покинуть мир… Все это было как-то необычно. Я решил не перебивать Унгерна, выслушать этого странного и, как мне показалось, чрезвычайно одинокого человека со столь необычной судьбой.

– Я скоро умру. Умру для этого мира, покину его без сожалений. Мне еще предстоит сделать кое-что, но большая часть пути уже пройдена. Монголия не нуждается больше в боге войны, она стала свободной, а это значит, что я должен уйти. Сегодня будет особенный вечер, наполненный воспоминаниями, вопросами, ответами, удивительными событиями, знамениями и загадками. Ты волен провести его в моей компании не в роли начальника штаба, а как мой гость. Неволить тебя не стану. Если пожелаешь, можешь отказать мне в этой просьбе, что, разумеется, не повлечет за собой никаких последствий. Тебя я считаю человеком честным, хотя и чрезвычайно скрытным, а я ценю в людях честность наравне со смелостью. Полагаю, что оба эти понятия очень тесно связаны, так что независимо от твоего выбора тебе с моей стороны ничто не угрожает.

Все сказанное бароном было полной неожиданностью. Он разжег мое любопытство и польстил своим доверием. Я не мог отказать в странной просьбе стать его гостем на сегодняшний вечер и свидетелем каких-то таинственных событий.

– Я согласен и почту за честь принять приглашение. – Сказано это было официальным тоном, который показался мне наиболее уместным в столь торжественный момент.

– Славно! – Дедушка хлопнул в ладоши, и на пороге юрты неожиданно появился Жамболон. – Веди сюда Оссендовского! – скомандовал Унгерн.

После того как Жамболон скрылся в сумерках, барон достал из снарядного ящика мешочек с чаем, чайник и стаканы, довольно большое блюдце в форме эллипса и миниатюрный саквояж радикально-оранжевого цвета. Расстегнув саквояж, он покопался в нем и извлек на свет небольшую коробочку, размером с ладонь. Раскрыв ее, Унгерн бережно выложил содержимое на блюдце:

– Гляди!

Я встал с кошмы, подошел к барону и с любопытством посмотрел на блюдце. На белом фарфоре лежали сушеные грибы с удлиненной ножкой и острой шляпкой. Эти грибные гербарии напоминали маленькие стрелы.

– Подарок от одного святого из индийского села Ширди. – Барон достал из саквояжа маленький бумажный конвертик и, развернув его, высыпал серый порошок на блюдце рядом с грибами. – А это священный пепел вибхути. Его можно положить на язык и проглотить, но я по привычке его разнюхиваю.

Барон вытащил откуда-то бамбуковую соломинку, ею же он разделил горсточку серого пепла на две части и, вынюхав половину, передал трубочку мне.

– Сильно действует? – поинтересовался я.

– Ага, только не на физическом уровне. Ты ничего такого не почувствуешь, – пообещал Дедушка.

Я втянул через трубочку порошок. Часть его, минуя нос, попала мне в гортань. Чуть сладковатый привкус, запах благовоний, но почти неуловимый.

– А теперь нужно съесть грибы.

Унгерн разделил гербарий на две примерно одинаковые части, собрал пальцами миниатюрный грибной сноп, переложил его в рот и стал усердно пережевывать.

Я последовал его примеру. Никаких неприятных ощущений не было. Обычные сушеные грибы. Прожевал и проглотил.

– Давай теперь попьем чайку, – предложил барон, убрав пустую коробочку в оранжевый саквояж, а саквояж – в деревянный ящик.

– Скажите, барон, а как в Монголии оказался индийский святой, который преподнес вам подарок?

– Да хуй его знает, – пожал плечами Унгерн. – У него есть такая способность – появляться сразу в нескольких местах одновременно. Раньше он часто наведывался, да вот уже года три как перестал. Развоплотился, скорее всего, старенький он был, хотя довольно крепкий.

За юртой послышались шаги, дверь осторожно растворилась, и на пороге возник Оссендовский. На лице его было выражение опасливого любопытства. Заметив меня, он улыбнулся и смело шагнул внутрь, двери за ним закрылись без его участия, – должно быть, невидимый Жамболон все еще находился снаружи.

– Можно? Рад видеть вас в добром здравии, Кирилл Иванович! – Оссендовский кивнул мне приветливо, а барону протянул для пожатия руку.

Я улыбнулся и молча кивнул в ответ. Унгерн жестом предложил поляку сесть. Мы удобно расположились на кошме и взяли стаканы с чаем, который хозяин юрты услужливо всем разлил.

– Доставайте свой блокнот и карандаш, господин Оссендовский. Сегодня я расскажу вам немного о своих предках, память о которых передается в нашей фамилии от поколения к поколению.

Пока Оссендовский копался с блокнотом, Дедушка хитро подмигнул мне, и лукавая улыбка промелькнула на его бледном лице.

– История моего рода восходит к временам Аттилы. В моих жилах течет славная кровь гуннов, германцев и венгров. В конце двенадцатого века древний род Штернберг разветвился на германскую и ливонскую линии. Родоначальником последней, из которой и произошли мои предки, является Иоанн фон Штернберг, служивший в венгерских войсках и из Венгрии прибывший в Ливонию в тысяча двести одиннадцатом году во главе отряда из нескольких сотен гусар. Сам Иоанн фон Штернберг называл себя «Унгам», что значит «венгр», по месту своего происхождения, а потомки его, несколько видоизменив это прозвище, писались вплоть до начала семнадцатого века Унгарнами. Потом некоторое время рыцари Унгарны именовались Унгерн-Штернбергами. Несколькими годами раньше того, как германская ветвь этого рода по воле императора Леопольда Первого получила графский титул, королева шведская Христина в октябре тысяча шестьсот пятьдесят третьего года возвела трех дворян Унгернов в баронское достоинство, приказав именовать их впредь Унгерн фон Штернбергами.

Дальний мой предок сражался вместе Ричардом Львиное Сердце и принял смерть под стенами Иерусалима. Сын основателя династии Иоанна фон Штернберга одиннадцатилетний Ральф Унгерн участвовал в известном Крестовом походе детей и сгинул бесследно в Алжире, так и не дойдя до Святой земли. Барон Гальза Унгерн-Штернберг в рядах ордена меченосцев вел борьбу против язычников – славян, латышей, литовцев и эстов – на восточных рубежах Германии. При Грюнвальдском сражении пали сразу два представителя моего рода. Воинственные рыцари нашего семейства, склонные к аскетизму и мистике, совершили немало ратных подвигов, став героями многочисленных легенд и сказаний. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был известным странствующим рыцарем, побеждавшим соперников на многочисленных турнирах в Англии, во Франции, в Германии и Италии. Смерть свою он нашел в Кадиксе, где в поединке противник-испанец ловким ударом разрубил его шлем вместе с головой. Еще один Ральф Унгерн был корсаром и пустил на дно немало кораблей в Балтийском море. Барон Петр Унгерн, другой рыцарь-пират, владел замком на острове Даго и из своего разбойничьего гнезда совершал стремительные атаки на торговый флот в Прибалтике. В восемнадцатом веке в Европе был известен Вильгельм Унгерн, занимавшийся алхимией и получивший за это прозвище Брат Сатаны. Прадед мой также был корсаром, собиравшим дань с английских кораблей в далеком Индийском океане. Англичане долго охотились за ним, а когда наконец схватили, то по договору передали русскому правительству, которое сослало его после суда в Забайкалье.

Как видите, я являюсь продолжателем славного рода рыцарей. Наш девиз с тех давних пор не изменился и звучит так: «Звезда их не знает заката». Родовой герб украшен рыцарскими шлемами, что говорит о доблести; лилии на гербе означают чистоту помыслов; две серебряные розы олицетворяют павших за веру воинов нашего рода; еще на гербе есть три короны и две шестиконечные звезды, орлиные крылья и павлиньи хвосты. – Унгерн перечислял элементы герба по памяти, а Оссендовский скрипел карандашом, записывая за бароном все, что тот находил нужным сообщить о своих предках.

– Позвольте, господин Унгерн… – Поляк поднял голову, обратив растерянный взгляд на Дедушку. – Вы говорите, шестиконечные звезды… Это ведь иудейские символы, если я не ошибаюсь?

Барон нахмурился и потянулся за ташуром. Оссендовский побледнел и выронил карандаш из трясущейся руки.

– Это символ солнца, а совсем не еврейская звезда, – процедил барон сквозь зубы. – Солнце, поднявшееся над землей, как символ очищения и предельной ясности.

Поляк схватил упавший карандаш и принялся строчить в блокноте.

– Но к евреям вы относитесь отрицательно?

– Крайне отрицательно, – прошипел Унгерн, готовый уже взорваться. – Все зло в мире от евреев… ну и еще от большевиков! А теперь, Оссендовский, мы с тобой покончим!

Фраза прозвучала двусмысленно и тревожно. Барон хлопнул себя правой рукой по боку. Хлопок пришелся точно на то место, где обычно на ремне закреплена кобура с наганом. Это было рефлекторное движение, и Дедушка повторял его довольно часто. Он любил, чтобы наган всегда был рядом, но, зная свою вспыльчивую натуру, частенько от греха подальше сдавал его вместе с ташуром Жамболону. Так было и сейчас. Оссендовский спрятал за пазуху блокнот, вскочил с места и, торопливо прощаясь, попятился к выходу. Он так спешил, что, допустив неосторожность, гулко ударился затылком о перекладину, после чего неуклюже развернулся и, споткнувшись о высокий порожек, улетел куда-то во тьму.

Скулы мои сводило, а рот заполнила холодная слюна. Мне казалось, что в воздухе растеклась какая-то неведомая вибрация, огонь в керосиновой лампе пульсировал, меняя освещенность и создавая на решетчатых стенах юрты странные живые тени. Начало подташнивать, и кожа на лице онемела. Я смотрел на барона. На лице его была блаженная улыбка, вокруг его головы и кистей рук я заметил слабое красное свечение. Я наконец осознал, что загадочные грибы начали на меня действовать. А может быть, и не грибы совсем, а тот сладковатый серый пепел, источавший аромат благовоний. Мир становился необычным… Цвета казались ярче, да и было их теперь больше. Я решил потрогать руками лицо и почувствовал пластилиновую податливость, – казалось, я касаюсь чего-то чужого, малознакомого. Стало смешно, и я захохотал. Меня не смешило что-то конкретное, смех был скорее нервного характера. Неожиданно пришло понимание, что Унгерн меня отравил, и, скорее всего, я умираю, а может быть, уже умер. Эта мысль показалась мне настолько естественной, что я в нее немедленно поверил и жуткий страх до боли сжал мое сердце.

– Да, Ивановский, ты действительно умер! – Унгерн начал широко открывать рот, как бы массируя свою нижнюю челюсть… он сейчас походил на крупную рыбу, которая неожиданно подавилась невидимой добычей.

– Но я ведь не по-настоящему умер? – с надеждой в голосе поинтересовался я.

– В этом мире все не по-настоящему, – смиренно констатировал Дедушка и стал раскачиваться из стороны в сторону.

Он начал с почти неуловимой амплитуды, но через некоторое время отчетливо обозначилось поступательное движение.

В юрте стало светло и просторно. Стены широко разошлись в стороны, а купол поднялся, дым от печурки валил к потолку и втягивался в раскрытый круглый проем, за которым чернел кусок холодного и таинственного звездного неба.

– Начали уже? – спросил кто-то тихо, но четко.

В дверях юрты стоял огромный Вольфович и с интересом переводил взгляд с меня на барона и обратно.

– А мы уже заждались! – Унгерн радостно замахал руками, приглашая гостя сесть рядом.

– Дела задержали, – констатировал иудей, снял тарлык, бросил его на кошму, а сам удобно устроился поверх него полулежа. – Что было в коробочке почтенного старца из Ширди сегодня?

– Сегодня нам посланы грибы и немного вибхути! Ивановского вон штырит как. Бледный стал, будто утопленник, то ржет, как конь, то рыдает, как баба.

– Ну это с непривычки. Не каждый ведь день умираешь. – Вольфович снял портупею с револьвером, положил рядом с собой и сверху накрыл папахой.

Отчетливое ощущение наступившей смерти вернулось из темных уголков подсознания, и я удивился тому, что теперь не было страшно. Если смерть именно такая, то ничего пугающего она с собой не несла. Вольфович налил себе чая и, сделав глоток, повернулся к остекленевшему барону и с любопытством стал его разглядывать.

– Видел, как Оссендовский из юрты вылетел, нарушая сразу несколько аксиом из элементарной физики. Казалось, что полчища демонов гнались вслед за ним. Надо полагать, вы, барон, хватались за отсутствующий наган?

– Да я только чтоб припугнуть. Ему теперь явилась суровая муза по имени Смерть, всю ночь будет строчить в блокнотике, а ближе к утру забудется тревожным сном. – Дедушка сидел в индийской позе, выгнув спину и запрокинув лицо. Веки его были сомкнуты. – В мемуарах он красочно опишет тот момент, когда вся жизнь пронеслась перед глазами, обязательно упомянет про холодное дыхание смерти и печальные шорохи саванов. У поляков богатая фантазия.

– О чем говорили?

– Описывал герб Унгернов. А этот сурок обсосанный меня про звезды шестиконечные начал допрашивать, с намеком на то, что уж не еврей ли я… Представляешь, Вольфович, – считать меня евреем!

– А что тут зазорного, меня вот тоже считают евреем. Ничего, живу и не грущу. – Вольфович подмигнул мне.

Я же не мог ни двинуться с места, ни издать малейший звук. Меня заставили оцепенеть невидимые оковы, ощущение тела было потеряно.

– Ну так то ты! Ты же у нас не совсем еврей, правильнее даже сказать, совсем не еврей…

– Ну если по факту, то, конечно, не еврей. Но иудей – это наверное!

– Я против иудеев ничего не имею, я евреев не переношу… – смиренно сообщил барон и раскрыл глаза. – Ты ведь обо всем на свете знаешь, расскажи мне, пожалуйста, почему на моем родовом гербе Унгернов в самом центре на геральдическом щите красуется шестиконечная звезда?

– Тебе нужно толковое объяснение или правда?

Унгерн повернулся к Вольфовичу и нахмурил брови. Над бароном возникло мерцающее кровавое свечение, некоторое время оно неспокойно колыхалось в воздухе, а потом вдруг неожиданно растворилось.

– Это для меня… Я правду хочу знать!

– Тогда слушай правду. Семейство Унгерн попало в Европу с одним из дальних твоих предков. Слово «унгерн» по-немецки означает «венгр». Некогда венгры занимали обширные территории между Монголией и Хазарским ханством. Вся бескрайняя территория до Европы была занята тюркскими языческими племенами, которые поклонялись множеству богов. Превыше прочих возносили племена бога неба. Его называли Тенгри, в венгерском языке это слово звучит точно так же, потому что венгры были тюрками, назывались они среди своих онгорнами, а ближе к Европе – уграми. «Онгорн» означает в переводе «десять стрел». В народности онгорнов действительно было десять колен, и все они отличались воинственностью, потому, входя в состав Хазарского ханства, несли службу, защищая от посягательств западные рубежи кочевого конгломерата. А потом хазарский хан решил объединить многочисленные племена, выбрав веру в единого бога, под благословением которого исчезнут вражда и распри и возникнет самое могущественное государство из когда-либо созданных на земле.

Хан созвал великих мудрецов от каждой из религий и заставил их толково изложить основные постулаты и догматы своей веры. Он задавал вопросы и сталкивал лбами многочисленных жрецов, пока наконец не определился единственный фаворит, который был сведущ, красноречив и мудр. Им оказался один из раввинов иудейской веры. Хан принял решение о том, что в Хазарском ханстве все, кто сделает обрезание и примет новую веру, будут считаться избранным народом, остальным препятствий и гонений оказывать не будут. Наравне с ханом теперь правил и духовный лидер иудеев верховный коэн, или кохэн по-арамейски. Хазары на свой лад называли его каганом. Строй вскоре тоже сменился, и из ханства Хазарская империя превратилась в каганат. Многие племена приняли новую веру и объединились в единый народ, предав бога Тенгри. Но были среди племен и те, что начали тайно вести борьбу за возврат к язычеству. Среди этих немногочисленных племен были и онгорны. Когда стало понятно, что им не победить, они двинулись на запад и осели в Европе. Там их для благозвучия переделали в унгарнов. Унгарны были незаменимы в стремительном бою. Замечательные всадники и стрелки из лука, они прошли наемниками через все европейские войны, и в нескольких государствах появились регулярные боевые подразделения, называвшиеся гусарами. Очевидно, отголоски хазарского прошлого в сознании европейцев связали их с этими бесстрашными степными вояками. В России тоже появились всадники-венгры, которые широко использовались польскими панами в роли передовых гвардейских частей. Их наряжали в тяжелые доспехи и называли «панцерны казаки». Так под именем казаков они и прописались в государстве российском. Известна была стойкая нелюбовь гусар и казаков к еврейскому народу, стали случаться погромы и убийства; большой поток евреев, покинув насиженные места, хлынул в Хазарский каганат. В Европе и России очень мало евреев семитского происхождения, большая часть – это евреи-тюрки, которые со временем перебрались из степи в города.

Ваш дальний предок из рода Унгерн прибыл из Хазарии именно потому, что отказался принять иудейское учение, не желая отступаться от веры своих языческих предков. – Вольфович сделал из кружки глоток и, посмотрев на Дедушку, тепло улыбнулся.

– Именно таковы мы, Унгерны, – подтвердил барон и, кивнув, широко улыбнулся в ответ.

– Таковы Унгерны, – повторил Вольфович, – однако герб, который вы считаете родовым, возник еще до появления ваших славных венгерских предков в Европе. За пять сотен лет до этого уже существовал древний род Штернберг, который имел значительное влияние на судьбы отдельных людей и даже стран. Герб его был похож на современный, но он имел значительно меньше элементов. На основном геральдическом пространстве было изображено семь шестиконечных звезд и три лилии. Семь шестиконечных звезд означают семь дней творения и, несомненно, отсылают нас к символизму Торы. На нынешнем вашем гербе в центре щита изображена гора, над которой сияет Маген Давид, то есть звезда Давида. Фамилия Штернберг состоит из немецких слов «штерн» – «звезда» и «берг» – «гора». Таким образом, на вашем родовом гербе Штернбергов-Унгернов (так, пожалуй, будет правильнее) изображена гора, над которой горит еврейская звезда. В этой же версии герба, только более ранней, такая же звезда была расположена над левым шлемом, обозначая главенство рода Штернберг над родом Унгерн, чей шлем венчал символ двойной спирали. Как только фамилии поменяли местами и название рода стало произноситься как «фон Унгерн-Штернберг», был изменен и герб. Теперь шлем со звездой Давида, как и еврейская фамилия, перекочевали вправо. Однако в центре композиции звезда осталась, напоминая потомкам о том, что славный тюркский род смешался со столь ненавистной Унгернам еврейской кровью. Так или иначе, ваш прибывший в Европу предок женился на еврейской девушке из известного семейства. В ваших жилах по женской линии течет еврейская кровь. Барон, вы еврей!

Дедушка казался безучастным, он не хватался за бок в поисках нагана, не нервничал, не шумел, не сыпал бранными словами. Создавалось впечатление, что он поглощен осознанием открывшейся для него истины.

– Но ведь я не принял иудейской веры, я до сих пор поклоняюсь небу, а из языческих стихий выбрал любимую для себя войну. – Унгерн говорил растерянно, почти оправдываясь.

– Так вы еврей и при этом еще и не иудей! Барон, вы обязаны в соответствии с вашими словами, сказанными прежде, себя люто ненавидеть. Вы действительно ведете религиозную войну с большевиками, считая социализм религией зла, но вы параллельно ведете и другую религиозную войну против своего тюркского рода, принявшего иудаизм, хотя сами являетесь евреем, исповедующим язычество. Это противоречие не дает вам покоя, заставляя стремительно разрушать не только ненавистный вам мир, наполненный мнимыми врагами, но и прежде всего самого себя. Спираль в вашем гербе и есть символ противоречия и внутренней борьбы, которая погнала семь десятков ваших славных предков на вражеские мечи. Это две переплетающиеся змеи, которые кусают друг друга, не задумываясь даже на секунду о том, что являются единым целым, представляя собой двуглавого уробороса. Этот древний символический монстр, пожирающий сам себя, является частью вашего родового проклятия. Спираль символизирует также извечную цикличность и то, что битва с самим собой будет продолжаться вечно, освещаемая пламенем звезды Давида, которая в соответствии с вашим родовым девизом «не знает заката».

– Пиздец! – Барон громко зашевелился.

Он вскочил на ноги и, широко улыбаясь, вскинул лицо к небу, лампа вдруг часто замерцала и погасла, в комнате повис едкий запах тления фитиля. Было совершенно темно. Кроме алой щели чугунной печурки, в которой плясал огонь, в юрте не было теперь других источников света. Вверху в круглом проеме сияла полная луна в окружении крупных ярких звезд, которых было ровно семь штук.

– Звезда Давида! Уроборос! Проклятие… Я сменю герб и девиз!

– Соломоново решение, – сквозь тьму улыбнулся Вольфович, и эта улыбка, казалось, отчетливо прозвучала. – Вы ведь вернулись в свою исконную стихию! Вам нужен новый герб, это уж без сомнений.

Неожиданно в юрте появился свет. Это Вольфович что-то покрутил в лампе, после чего чиркнул спичкой. Огонек неожиданно выхватил из сумрака улыбающееся и бессмысленное лицо барона. Тени снова побежали по стенам, а Дедушка опять сел на кошму и, обратив взор на Вольфовича, спросил:

– Какой же мне герб взять?

– А чем плох вариант Ивановского? – Хазарский иудей протянул Унгерну свою папаху. На ней красовалась серебряная кокарда с двуглавым драконом, который держал в лапах череп и ташур. – Тут по факту тот же змей с одним телом, но он теперь не грызет сам себя, а зорко глядит по сторонам. Вместо иудейской звезды Давида – буддистский знак «Ом», символ древних языческих культов, собранных воедино мудрым и дальновидным правителем, что несет смерть врагам и наказание отступникам. Вы, как хан, можете запросто основать новую династию и убрать из родовой фамилии досадную приставку «Штернберг».

Дедушка в задумчивости рассматривал герб на кокарде. Он теперь снова покачивался из стороны в сторону и источал завораживающее красноватое свечение. Мне вдруг стало тесно в юрте, захотелось бежать отсюда прочь. Резко вскочив на ноги, я бросился к двери… Не встретив никого снаружи, я побрел куда-то темными переулками. По ощущениям, шел довольно долго. По пути встретил стаю собак-трупоедов, которые с недоверием поглядели на меня, но лаять почему-то не стали. Перешел через реку по мосту, потом по тропинке пробрался к подножию священной горы и стал карабкаться по осыпающемуся щебневому склону вверх. Забрался довольно высоко. Сидел на мягкой хвое, глядя на раскинувшийся передо мной город. Я чувствовал полное единение с окружающим меня миром. Бескрайнее небо с густыми россыпями звезд и удивительной луной восхищало меня и смешило одновременно. Лег на спину и долго не менял позы, наблюдая за движением звезд по небу, за их тусклым мерцанием. Неожиданно надо мной заухал филин. Я вдруг вспомнил о том, что где-то внизу – барон вместе со всезнающим Вольфовичем. Поднялся на ноги и начал спускаться по склону. Мне не хотелось идти в город, но я усилием воли заставил себя сделать это. На улочках Урги ничего не изменилось, город спал, и было решительно непонятно, какой же теперь час. Я добежал до юрты барона, осторожно растворил двери и вошел внутрь. Мое появление заметили. Барон встал со своего места и, подойдя ко мне, протянул стакан теплого чая:

– Попей!

Я подчинился. Чай имел необычный вкус, и, хотя пить совсем не хотелось, из любопытства я сделал еще несколько глотков.

– Ну как, немного пришел в себя?

– Немного, – вымолвил я свое первое слово за несколько последних часов.

– Хорошо, приляг на кошму и постарайся не волноваться.

Я последовал совету барона. Причин волноваться я не видел, мне было очень спокойно и удивительно уютно. Барон и Вольфович что-то негромко обсуждали, и мне показалось, что я чувствую характерный запах гашиша. Приподнявшись, я уселся, отчего на меня нахлынула новая волна ощущений. Вольфович кивнул в мою сторону, и Дедушка протянул мне дымящуюся папиросу. Я сделал несколько затяжек, вкус был непривычным…

О том, что близится утро, я понял по светлеющему небу в круглом проеме купола юрты. Вольфовича и барона рядом уже не было. Я не заметил момента, когда они ушли. Поднялся на ноги, выбрался наружу. Бродил по городу, вдоль реки, а потом в монастырях загудели трубы, возвещая городу о наступлении нового дня.