В жаре пылающих пихт

Глава 4. Хлеб для людоеда

Утром вновь солнце надулось багровой головкой полового члена перед семяизвержением – и, не дожидаясь, когда оно извергнет пламя, они продолжали свой путь в промозглой прохладной тени. Вечер не наступал долго, а когда наступил, то опустился внезапно, как занавес. Где-то в полумиле от них, трепеща в знойном воздухе, цепочкой продвигались существа неведомые, уходя в направлении, противоположном путникам – и очередной рассвет вот-вот должен был настигнуть безмолвный гурт, но стадо будто исчезло во тьме, где стеной вырастал выгоревший с восточной стороны лес облезлых деревьев с бесцветной корой. Звезды, собранные в снопы, букеты и жаровни, горели ярко, и света луны было достаточно, чтобы не останавливаться им до зари. Горбоносый обернулся на крик, когда кареглазого вышвырнула из седла лошадь. Она покачивала из стороны в сторону головой и отталкивалась передними ногами, разворачиваясь и фыркая, будто ее окружало незримое препятствие, сотворенное ее же жарким спутанным дыханием.

И она пятилась от него, раздувая ноздри и тараща глаза, и клацая зубами.

Горбоносый спешился, быстро утихомирил ее, наблюдая, как кареглазый, корчась, поднимается.

Длиннолицый, сложив руки, ссутулился в седле и, понурив голову, жевал табак, приговаривая что-то своим лошадям.

Хорошо хоть не на мою шляпу приземлился, сказал.

Ну, что там? спросил кареглазый.

Горбоносый подошел к нему и задрал его рубаху, изучая кровоподтек.

М-м… до свадьбы заживет. В седло вернешься.

А что остается? Не пешком же идти.

Трус, убийца и рохля, рявкнул Холидей. Даже конь твоя чует твою трусость – отдайте ее мне! Я больше заслужил…

Тихо, рты! прошипел длиннолицый.

Он выпрямился, сплюнул и прищурился, на мгновение застыв полностью, будто от удара молнии, а затем повел лошадей в сторону, откуда хорошо просматривался оставшийся позади путь. От мимолетного чередования повторяющихся пятен, среди стволов низкорослых деревьев, отделилась тень, чье движение нарушало покой этих мест и выглядело посторонним, не принадлежавшим этому многовековому монументу застывшей натуры.

Медведь? волки? спросил кареглазый.

Принюхайся, запахи не обманывают.

Хуже, нехристи! ответил длиннолицый.

Краснокожий сидел на вьючном муле – мул был уже старый, но ретивый; краснокожий же еще мальчишка, с хвостом длинных черно-синих волос в разукрашенном капюшоне с колпаком, который делал его похожим на палача. Одет в перепоясанный мешковатый капот с передним разрезом, застегивающимся на пуговицы, но теперь расстегнутом для верховой езды. Жилистые безволосые голени и босые ступни, меленькие, как у женщины. Сам мальчишка тощий, с узким лицом и римским носом, кожей черной и черной кровью, как у шахтера. Под серыми ногтями фиолетовые дужки грязи, а единственное белое, что у него было – это белки обезвоженных соколиных глаз, сверкавшие в полутьме, которыми индеец разглядывал необычных иноземцев, чужестранцев, статуй из иной глины.

Кареглазый, настороженно подобрав слетевшую с него шляпу, начал кулаком утрамбовывать тулью и отряхивать ее от песка и пыли, не сводя при этом глаз с краснокожего. Индеец поднял руку.

Господи – это просто мальчишка, сказал кареглазый.

Нехристь это! фыркнул длиннолицый, красная смерть!

Зуб даю, он тут не один, поддержал Холидей, стреляя глазами.

Ты нашу речь понимаешь? спросил горбоносый.

Да, коротко ответил индеец.

Уже что-то.

Есть с тобой кто-нибудь?

Я был с мужчиной, белым как вы, нас преследовали другие белые. Он пошел одним путем, а я – вторым. У меня его вещи и мул.

Значит, ты один?

Я один.

Холидей крикнул. Он лжет!

Угомонись, сказал горбоносый.

Нет, нет, а ты сам хочешь? Хочешь, чтобы они твою безмозглую башку по-индейски побрили, а мозги твои своим собакам дали полизать, что засоленное мясо? Так и будет, поверь! Он лжет, ему же сам черт за каждую изреченную ложь по монете в карман кладет! Мы уже мертвецы! нас порубят на куски, боже мой, сгинуть в ночи от рук безбожников, дикарей, собак!

Длиннолицый ответил, я согласен с ним, братцы. Сердце мое чует, что дело нечисто, и я так рассуждаю, что если Господь на моем пути дикаря ставит, то тут как в шашках, либо ты ешь, либо тебя едят. И каждый делает, для чего рожден. Я вот рожден, чтобы потрошить нехристей всякой масти, черных, желтых, красных. И пути этого придерживаюсь уже много лет, и пока не ошибался.

Кареглазый напрягся.

Горбоносый сплюнул и отвернулся от длиннолицего, спокойно спросил, ты откуда идешь?

Индеец ответил, куда солнце садится.

С запада, что ли?

Да, оттуда.

А что в той стороне?

Уже ничего.

Ничего… ну, конечно. Имя у тебя есть?

Я – Плачущий в Сиянии Пихт.

Длиннолицый брезгливо сплюнул.

А я Дареный Конь, и в зубы мне не смотрят, сказал он, это вот маршал Гордый Орел, мальчишку звать Пугливый Олень, а тут у нас Оуэн Холидей – насильник, убийца и разбойник, Яростный Лось.

Не отвечайте ему, сказал Холидей, краснокожие все как один убийцы, они же нас живьем обдерут, куска родной кожи не оставят, на бобровые шкурки нас живенько покромсают! Я-то о своих волосах помню и вам не рекомендую забывать…

Горбоносый спросил, где твои?

Мои?

Да. Ты из черноногих. Где твои?

Я один.

А куда ты направляешься?

Никуда, я просто иду.

Заблудился, что ли?

Нет, не заблудился. Мне некуда возвращаться.

Ты местность эту хорошо знаешь?

Я здесь никогда не был. Но бывал в местах похожих.

Индеец говорил и пронзительно смотрел на кареглазого.

У меня что, лицо испачкано? спросил он и надел шляпу.

У тебя к нашему другу вопросы какие, спросил длиннолицый.

Это был он.

Кареглазый спросил. Что – я?

Вы убили много людей, сказал индеец. Я там был и видел вас, вы застрелили нескольких мужчин и женщину, я ее знал.

Кареглазый промолчал.

Женщину? о какой женщине говоришь? не о той ли чернявой, которую нам хоронить из-за его меткого глаза пришлось.

Индеец показал пальцем на кареглазого, пусть он говорит!

Спокойно, друг.

Ну, мне-то сказать нечего.

Пусть убийца говорит.

Я не убивал никого!

Я видел.

Черта с два!

Черноногий промолчал, только смотрел.

От чьей угодно пули она могла погибнуть. Пусть они вот престолом божиим поклянутся, что каждого застреленного ими разглядели! Темно было, пыль коловоротом – хоть глаз выколи. Вот и все!

Горбоносый помалкивал.

Длиннолицый противно улыбался.

Нечего мне сказать! кроме того, что уже сказано. Конец истории.

Длиннолицый сплюнул и ухмыльнулся. Ты бы еще сказал – что баба та умерла до того, как ты курок спустил.

А может, так и было! Не знаешь, как оно случилось – головы полетели, ничего не попишешь!

Ну, довольно, почесали языками и будет…

Пользуясь замешательством, Холидей подступил и ловко выудил нож у длиннолицего из сапога, затем молниеносно напрыгнул со спины на горбоносого, сшиб с него шляпу и сделал вращательное движение связанными руками у него над головой, туго затянув петлю на вспотевшей шее, и стал водить ножом по лицу.