В мишуре и блестках

Глава 8 Молт

Прежде чем выйти из дома в ночную тьму, Аллейн завернул в кабинет, там было пусто. Он зажег все лампы, раздвинул занавески на окнах и вышел, заперев за собой дверь и положив ключ в карман. У двери библиотеки он остановился и прислушался: двое мужчин негромко беседовали, по отрывистому лающему смешку можно было безошибочно распознать мистера Смита. Рэйберн с четырьмя полицейскими и двумя проводниками с собаками ждал на парадном крыльце. Они двинулись в неогороженную часть двора.

— Дождь перестает, — крикнул Рэйберн. Ливень преобразился в мелкую, колючую, как иголки, изморось. Шум на дворе стоял страшный: деревья ревели и стонали, словно, потеряв разум, взамен обрели голос. К реву деревьев примешивался плеск воды, скрежет и лязг сорванных бурей железяк, болтавшихся по двору, как перекати-поле.

Надгробие Найджела таяло на глазах. Лежачая фигура была жутко изувечена, однако предка Билл-Тасмана все еще можно было узнать.

Они завернули за угол западного крыла и попали под яростный натиск ветра. Зашторенные окна библиотеки пропускали лишь тонкие полоски света, комната для завтраков была погружена во тьму. Но из кабинета лился яркий поток, освещавший молодую ель, отчаянно качавшуюся из стороны в сторону, и кучи мусора вокруг. В осколках стекла, омытых дождем, плясали мутные блики.

Ветер сбивал с ног, ледяные капли и летающие отбросы хлестали по лицу. Полицейские с мощными фонарями обыскивали местность. Лучи пересеклись на брошенной рождественской елке, а затем разбежались по огромным завалам мусора и зарослям крапивы и щавеля. Повсюду были видны доказательства поисков, проведенных слугами Хилари: следы, оставленные лопатами, граблями и тяжелыми ботинками. Лучи прошлись по молодой ели и замерли на ней, покуда Аллейн, повернувшись спиной к ветру, вглядывался в ветки. Наблюдение, сделанное из окна гардеробной, подтвердилось: молодые побеги как-то неестественно накренились. Аллейн также обнаружил глинистый слой под окном кабинета с четкими отпечатками шикарных ботинок Хилари: здесь он перелезал через подоконник, чтобы снять кочергу.

Аллейн взял фонарь, подошел поближе к дереву и посветил под ветви. Минуту или две спустя он подозвал одного из полицейских и попросил подержать фонарь, направляя его на елку. Аллейну пришлось орать прямо в ухо помощнику, столь оглушителен был вой ветра.

Полицейский взял фонарь, и Аллейн начал взбираться на дерево. Он старался держаться как можно ближе к стволу, где молодые ветви были покрепче. Мокрые иголки скользили по лицу, шматы снега обрывались и падали на шею и плечи, ветки хлестали по лицу и кололи пальцы. Елка сильно качнулась, а вместе с ней и Аллейн, луч фонаря последовал за ними. Аллейн обхватил руками и ногами ствол и стал взбираться вверх как по канату.

Внезапно внизу справа возник новый прямоугольник света, а в нем изумленная физиономия Хилари Билл-Тасмана. Стоя у окна библиотеки, он, задрав голову, наблюдал за Аллейном.

Чертыхаясь про себя, Аллейн ухватился левой рукой за утончившийся ствол, отклонился назад и глянул вверх. Ком снега ударил ему прямо в лицо.

Вот оно. Аллейн вытянул правую руку, еще чуть-чуть приподнялся и сорвал с ветки добычу. Окоченевшие пальцы плохо сгибались и почти утратили чувствительность. Аллейн сунул находку в рот и, скользя, покачиваясь и цепляясь за ветви, спустился на землю.

Он обошел вокруг дерева, Пока оно не скрыло его от Хилари, и погрел руки над фонарем. Стоявший рядом Рэйберн что-то сказал, Аллейн не разобрал, и тогда Рэйберн ткнул большим пальцем в сторону библиотечного окна. Аллейн кивнул, а затем выудил изо рта тонкую металлическую полоску золотистого цвета. Расстегнув плащ, он сунул ее в нагрудный карман пиджака.

— Возвращаемся, — скомандовал он.

Коллеги направлялись к парадному входу, как вдруг им под ноги упал луч света. В окружающем шуме и грохоте они расслышали голоса, призывающие их на помощь.

Оба пошли на свет, неровный, дрожащий, но постепенно становившийся все ярче. Внезапно, словно из-под земли, перед ними выросли полицейские. Аллейн посветил на их возбужденные лица.

— Что случилось? — крикнул Рэйберн. — Чего всполошились?

— Мы нашли его, мистер Рэйберн, мы его видели! Он вон там!

— Где?

— Лежит на пригорке, чуток подалее. Я оставил напарника приглядеть за ним.

— На каком пригорке? — заорал Аллейн.

— Наискосок отсюда, сэр. У дороги, что ведет в тюрьму.

— Идемте скорей, — разволновался Рэйберн.

Поисковая партия в полном составе двинулась по тропинке, которую частенько выбирала для прогулки Трой. Довольно скоро они увидели стоявший на земле фонарь, а рядом распростертую фигуру, лежавшую лицом вниз. Над ней стоял нагнувшись человек. Когда они подошли поближе, человек выпрямился и начал пинать лежачего.

— Боже! — взревел Рэйберн. — Что он делает! Боже! Да он рехнулся! Остановите его.

Он обернулся к Аллейну и увидел, что тот согнулся пополам.

Человек на пригорке, освещаемый своим же собственным фонарем, раза три неуклюже пнул неподвижную фигуру, а потом, изловчившись, ударил сильно и размашисто, и фигура взлетела в воздух. Дико жестикулируя, она рассыпалась на части. В лицо полицейским полетели грязные ошметки и мокрая солома.

Хилари придется соорудить новое пугало.

Дальнейшие изнурительные и нервные поиски окончились ничем, и в пять минут первого все вернулись в дом.

Полицейские сложили фонари и мокрое сверкающее обмундирование в кучу на крыльце, отвели собак в пустующую раздевальню западного крыла и, сняв сапоги, в носках вошли в холл. Центральное отопление Холбердса словно взбесилось, и продрогшим беднягам сразу показалось, что в доме жарко, как в турецких банях.

Хилари, движимый неиссякаемым гостеприимством, появился, хлопоча, из коридора, ведущего в библиотеку. Он был полон участия и обеспокоенно заглядывал по очереди в замерзшие лица, то и дело оборачиваясь к Аллейну, словно призывая засвидетельствовать, как он расстроен.

— Немедленно в столовую! Все. Пожалуйста, без возражений, — кричал Хилари, собирая полицейских в гурт, словно пастушья собака. И поисковая партия с овечьей покорностью позволила собой командовать.

Холодные закуски, выложенные на столе, могли бы сделать честь пещере Али-бабы. На буфете выстроилась армия бутылок: виски, ром, бренди, а также дымящийся чайник. Если бы Хилари умел, подумал Аллейн, он сейчас же принялся бы варить пунш. Вместо этого, упросив Рэйберна распорядиться выпивкой, Хилари стал накладывать на тарелки холодное мясо изумительных сортов.

Никто из слуг на пиршестве не присутствовал.

Зато в столовой появился мистер Смит. Выглядел он как всегда: скептическая ухмылка и пронзительный взгляд. С особым вниманием, как заметил Аллейн, мистер Смит наблюдал за приемным племянником. Что он на самом деле чувствовал, глядя на суетившегося Хилари? Ироническую нежность? Раздражение от чересчур светских манер? Или же скрытую тревогу? Последнее почти наверняка. Все свое внимание и заботу Хилари обрушил на Рэйберна и его смущенных подчиненных. Потупив головы, они жевали, уставившись на собственные носки. Мистер Смит поймал взгляд Аллейна и подмигнул.

По столовой плыли экзотические запахи. Рэйберн протиснулся к Аллейну.

— Ничего, если мы с ребятами отправимся восвояси? — спросил он. — Кругом моря разливанные, и мы не хотим застрять по дороге.

— Ну разумеется. Надеюсь, моя команда доберется без помех.

— Когда вы их ждете?

— Думаю, к утру прибудут. Они едут на машинах и по дороге заглянут на станцию.

— Если им мокроступов не хватит, — сказал Рэйберн, — можем одолжить. Похоже, они им понадобятся. — Он откашлялся и обратился к своим молодцам: — Давайте-ка, ребята, потихонечку.

Хилари начал многословно прощаться, и на мгновение даже показалось, что он сейчас разразится речью, но взгляд мистера Смита удержал его.

Аллейн проводил полицейских до дверей. Поблагодарил за работу, сказал, что остался очень доволен их совместной деятельностью, и предположил, что им, возможно, придется встретиться еще раз, хотя, понятное дело, они предпочли бы обойтись без повторного вызова. Польщенные полицейские смутились. Облачившись в непросохшее обмундирование, они гуськом направились к ожидавшим их фургонам. Рэйберн задержался.

— Значит, до скорого, — подытожил он. — Приятно было встретиться.

— Так уж и приятно?

— Ну…

— Я буду держать вас в курсе.

— Надеюсь, все получится, — вздохнул Рэйберн. — Однажды я подумывал перейти в детективы, но… не знаю… почему-то не выгорело. Но сегодня я был очень рад поразмяться. Понимаете меня?

— Кажется, понимаю.

— Послушайте, пока я не ушел, не скажете ли, что вы отыскали на той елке?

— Конечно, Джек. Просто раньше не было случая.

Аллейн сунул руку в нагрудный карман и вытащил, держа между большим и указательным пальцами, тонкую золотистую полоску. Рэйберн воззрился на находку.

— Мы видели ее из окна гардеробной, — напомнил Аллейн.

— Металлическая, — протянул Рэйберн, — но не мишура. Что бы это могло быть? Обрывок рождественского украшения, занесенный ветром и запутавшийся в хвое?

— В хвое-то он запутался, но не с наветренной стороны. Больше всего это похоже на клок ткани.

— На елке он немало провисел.

— Да, похоже. Что он вам напоминает?

— Черт побери! — изумился Рэйберн. — Да провалиться мне на этом месте. Ну конечно! Не проверить ли прямо сейчас?

— А не боитесь, что ваши ребята заждутся?

— Да ладно вам!

— Тогда идем.

В раздевальне все было, как прежде: запах грима, парик, напяленный на импровизированную болванку, меховой сапог, следы на ковре, картонная трубка с кочергой внутри и висевшее на плечиках у стены одеяние Друида из золотой парчи.

Аллейн развернул костюм и, указав на мокрый и помятый сзади воротник, приложил к нему клочок ткани с дерева.

— Трудно сказать, — размышлял он. — Клочок очень маленький, с ним надо разбираться в лаборатории. Но очень может быть.

Аллейн принялся дюйм за дюймом исследовать платье. Осмотрев перед и спинку, он вывернул балахон наизнанку.

— Подол, конечно, сырой, иначе и быть не могло: в костюме бегали по заснеженному двору. Подшивка немного распоролась и торчит. Сзади сверху донизу идет молния. Воротник немного перекосило. Так! Возможно, он порван.

— Да, но… Послушайте, ерунда какая-то получается, — пробормотал Рэйберн. — Как ни крути, а картинка не складывается. Хламида здесь, в раздевальне. А когда его ударили — если его ударили, — он был без костюма. Хотя костюм могли снять с тела и притащить сюда, но это же глупо! Тогда на нем должны следы остаться!

— Да-да, — рассеянно согласился Аллейн. — Должны.

Он наклонился, заглянул под гримировальный столик, вытащил оттуда картонную коробку, служившую мусорной корзинкой, и водрузил на столик.

— Салфетки, — перечислял Аллейн, исследуя содержимое коробки. — Тряпка. Оберточная бумага… Ага, а это что?

Он ловко выхватил из мусора два комочка ваты размером со шляпку небольшого гриба.

— Мокрые. — Он склонился над комочками. — И не пахнут. Их оторвали вон от того рулона, что лежит рядом с пудреницей. Но зачем? Хотел бы я знать, черт побери!

— Стереть грим? — ввернул Рэйберн.

— На них нет пятен. Они лишь мокрые. Интересно!

— Пожалуй, больше не стоит заставлять моих ребят ждать, — грустно произнес Рэйберн. — Очень было замечательно, несмотря ни на что. Хоть какое-то разнообразие, а то каждый день одно и то же. Что ж, желаю вам удачи.

Коллеги пожали друг другу руки, и Рэйберн удалился. Аллейн отрезал от подола костюма кусочек золотистой парчи в качестве образца.

Оглядев напоследок раздевальню, он запер ее. Поворот ключа напомнил ему о кабинете. Пройдя через холл в западный коридор, Аллейн отпер кабинет и погасил там свет.

Когда он возвращался, дверь библиотеки в дальнем конце коридора отворилась и на пороге появился мистер Смит. Увидев Аллейна, он на мгновение замер, а потом поднял руку, как дежурный постовой, останавливающий машину.

Аллейн ждал его в конце коридора. Мистер Смит подхватил суперинтенданта под локоть и повел в холл. Кроме догорающих каминов и торшера, стоявшего под галереей, у подножия правой лестницы, иного освещения в холле не было.

— Вам, похоже, не спится? — поинтересовался Аллейн.

— А вам? — парировал мистер Смит. — Собственно говоря, я хотел потолковать кое о чем, если, конечно, вам служба позволяет. Илли ушел спать. Как насчет стаканчика на сон грядущий?

— Большое спасибо, но откажусь. Впрочем, вы на меня не оглядывайтесь, выпейте.

— Не горю желанием. Я свою ежедневную дозу уже принял, к тому же меня ждет ячменная вода. Хотя как вспомню позавчерашний миленький сюрпризик, заранее начинает тошнить.

— Больше мыла не было?

— И надеюсь, не будет, — скривился мистер Смит и, подойдя к ближайшему камину, сгреб в кучу тлеющие дрова. — Уделите мне минутку? — спросил он.

— Разумеется.

— Если я спрошу ваше мнение об этой заварушке, — продолжал старик Смит, — то скорее всего получу в ответ то, что называется пустой отговоркой, верно?

— Поскольку я до сих пор не сформировал собственного мнения, то, по-видимому, так оно и будет.

— Хотите сказать, не знаете, что и думать?

— Примерно так. Я нахожусь в стадии коллекционирования.

— Что это значит?

— Вы ведь и сами коллекционер, мистер Смит, и очень удачливый, как говорят.

— И что с того?

— Наверное, когда вы начинали, случалось так, что у вас собиралось множество всяких предметов, настоящую стоимость которых вы затруднялись определить. Что-то могло оказаться мусором, что-то — ценной вещью. В куче барахла скрывались один или два подлинника. Но в те дни вы ни за что на свете не смогли бы угадать их.

— Ну-ну, хорошо объясняете, приятель.

— Боюсь, чересчур высокопарно.

— Я бы не сказал. Но послушайте меня. Я в своем деле быстро научился выводить на чистую воду и покупателя, и продавца, нутром чуял. Нюх у меня был всегда, спросите Илли. Я умел выбирать, даже если мне пытались запудрить мозги.

— Как прикажете понимать вас, мистер Смит? — Аллейн извлек из кармана трубку и принялся ее набивать. — Уж не намекаете ли вы, что кто-то пытается запудрить мне мозги?

— Я так не сказал. Возможно, но я не об этом, нет. Моя мысль вот какая: в вашей работе, наверное, всегда полезно знать, с какого сорта людьми вы имеете дело. Так?

— Вы задумали, — шутливым тоном откликнулся Аллейн, — просветить меня насчет обитателей Холбердса?

— Пока я ничего такого не предлагал. Ну ладно, я размышлял о личностях, о характерах. Сдается мне, в вашем ремесле характерам придается немалое значение.

Аллейн подцепил щипцами раскаленный уголек.

— По-всякому бывает, — сказал он, раскуривая трубку. — Мы имеем дело с голыми и часто неудобными фактами, и порою они идут вразрез с характером человека. Люди, простите за банальность, бывают удивительно противоречивы. — Аллейн многозначительно взглянул на мистера Смита. — И тем не менее мне было бы очень интересно услышать мнение эксперта по поводу, — обвел он рукой комнату, — подобранной здесь коллекции.

Мистер Смит молчал. Аллейн смотрел на него и думал: если бы ему пришлось охарактеризовать этого человека одним словом, какое бы он выбрал? Проницательный? Себе на уме? Человек-загадка? Лысина, прикрытая начесанными с боков черными волосами, маленькие зоркие глазки, поджатые губы — в облике старика было что-то хищное. Жесткий человек. Или же Аллейн задним умом крепок? Что бы он сказал о мистере Смите, если бы никогда о нем прежде не слыхал?

— Уверяю вас, мне было бы очень интересно, — повторил он и опустился в одно из двух огромных кресел, стоявших по разные стороны камина.

Мистер Смит пристально разглядывал собеседника. Затем достал портсигар, выбрал сигару и сел в другое кресло. Со стороны они выглядели в точности как на картинке для рождественского обозрения под названием «Закадычные приятели».

Мистер Смит обрезал сигару, щелкнул золотой зажигалкой, затянулся и задумчиво уставился на кольца табачного дыма.

— Для начала, — произнес он, — мне очень нравился Альф Молт.

Далее последовала трогательная, не лишенная своеобразия история давнего знакомства. Мистер Смит впервые встретился с Молтом, когда Хилари, будучи юношей, жил вместе с Форестерами на Ханс-плейс. Прежняя вражда давно заглохла, и мистер Смит каждое воскресенье приходил обедать. Иногда он являлся раньше условленного часа, в отсутствие Форестеров, посещавших церковь, и Молт проводил его в кабинет полковника. Сначала денщик держался отчужденно, поскольку глубоко не доверял людям, равным ему по происхождению, но выбившимся из грязи в князи. Однако со временем предвзятое отношение если и не вовсе сошло на нет, то значительно ослабло и между ними возникла дружба: снисходительная, догадался Аллейн, со стороны Молта, и вполне искренняя со стороны мистера Смита. Смит был тем человеком, с кем Молт мог посплетничать. И он таки сплетничал, но никогда о полковнике, которому был безгранично предан.

Порой он намекал на неких людей, эксплуатирующих полковника, поносил жуликоватых торговцев и бессовестных служанок, причем к последним открыто ревновал.

— Ежели хорошенько подумать, он был из породы ревнивцев, — определил мистер Смит и умолк, ожидая отклика.

— Значит, он мог возражать против приемного племянника?

— Против Илли? Ну… придирался к нему, но только по мелочам, дескать, работы задает по дому и опаздывает к обеду. В таком роде.

— Он был нетерпим к нему?

— Не более, чем к любому другому, кто нарушал порядок, — быстро ответил старик. — Он был помешан на порядке, старина Молт. А кроме того, он понимал, что я не потерплю… — Он умолк в нерешительности.

— Не потерпите чего? — подхватил Аллейн.

— …если о мальчике станут говорить плохо, — коротко ответил мистер Смит.

— А как насчет мисс Тоттенхэм? Как она с ее привычками уживалась с чистюлей Молтом?

— Наша раскрасавица? Я рассказываю о том, что было двадцать лет назад. Тогда ей было… сколько?.. три годика. Я не видел ее, но много слышал. Она воспитывалась в чужой семье. Семейка была вся из себя, но чуток поиздержавшаяся и нуждавшаяся в наличных. В смысле манер там все было по высшему разряду. Альф в девчонке души не чаял. Что ж, глядя на то, что получилось, его можно понять. — Мрачная ухмылка тенью пробежала по лицу мистера Смита и исчезла. — Чудо как хороша.

— Молт когда-нибудь высказывался о помолвке?

— Не без того, он ведь тоже живой человек… Или был таковым, бедолага… Он твердо придерживался мнения, что Илли очень, очень повезло, и больше ничего знать не хотел. А все потому, что полковник принимал участие в девчонке, а полковник не мог ошибиться. В этом пункте Альф насмерть стоял. Да и папаша ее вроде бы погиб, спасая полковника. Выходит, она — дочь героя. Так что никуда не денешься.

— А вы одобряете помолвку?

— Она ведь еще официально не объявлена, верно? А как же. Илли знает толк и в вещах, и в людях. С первого взгляда отличит добро от дряни. И пусть она выкамуривает из себя этакую видавшую виды красотку, Илли знает, как с ней управляться, будьте спокойны. А как же, — повторил мистер Смит, с усмешкой разглядывая кончик своей сигары. — Знаю, что болтают о Билл-Тасмане. Потешный. Непонятный. Чудной. Да ведь в бизнесе такая репутация только на руку, больше ходов-выходов имеешь. Но ничего потешного Илли никогда не вытворит ни в работе, ни в удовольствиях, головой ручаюсь. Ей придется стать хорошей девочкой, и будьте уверены, она об этом знает.

Помолчав немного, Аллейн решился:

— Не вижу оснований утаивать от вас следующее. Существует версия, что те розыгрыши, если их можно так назвать, дело рук Молта.

— Не болтайте ерунды, приятель, — вдруг расшумелся старик. — Глупость, да и только. Альф Молт подкладывает мыло в мою ячменную воду? Кто ж такому поверит? Мы с ним были дружбанами, ясно? Ну вот и смекайте.

— Он не любил здешнюю прислугу, правда?

— Правильно, не любил, считал их отребьем. А кто они есть-то на самом деле? Но это еще не значит, что он захочет им напакостить, подсовывая дурацкие записки и творя прочие гадости. Альф Молт! Да ради бога!

— Возможно, вы не слышали о Других инцидентах, — сказал Аллейн. — Например, о ловушке в духе Мервина, расставленной для моей жены.

— Ага! Я так и знал, что тут дело нечисто.

— Правда? Сегодня вечером произошел более отвратительный случай. После того как Найджел совершил вечерний обход гостевых комнат и прежде чем полковник Форестер лег спать, кто-то заклинил окно в его комнате. Попытка открыть его окончилась приступом.

— Ну и дела! Бедный полковник. Еще один припадок! И это тоже сделал Альф Молт, да?

— А кто же по-вашему?

— Найджел. Элементарно.

— Нет, мистер Смит, не Найджел. Он закрывал окно в моем присутствии, а потом ринулся вниз, громко горюя о себе, грешном.

— Значит, вернулся.

— Не думаю. Временной промежуток был слишком короток. Конечно, мы постараемся выяснить, кто тогда находился в той части дома. И мы надеемся…

— …на помощь полицейским в расследовании, — ехидным тоном закончил мистер Смит.

— Именно.

— На меня нечего надеяться. Я был с Илли в библиотеке.

— Весь вечер?

— Весь вечер.

— Ясно.

— Послушайте! Эти безмозглые записки, мыло, ловушки, сколько всего наворочено! И никто ничего не приметил, все шито-крыто, верно? И кто же тогда проказничает? Тот, кто живет в доме и имеет возможность шнырять незаметно туда-сюда. Забудьте про клин. Наверное, это другой случай. Но про остальное ясно и ежу!

— Найджел?

— Точно! Больше некому. Мистер Найджел Чокнутый. Целыми днями снует из одного шикарного апартамента в другой и подбрасывает записки, подмешивает мыло в питье.

— С клином мы разберемся.

— Неужто?

— А как же.

— Ага! Похоже, вы знаете, кто это сделал, верно? Так знаете или нет?

— Есть у меня одно соображение.

— Ну до чего ж вы славный парень, Аллейн! — елейным тоном произнес мистер Смит. — Аж дух захватывает.

— Мистер Смит, — не остался в, долгу Аллейн, — хочу спросить вас, зачем вы тратите столько сил, сохраняя свой прежний говор? Если, конечно, именно так вы говорили с рождения. Может быть, — надеюсь, вы простите меня, — это некий изыск? Или намерение показать всем, что с Бертом Смитом шутки плохи? Пожалуйста, не обижайтесь, к делу мой вопрос отношения не имеет, я не должен был его задавать, но мне любопытно.

— А вы не простой легавый, а? Куда вы метите? Что у вас на уме? Бог мой, да с вами надо ухо держать востро!

— Ну вот, вы и обиделись. Извините.

— Кто сказал, что я обиделся? Только не я. Ладно, ладно, профессор Хиггинс, вы опять попали в точку. Попробую растолковать. На своем веку я повидал много всякого сброда. Шушеры, что пыжатся выглядеть господами. Я повидал также немало людей, выбившихся наверх тем же способом, что и я, начав на дне. Но они напустили на себя шикарный вид, заговорили по-ученому, такую рожу скорчат, не подступись. Но кого они могут обмануть? Только самих себя. В «Кто есть кто» про них написано: «Обучался частным образом», а как забудутся или разгорячатся, сразу видно, откуда они родом: из подворотни. Нет, это не по мне. Я таков, каков есть. Родился в Дертфорде, обучался где попало. Большей частью в подворотне. Вот так. — Он помолчал немного, а затем, бросив на Аллейна неописуемо хитрый взгляд, горестно произнес: — Беда в том, что я выпал из гнезда. Потерял связь с прежней жизнью. Приходится вращаться в неподобающей компании, вот и силюсь удержать знамя лихой братвы, понимаете? Наверное, меня можно обозвать снобом наоборот.

— Да, — согласился Аллейн, — наверное. Простительная слабость. Впрочем, у всех свои причуды.

— Это не причуда, — резко возразил мистер Смит. Его взгляд снова стал зорким и хищным. — Это средство, и оно приносит удачу, верно? Говорят, Георг V проникся небывалой симпатией к Джимми Томасу. А почему? Да потому что он и был Джимми Томасом, и нечего нам баки заливать. Когда он забывался и путал окончания, то хватал себя за руку и распутывал их. Факт! — Мистер Смит встал и во весь рот зевнул. — Если вы закончили под меня копать, то я, пожалуй, побреду. Я собирался завтра уехать, но если погода не изменится, то я переменю планы. Пока работают телефоны, работаю и я. — Дойдя до лестницы, он оглянулся. — Заодно вам не придется тратить на меня шпика, если я здесь осяду, верно?

— Вы когда-нибудь служили в полиции, мистер Смит?

— Я?! Легавый?! Ради бога! — отозвался «сноб наоборот» и, посмеиваясь, двинулся наверх.

Оставшись один, Аллейн переждал несколько минут, глядя на замирающий огонь и прислушиваясь к ночным звукам большого дома. Наружные двери были заперты на замки и засовы, шторы задернуты. Буря давала о себе знать лишь смутными шорохами, отдаленным дребезжанием ставень и невнятным бормотанием, то и дело возникавшим в дымоходах. Потрескивало и пощелкивало старое дерево, напоминая о дробном звуке кастаньет, и вдруг где-то далеко раздался вой: видимо, в трубе центрального отопления случился затор. Затем воцарилась тишина.

Аллейн привык к ночным бодрствованиям, срочным вызовам, неожиданным изменениям распорядка дня, но сейчас он чувствовал, что и в самом деле пробыл на ногах слишком долго. Только сегодня утром он приземлился в Англии. Трой наверняка уже крепко спит.

Легкая перемена в ночных звуках привлекла его внимание. Шаги на галерее? Он прислушался. Тишина. На галерее было темно, но Аллейн помнил, что у подножия каждой лестницы находился щит с автоматическими переключателями света наверху и в холле. От камина Аллейн двинулся к торшеру, стоявшему у правой лестницы, под галереей, поискал глазами выключатель, намереваясь погасить лампу, нашел и протянул левую руку.

Шок от внезапного удара может вырвать из настоящего и перенести в прошлое. На долю секунды Аллейну почудилось, что ему шестнадцать лет и его ударили по руке концом крикетной биты. Старший брат Джордж, потеряв терпение, набросился на него. Ощущение было столь же знакомым, сколь и ошеломляющим.

Придерживая поврежденную руку другой рукой, Аллейн глянул под ноги и увидел светло-зеленые фарфоровые черепки с ярким узором.

Онемение в руке сменилось пронзительной болью. Нет, не сломана, подумал Аллейн, это было бы уж слишком. С некоторым усилием он сжал и разжал пальцы и даже, морщась от боли, слегка согнул локоть. Приглядевшись к черепкам, валявшимся у его ног, он узнал в них останки вазы, стоявшей на маленьком столике на галерее, — большая и, несомненно, чрезвычайно ценная ваза. Ах, как огорчится Билл-Тасман, подумал Аллейн.

Боль стала пульсирующей, жгучей, но терпеть можно было. Согнув руку, он засунул ее под пиджак. Сойдет на время вместо повязки. Затем Аллейн двинулся к подножию лестницы. Что-то пролетело вниз по ступенькам, слегка задев его, и стремительно скрылось во тьме под галереей. Аллейн услышал мяуканье, царапанье и глухой хлопок: видимо, открыли и закрыли дверь, обитую зеленым сукном.

Секундой позже, где-то наверху и довольно далеко от Аллейна, раздался женский крик. Включив свет на галерее, Аллейн ринулся наверх. Каждый шаг болезненно отдавался в руке.

Навстречу ему сломя голову неслась Крессида. Она налетела на него, схватила за плечи, и Аллейн невольно взвыл.

— Нет! — лепетала Крессида. — Нет! Я не вынесу. Не хочу! Ненавижу. Нет, нет, нет!

— Ради всего святого, что случилось? — спросил Аллейн. — Успокойтесь.

— Кошки! Они специально это делают. Хотят избавиться от меня.

Аллейн удерживал девушку здоровой рукой и чувствовал, как она дрожит, ее словно знобило от холода. Крессида смеялась, плакала и отчаянно прижималась к нему.

— На моей кровати, — бормотала она. — Он был на моей кровати. Я проснулась и коснулась его. Прямо у самого лица. Они знают, что делают! Они ненавидят меня! Помогите.

Аллейну удалось обхватить ее запястья обеими руками, и он подумал: «Отлично, значит, кости целы».

— Ладно, — сказал он, — угомонитесь. Все кончилось, кот смылся. Ну, пожалуйста. Хватит! — добавил он, когда Крессида вновь сделала попытку уткнуться лицом ему в грудь. — Надо торопиться, к тому же мне больно. Простите, но вам придется сесть на ступеньку и постараться взять себя в руки. Вот так, замечательно. Будьте добры, оставайтесь здесь.

Крессида опустилась на верхнюю ступеньку. В короткой и прозрачной ночной рубашке она выглядела словно фотомодель, ненароком угодившая на съемки трагикомедии.

— Мне холодно, — произнесла она, стуча зубами.

Автоматический переключатель света на лестнице щелкнул, и они оказались в темноте. Выругавшись, Аллейн нащупал выключатель на стене. И в тот же миг, словно во французском водевиле, в разных концах галереи открылось по двери и на пол легли два ярких пятна света. С левой стороны на пороге появилась Трой, с правой — Хилари. Настенные лампы заискрились желтым огнем.

— Господи прости, что… — начал Хилари, но Аллейн не позволил ему высказаться до конца.

— Укройте ее, — показал он на Крессиду. — Ей холодно.

— Крессида! Любимая! Но чем? — заволновался Хилари. Он сел рядом с невестой на ступеньку и сделал неуклюжую попытку укрыть ее полами своего халата. Трой сбегала обратно в комнату и вернулась с пуховым одеялом. В коридоре, где находились комнаты для гостей, послышались голоса и стук дверей. Ситуация начинала отдавать гротеском.

На галерее появился мистер Смит, за ним миссис Форестер. Первый был в брюках, рубашке, подтяжках и носках, вторая — в халате практичной расцветки и шерстяной шапочке, напоминавшей детский чепчик.

— Хилари! — Миссис Форестер сразу взяла высокую ноту. — Твоему дяде и мне начинают надоедать подобные штучки. Они вредят его здоровью. Будь любезен, Прекрати безобразие.

— Тетушка Трах, уверяю вас…

— Дамочка! — вмешался мистер Смит. — Вы правы, как никогда. Я того же мнения. Что на этот раз случилось, Илли?

— Понятия не имею, — огрызнулся Хилари. — Не знаю, что произошло и почему Крессида сидит здесь в одной ночной рубашке. И не понимаю, почему вы все набросились на меня. Мне эти встряски нравятся не больше, чем вам. И я не в состоянии уразуметь, как, черт побери, — прошу прощения, тетя Трах — у вас хватает нахальства требовать каких-то действий, когда отныне от меня ничего не зависит.

Все четверо возмущенно уставились на Аллейна.

«Как же мне повезло, где бы еще я смог увидеть разом столько редчайших экземпляров рода человеческого», — подумал Аллейн и обратился к аудитории:

— Пожалуйста, оставайтесь там, где находитесь. Надеюсь, я не задержу вас надолго. Вы настаиваете на расследовании инцидента, я предлагаю то же самое. Мисс Тоттенхэм, вам лучше? Хотите выпить?

— Дорогая! Хочешь? — обеспокоился Хилари.

Крессида содрогнулась и покачала головой.

— Отлично, — сказал Аллейн. — Тогда будьте добры, расскажите в деталях, что случилось. Вы проснулись и увидели кота на своей постели?

— Его глаза! И всего в двух дюймах от меня! Он так мерзко урчал и подбирался ко мне. Ко мне! Я чувствовала запах его шерсти. От нее разило соломой.

— Хорошо. Что вы сделали?

— Сделала! Я закричала.

— А потом?

А потом, как выяснилось, последовала кошмарная сцена. На вопль Крессиды кот и отреагировал соответствующе: он безумно заметался по комнате, дико мяукая. Крессида догадалась включить ночник и обнаружила, что кот горящими глазами смотрит на нее из-под скатерти на туалетном столике.

— Кот был черно-белый? — осведомился Хилари. — Или пестрый?

— Какая, черт возьми, разница?

— Никакой, конечно. Просто так поинтересовался.

— Черно-белый.

— Значит, Щеголь, — пробормотал Хилари.

Крессида, пребывавшая на грани истерики, вылезла из кровати, боком пробралась к двери, открыла ее и запустила в Щеголя подушкой. Тот опрометью кинулся вон из комнаты. Крессида, страшно потрясенная стычкой, захлопнула дверь и собралась было лечь опять, но тут что-то мягкое и пушистое коснулось ее ступней и лодыжек.

Она глянула вниз и увидела второго кота, пестрого Прохвоста. Он помахивал хвостом и терся о ее ноги, приглашая познакомиться.

На этот раз Крессида завопила что было мочи и бросилась бежать по коридору, в галерею, где упала в объятья Аллейна, вовсе в ту минуту не склонного к нежностям.

Рассказывая, Крессида, крепко закутавшись в пуховое одеяло, мерно кивала головой, ее фиалковые глаза были широко раскрыты, а зубы то и дело принимались отбивать дробь. Хилари рассеянно и неумело пытался утешить невесту.

— Хорошо, — сказал Аллейн. — У меня к вам два вопроса. Каким образом животные могли пробраться в вашу комнату? Когда вы отправились к Трой, вы оставили дверь открытой?

Крессида не помнила.

— Дорогая, ты же частенько не закрываешь за собой двери, правда? — вставил Хилари.

— Этот извращенец с кухни притащил их сюда. Он ненавидит меня, я знаю.

— Право, Крессида! Не стоит.

— Да, это он сделал! У него зуб на меня. У всех у них. Они ревнуют. Боятся, что я изменю жизнь в доме, и хотят отвадить меня.

— Где, — спросил Аллейн, не дав Хилари возможности пуститься в опровержения, — где сейчас второй кот, Прохвост?

— Он бродил по коридору, — начала Трой, и Крессида тут же забилась в своем пуховом коконе. — Все в порядке, — торопливо продолжила Трой. — Он зашел в мою комнату, и я закрыла дверь.

— Поклянитесь.

— Честное слово.

— Ради бога! — воскликнула миссис Форестер. — Почему ты не отведешь ее спать, Хилари?

— Право, тетя Тру! Впрочем, да, пожалуй.

— Дай ей таблетку. Разумеется, она принимает снотворное. Все молодые принимают. Твоему дяде хватит потрясений. Я возвращаюсь к нему. Если, конечно, — обратилась она к Аллейну, — я вам не нужна.

— Нет, пожалуйста, идите. Надеюсь, с полковником все в порядке. Он расстроился?

— Он проснулся и пробормотал что-то о пожарной машине. Спокойного вам утра, — свирепо закончила миссис Форестер и удалилась.

Только она ушла, как снова раздался сдавленный вопль, на сей раз его издал Хилари. Он стоял у балюстрады и, словно разгневанное божество, указывал перстом на кучу битого фарфора у торшера в холле.

— Проклятье! — взревел Хилари. — Это моя ханьская ваза. Кто, черт побери, разбил мою ханьскую вазу?!

— Ваша ханьская ваза, — мягко произнес Аллейн, — пролетела всего в нескольких дюймах от моей головы.

— То есть? Что это вы тут стоите, сунув руку под пиджак, как Наполеон Бонапарт, и городите бог знает что?

— Я сунул руку под пиджак, потому что эта ваза чуть было ее не сломала. С рукой все нормально, — добавил Аллейн, взглянув на Трой, — действует.

— Лакомый был кусочек, — заметил мистер Смит. — Из зеленой серии. Ты, кажется, купил ее у Эйхельбаума? Жаль.

— Да уж как жаль.

— Страховка есть?

— Естественно. Но сами понимаете, это слабое утешение. И все-таки кто ее разбил? Кто свалил вазу? — Хилари в упор смотрел на свою возлюбленную. — Ты? — грозно осведомился он.

— Нет! — крикнула Крессида. — И не разговаривай со мной в таком тоне. Кот, наверное.

— Кот! И как же он…

— Должен заметить, — вмешался Аллейн, — кот и правда сбежал вниз сразу после падения вазы.

Хилари открыл рот и закрыл. Он посмотрел на Крессиду. Та, вцепившись в край одеяла, не спускала с него злобного взгляда.

— Извини, — смягчился Хилари. — Дорогая, прости меня. Я чуть не рехнулся. Она и в самом деле была сокровищем.

— Я хочу лечь.

— Да-да. Очень хорошо. Я провожу тебя.

Пара удалилась. Крессида, завернутая в одеяло, неуклюже семенила.

— Увы! — произнес мистер Смит. — Что упало, то пропало, — и скорчил печальную гримасу.

— Ваша спальня рядом с ее комнатой, — сказал Аллейн. — Вы слышали какой-нибудь шум?

— Между нами ванная. А она у нее огромная, по высшему разряду. Да, я слышал что-то вроде междусобойчика, но решил, что с ней Хилари и милые бранятся да тешатся.

— Ясно.

— Но когда она заголосила в коридоре, я подумал, что дело нечисто, и вышел. Бог любит вас, — заметил мистер Смит, — правда, случай иначе как идиотским не назовешь. Еще раз спокойной ночи.

— Выходи, хватит притворяться невидимкой, — позвал Аллейн, когда мистер Смит ушел. Трой отделилась от стены и приблизилась к мужу.

— Твоя рука, — сказала она. — Рори, я не вмешиваюсь в твою работу, но что с рукой?

— Дорогая, не начинай, — ответил Аллейн, весьма успешно подражая полковнику. — На ней огромный лиловый синяк, и больше ничего. — И он обнял Трой здоровой рукой.

— Кто же?..

— Я сейчас займусь кошачьей версией, а потом, пропади все пропадом, мы ляжем спать.

— А мне следует удалиться восвояси?

— Пожалуй, любовь моя. Но прежде чем ты уйдешь, я кое о чем тебя расспрошу. Когда ты после праздника, в полночь, выглядывала из окна, ты увидела, как Винсент заворачивает за северозападный угол дома. Он вез тачку, а в ней лежала рождественская елка. Он сбросил елку под окном гардеробной полковника. Ты видела, как он делал это?

— Нет. Там была густая тень. Я видела, как он шел по тропинке. Она довольно широкая, ты знаешь, больше похожа на проселочную дорогу. Пока он шел, его было хорошо видно. Луна ярко светила, и кругом лежал снег. А потом он нырнул в тень, и я только слышала, как он скинул елку. И тут я отошла от окна.

— Ты не видела, как он возвращался?

— Нет. Было холодно, я не стала задерживаться.

— Ярко светила луна, — задумчиво повторил Аллейн. — Из твоего окна видны земляные работы, там, где копают пруд и насыпают холмик?

— Да. Они слева.

— Ты глянула в том направлении?

— Да. Было очень красиво. Вполне сгодилось бы для картины. Великолепные формы.

— А колея, ведущая по снегу вдаль, не украсила пейзаж?

— По крайней мере, я ее не заметила. Снежное поле… Вся местность перед домом была совершенно нетронутой.

— Уверена?

— Абсолютно уверена. Именно это мне больше всего и понравилось.

— И ни колеи, ни следов нигде не было видно?

— Определенно нет. Винсент мотался с тачкой вокруг дома, но следы от нее уже были засыпаны.

— А утром ты выглянула в окно?

— Да, милый, И никаких следов на снегу не было. Кроме того, после нашего телефонного разговора я вышла на улицу и взглянула на скульптуру Найджела. Она была Немножко попорчена погодой, особенно с наветренной стороны, но в общем неплохо сохранилась. Я обошла вокруг дома, встала под окнами гардеробной и взглянула на вчерашний пейзаж с этой точки. Ни признака следов на снегу. Дорожки вокруг дома, двор и подъездная аллея размокли, на них наверняка немало народу помесило грязь. Двор подмели.

— Выходит, ни ночью, ни утром никто не приближался туда, где ведутся земляные работы.

— Если только с противоположной стороны. Но и тогда на холме были бы видны следы.

— И после полуночи снег не шел.

— Нет. Дул северный ветер, и все. Утром небо было по-прежнему безоблачным.

— Да. Ураган начался лишь сегодня вечером. Спасибо, радость моя. А теперь оставь меня. Я недолго.

— Я ничем?..

— Да?

— Видимо, я ничем не могу тебе помочь? Только стоять и с тупым ангельским терпением ждать.

— А вот и нет. Твоя помощь придется как нельзя кстати. Будь добра, принеси мой маленький чемодан, спустись вниз и собери все до единого осколки этого треклятого зеленого сокровища Билл-Тасмана. Постарайся не захватывать всей ладонью. Бери черепки за края, клади в чемоданчик и неси наверх. Я буду здесь. Справишься?

— С блеском.

Когда Трой принялась за работу, Аллейн подошел к столику, на котором стояла ваза. Он глянул вниз и увидел прямо под собой в полумраке верхушку торшера, лужицу света вокруг него, а в лужице — россыпь фарфоровых черепков, голову, плечи и колени Трой. Ее длинные тонкие пальцы осторожно сновали по полу.

Небольшой китайский столик, изящный, но крепкий, стоял у перил галереи. Эбонитовая подставка, на которой покоилась ваза, так и осталась на столике. Судя по ее высоте, основание вазы должно было находиться на уровне перил. Хилари, сообразил Аллейн, хотел, чтобы люди в холле, взглянув вверх, увидели прелестный образец зеленой серии, ненавязчиво приглашающий полюбоваться собой, И Действительно, этим вечером Аллейн любовался вазой, прежде чем она, ударив его, погибла сама.

Он включил все лампы на галерее и с помощью карманного фонарика, одолженного ему Рэйберном, стал самым тщательным образом, дюйм за дюймом, осматривать столик. Трой уже закончила свою работу, выключила свет внизу и поднялась наверх, а Аллейн все еще возился у столика.

— Полагаю, — сказала Трой, — ты ищешь царапины от кошачьих когтей.

— Точно.

— Нашел?

— Пока нет. Ступай, дорогая. Я скоро закончу и принесу чемоданчик.

Когда Аллейн наконец вошел в комнату Трой, часы на конюшенной башне пробили час. По лицу мужа Трой поняла, что лучше не спрашивать, нашел ли он следы когтей Щеголя на китайском столике.

Она ясно видела: не нашел.

Аллейн выполнил отданный самому себе приказ проснуться в три. Трой крепко спала. Аллейн на ощупь пробрался в ванную комнату, где побрился и облил голову холодной водой. Он выглянул из окна. Луна зашла за горизонт, но звезды были видны, меж ними пробегали легкие стремительные облака. Ветер дул с прежней силой, но дождь прекратился. Ураган расчистил небо. Морщась от боли, Аллейн натянул несколько свитеров, а в карман сунул матерчатую кепку.

Освещая путь фонариком, он прошел по коридору на галерею и спустился по лестнице. Холл казался огромной черной пещерой, где светились лишь два широко расставленных красных глаза — в каминах все еще тлели угли. Аллейн направился к коридору западного крыла и, свернув налево, добрался до библиотеки.

Библиотека также была погружена во тьму. В нос ударил знакомый запах масляных красок и скипидара. Аллейну на секунду почудилось, что он оказался в студии жены. Интересно, вернули ли Портрет из ссылки на прежнее место?

Аллейн двинулся в глубь комнаты и вдруг замер. Остановил его тот же самый звук, что двумя днями раньше напугал Трой: дверная ручка щелкнула и дверь приоткрылась. Аллейн снова закрыл ее, подтолкнув плечом.

Луч фонарика запрыгал по комнате. Книги, лампы, спинки кресел, картины, украшения возникали из темноты и вновь исчезали. Наконец Аллейн обнаружил рабочий стол, а рядом с ним мольберт Трой.

В рассеянном свете фонарика материализовался Хилари и уставился на нежданного посетителя.

Когда Аллейн подошел поближе, луч, сфокусировавшись, позволил в полной мере оценить живость изображения. Трой никак нельзя было назвать парадной портретисткой. Ее больше интересовала человеческая суть модели, и рабочим материалом для нее служили скорее не элементы внешности, но черты характера, которые она и переносила на полотно.

Каковы же были эти черты? Что увидела Трой?

Прежде всего бросалось в глаза сходство с «симпатичным верблюдом», как определила Хилари сама Трой, — странный и отрешенный вид. Элегантность, утонченность, изрядная доля высокомерия и насмешливости также были должным образом отражены. Но, подчеркнув глубокие складки, идущие от ноздрей к уголкам верблюжьего рта, и сочность губ, Трой, возможно неожиданно для самой себя, раскрыла в Хилари гедониста.

Библиотека была первой комнатой в западном крыле, и окна в ней выходили на три стороны. Из окон слева просматривался большой двор. Аллейн направился к ним. Он помнил, что они занавешены и закрыты ставнями.

Аллейн раздвинул занавески и поднял раму. Ему пришло в голову, что окна играют чуть ли не главную роль в драме, что разворачивалась сейчас в Холбердсе. Он обследовал ставни изнутри. Здесь была подветренная сторона, но ставни легонько дребезжали, пропуская струйки холодного воздуха. Небольшой сквозняк вряд ли мог причинить какой-либо ущерб обстановке, однако Аллейн вернулся к мольберту и передвинул его подальше от окна.

Затем он взялся за механизм, управлявший створками ставень. Створки повернулись и пустили в комнату внешний мир с его шумом и холодом. Аллейн приник к щели. На небе не осталось ни облачка. Звездный свет рассеивал тьму на большом дворе, и Аллейн смог различить, довольно близко от окна, катафалк Найджела. От статуи остался лишь небольшой фрагмент — тонкое, рябое от дождя снежное навершие.

Аллейн надел кепку, натянул высокий воротник свитера на рот и уши, поудобнее уселся на подоконнике и выключил фонарик.

Время пошло, подумал Аллейн и вспомнил о Фоксе и его бригаде: не случилось ли с ними чего в пути? Сейчас бы очень пригодилась радиосвязь. Помощники могут явиться в самый неподходящий момент. Впрочем, по большому счету уже все равно.

Во сколько встают слуги в Холбердсе? Около шести? Неужто он ошибся, промахнулся, свалял дурака? И теперь, устроив засаду, прождет впустую, как нередко бывает в его работе?

В конце концов, его версия, если ее вообще можно было назвать версией, основывалась на единственном косвенном и весьма легковесном доказательстве. Не версия, а скорее догадка. И он мог бы проверить ее, как только она пришла ему в голову. Но проверять пришлось бы долго и утомительно, Аллейн предпочел открытую схватку, неожиданный выпад.

Он перебрал в уме все сведения, добытые по крупинкам от Трой, гостей, Хилари и прислуги. Что касается мотива, подумал Аллейн, то тут и черт ногу сломит. Но само преступление вырисовывалось довольно четко. Однако какими доказательствами он располагает? Набор идиотских выходок, которые можно расценить как угрозы. Исчезновение. Человек в парике. Волос от парика и кровь, возможно, того человека на кочерге. Золотистый ошметок на молодой ели. Дурацкая попытка взломать замок сундучка. Клин между оконными рамами. Разбитая ваза неимоверной ценности и его левое предплечье, ноющее от боли. Свалка во дворе мистера Смита в бытность его старьевщиком вряд ли являла собой более диковинную смесь.

Аллейн поежился, поднял воротник пиджака и снова уставился в щель между створками ставень. От ледяного колючего ветра у него слезились глаза.

В общей сложности Аллейн провел немало лет в той изнуряющей неподвижности, что на языке полицейских зовется «сидением в засаде». Дабы физический дискомфорт и скука не взяли верх над зоркостью глаз и остротой восприятия, Аллейн выработал собственные приемы самодисциплины. Роясь в памяти, он отыскивал строчки, обрывки фраз своего любимого автора, Шекспира, которые имели какое-либо, пусть самое причудливое, отношение к расследованию. Например: «О горе мне! Каким слепцом я стал из-за любви, как исказился свет в моих глазах», или «Безумные убийцы, с безумством внимая, верят ему», а также «Прочь, подкупленный гонец». Последняя цитата всегда приходилась очень кстати, когда какой-нибудь продажный свидетель подводил полицию.

От развлечения с фразами он незаметно перешел к припоминанию сонетов. И вот, когда, утирая слезы и опасаясь пошевелить рукой, мгновенно отзывавшейся дикой болью, Аллейн начал читать про себя «Растрата духа — такова цена желаний…», он вдруг увидел, как во дворе мелькнул слабый огонек.

Огонек путешествовал по двору вприпрыжку, а потом запорхал, словно мотылек, над сокровенным творением Найджела — катафалком.

«Ну вот, — подумал Аллейн, — дождались».

На долю секунды лучик света попал ему прямо в лицо, и Аллейну невольно почудилось, что его присутствие раскрыто. Огонек снова вернулся к первоначальному объекту, чтобы затем медленно переместиться на приближавшуюся группу людей, словно сошедших со старинной жанровой картины, почерневшей от времени. Две фигуры шли согнувшись, волоча что-то тяжелое по снегу.

Волокли они сани. Луч сфокусировался на земле перед катафалком, и в пятне света возникли руки в перчатках и ноги в тяжелых ботинках, толкавшие и пинавшие большие приземистые сани.

Аллейн переменил положение. Он присел на корточки на подоконнике, снял крючки со ставень, но придерживал их рукой сомкнутыми, оставив довольно широкую щель для наблюдения.

Мужчин было трое. Ветер по-прежнему гулял по двору, воя и ухая, но Аллейн смог различить голоса. Фонарь, видимо, не без труда установили сбоку от упаковочной клети, служившей основой надгробия. В луче света мелькнула фигура мужчины с длинной лопатой в руках.

Две пары рук ухватились за крышку упаковочной клети. «Подымай», — раздалась команда.

Аллейн отпустил ставни. Подхваченные ветром, они распахнулись и ударились о стену дома. Аллейн перескочил через подоконник и зажег фонарик.

Свет ударил прямо в лица Котеночку, Мервину и Винсенту, стоявшему по другую сторону ящика.

— Рановато вы принялись за работу, — произнес Аллейн.

В ответ он не услышал ни звука, не заметил ни жеста. Посреди бушующей непогоды люди стояли немы и неподвижны, словно внезапно окоченели от холода.

— Винс, — послышался тенорок Котеночка, — попросил нас подсобить. Убрать тут.

Снова тишина.

— Точно, — наконец выдавил Винсент.

— Он уж ни на что не годится, сэр, — сказал Мервин. — Испорчен. Бурей.

— А что же Найджел вам не помогает? — осведомился Аллейн.

— Мы не хотели его расстраивать, — объяснил Мервин. — Он легко расстраивается.

Им приходилось говорить очень громко, чтобы перекричать бурю. Аллейн, выслушивая нелепые объяснения слуг, двинулся в обход группы у катафалка, пока не наткнулся на какую-то преграду, оказавшуюся одной из колонн, подпиравших навес над парадным крыльцом. Аллейн вспомнил, что, когда ребята Рэйберна подбирали свою амуницию с крыльца, у входа горела праздничная гирлянда, украшавшая колонны.

Держа троицу в луче света, словно под прицелом, Аллейн протянул руку к последней колонне и ощупал ее. Затем попятился и поискал выключатель на стене дома. Слуги слегка пошевелились, следя за его действиями, скашивая глаза и все теснее придвигаясь друг к другу.

— Почему, — крикнул Аллейн, — вы не дождались, пока рассветет?

Мужчины заговорили разом, наперебой, выдавая отрывочную и противоречивую информацию: Хилари терпеть не может беспорядка, Найджел чрезвычайно озабочен судьбой статуи. Очень скоро запас отговорок иссяк.

— Ладно, — сказал Винсент, — потащили. — И руки в перчатках снова взялись за клеть.

Аллейн нашел выключатель. Внезапно крыльцо и двор оказались залитыми светом, как во время рождественского праздника. Представление театра теней с мелькающими огнями и черными силуэтами окончилось. Сцена прояснилась: трое тепло одетых мужчин стояли вокруг упаковочной клети и свирепо взирали на четвертого.

— Прежде чем вы ее уберете, я хотел бы заглянуть внутрь, — сказал Аллейн.

— Там ничего нет, — пронзительным голосом объявил Котеночек.

Его перебил Винсент:

— Она заколочена. Заглянуть нельзя.

— Это всего-навсего старая упаковочная клеть, сэр, — пояснил Мервин. — В ней пианино привезли. А сейчас она набита всяким ненужным мусором.

— Прекрасно, — отозвался Аллейн. — Я хочу на него взглянуть, если позволите.

Он подошел ближе. Трое мужчин сбились в кучку перед клетью. «Боже! — подумал Аллейн. — Какие же они безнадежно жалкие и убогие».

Он понимал, что каждый из них тщетно ищет защиты у других. Они желали бы сплотиться, перестать существовать по отдельности, слиться в единое целое.

— Так не пойдет, — сказал Аллейн. — Вы только навредите себе, если станете придерживаться такой линии. Я должен заглянуть в ящик.

— Мы вам не позволим, — заговорил Котеночек, словно перепуганный ребенок, отчаянно пытающийся сопротивляться. — Трое на одного. Поберегитесь.

— Послушайте, сэр, — добавил Мервин, — не стоит. Как бы чего не вышло. Не стоит.

— Накликаете беду, — подхватил Винсент. Видно было, как он дрожит. — Лучше не надо. Не связывайтесь с нами. — Его голос взметнулся вверх, и он взвизгнул: — Предупреждаю! Слышите, я предупредил вас!

— Винс! — одернул товарища Котеночек. — Заткнись.

Аллейн подошел к ним, и они разом согнули колени, сгорбили спины, словно пародируя изготовившихся к бою борцов.

— Самое худшее, что вы можете сейчас сделать, — предупредил Аллейн, — это наброситься на меня. Подумайте!

— О боже! — простонал Котеночек. — Боже, боже, боже.

— А теперь расступитесь. Если вы ударите меня или не подчинитесь, вы лишь ухудшите свое положение. Вы должны понимать это. Ну!

Винсент почти незаметно взмахнул лопатой. Аллейн сделал три прыжка вперед и нагнулся. Лопата просвистела у него над головой и воткнулась в боковину упаковочной клети.

Винсент, разинув рот и прикрывая его ладонью, уставился на Аллейна.

— Дьявол побери, а вы шустрый малый!

— К счастью для тебя, — кивнул Аллейн. — Ты полный идиот, парень. Зачем ты множишь свои беды? А теперь разойдитесь, все. Давайте назад.

— Винси! — ошарашенно воскликнул Котеночек. — Ты мог снести ему башку!

— Нервишки сдали.

— Ладно, — скомандовал Мервин. — Делайте, как он говорит. Чего уж там. Они расступились.

Клеть не была заколочена. Боковая стенка снизу крепилась петлями, а сверху — крючками. Железо примерзло к дереву, Аллейн же мог орудовать только одной рукой. Со словами «больше без глупостей» он выдернул древко из лопаты и бросил его на землю перед собой.

Когда он осилил первые два крючка, боковина немного приоткрылась и оставшийся крючок вдавило в доску. Аллейн ударил по нему основанием ладони. Крючок дрогнул и отлетел.

Боковая стенка пошла вниз. Аллейн отступил назад, и она рухнула на плиты, которыми был вымощен двор.

Молт кубарем выкатился из клети, перевернулся на спину и уставил на Аллейна незрячий взгляд.