В поисках Нигера

ЛЭНГ — ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ (1825–1826)

Неполный успех первой экспедиции только усилил стремление Лэнга добраться до таинственного Нигера. Но на ближайшие два года — 1823 и 1824 — в его экспедиционной деятельности наступил вынужденный перерыв, вызванный превратностями военно-политической обстановки в британской колонии Золотой Берег, куда Лэнга перевели в самом начале 1823 года. И все же, когда в августе 1824 года Лэнг (теперь уже — капитан) прибыл в Лондон курьером к министру колоний лорду Батерсту, он сразу же начал хлопотать об отправке в новую экспедицию на Нигер. Собственно говоря, эти хлопоты начались еще двумя годами раньше. Всего через месяц после возвращения из Фалабы, 25 ноября 1822 года, Лэнг писал одному из своих друзей в Лондон, прося напомнить Джону Барроу о том, что тот обещал поддержать ходатайство об ассигновании лейтенанту Лэнгу пяти тысяч фунтов на проведение экспедиции к Нигеру. «Вам хорошо известны мои бескорыстные побуждения, — подчеркивал он, — поэтому нет смысла их здесь повторять». Мы не знаем, было ли возбуждено такое ходатайство, но совершенно очевидно, что Лэнг попал в поле зрения и Барроу, и Батерста, в особенности после своей первой экспедиции. А это было вовсе немаловажным обстоятельством.

Когда Лэнг появился в Лондоне, в министерстве колоний как раз рассматривался проект очередной экспедиции, которая должна была попытаться достигнуть Томбукту. Чины министерства колебались в определении маршрута, который ей следовало бы избрать. Капитан Лэнг оказался под рукой в высшей степени кстати, и Батерст приказал ему доложить свое мнение по ному поводу.

Надо сказать, что Лэнг всегда был убежденным сторонником западного направления поисков Нигера, точнее, не столько западного, через Гамбию, по которому двигались Хаутон, Парк и Грей, сколько юго-западного, из Сьерра-Леоне. В том же письме, где он рассказывает о наблюдениях в верховьях Рокелле (точной даты письма мы не знаем, но оно определенно было написано до начала 1824 года), Лэнг сопоставляет вы годы путешествия к Нигеру с севера, через Сахару, и с запада, от Атлантического побережья. Пытаться подойти к реке через Сахару, пишет он, нецелесообразно: это повлечет за собой большие затраты и разочарования, а очень может быть, и человеческие жертвы. Намного проще и удобнее, а главное — дешевле, попробовать выйти на Нигер со стороны Атлантики: вся экспедиция в Фалабу обошлась бы казне меньше чем в двести фунтов— как раз столько стоили товары, отпущенные для поднесения вождям в виде даров. И дальше в этом письме он сообщает о своем намерении попытаться проверить гипотезу о впадении Нигера в Бенинский залив: «Как только кончится ашантийская война[57], я намерен посетить Бенин… Но если это не обеспечит преимуществ, на которые я сейчас рассчитываю, я предпочел бы путь из Сьерра-Леоне, с тем чтобы переправиться через Нигер в Канкане и, пройдя по окраинам страны Сангара, достигнуть Нупе, откуда я двинулся бы дальше в зависимости от обстоятельств и полученных сведений». Из этого письма видно, что автор его довольно слабо представлял себе действительные расстояния, которые собирался пройти. Но в нем есть и очень верное соображение: достигнуть Нигера в его верховьях через территорию Сьерра-Леоне на самом деле было бы легче, чем, двигаясь из Гамбии, через страны, где шла почти непрерывная война между бамбара и теократическими государствами фульбе.

В докладе Батерсту Лэнг снова предлагал направить экспедицию через Сьерра-Леоне. Он обращал внимание министра на преимущества такого маршрута. Во-первых, он, Лэнг, уже проделал однажды почти весь путь из колонии до Нигера, знаком с дорогой и с местными вождями; во-вторых, можно обойтись без переводчика, поскольку сам Лэнг владеет языком малинке; в-третьих, этот маршрут обеспечивает немедленные прибыли британским купцам на побережье. Но кроме этих доводов доклад содержал детальный план грандиозной экспедиции для исследования реки.

Лэнг предполагал спуститься по Нигеру до Томбукту, затем, опять же по реке, добраться до Кацины (он не знал, что Кацина лежит в четырехстах километрах от Нигера), а оттуда двинуться к «озеру Вангара», то есть к Чаду. Озеро он собирался обойти кругом, чтобы узнать, имеет ли оно сток; а если стока не окажется, намеревался подняться по «реке Чад» (реку Бенуэ, главный приток Нигера, со времен Хорнемана считали впадающей в озеро, смешивая с другой рекой, Шари, никак не связанной с бассейном Нигера). Лэнг правильно предполагал, что Бенуэ и Нигер принадлежат к одной системе. Но в случае если предположение не подтвердится, он предлагал спуститься по Нигеру до самого устья. Одной экспедиции едва ли оказалось бы по силам справиться с такой программой, но сам документ хорошо показывает и широту научного кругозора Лэнга, и его смелость.

Однако Батерст, ознакомившись с докладом, не согласился с точкой зрения его автора. У министра тоже были серьезные доводы в пользу северного варианта маршрута. Только что успешно завершилась экспедиция Денэма и Клаппертона; она показала, что через Сахару можно пройти по старым караванным путям, по которым столетиями осуществлялись торговые связи Судана и Северной Африки. А на западном маршруте все попытки кончались неудачей: если кому и удавалось добраться до Нигера, назад он не возвращался (благополучно окончились лишь первая экспедиция Парка и визит Дочарда к правителю Сегу, но эти исключения только подтверждали правило). Министр учитывал и англо-французское соперничество в исследовании континента: в Западной Африке, на пути к Нигеру, за последние годы очень активизировались французы — в 1818 году Молльен успешно обследовал Фута-Джаллон, открыв истоки Гамбии и Бафинга (реки, которая, сливаясь с Бакоем, образует Сенегал). А в Триполи английское влияние было преобладающим, и этот город успешно служил исходной точкой для нескольких британских экспедиций. По всем этим соображениям Батерст решил: экспедиция, которая получит официальное название «миссия в Томбукту», отправится к своей цели из Триполи.

Согласен был Лэнг с решением министра или нет — ему не приходилось выбирать, а отказываться от поручения он не собирался ни в коем случае. И началась подготовка экспедиции. В декабре 1824 года Лэнг представил в министерство колоний смету на 1300 фунтов. По тем временам это были большие деньги, но фактические расходы путешественника оказались гораздо большими, и ему пришлось в этом убедиться, едва он оказался в Триполи. Лэнг не виноват в ошибке: поскольку начальство избрало для него северный маршрут, весь его немалый западноафриканский опыт мог пригодиться только на заключительной стадии экспедиции, когда после достижения Томбукту капитан выйдет в области, прилегающие к побережью Гвинейского залива. Но до этих областей еще предстояло добраться! А Северную Африку и Сахару Лэнг совсем не знал, тем более что к этому времени в министерстве колоний еще не получили отчетов Клаппертона и Денэма и все сведения, которые ему могли здесь предоставить, были крайне приблизительными. Лэнг надеялся что-то узнать у консула Уоррингтона в Триполи, но оказалось, что тот знает так же мало, как чиновники в Лондоне.

Лэнг спешил завершить подготовку, а заодно и свои хлопоты о пожаловании ему очередного чина. И в том и в другом ему очень помог Батерст: имя лорда успокаивающе действовало на чинов его министерства, обеспокоенных большими расходами на снаряжение для экспедиции, а в конце января 1825 года по его ходатайству Лэнг перед самым своим выездом в Триполи получил наконец желанный чин майора. Правда, временный— «майора в Африке», — но можно было надеяться, что успех экспедиции обеспечит не только постоянный майорский чин, но и многое другое…

6 февраля 1825 года экспедиция отправилась из Фалмута на Мальту. В ее состав входили кроме самого Лэнга Джек ле Бор и два судовых плотника — африканцы с западного побережья, Харрис и Роджерс. Лэнг взял их с собой, так как думал, добравшись до Томбукту, построить там судно и на нем спуститься до впадения реки в океан. Во время двухмесячного пребывания на Мальте, посвященного пополнению экспедиционных запасов и лечению (Лэнга мучила болезнь печени, которой он страдал еще со времени службы в Вест-Индии), он узнал о благополучном возвращении экспедиции Клаппертона и Денэма. Письма друзей из Англин рассказывали и о новой экспедиции Клаппертона, которая должна была вот-вот отправиться от побережья Гвинейского залива на север все с тем же заданием — выяснить наконец, куда впадает Нигер. Новости эти, с одной стороны, радовали Лэнга, а с другой — причиняли ему некоторое беспокойство: он очень боялся, что Клаппертон лишит его приоритета открытия устья. А на такой приоритет майор рассчитывал, о чем и писал довольно откровенно своему другу Джеймсу Бэндинелу: «Уоррингтон пишет мне из Триполи, что Белло, вождь Судана, сообщил Клаппертону, будто Нигер впадает в Бенинский залив множеством рукавов. Это говорит в пользу моей гипотезы. Но я полагаю, кто-то должен спуститься по реке до побережья, прежде чем можно будет установить право на открытие».

Лэнг собирался отплыть с Мальты 10 мая, как только почувствует себя совсем здоровым. Уоррингтону он писал, что появится в Триполи «готовым… сразу отправиться в Гадамес». В действительности же майор предстал перед консулом уже 9 мая.

Но здесь его ждало первое разочарование (а сколько их еще будет потом!): о немедленном выходе из Триполи не могло быть и речи. Все было совсем не так просто, как представлялось по отчетам, которые получало министерство колоний. Прежде всего, требовалось получить разрешение паши Юсуфа Караманлы, а для этого немало понадобилось и времени, и усилий, и денег. Затем оказалось, что на предполагавшемся маршруте экспедиции — через гористую область Гарьян — поиска паши уже не первый год безуспешно пытаются справиться с восстанием местных берберов и что, следовательно, Лэнгу не удастся пройти к Гадамесу самым коротким путем, а придется двигаться кружной дорогой через Феццан. Наконец, приказ лорда Батерста гласил: майор Лэнг должен обязательно взять с собой в качестве проводника вождя одного из туарегских племен, Хатиту аг Худена. А поскольку тот еще не прибыл в Триполи и вообще не было известно, когда он появится, путешественнику оставалось только ждать.

Этот Хатита аг Худен был довольно любопытной личностью. Внимание к его особе со стороны министра колоний объяснялось просто: начиная с неудачной экспедиции Ритчи и Лайона Хатита служил проводником всем британским путешественникам в этой стране. В Лондоне о его возможностях были очень высокого мнения, да и сам он, несомненно, старательно набивал себе цену в глазах европейцев, хотя был главой небольшого и не слишком знатного племени, не располагавшего серьезной военной силой. Но к англичанам он, бесспорно, относился очень дружелюбно, и те платили ему взаимностью. А уважение и особенно подарки англичан в свою очередь поднимали престиж Хатиты в глазах кочевых соседей. Как бы то ни было, но на протяжении нескольких десятилетий вождь считался необходимым участником любого британского предприятия, связанного с географическим исследованием Судана с северной стороны. Беда только, что Лэнгу Хатита мог принести лишь небольшую пользу; доставить же майора в Томбукту, к официальной цели его миссии, он был бессилен. Хатита происходил из племени кель-аджер, а на главной дороге к Томбукту располагались кочевья арабов-шаамба и туарегов племен кель-ахаггар и кель-ифора, давних и непримиримых врагов кель-аджер. Впрочем, на Хатиту уповали больше Батерст и Уоррингтон. Сам он вовсе не предполагал сопровождать Лэцга до Томбукту, речь шла только о землях кель-аджер, и встретиться с путешественником он намерен был в Феццане. А добираться туда Лэнгу предлагалось самостоятельно.

В первые недели своего пребывания в Триполи Лэнг еще не знал всех этих подробностей, да и заботил его в основном один вопрос: когда можно будет отправиться из Триполи? Но ответа ему пришлось прождать полтора месяца. Обнаружилось, что и влияние Уоррингтона при дворе паши Юсуфа не так уж велико. Конечно, не считаться с мнением консула самой могущественной (и самой опасной) державы на Средиземном море паша не мог. Не исключено даже, что он испытывал к Уоррингтону и определенную личную симпатию. И все же отсюда было еще далеко до полного подчинения воле британского «друга». Тем более и обстановка в Средиземноморье заметно переменилась: французы мало-помалу оправились после унизительного поражения в 1815 году, и теперь консулу его величества приходилось все чаще сталкиваться с соперничеством французские представителей. Какой бы политик не воспользовался такими переменами! И паша пользовался — причем так усердно, что в письмах этого периода Уоррингтон постоянно жалуется на противодействие со стороны Юсуфа.

Сказалось это и на судьбе экспедиции Лэнга. По сравнению с тем, как относился паша всего за три года до этого к «миссии в Борну», его поведение очень изменилось. И все. что касалось Лэнга, превращалось и предмет долгой и очень раздражавшей майора волокиты. Паша недаром сказал ему при одной из встреч: «Если ты желаешь идти через пустыню, тебе придется открывать дверь серебряным ключом». Серебряный ключ понадобился путешественнику уже в Триполи — во время длительных и трудных переговоров Уоррингтона с Юсуфом смета экспедиции все время «уточнялась», пока не выросла примерно вдвое против того, что предусмотрел Лэнг перед отъездом из Англии. Паша требовал все большие и большие суммы за свое покровительство (фактически он даже в Гадамесе, не говоря уже о Томбукту, ничем не смог бы помочь Лэнгу). Делать было нечего, приходилось соглашаться, но уже 21 мая, всего через две недели после появления в Триполи, майор написал Батерсту письмо, несомненно очень неприятное для такого самолюбивого человека, каким был Лэнг. Он почтительно просил его лордство извинить за то, что вынужден намного превысить составленную в Лондоне смету, поскольку она оказалась заниженной (он при этом еще не знал всей суммы, которую запрашивал паша и которую скрепя сердце посулил тому Уоррингтон).

Впрочем, сам консул был настроен весьма оптимистично и совершенно серьезно уверял Лэнга, что предстоящий тому путь «столь же прост и безопасен, как и дорога от Лондона до Эдинбурга» (или: «столь же безопасен, как дорога из Лондона в Париж»). И Лэнгу ничего не оставалось, как в одном из своих инеем на родину грустно пошутить, что в таком случае, как ему кажется, подсчитать путевые расходы было бы не труднее, чем определить стоимость места в почтовой карете или на пароходе. Надо сказать, что полковника Уоррингтона вообще отличало редкое невежество в представлениях о политической реальности, существующей за пределами Триполи. Все ему представлялось простым и легким, и путешествия через Сахару — в том числе. Так он думал сам, и это же стремился внушить своим соотечественникам, когда те собирались отправиться из Триполи на юг.

Пожалуй, больше, чем трудности и опасности пути через пустыню, полковника беспокоили отношения, завязавшиеся между Лэнгом и Эммой Уоррингтон, средней дочерью консула. За два дня до отправления Лэнга из Триполи полковник своей консульской властью об венчал молодых людей. Кстати, этой трагической любви Уоррингтон был впоследствии немало обязан той известностью, какую он получил в европейской литературе о путешествиях по Африке.

Лэнга помимо неопределенности собственных дел угнетало еще отсутствие известий с другой стороны Африканского материка. Для него Нигер всегда оставался главной целью путешествия, несмотря на официальное наименование экспедиции — «миссия в Томбукту». И перспектива продвижения к Нигеру наперегонки с Клаппертоном нисколько не радовала. К тому же Лэнг чувствовал, что Клаппертон относится к нему точно так же. Недаром тот всячески оттягивал момент ознакомления соперника с результатами своего путешествия, хотя имел на сей счет категорическое распоряжение самого лорда Батерста. Соперничество с Клаппертоном нередко заставляло Лэнга быть несправедливым в суждениях о нем. Только гораздо позднее, в конце долгого и трудного пути по пустыне, запоздалое сознание общности цели заставило Лэнга изменить свое отношение к этому тоже незаурядному человеку, с которым ему так и не суждено было встретиться.

В начале июля Лэнг перебрался из Триполи в поселок Таджура, примерно в восемнадцати километрах от города, и здесь заканчивал последние приготовления. К этому времени стало очевидно, что придется нарушить инструкции Батерста: министр считал, что экспедиция обязательно должна пройти через Мурзук, столицу Феццана, а оттуда — прямо двинуться к Томбукту. Конечно, сегодняшние карты показывают нам, что, следуя по такому маршруту, пришлось бы пересекать самые трудные для путешествия области Сахары. Но в министерстве колоний в 1825 году карту Африки представляли себе еще довольно приблизительно. И к тому же Батерст довольно логично полагал, что удачный опыт Миссии в Борну», двигавшейся на юг этим путем, как-то повышает шансы Лэнга на успех. Но в июне в Триполи появился некий Бабани, купец родом из Гадамеса, который, как он утверждал, долго жил в Томбукту. Сколько времени он в действительности там провел, мы, пилимо, так никогда и не узнаем, но несомненно одно: желая набить себе цену, купец в разговорах с Лэнгом и Уоррингтоном все увеличивал продолжительность своею пребывания в этом городе. И если в переписке по поводу экспедиции вначале говорилось о девяти годах, то в первом письме Лэнга лорду Батерсту, отправленном с дороги, речь шла уже о тридцати…

Как бы то ни было, а Лэнгу Бабани казался очень полезным попутчиком. Притом сам купец с большой охотой соглашался сопровождать майора до Томбукту. Он обещал, что там покровителем путешественника будет его, шейха Бабани, большой друг — Сиди Мухаммед ал-Мухтар, вождь могущественного арабского племени кунта, и этот Сиди Мухаммед сумеет в полной безопасности доставить Лэнга на побережье Бенинского залива. Бабани старался вовсе не бескорыстно: за содействие экспедиции Лэнга ему было обещано в общей сложности около четырех тысяч талеров, то есть примерно восемьсот фунтов. Ради такого гонорара можно было и приукрасить предстоящую дорогу, что Бабани и делал. Он сулил доставить Лэнга из Гадамеса в Томбукту то за сорок, то за шестьдесят шесть дней. И этим немыслимым срокам верили все — и сам Лэнг, и Уоррингтон, и их высокий покровитель лорд Батерст. При этом никто как будто не вспомнил о почти сорокалетней давности докладе консула в Триполи Трэйла. Еще в 1788 году Грэйл сообщал в Лондон, что от Гадамеса до Кацины — девяносто дней пути, а ведь расстояние от Гадамеса до Томбукту побольше расстояния от Гадамеса до Кацины!

Но все кончается, окончилось и изводившее Лэнга ожидание. 16 июля 1825 года его караван выступил из Таджуры на юг. Основываясь на рассказах Бабани, майор предполагал, что будет хорошо принят в Томбукту, а оттуда водным путем доберется до области Яури, го есть примерно до тех мест, в которых трагически закончилась вторая экспедиция Парка. А дальше он намеревался по воде или по суше достигнуть устья Нигера.

Первые недели пути как будто оправдывали самые оптимистичные надежды путешественника. Караван двигался довольно быстро и без всяких осложнений, и Лэнг с удовольствием предвкушал свои будущие успехи в исследовании внутренних областей Африки, а также те чины и награды, которые последуют за этими успехами. Как раз на одной из первых стоянок ему доставили письма из Лондона: один из друзей майора доводил до его сведения содержание своего разговора с Клаппертоном. Лэнг довольно резко прореагировал на упоминание имени соперника. В ответных письмах он злорадно перечисляет все сплетни о Клаппертоне, которые мог собрать в Триполи и по дороге, и мимоходом упрекает того в неудаче, за которую Клаппертон никак не мог нести ответственности: ему ведь просто не позволили дойти до Нигера. Но благоприятные впечатления первых дней путешествия внушили Лэнгу несколько пренебрежительное отношение к возможностям Клаппертона. «Меня смешит мысль, что он может достигнуть Томбукту раньше меня. Как он может на это надеяться?.. Я уверен, что честь решения проблемы предназначена мне», — заканчивает майор.

По мере того как экспедиция удалялась от Триполи, Лэнг начинал приобретать полезный, но не всегда приятный опыт путешествия по Сахаре. 13 августа 1825 года, во время стоянки на северной окраине Феццана, он пишет Уоррингтону, что ему никогда еще не случалось иметь дело с такими «жадными бродягами», как старейшины селений, через которые проходил караван. Если им уступать, то довольно быстро кончатся все деньги, отпущенные на «миссию в Томбукту». Покровительство паши Юсуфа немногого стоило в месяце пути от его столицы, а ведь паша получил от экспедиции немалые деньги как раз за то, чтобы обеспечить Лэнгу благожелательное отношение этих старейшин.

Непосредственной причиной горестного удивления Лэнга послужили события в селении Бир-Серхет, куда экспедиция пришла 8 августа. Надо сказать, то, что здесь произошло, было довольно типичным для нравов большой караванной дороги.

Шейх потребовал полтораста талеров. Лэнг отказал: считалось, что такого рода расходы уже оплачены через посредство Юсуфа Караманлы до самого Гадамеса. Шейх промолчал, но когда пришла пора двигаться дальше, оказалось, что нельзя выступать без дополнительных верблюдов и увеличенного запаса воды. Поневоле пришлось обратиться к шейху, ведь без его разрешения у жителей нельзя было получить ни того, ни другого. Хозяин селения с готовностью дал согласие… на двойную против обычной цену. Выхода не было, и Лэнг безропотно заплатил.

Но этим дело не кончилось: шейх с отрядом воинов отправился сопровождать путешественников. И история повторилась: Лэнгу шейх «объяснил», что верблюдов ему продали по смехотворно низкой цене, и соответственно нужно доплатить еще примерно столько же. Майор коротко ответил, что до Гадамеса ни о каких деньгах разговаривать не намерен. Но после этого ему понадобилось все его самообладание, чтобы не обращать внимания на непрерывные и совершенно откровенные старания воинов «охраны» затеять ссору и драку. И не только не обращать внимания самому, но и удерживать своих товарищей от неосторожных действий. Когда шейху стало ясно, что таким путем поживиться не удастся, он увел своих людей в сторону от каравана.

Лэнг и его спутники провели малоприятную ночь, опасаясь нападения в любой момент. А наутро храбрецы из Бир-Серхета устроили ложное нападение на лагерь, рассчитывая на то, что путешественники начнут стрелять и тогда разграбление лагеря станет законным актом самозащиты со стороны нападающих. Их узнали лишь в самый последний момент, и дело обошлось без кровопролития. После этого разочаровавшийся шейх окончательно оставил экспедицию в покое, чем очень порадовал Лэнга.

Несмотря на такого рода неприятности, караван продолжал двигаться к Гадамесу. Идти пришлось кружным путем, и дорога заняла почти два месяца. За это время Лэнг познакомился не только со своеобразными нравами обитателей пустыни, но и с природой Сахары — с жарой, отсутствием воды, каменистыми участками, преодоление которых давалось с большим трудом. Он лишился практически всех своих научных инструментов: во вьюках разбились все барометры, эфир из гигрометров испарился, часы остановились. Последние три дня перед Гадамесом пришлось идти без еды — кончилось продовольствие — и на очень скудном водяном пайке. В пустыне новости распространяются на удивление быстро, о караване знали уже многие, и слухи о предстоящем вот-вот нападении на него изматывали нервы членов экспедиции. С тем большим облегчением вступили они 13 сентября 1825 года в Гадамес.

В этом городе Лэнгу предстояло провести больше семи недель, хотя сам он был готов двинуться дальше хоть на следующий день. Едва успев отдохнуть после тяжелого перехода, он пишет Уоррингтону: «Здесь для меня мало интересного, и едва ли я найду больше до того, как достигну Томбукту». Но продолжать путь, не дав прийти в себя измученным людям и животным, было невозможно. Притом и сопровождавший путешественника шейх Бабани, как и любой другой житель пустыни, не мог понять: к чему такая спешка? В Сахаре ко времени относились точно так же, как в Сьерра-Леоне…

Здесь, в Гадамесе, Лэнг подвел итог своим долгим размышлениям над загадкой Нигера, изложив их в записке, которую назвал «Беглые заметки о течении и окончании великой реки Нигер». Поскольку они предназначались для Батерста и были пересланы ему в Лондон, их миновала судьба большинства других бумаг Лэнга, погибших вместе с ним, и мы можем теперь представить, как путешественник собирался решать эту загадку перед заключительным этапом своей экспедиции.

Нравилось это Лэнгу или нет, но ему приходилось считаться с теми сведениями о Нигере, которые удалось собрать Клаппертону. Он это делает, но как бы нехотя, и сразу же добавляет: «Нельзя, однако, сказать, чтобы их путешествие, сколь ни богато оно информацией, внесло много ясности в решение проблемы окончания Нигера». Прежде всего, продолжает Лэнг, Клаппертон доказал, что впадать в Чад Нигер не может: дойдя до 13-го градуса северной широты, он не обнаружил в Центральном Судане никакой реки, похожей на Нигер и текущей в направлении этого озера. Вместе с тем султан Мухаммед Белло сообщил лейтенанту Клаппертону, будто Кворра, то есть Нигер, впадает в Бенинский залив, разделяясь на множество рукавов. Казалось бы, все более или менее ясно, к тому же совсем недавно сам Лэнг решительно поддерживал точку зрения Рейхардта и возражал против мнения Реннела о впадении Нигера в озеро в Центральной Африке.

Но майору, видимо, очень не хотелось оставить за Клаппертоном честь пусть даже неподтвержденного решения проблемы, над которой географы Европы бились столько времени. И он заявляет, что рассказы султана окутывают существо дела «облаком еще большей таинственности». Почему? А потому, что-де Мухаммед Белло сам никогда не бывал на Кворре за пределами своих владений, экспедиций для географических исследований не посылал и, следовательно, знает об этой реке только понаслышке. Те же, кто ему рассказывал о ней, наверняка видели только Нигер около Яури; а относительно большой реки к югу от «гор Конг» тоже слышали только от других. И вообще: «среди мавров и негров география вовсе не служит предметом разговоров, и тем менее — исследований».

Так Лэнг попытался воскресить реннеловские «горы Конг», о которых прежде предпочитал не говорить, настолько их существование казалось ему сомнительным. Чего не сделаешь для посрамления конкурента… Но Лэнг не ограничился этим. Исходя из предположения о том, что Нигер эти горы преодолеть не может, а также ссылаясь на рассказы Бабани и других своих гадамесских знакомых, будто Нигер возле Яури в сухой сезон пересыхает, он строит теорию, не менее (если не более) фантастическую, чем теория Реннела. При этом майор кается в том, что за три года до этого присоединился к концепции Рейхардта. Теперь же он считает, что реки Западной Африки, связанные с Белым Нилом, — это Бенуэ и Шари, а что касается Нигера, то он будто бы впадает в Атлантический океан, но не в Бенинский залив, а западнее, через русло Вольты.

Лэнг, несомненно, понимал, что никуда, кроме Атлантики, Нигер впадать не может. И в своей схеме он нее время старается примирить собственные убеждения и традицию, подкрепленную авторитетом Реннела: свой «Нигер-Вольту» он пропускает на пути к Гвинейскому заливу через «озеро Вангара». А в подтверждение существования этого географического мифа ссылается на шейха Бабани (забыв, видимо, что «среди мавров и негров и т. д.»). Так, одна уступка неминуемо вела за собой другую, — ведь с момента возвращения Клаппертона и Денэма в Европе начали довольно быстро забывать об «озере Вангара».

Среди имен, на которые ссылается Лэнг в этих «Беглых заметках» в подтверждение своей новой теории, мы встречаем вдруг какого-то «татарина Варги»: он будто бы побывал в Томбукту в начале 20-х годов, оттуда отправился в государства Ашанти и затем — в колонию Золотой Берег. Первые сообщения об этом несколько неожиданном персонаже появились в газете, издававшейся в этой британской колонии, 31 декабря 1822 года и 7 января 1823 года и в том же, 1823 году были перепечатаны во Фритауне и Лондоне.

Фигура Варги тем более любопытна, что это был наш соотечественник родом из Кизляра. Более того, видный советский африканист Д. А. Ольдерогге, исследовавший недавно текст сообщения Варги, пришел к выводу, что речь идет не о татарине, а об армянине по имени Варген. Это видно, например, из того, что рассказчик совершенно определенно рассматривал ближневосточных и африканских мусульман как иноверцев. Армянин из Кизляра, несмотря на его христианское вероисповедание, не вызывал у мусульман таких враждебных чувств, как европейцы. Это не удивительно: на Ближнем Востоке привыкли к армянским купцам. К тому же за ними не было ни европейских эскадр, ни фортов на побережье; и вообще большинство армян, торговавших в этих странах, принадлежали к подданным мусульманских государей, в первую очередь — турецкого султана. Поэтому Варгену удалось без особых затруднений пересечь Африку от Египта до побережья Гвинейского залива и сделаться, строго говоря, первым европейцем, посетившим Томбукту в новое время. Ведь Кизляр лежит к северу от Большого Кавказского хребта, по которому проходит географическая граница между Европой и Азией. Но для Лэнга Варги был «татарином», следовательно — мусульманином, и вопрос о приоритете в данном случае не беспокоил майора.

За время сидения в Гадамесе Лэнг занимался не только проблемой Нигера. Он внимательно знакомился с оазисом, его хозяйством, архитектурой, бытом жителей, обследовал и зарисовал развалины римского укрепления — через Гадамес в первые века нашей эры проходила южная граница римской провинции Африка, вел метеорологические наблюдения. Его особенно обрадовало, что среди жителей нашлось довольно много людей, хорошо знающих язык бамбара. Этот язык — родной брат языка малинке, на котором лейтенант Лэнг разговаривал с африканцами, еще служа в Сьерра-Леоне. Ему было ясно, что Гадамес имеет связи с берегами Нигера, на которых живет народ бамбара.

Наверно, Лэнг был бы только рад, если бы можно было ограничиться научными занятиями. К сожалению, дело обстояло иначе. К этому времени у майора накопился достаточный опыт, чтобы более или менее трезво представить себе, чего можно ждать впереди. И размышления на эту тему приводили к довольно мрачным выводам: «Не многие решатся в одиночку путешествовать между Триполи и Гадамесом; никто не станет этого пробовать между Гадамесом и Туатом. Но даже двадцать человек не могут чувствовать себя в безопасности между Туатом и Томбукту. Все говорят мне, что этот маршрут очень отличается от дороги в Борну — регулярного торгового пути, по которому под защитой паши может путешествовать и дитя. На этой же дороге сталкивается много противоположных интересов, а влияние паши кончается в Гадамесе». Действительно, Юсуф Караманлы даже в Гадамесе не имел уже ни влияния, пи власти. Единственными хозяевами здесь были кочевавшие в пустыне племена туарегов. Им надо было платить за безопасный проход через кочевья, а с деньгами у Лэнга дела обстояли совсем неважно. Услуги шейха Бабани стоили и так недешево, а он к тому же оказался и нечист на руку. Словом, были причины для беспокойства.

А в довершение всего в Гадамесе майора догнало письмо, в котором лорд Батерст сообщал ему (и Уоррингтону) о своем недовольстве превышением сметы экспедиции. Письмо было настолько неприятное, что у Лэнга даже промелькнула мысль — не вернуться ли? Он, конечно, сразу же ее отогнал: слишком сильна была в этом человеке вера в то, что именно ему предстоит решить проблему Нигера, да и самолюбие не позволило бы отдать успех другим — тому же Клаппертону, например. Но зато своему тестю Уоррингтону Лэнг писал, что кажется себе похожим на полководца, одержавшего крупную победу, но вместо награды получившего от начальства выговор, причем выговор не за большие людские потери — они никого не заботят, а за перерасход пороха и снарядов.

Единственным отрадным событием стала состоявшаяся наконец встреча с Хатитой аг Худеном. Лэнг, по-видимому, возлагал на туарегского вождя большие надежды, а Хатита пообещал довести путешественника до места, от которого до Томбукту, по его словам, останется всего двадцать дней пути. Что это было за место, сейчас сказать невозможно, ясно только, что надежды Лэнга и на сей раз не оправдались.

3 ноября экспедиция вышла из Гадамеса. Теперь она двигалась почти прямо на юг. Обстановка впереди была неясной, ходили упорные слухи, будто арабы-шаамба перехватили дорогу. Шейх Бабани, возглавлявший караван, панически боялся и их, и туарегов. Лэнг по его совету сократил число вьюков, чтобы не привлекать чрезмерного внимания кочевников и иметь возможность двигаться быстрее. Из-за страхов, терзавших Бабани, караван шел зигзагами, то удаляясь от главной тропы, то возвращаясь на нее. А бояться были причины: Бабани потратил на закупку товаров, которые можно было выгодно продать в Томбукту, те деньги, на какие он по соглашению с Уоррингтоном должен был нанять конвой для своего каравана. Но Лэнга радовало уже то, что его экспедиция снова двинулась к цели, и, оставляя Гадамес, он радостно писал в Триполи: «Когда вы получите… мои письма, можете считать, что я наверняка уже в этом городе (Томбукту. — Л. К.), и, быть может, уже в феврале я буду на другой стороне этого континента».

13 ноября примерно в двухстах пятидесяти километрах к югу от Гадамеса караван повернул на запад, а 3 декабря благополучно вошел в Айн-Салах, центр области Туат. До Томбукту отсюда оставалось тридцать-сорок дней пути. Здесь уже собирался крупный торговый караван, к которому намерен был присоединиться и шейх Бабани. Рассчитывали, что после недельного отдыха можно будет начать решающий этап путешествия. Лэнг был первым европейцем, которого видели в этих местах, поэтому в первые дни пребывания в оазисе он просто не знал, куда деваться от любопытных, желавших увидеть небывалое чудо — живого христианина. Но настроен он был очень оптимистично: «Я еще не в Томбукту, но постоянно к нему приближаюсь», — бодро писал майор своим друзьям в Лондон. Это письмо вместе с докладом в министерство колоний о плачевном состоянии экспедиционных финансов 7 декабря 1825 года повез из Айн-Салаха в Триполи все тот же Хатита аг Худен.

Но справиться со всеми делами за неделю не удалось. Главное же — на дороге к Томбукту было очень неспокойно. Арабы племени улед-делим разграбили несколько караванов, и купцы просто боялись оставлять гостеприимный и безопасный Айн-Салах. Приходилось ждать, как ни противно это было деятельной натуре Лэнга. Теперь долго не предвиделось оказий в Триполи, и майор по нескольку дней писал одно письмо, так что получался своего рода дневник. 13 декабря он писал Уоррингтону, что человеку, который не обладает первой и важнейшей из добродетелей — терпением, нечего делать в Туате.

Но как ни терпелив был путешественник, а размышления над дальнейшей судьбой экспедиции начинали понемногу приводить его в отчаяние. Лэнгу в Айн-Салахе постепенно становилось ясно, что Бабани его обманул и полагаться на купца нельзя. Денег у майора оставалось совсем мало, будущее было полно опасностей, и, как признался Лэнг в одном из писем, впервые в жизни ему захотелось иметь рядом с собой надежного и близкого человека. Впрочем, веры в успех он не терял и, как и раньше, был убежден, что именно ему, Александру Гордону Лэнгу, суждено судьбой быть первым европейцем, увидевшим Томбукту. Но теперь в письмах-дневниках путешественника враждебность к Клаппертону сменяется надеждой на успех соперника: пусть тот придет к ноли первым, лишь бы цель была достигнута. «Если Клаппертон попадет в Томбукту раньше меня, то есть за те тридцать или пятьдесят дней, которые мне могут для этого потребоваться, — рассуждает Лэнг, — я смогу вернуться в Триполи через Гат. Однако, если с Клаппертоном что-нибудь случится, я, конечно же, продолжу свой путь дальше на юг вдоль Нигера».

Вдобавок Лэнгу пришлось именно в Айн-Салахе неожиданно столкнуться с малоприятными последствиями путешествия своего земляка Парка в 1805–1806 годах. На Лэнга это произвело гнетущее впечатление. Выходя из Айн-Салаха, он писал в Лондон: «Здесь распространился смешной слух, будто я — не кто иной, как Мунго Парк, христианин, принесший войну людям, обитающим по берегам Нигера, убивший некоторых из туарегов и многих ранивший. И хотя с первого взгляда Вы склонны будете отнестись к этой новости с тем же легкомыслием, с каким отнесся и я, и посмеетесь над тем, сколь абсурдна возможность даже на миг поверить такому известию, но когда я Вам сообщу, что здесь есть туарег, получивший мушкетную пулю в щеку при встрече с судном Парка и готовый поклясться, что я — тот самый, кто отдал приказ об этом… Вы так же, как и я, будете об этом сожалеть, каким бы абсурдным и смешным ни казалось это известие в первом приближении. Ибо я не могу без некоторой тревоги не предвидеть тех затруднений, которые могут у меня возникнуть при моих попытках исследований на великой артерии этого неизученного континента».

Теперь становилось более или менее ясно, что спускаться по Нигеру едва ли придется. Практически экспедиция должна была завершиться в Томбукту. Однако до него еще нужно дойти, а выход из Айн-Салаха все откладывался и откладывался: сначала купцы решили было выйти 30 декабря, но в это время стало известно, что на дороге снова рыщут отряды улед-делим. Многие стали задумываться, не лучше ли вообще отказаться от мысли продолжить движение на юг.

И тогда Лэнг принял решение, в котором Ябыло столько же граничащей с безрассудством отваги, сколько отчаяния: отправить обратно в Гадамес Роджерса и Харриса с тяжелым экспедиционным багажом, а самому двинуться к Томбукту в сопровождении только Джека ле Бора и Бабани на беговых верблюдах-мехри. С собой он собирался захватить лишь самое необходимое: научные инструменты и бумаги и тот минимум багажа, который можно будет погрузить на мехри без ущерба для скорости движения. Отъезд был назначен на 8 января 1826 года, а незадолго до этого Лэнг писал своему другу в Лондон: «День или два я не знал, что делать, но в конце концов принял решение выйти один… Будь что будет!»

Видя непреклонность европейца, купцы все же решили продолжить путь. 9 января караван вышел из Айн-Салаха. В нем было триста вьючных верблюдов, которых сопровождали полторы сотни прекрасно вооруженных людей. Впрочем, сознание собственной силы не прибавляло купцам храбрости. Дорога оставалась очень неспокойной, и распространились слухи, что страшные улед-делим охотятся за караваном. Снова купцы собрались было возвращаться в Туат — и снова Лэнг, заявив о своем непреклонном решении двинуться дальше хотя бы в одиночку, заставил их устыдиться и продолжить путь.

27 января 1826 года к каравану присоединились несколько десятков туарегов кель-ахаггар, пообещав купцам свое покровительство. И в этот же день на стоянку прискакали еще два туарега-гонца с известием о разгроме улед-делим туарегскими воинами в нескольких десятках километров отсюда. Платить кель-ахаггар за защиту было все-таки лучше, чем подвергать караван риску полного разграбления, так что, казалось, дела пошли на лад…

А через два месяца, в конце марта, Хатита аг Худен сообщил Уоррингтону из Гадамеса тревожную новость: на караван, с которым двигался Лэнг, было совершено нападение. Но ни Хатита, ни те, кто сообщил о нападении паше Юсуфу Караманлы, не знали подробностей события. Только через полгода — в течение этого времени приходили самые противоречивые сообщения из пустыни, и страхи не раз сменялись надеждами, и наоборот — Эмма Лэнг получила письмо от мужа. Обычное ласковое письмо любящего человека, и, лишь извиняясь за неразборчивый почерк, Лэнг как бы вскользь намечает: «Пишу только большим и средним пальцами— указательный серьезно ранен».

Но более полного сообщения пришлось ждать до начала ноября, когда в Триполи доставили письма Лэнга, написанные 10 мая, 1 и 10 июля, — к этому времени майор уже немного пришел в себя после ранений. Из писем и рассказов курьера (этот человек служил у Лэнга погонщиком верблюдов) выяснилось, что, во-первых, нападение произошло в Вади-Ахнете, примерно в полутора тысячах километров северо-восточнее Томбукту; во-вторых, напали на путешественника те самые кель-ахаггар, которые присоединились к каравану и объявили себя его защитниками; и в-третьих, Лэнга предали гадамесские купцы, точнее — шейх Бабани, на которого майор когда-то возлагал столько надежд и который ему казался «чудным парнем». Купцы решили откупиться от опасных покровителей жизнями членов экспедиции и их имуществом и, видимо, довольно легко сговорились с туарегами, которые и пальцем не тронули остальную часть каравана.

Во время ночного нападения спавший Лэнг даже не успел схватиться за оружие. Его посчитали мертвым и только поэтому, израненного, не добили. Из спутников майора остался невредимым один Джек ле Бор, Харрис был тяжело ранен, а Роджерс погиб. Собственно, верный ле Бор и выходил Лэнга в последующие месяцы Особенно нелегко было ему с ранеными в течение труднейших трех недель пути от места нападения до кочевий арабов-кунта, могущественный шейх которых Сиди Мухаммед ал-Мухтар принял путешественников поп свое покровительство. Сейчас можно только удивляться мужеству и выносливости Лэнга: ведь, как сам он писал, ему нанесли двадцать четыре ранения, из них во семнадцать очень серьезных.

Лэнгу пришлось надолго задержаться в ставке гостеприимного шейха. Караван давно ушел дальше, к Аравану, а майор и его уцелевшие спутники нуждались и длительном отдыхе и лечении. Впрочем, поначалу все, казалось, шло как нельзя лучше. Старый шейх, который очень сочувственно отнесся к своему гостю, не только обещал доставить его в Томбукту, но и собирался помочь Лэнгу переправиться через Нигер, в страну народа моси (теперь это Республика Верхняя Вольта) У Сиди Мухаммеда хватило бы для этого и силы и авторитета, под его покровительством экспедиция были бы в полной безопасности. Лэнг очень рассчитывал на шейха. Свое письмо от 10 мая 1826 года, написанное в ставке Сиди Мухаммеда и содержавшее отчет о нападении в Вади-Ахнете и подробный перечень полученных им ран, совершенно его искалечивших, этот удивительный человек заканчивал словами: «Чувствую себя хорошо и надеюсь еще возвратиться в Англию с большим количеством географических сведений».

По грустной иронии судьбы это письмо получили и Триполи вместе с двумя другими, написанными ровно через два месяца. За эти два месяца на кочевьях кунта произошли перемены, которые менее стойкого человека, чем Александр Лэнг, наверняка привели бы в полнен шее отчаяние. Вспыхнувшая эпидемия дизентерии погубила чуть ли не половину племени. Умерли оставшиеся в живых после нападения спутники Лэнга — ле Бор и Харрис, умер злосчастный Бабани, и что самое страшное, умер сам Сиди Мухаммед ал-Мухтар. Его сын, ставший теперь вождем племени, относился к Лэнгу, пожалуй, не менее доброжелательно, чем отец, но помогать майору двигаться дальше он не собирался, да и воз мощностей отцовских у него не было. К тому же, молодой шейх гораздо лучше своего гостя представлял себе. Остановку в Томбукту и его окрестностях, а также те опасности, которыми чревато было для Лэнга дальнейшее путешествие в этот город, и, по-видимому, искренне старался убедить европейца не пытаться туда проникнуть.

Но у Лэнга стремление достигнуть Томбукту стало к лому времени навязчивой идеей. Прежняя трезвая уверенность в успехе превратилась почти в мистическую веру в свое особое предназначение: «Я хорошо знаю, что, если я не посещу этот город, мир навсегда останется в неведении относительно него. И это не ложное и хвастливое заявление, когда я говорю, что после меня город никогда не посетит ни один христианин». Правда, майором руководили и чисто практические соображения. Даже если бы он сейчас и отказался от мысли о достижении Томбукту, ему нужны были бы деньги на обратную дорогу, и деньги немалые. А достать их ограбленный туарегами Лэнг мог надеяться только в Томбукту: местные купцы, поддерживавшие давние и прочные связи с Северной Африкой, не побоялись бы ссудить ему сумму, нужную для обратной дороги в Триполи. Так что оставался лишь один путь — вперед.

Сейчас Лэнг ясно понимал, что Томбукту станет конечным пунктом экспедиции. У него не хватило бы сил, не говоря уже о деньгах, чтобы попробовать выйти на побережье Гвинейского залива, как это предполагалось первоначально. Поэтому в своих июльских письмах он совершенно спокойно пишет об экспедиции Клаппертона и выражает надежду, что тому уже удалось установить место впадения Нигера в океан. Ну, а если Клаппертону не повезет, то ему, майору Лэнгу, теперь уже достоверно известно, где надлежит искать устье реки. И он бы не возражал против того, чтобы это устье разыскать самому.

В июле в ставку молодого шейха (она к этому времени откочевала в область Азавад, то есть значительно приблизилась к цели путешествия Лэнга) возвратился из Томбукту племянник Бабани, в свое время ушедший гуда с караваном, в составе которого майор отправился из Айн-Салаха. Он очень доброжелательно относился к путешественнику и охотно согласился проводить его до таинственного города. В состав британской «миссии в Томбукту» теперь входили только майор Александр Лэнг и его слуга Бонгела — чернокожий африканец, который когда-то был слугой Бабани. Лэнг нанял этого человека в Гадамасе, и Бонгела честно служил ему на протяжении заключительного этапа экспедиции. В последних числах июля Лэнг выехал из ставки сына Сиди Мухаммеда, направляясь в Томбукту. 13 августа 1826 года его маленький караван наконец вошел в «великую столицу Центральной Африки» — так Лэнг назвал город в одном из своих писем.

В Томбукту давно уже знали, что какой-то упрямый европеец с удивительной настойчивостью продвигается к городу через пустыню. Знали и испытывали острейшее беспокойство, не столько, может быть, из-за самого этого «христианина», сколько из-за неприятных внешнеполитических последствий, которые неминуемо влек за собой визит незваного гостя.

Султан Сокото Мухаммед Белло, с которым познакомился во время первого своего путешествия Клаппертон, был не единственным, кто опасался все убыстрявшегося проникновения европейцев во внутренние» области Африки. Не меньше Белло боялся этого и правитель другой могущественной теократической державы, созданной фульбской знатью в Западном Судане в начале XIX века, шейх Ахмаду (или Секу Амаду Лоббо). Границы владений Ахмаду все ближе придвигались к Томбукту, и из своей новой столицы Хамдаллайе в гористой области Бандиагара на правом берегу Нигера фульбский государь очень внимательно следил за тем, что происходит на подступах к важнейшему торговому центру. Появление «христианина» в Томбукту не устраивало Ахмаду ни с идеологической, ни с политической точек зрения: он слишком хорошо знал, к чему вело проникновение европейцев во внутренние области континента на западе, со стороны Сенегала и Гамбии, а государство свое создавал под лозунгами священной войны мусульман против иноверцев. И поэтому незадолго до появления Лэнга в городе старейшины Томбукту получили от Ахмаду грозное письмо. Им предлагалось не пускать «христианина» в Томбукту. Ссылаясь на повеление Мухаммеда Белло (правитель Сокото считался номинальным «повелителем верующих» в Западном Судане), Ахмаду предостерегал отцов города: страны Судана слабы, и посещения «христиан» будут иметь для них пагубные последствия. Нельзя отказать Ахмаду в прозорливости, но для Лэнга его письмо было почти равнозначно смертному приговору…

Каид Бубакар, правитель Томбукту, и его ближайшие советники должны были проявить завидную ловкость, чтобы как-то угодить сразу всем опасным соседям. Конечно, не подчиниться требованию государя Хамдаллайе было никак нельзя, навлекать на себя его гнев ни сам Бубакар, ни богатейшие купцы и имамы мечетей города не собирались. Но ведь и с вождями могущественного кочевого племени ссориться не хотелось, а шейх кунта явно покровительствовал «христианину». Несколько веков истории Томбукту научили городскую знать не забывать одну непреложную истину: с кочевниками надо жить в мире. И в конце концов было решено: Лэнга в город допустить, но не позволять ему здесь задерживаться больше, чем на месяц-другой, за пределы города гостя не выпускать — здесь он в безопасности, а в нескольких сотнях шагов от города его безнаказанно ограбит, а то и убьет первый попавшийся туарег.

В Томбукту Лэнг пробыл немногим больше месяца и отсюда написал только одно короткое письмо. Как ему жилось это время, майор не сообщал, а рассказывал лишь о том, что смог познакомиться с написанными по-арабски местными хрониками и составил по этим сведениям небольшой очерк истории города. Городские власти твердо держались своего решения, и выходить из города майору не позволялось. Только один раз ему удалось ночью выбраться в Кабару, чтобы своими глазами взглянуть на Нигер. Но об этом в Европе узнали не из письма самого Лэнга, а из записок Кайе, попавшего сюда двумя годами позднее (о нем у нас еще будет речь). О своих впечатлениях от Томбукту Лэнг писал предельно лаконично: город, сообщает он, «в любом отношении… полностью соответствует моим ожиданиям», только размеры его оказались меньшими, чем представлялось раньше.

Больше всего места в последнем своем письме Лэнг уделил размышлениям о дальнейшем маршруте путешествия. Надо сказать, что, добравшись до Томбукту, Лэнг ощутил прилив новых сил. Теперь он уже не собирается возвращаться в Триполи старой дорогой: Я совершенно оставил мысль о возвращении обратно в Триполи и прибыл сюда с намерением продолжить путь по воде до Дженне». Он собирался подняться по Нигеру, а от верховий реки выбраться на атлантическое побережье либо по знакомой дороге через Сьерра Леоне, либо через французские владения на Сенегал!

Но мысль о дороге через Дженне сразу же отпала город уже находился под властью Ахмаду. И Лэнг решил обойти Дженне, с тем чтобы добраться до Сегу, столицы государства бамбара, которое оказалось для войска Ахмаду слишком крепким орешком. «Пункт моего назначения — Сегу, куда я надеюсь прибыть через пятнадцать дней. К сожалению, дорога плоха, и опасности еще не кончились». Трудно сказать, каким образом он собирался достигнуть Сегу; скорее всего — через Араван и Валату, так, чтобы обогнуть с севера государство Ахмаду. Но на такой путь Лэнгу пришлось бы потратить не две недели, а два-три месяца, хотя он, выходя из Томбукту, не представлял себе действительных расстояний на выбранной им дороге. Во всяком случае отправлялся он из Томбукту в бодром на строении.

А отправляться было, что называется, самое время Ахмаду все-таки стало известно о появлении Лэнга и Томбукту, и немедленно последовало грозное предписание каиду Бубакару: «христианина» из города убрать! Отцы города стали торопить путешественника. И вот 22 сентября 1826 года Лэнг, присоединившись к каравану, который шел в Марокко, покинул Томбукту и двинулся на север, по араванской дороге.

Караван шел медленно, и Лэнг с Бонгелой и мальчиком-арабом, которого нанял в Томбукту вторым слугой, намного его опередил. К вечеру 24 сентября они дошли до местности Сахаб, примерно в пятидесяти километрах от города, и расположились на ночевку. Здесь путешественника догнал шейх арабов-берабиш Амаду Лабейда с отрядом воинов. Когда Лэнг выходил из Томбукту, каид Бубакар и его советники обратились к этому человеку с просьбой взять «христианина» под свое покровительство. Амаду обещал, но выполнил свое обещание довольно своеобразным способом. Ночью арабы напали на спящих, убили Лэнга и мальчика-слугу и разделили между собой имущество убитых. Раненого Бонгелу тоже сочли убитым и оставили в покое. Только этой «ошибке» обязаны мы тем, что знаем сегодня подробности гибели майора Александра Гордона Лэнга: на следующее утро проезжавший мимо араб-берабиш из колена улед-слиман похоронил останки Лэнга и мальчика а Бонгелу подобрал и выходил. Лишь в конце августа 1828 года Бонгела добрался до Триполи и рассказал Уоррингтону о том, как погиб его зять за два года до этого.

Все вещи Лэнга и его бумаги пропали бесследно. Много позднее, уже в 1910 году, французскому археологу Боннель де Мезьеру удалось отыскать племянника Амаду Лабейды, и тот рассказал, что записи убитого «христианина» берабиши сожгли, боясь их магических свойств. Но в конце 20-х годов прошлого века вопрос о бумагах Лэнга стал предметом очень острой полемики между английскими и французскими газетами. У истоков ее стоял британский консул и тесть путешественника полковник Уоррингтон, который, надо отдать ему справедливость, проявил незаурядные энергию и настойчивость, пытаясь выяснить судьбу экспедиции.

Сначала полковник подозревал, что паша Юсуф что-то от него утаивает, и пытался «выжать» из паши какие-нибудь сведения, хотя тот, особенно первое время, знал ничуть не больше его самого. Но когда 2 мая 1827 года в одной из парижских газет появилась корреспонденция о гибели Лэнга, автор которой ссылался на своих информаторов в Триполи, разъяренный Уоррингтон решил, что майора убили по наущению французского консула, а Юсуф находится с ним в сговоре. Полковник особенно опасался, что бумаги Лэнга похищены и находятся в распоряжении французов, которые, разумеется, не преминут воспользоваться этими документами в ущерб британским интересам. Хотя французы гибели Лэнга были непричастны, учитывая всю остроту англо-французского соперничества в изучении Западной Африки, подозрительность Уоррингтона, пожалуй, можно как-то объяснить.

Созданную Уоррингтоном легенду о похищении французами бумаг Лэнга с готовностью подхватили ультрапатриоты в английской прессе. Об этом писали как о чем-то совершенно бесспорном, обвиняя консула Руссо во всех смертных грехах, — история довольно обычная, когда дело касается таких хрупких вещей, как национальный престиж и приоритет в открытии. Раздражение прессы усиливалось еще и тем, что экспедиция Лэнга — «миссия в Томбукту» — оказалась, несмотря на свой трагический конец и на то, что Лэнг действительно первым из европейцев нового времени дошел до Томбукту, довольно бесплодной в научном отношении. Отчасти это произошло, конечно, из-за гибели дневников путешественника, но, рассуждая объективно, трудно не прийти к выводу, что первая его экспедиция в Сьерра-Леоне принесла куда больше пользы для решения проблемы Нигера. И отсюда легко понять тот подлинный пароксизм бешенства, который охватил часть британской прессы в конце 1828 года, когда распространилась новость, что какой-то никому не известный француз Рене Кайе не только побывал в Томбукту, но и пересек всю Западную Африку с юга на север — от Фритауна до Танжера — и теперь собирается опубликовать свои дневники, где собраны его впечатления о путешествии, длившемся полтора года.