В слепой темноте

Глава 9. Подруга

26 июня 2020.

Пятница.

Подругу в университете я так и не нашла, поэтому поехала домой. В крайнем смятении и с бешено бьющимся сердцем. Не могла объяснить свои чувства, сознание металось в этом сумасшедшем клубке эмоций, картины воспоминаний непроизвольно прокручивались в голове, и потому, уже подъезжая к дому на такси, вновь их заглушила, запретила себе думать о них, о нем, обо всём, что подкидывала мне нежеланная память. Это как окунуться в круговорот навязчивых мыслей, в мучительный, непрекращающийся кошмар, а потом с трудом вылезти, выкарабкаться из этого тягучего, безжалостно засасывающего болота, грязного и мерзкого. И я, к своему облегчению, сумела таки дотянуться до ветки мертвого дерева; оно спасло меня, предоставив остро нуждающемуся в помощи вожделенную опору, тишину. Я вылезла, перевела дух, и больше не хочу туда, в этот причиняющий адскую боль мрак.

В последний раз перевожу дыхание, закрываю все внутренние двери на замок и с ясной головой вхожу в дом. И, к своему немалому изумлению, обнаруживаю в своей комнате подругу, замираю в дверях.

– Лера? – Я недоверчиво уставилась на нее. – Ты здесь?

Она лежит на моей кровати лицом к потолку и держа в руках деревянную, покрытую бронзовой пудрой шкатулку для украшений в форме сердца. Услышав мой голос, бросает короткий взгляд в мою сторону.

– Привет, Алекс, – встречает меня с радостной улыбкой, что весьма неожиданно, принимая во внимание наш с ней последний разговор, который, к слову сказать, состоялся по телефону и не был из числа приятных. – Затейливая вещица, раньше я ее у тебя не видела, – продолжает она рассматривать мое сердце. Повертев еще немного в пальцах, кладет подарок Евгения обратно на столик. Да, еще один. Этот мужчина вообще завалил меня подарками прямо перед моим отъездом, а еще сказал, что будет скучать, что бы это ни значило, и обещал приехать, как только сможет.

Стою и по-прежнему не понимаю, что Лера здесь делает, как оказалась тут, когда должна была быть в другом месте.

– Твоя мать мне еще с утра позвонила, сказала заглянуть к тебе, – отвечает Лера на мой немой вопрос, поднявшись и усевшись на кровати, – а я вот только-только освободилась и приехала, – пожимает плечами.

А мама, оказывается, не только Максу позвонила. Хм, вот, значит, какой путь она избрала. А ее вчерашние заверения в том, что она больше не потащит меня на эти ужасно удручающие сеансы терапии к не менее ужасным и угнетающим своей неприятной аурой психотерапевтам, оказались правдивы. Обещала – сделала. Но она умолчала, что избрала новую тактику борьбы с моей «бедой». Надеюсь, она не решила созвать всех, кто каким-то образом связан со мной. Всех друзей, знакомых, малознакомых, сокурсников и… черт возьми, бывших!

– Привет, – запоздало отзываюсь я, поморщившись от грядущих перспектив, потенциального развития событий. Хоть бы я не оказалась права.

Стряхнув с себя неприятное предчувствие, делаю шаг к кровати и сажусь рядом с Лерой.

– Я скучала. – Внезапно ее голубые глаза наполняются влажным блеском, улыбка меркнет, а голос подводит и невольно переходит на жалкий шепот. – Почему ты не сообщила, что вернулась? – Она вот-вот разревется.

В ответ я тянусь к ней и обнимаю, крепко и бережно, утешая, глажу по спине. Она шмыгает носом, уткнувшись лицом мне в плечо. Я же остаюсь совершенно бесстрастной, спокойно проживая момент воссоединения с лучшей подругой.

– Лер, прости, я… не могла никого видеть, не хотела, – решаю быть с ней честной. – Я и сейчас не уверена, что готова вернуться. И вообще… буду ли прежней когда-либо. Я оставила всё в прошлом. – (Подруга замирает на моем плече, затаив дыхание.) – Невероятно и… забавно. Наверное, мама рассчитывала, что в твоем положении окажусь я, буду, точно как ты сейчас, плакать на чужом плече, выпустив из себя чудовищную лавину горечи и отчаяния, затаенную боль и тщательно скрытое под миллионами разномастных дверей, замков, сейфов душевное страдание. Но ничего этого нет, мама просчиталась, она ошиблась. Во мне ничего не осталось. Это и есть ее главное заблуждение – она считает мое состояние временным, обратимым. Но это не так. Мама ведь тебе сообщила, как прошли месяцы моей самостоятельной жизни? Вернее, чем они закончилась? – уточняю я.

– Нет, Алекс, она ничего мне не сказала, – чувствую плечом, как моя подруга мотает головой, – сказала, что это не ее тайна. Сказала, если ты, Алекс, захочешь, расскажешь сама.

Стало быть, мать держит слово. Хорошо.

– Ты действительно хочешь знать, что со мной произошло? – спрашиваю я всё тем же абсолютно ровным, спокойным тоном, после чего чуть отстраняюсь и пристально смотрю в ее заплаканные глаза. – С тобой-то что случилось?

Ее губы начинают дрожать, а по щеке ползут слезы сердечной боли. Кажется, я уже догадываюсь, о чем пойдет речь.

– Данила, он… он бросил меня, – осипшим голосом шепчет она, и вновь в отчаянии падает в мои объятия.

Судя по ее состоянию, случилось это сравнительно недавно.

– Когда это произошло?

– Завтра будет месяц, как он ушел от меня, – рыдает она в голос.

Месяц? Ничего себе.

– Ты влюбилась в него, да? По-настоящему влюбилась? – догадываюсь я. Никогда Лера еще не переживала расставание так болезненно и… долго.

Подруга едва заметно кивает.

– Господи, почему так больно? – хриплый и надрывный голос. – Почему так невыносимо хочется умереть?

Принимаюсь гладить ее по голове, стараясь успокоить.

– Это пройдет, – не до конца уверенная в своих словах, говорю я. Со мной, возможно, и случилось чудо, и я забыла, что такое любить от слова совсем. Но я также понимаю, что я – отдельный случай. Авария, кома – это тот переломный момент, который изменил всю мою жизнь. Изменил меня.

Слышала, есть два варианта возвращения с того света. Первый – человек, уже переживший смерть, начинает бояться всего на свете, становится чрезвычайно мнительным, с параноидальными заскоками и порой с реальным завихрением мозгов. Второй же – однажды почувствовав смерть, больше не боится умереть, не видит ни в чем опасности, лишается любых, даже ранее беспокоящих, годами не дающих житья страхов. И вот я отношу себя ко второй категории посткоматозников. Во мне ни грамма страхов, ни комплексов, ни волнения по поводу чужого мнения. Мне плевать, что скажут обо мне другие. И в чувстве пофигизма есть нечто прекрасное, то, что тебя освобождает от общепринятых норм, правил, моды на «идеал». Ты наконец понимаешь, что это так глупо – добиваться чьего-то расположения, одобрения, следовать мировой моде, пытаться слиться с яркой толпой, по факту оказавшейся серой безликой массой, где люди с одинаковым навязанным мировоззрением пытаются вовлечь в свои ряды новых и новых последователей. Говорю же, глупость несусветная – пытаться из одного серого мира войти в другой, в более грязный и гнилой, теряя свою индивидуальность и природную уникальность. Но я это к чему? К тому, что можно самому раскрасить свой серый мир в яркие краски, не следуя ни чьим наставлениям и «полезным» советам. А еще можно, как я, забить на всё и принять свою серость за уникальность, за истинное чудо в твоей жизни, принять всё как есть, забыть о глупых предрассудках, взглянуть на давешние несправедливые предубеждения и переосмыслить их заново. Не идти на поводу чужого мнения. Быть собой и не стесняться этого. Найти новые приоритеты – хоть у меня это еще не очень получается, ведь я не знаю пока, куда двигаться дальше. Впереди размытые дороги, в глазах плотная пелена. Но кое-что я уже твердо решила для себя. Отныне мне больше не нужна любовь, это разрывающее во всех смыслах чувство болезненной привязанности, которое ни к чему хорошему не приведет. Люди уходят, хочешь ты этого или нет, а их словам смысла верить нет, они забывают свои обещания. Поэтому я больше не жду ничего от них. Ни поддержки, ни тепла, ни фальшивых обещаний. Ожидание чего-то хорошего, вечного и безусловного когда-то привело меня к разочарованию. И я больше так не хочу. Нет ожиданий – нет разочарований. И это правильно. Никто по сути никому ничего не должен. А свойство людей – постоянно, каждый божий день, жить ожиданиями, а спустя время неизбежно разочаровываться в собственных, придуманных в голове идеалах, образных представлениях, как всё должно быть, как правильно, как нужно. Это абсурд, эгоизм в чистом виде – подстраивать под себя весь мир.

Что же касается Леры, она сама должна пережить это, чувство потери и раздавленности, должна прийти к своему собственному умозаключению. Да-да, именно умозаключению. Когда сердце разбито, а его острые, ядовитые стекла впиваются в плоть, нужно приложить неимоверные усилия, чтобы переключить видение мира и конкретной ситуации в режим «рабочего головного мозга». Любовь – такая хитрая вещь, отключающая напрочь разум. Думать сердцем человек, увы, не умеет, а с глубоко раненым – тем более. Лера сильная девушка, думаю, она переживет эту боль, включит голову, подумает и решит наконец взять себя в руки и не убиваться понапрасну из-за какого-то там придурка… Это в теории. Но ведь на практике не всё так просто, да?

Сижу в столовой одна за огромным столом, поедая простенький овощной салат и думая на тем, что этот день не совсем похож на предыдущие. Мама точно что-то затеяла. Что-то стремительно надвигается, активно набирая обороты. Интуиция? Может быть, может быть.

– Алекс, милая, ты одна? А где Лера? – на кухне с горой клубники в изящной плетеной корзине появляется мама, ставит на дальний конец стола и направляется к шкафчикам.

Значит, в саду была всё это время, ягоды собирала. Опять варенье собралась делать, понимаю я.

– В моей комнате. Спит. – Пожимаю плечами и возвращаюсь к своему легкому ужину. Но подняв случайный короткий взгляд на мать, усевшейся перед корзиной с огромной пустой чашкой в руках, наталкиваюсь на явное недоумение, читаемое в глазах напротив, и с усталым вздохом роняю: – Ты бы сначала поинтересовалась у нее, что происходит в ее жизни, как она себя чувствует, не нужна ли ей самой психологическая помощь, прежде чем приглашать ее ко мне с целью помочь, приободрить, заставить улыбнуться и «вернуть к жизни», как ты любишь повторять. Знаешь, мам, я не одна в этом мире, у кого завелись тараканы в голове. Не я одна «нуждаюсь в помощи», – продолжаю использовать ее же слова и реплики, которые та неустанно любила повторять перед каждой встречей с психологом или психотерапевтом, пытаясь достучаться до меня и призвать здравый смысл, благоразумие, заверить в необходимости, в целесообразности лечебных бесед, включающих в себя очередную авторскую уникальную методику. По факту же, это было очередное копание в мозгах, завуалированное за красивой формулировкой и специальными профессиональными терминами. Громкие слова, а итог один – скука смертная выслушивать их речи и беспомощные попытки завязать со мной диалог, вызвать здоровый эмоциональный отклик. Какую только эмоцию эти специалисты не пытались у меня вызвать! Но в конечном итоге у них получалось только одно – вызвать затяжную апатию. После таких утомительных сеансов я целыми днями лежала в своей постели, тупо глядя в потолок. Мама обреченно вздыхала, а потом выискивала мне нового специалиста, возлагая на него надежды, которые не оправдали предыдущие его коллеги. – У моих друзей тоже жизненные трудности, они не обязаны скакать возле меня и пританцовывать, веселить и сопли подтирать, – с раздражением заканчиваю я и, резко вскочив, бросаю на стол вилку, та звонко ударяется о край тарелки, отскакивает; хватаю с колен вафельное полотенце и, яростно сжав в кулаке, отправляю туда же, на стол, после чего ухожу к себе.