В слепой темноте

Глава 5. Опустошение

2 мая 2020.

Суббота.

Очнувшись, я долгое время не могла понять, где нахожусь. Комната пустая и безжизненно белая. Чересчур тихо. Так спокойно, отчего кажется, что происходящее нереально. Внутри необычная пустота, такого ранее я никогда не чувствовала. Не больно и не радостно – что-то среднее, почти не ощутимое, слабо уловимое. Пытаюсь ухватиться за мысль, что слабо мелькает где-то на периферии, но она упорно ускользает.

Вдруг в комнату заходит… медсестра? Я что, в больнице? А это получается моя палата?

Вяло рассматриваю личико миловидной девушки. Та выглядит опешившей, крайне изумленной при виде меня. Она ожидала увидеть здесь кого-то другого?

Равнодушно посматриваю на то, как девушка, сорвавшись с места, выбегает из палаты. Устало прикрываю глаза и снова проваливаюсь в приятную невесомость.

Проснувшись вновь, мой взгляд натыкается на книги, сложенные аккуратной стопочкой на низкой тумбочке близ кровати. В прошлый раз я их не заметила, в поле зрения тогда они не попали, по всей видимости. Затем повернув голову к окну, я замечаю женский силуэт в ореоле солнечного света. Так красиво. Золотые волосы спускаются по плечам, воздушное голубое платье ловит блики солнца. Вдруг девушка оборачивается и ловит мой изучающий взгляд. Она делает шаг в сторону, и волшебство пропадает в ту же секунду. Лучи света больше не касаются девушки, и я узнаю в ней Лену. Выражение лица становится отчетливее по мере ее приближения ко мне. Помесь счастья и удивления, а еще, приглядевшись, в ее зеленых глазах обнаруживаю облегчение. Интересно, сколько времени я провела без сознания?

– Алекс, о господи! Ты очнулась! Когда мне практикантка сказала, что ты пришла в себя, я не поверила, – с волнением сообщает тетя, опустившись рядом со мной и взяв меня за руку.

– Как ты… – Я прочищаю горло и сбивчиво продолжаю: – Как ты… нашла… меня?

– Тебя привезли в нашу больницу. Я работаю в соседнем корпусе, в поликлинике, ты знаешь. Заглянула сюда и… как раз тебя привозят после аварии. Алекс, ты помнишь что-нибудь? – осторожно интересуется она.

Как было бы здорово получить в подарок амнезию и ничего не помнить. Лишиться плохих воспоминаний и не знать своего прошлого, отделиться от него, стать новым человеком с пустой историей. Но нет, я здесь, лежу, пытаясь понять, что чувствую после случившегося.

Отмечаю у себя какое-то заторможенное состояние. И сфокусироваться на одной конкретной мысли получается с трудом.

– Помню, – с легкой тоской шепчу я, прикрывая веки. Но едва на их внутренней стенке включается проектор и начинается бесперебойная трансляция вчерашнего происшествия – вчерашнего ли? – я раздраженно открываю глаза.

– Что именно? – мягко спрашивает она. С каких пор Лена такая чрезмерно ласковая?

– Не нужно. – Я сажусь в постели. Не без труда, разумеется.

– Что не нужно?

– Жалеть меня не нужно, – отвечаю я тихо и почти равнодушно. Не знаю, кажется, мне действительно все равно, чувства притихли. Угасли. Может, это и есть то долгожданное лекарство от разбитого сердца? Разочарования? Боли? Не ощущаю ее больше, словно то, что долгое время тяготило меня, давило – умерло, исчезло куда-то. Неужели мои внутренние механизмы отправили их в вечный отпуск? В архив? И заперли на ключ?

Опустошение – такое приятное чувство, но в то же время я пребываю в растерянности и в царапающих душу сомнениях: а для чего это всё? и почему я жива? почему не умерла? хочу ли я вообще жить?

– Алекс, дорогая, ты полтора месяца лежала в коме, – в уголках ее глаз блестят слезы, губы начинают дрожать, – думаешь, легко каждый день сидеть здесь, у твоей постели и с безучастным видом смотреть на полуживого человека? Я не железная, не каменная. Я человек, Алекс. Конечно, я буду жалеть и реветь.

Она моргает, часто-часто, запрещая себе впадать в уныние. Племянница очнулась как-никак, нет повода горевать и устраивать потоп вселенского масштаба.

– Сколько? – я удивленно застываю, глядя на отчаянно пытающуюся не заплакать Лену.

Прикусив губу, тетя молчит, после внезапно переводит внимание на дверь, и ее глаза странно загораются. Она с затаенной надеждой смотрит на кого-то. Осознав это, поворачиваю голову и вижу… Евгения Владиславовича? Что он тут делает? Почему смотрит на меня словно на привидение? Я так плохо выгляжу? Впрочем, мне плевать, как я выгляжу, меня прежде всего интересует другой вопрос.

– Евгений Владиславович, что вы здесь делаете?

Услышав мой голос, мужчина в тот же миг отмирает и спешит ко мне, чтоб удивить еще больше: в каком-то непонятном порыве, присев рядом, обнимает меня. Крепко, но бережно прижимает к своей широкой груди. Ощущаю себя маленькой куклой, оказавшейся в объятиях большого, очень большого медведя. Однако доброго и заботливого, а главное не чужого, а своего, родного. Странные ощущения, непонятные. А еще страннее: почему я не сопротивляюсь и позволяю себя обнимать, не смея шелохнуться?

Евгений, точно опомнившись, вдруг разрывает объятия и, поджав губы, смотрит на меня с какой-то несвойственной ему неуверенностью… нерешительностью?

– Здравствуй, – наконец произносит он. – Как ты?

Всё еще в шоке и в полном недоумении.

– Я… кажется, в порядке.

– Как нога? – с беспокойством интересуется мужчина, его взгляд падает на мои ноги под одеялом.

– А что с ней? – Я тут же откидываю ткань и без всякого стеснения жадно ощупываю взором обе ноги, оттягиваю к себе больничную рубашку и нахожу на бедре след от прошлого. Видимо, прошлое никогда меня полностью не оставит, теперь, как я могу лицезреть своими глазами, у меня есть пожизненное напоминание о случившемся, об этом психопате и последнем кадре, где я стою на дороге, а в глаза бьет яркий свет автомобильных фар.

Я передергиваюсь и медленно закрываю глаза. Почувствовав ободряющее прикосновение к плечу, я снова их открываю и смотрю на широкую мужскую кисть, скольжу по ней вверх и упираюсь в сочувственное выражение лица Евгения.

– Милая, всё наладится, а шрам затянется, и ничего не будет видно. Всё будет хорошо, – успокаивает меня Лена, тоже пристроившись на моей постели, ближе ко мне. Заботливо поправляет на мне одеяло, пряча голые ножки от присутствующего здесь мужчины.

– Да мне всё равно, – зачем-то бросаю я, не до конца понимая, как отразится на мне, на дальнейшей моей жизни сей «великолепный» узор. Монументальная живопись, не иначе.

Евгений хмурится, но ничего не говорит.

– Алекс? – Лена встревоженно вглядывается в мое лицо. – Ты точно в порядке? Сколько пальцев?

– Три, – безразлично отзываюсь я, отмахиваясь от ее руки, выставленной перед моим лицом.

– Жень, посиди с ней, я отлучусь ненадолго, – вдруг с волнением заявляет тетушка, вскакивает и торопливо покидает палату.

Молча смотрю ей вслед. Затем медленно поворачиваю голову к мужчине, подозрительно сузив глаза.

– Откуда вы друг друга знаете? Не похоже, чтоб вы познакомились недавно.

– Несчастье сближает людей, а ты спала очень долго, Алекс. За это время мы с Леной нашли общий язык. – Он сдержанно улыбается.

– Нет, Евгений Владиславович, здесь что-то другое… – замечаю я, оставаясь безмятежно спокойной. – Почему вы здесь? Я вам никто, а вы все равно здесь. Почему?

Мой бывший начальник в нерешительности хмурится, ласково заправляет прядь тусклых, безжизненных волос мне за ухо, и я непонимающе смотрю на него.

Убрав руку, он наконец произносит:

– Дело в том, что…

Меня внезапно пронзает догадка, и я не даю ему договорить.

– Та девушка… это Лена?

Невероятно, конечно, но… мы с ней в самом деле похожи. Она тоже, как и я, похожа на свою сестру, то есть на мою маму. Да и Лена не обязана рассказывать о всех своих отношениях. Мы с мамой знали лишь про Алексея. Может быть, были еще и другие парни. Да, глупо думать, что их не было.

Замечаю, как мужчина в растерянности смотрит на меня, что-то решая про себя. В этот момент в палату входит тетя в сопровождении старого мужчины в белом халате.

– Лен, это правда? – не получив ответа, обращаюсь я уже к ней, что заставляет ее замереть на пороге.

Тетя, метнув быстрый взгляд на Евгения, с нервной тревогой спрашивает:

– Что – правда?

– Что вы с Евгением Владиславовичем когда-то были вместе.

– Это он тебе сказал? – Она в шоке смотрит на него, тот спокойно мотает головой, давая понять, что ничего такого он не говорил.

– Нет, я просто предположила, – тихо отвечаю. – Он… как-то рассказывал о девушке из прошлого, которая очень похожа на меня. Это ты, не так ли?

И всё-таки странно. Почему Лена ничего о нем не говорила? Из-за тяжелого, болезненного расставания? Я уверена, она не могла изменить Евгению, это, должно быть, какое-то чудовищное недоразумение… Их отношения были до Алексея или после? А не всё ли мне равно?

– Прошу родственников покинуть палату, – сурово велит доктор, о котором я уже успела позабыть. Пожилой мужчина опускается на стул рядом со мной. – Больной нужен покой, а у вас тут такие страсти. Лишние потрясения девушке ни к чему.

– Да-да, конечно. Алекс, мы позже зайдем, – обещает тетя, жестом подзывая к себе Евгения.

– Да, Алекс, мы поговорим позже. Обязательно, – еще одно обещание, после чего мужчина встает и удаляется из палаты вместе с Леной.

– Ну что ж, как вы себя чувствуете, милочка? – с профессиональной мягкостью и дружелюбной улыбочкой вопрошает Георгий Иванович. Его имя красными буквами выгравировано на золотом металлическом бейдже, на который я случайно уронила взгляд.

– Я ничего не чувствую, – бесцветным голосом тихо роняю я, отвернувшись к окну и всматриваясь вдаль…

В слепой темноте

Перебираю ключи я на ощупь.

В руках двойники —

Они так все похожи.

Дверь где-то там,

В неизвестной стороне;

Я так старалась услышать —

Но её не смогла я найти.

В пустой, холодной коробке

Меня, должно быть, не слышно.

До боли так одиноко

В этой кромешной пустоте.

Выхода нет.

Сердце закаменело.

Застыв, сижу на полу

Среди миллиарда ключей.

Понять бы откуда

Дует теплый ветер,

Что вселяет надежду —

Отыскать путь на поверхность.

Часть механизма в руке:

Льдом лежит на ладони.

Это ключ от двери?

От закрытого наглухо сердца?

В океане железок

Стопы, как в болоте, погрязли;

Вижу выход: в нём свет —

Голоса туда меня звали?

Иду, волоча

Непослушные ноги.

Мой разум твердит:

За порогом спасен(ь)е.

Пальцы устало дрожат

От бесконечной работы,

Но ключ вставляю в замок

И дверь открываю.