В тылу врага

Накануне нового задания

— Начнешь изучать польский язык, — сказал Мариане подполковник Павлов.

В учителя ей назначили поляка, ни слова не говорившего по-русски. Занимались они ежедневно.

Мариана делала заметные успехи. В этом помогало ей и то, что еще в детстве она дружила с маленькой полячкой Жозефой, которую дети перекрестили в Женю. Отец Жозефы — сапожник Казимир, несмотря на то, что десятки лет жил с семьей в Молдавии, дома говорил по-польски, читал маленькой Жене польские пожелтевшие от времени книги. Мариана часто бывала у подружки дома, с интересом слушала польскую речь и сама выучила немало слов. Было очень весело переговариваться с Жозефой по-польски на зависть всем мальчишкам и девчонкам…

Так Мариана усвоила немного или, как пишут, в анкетах «слабо», разговорную польскую речь. Это и учло командование, готовя ее к новому заданию. Теперь она с благодарностью вспоминала дядю Казимира.

Помимо языка Мариана изучала обычаи, одежду польских женщин. За зиму она научилась говорить свободно, без акцента. Учитель шутил, что теперь Мариана настоящая полячка. На некоторое время ее совершенно «изолировали» от русских. Хозяйка дома, где она находилась, говорила только по-польски и называла Мариану не иначе, как «пани». Инструктор-радист тоже был чистокровный поляк.

— Мне кажется, что пани способна уже приступить к выполнению своего сложного задания, — пошутил однажды подполковник.

— Я готова!

— Задание необычное, — сказал он, посерьезнев. — Будешь находиться не в селе и не в городке, как в прошлый раз, и не в партизанском отряде, а в большом промышленном центре… Придется побыть там, быть может, очень долго… Привыкай к мысли, что ты — полячка из Ровно, дочь коммерсанта. Усваивай манеры паненки. Изучай все до мелочей, повторяю, до мелочей, которые имеют огромное значение в нашей работе. Мы располагаем данными, что там, куда тебе предстоит отправиться, сконцентрировано много фашистских войск, есть несколько аэродромов и другие весьма интересные военные объекты.

— Там кто-нибудь из наших работает?

— Работали, но связи прервались. Твоя задача — восстановить связи и регулярно информировать нас. Этот район очень важный для нас, — добавил подполковник.

— Далеко он?

— Расстояние порядочное. Тысяча с лишним километров по прямой.

— Тысяча километров? «Северок» ловит только до тысячи…

— Насчет рации мы еще поговорим, — ответил начальник и добавил: — Дадим тебе несколько явок. Однако будь осторожна.

— Они ненадежны?

— Этого я бы не сказал. Но наша задача — все семь раз проверить, прежде чем один раз отрезать. Не забывай, что это чужая территория. Надо еще учесть, что наши конспиративные квартиры в Кузлове и Катовицах провалились.

— Да, кстати о конспирации. Я бы охотнее работала без помощников, то есть таких помощников, на которых нельзя положиться. Горький опыт убедил меня в этом.

— Это верно. Но зато одной значительно труднее.

Подполковник внимательно присматривался к Мариане, словно старался угадать, о чем она в этот момент думает и как восприняла его предложение — серьезное и опасное.

— Каким образом меня перебросят? — спросила Мариана.

— Так же, на парашюте.

— Когда?

— Скоро. Отправляетесь вдвоем. На сей раз будешь не «племянницей», а «невестой».

— Как это понимать?

— Да так и понимать.

— Кто же мой «нареченный»? Русский?

Начальник призадумался на мгновенье, потом ответил коротко, глядя ей в глаза:

— Нет.

— А кто же в таком случае?

— Немец!

— Немец? Не пойду! Хватит с меня дяди Пети. На задание в тыл врага отправляться с немцем, значит заранее обрекать себя и дело на верный провал. Нет, с кем угодно, но только не с фрицем. Все они фашисты…

— Ты ошибаешься. Он честный человек, как и многие другие немцы, — ответил начальник, вставая и давая этим понять, что беседа окончена. — Подумай, взвесь все о чем мы говорили. Завтра утром встретимся. До свиданья.

«…С немцем. В польский город, полный фашистов, — думала девушка. — Неужели не нашлось более подходящей кандидатуры? Наверняка фашист. Мало ли таких случаев было? Приходит, просится, кланяется до земли, клянется, что против воли отправлен на фронт, кричит «Гитлер — капут», а стоит ему приземлиться на оккупированной территории, сразу же бежит в гестапо».

Долго мучилась такими мыслями Мариана. Но привычка к дисциплине брала верх. Ведь она уже служила в армии.

«Что же, командованию виднее. Знают, видно, с кем посылают, значит человек проверенный», — решила она и уже спокойнее обдумывала предстоящую работу.

Новая непривычная роль требовала большого умения, такта, изворотливости.

Мариана подошла к зеркалу. Оттуда на нее глянула голубоглазая девушка с белым румяным лицом. Длинные косы ложились на плечи, и от этого она казалась совсем юной. Мариана уложила косы вокруг головы.

— Так, пожалуй, лучше подойдет для помолвленной пани, — произнесла она вслух и испугалась своих слов… Перед глазами предстала картина предстоящего приземления на польской земле, оккупированной немцами. Ее спутник, как мужчина, быстрее освобождается от порашюта, подходит с пистолетом в руке к ней и, ядовито улыбаясь, говорит: «Добро пожаловать, фрейлин».

В этот день она уснула поздно… Во сне приземлялась, не успевала сбросить с себя парашют, к ней подходил ее спутник-немец. Зубы у него оскалены, лицо веселое. В руке держит маузер. Потом гестапо. На столе ее «Север» и бумага с цифрами. Масса цифр. «Хотят дезинформировать наших» — догадывается она. Гестаповец подталкивает ее к рации. «Шнель, шнель». Она громко вскрикивает.

От собственного крика Мариана проснулась в холодном поту. В окно заглядывают лучи солнца. Она бросилась в угол, где вчера находилась рация. Вот она, на том же самом месте!..

«Какая глупость! — корит себя Мариана. — Дойти до такого состояния! Скорее под бодрящий душ…»

Умывшись, она возвращается в комнату и застает гостя. Подполковник вновь заводит речь о предстоящем задании, о ее напарнике — «женихе». Начальник неизменно терпелив и внимателен. Столько отцовской теплоты в его словах, что не хватает духу возражать ему.

Вот и сейчас, прежде чем начать разговор, он приветливо улыбается Мариане, радостно, как дочь, приветствует ее, интересуется, как спала. И это после ее вчерашней вспышки. Даже как-то совестно перед ним.

— Знаете, — говорит Мариана, краснея, — мне страшный сон приснился. Всю ночь воевала с фашистами…

— Сон, как говорится, в руку. Ну так как? Ты решилась?

Мариана задумалась.

— Фриц в машине?

— Нет. Он ждет нас у себя.

— Не очень-то вежлив «жених». Не пожелал даже нанести визит своей «невесте».

— Это не его вина. Я так распорядился.

— Ладно. Я сейчас. Только переоденусь.

Подполковник отворачивается к окну, предоставляя ей возможность заняться туалетом.

…Дверь открыл молодой блондин; рыжеватые усы оттеняли его верхнюю губу. Стройный, среднего роста, он был ловок в движениях. Засученные рукава обнажали упругие мускулы. Он выглядел неплохим спортсменом. «Качество для разведчика ценное», — про себя обметила Мариана.

— Гутен таг! — улыбнулся он девушке.

Разведчики без стеснения разглядывали друг друга, изучая каждую черточку в лице. Он нет-нет и проронит какое-нибудь слово по-немецки.

— Он что, другого языка не знает? — не стерпела девушка.

— Он говорит по-польски, — ответил подполковник и перевел ее вопрос.

— Вем, вем добже по-польску[1], — заговорил немец на хорошем польском языке и опять улыбнулся. В насмешливых его глазах Мариане почудилось презрение к советским разведчикам, которых он так хорошо водит за нос. Мариана решила, что с ним она все равно не поедет. Незачем время зря тратить на пустые разговоры.

— Пожалуй, нам пора, — сказала она, давая понять начальнику, что ее решение не изменилось.

— Что ж, — сказал подполковник, пожимая руку немцу. — Встретимся завтра-послезавтра. А пока до свидания.

Машина мчалась по улицам Москвы, то обгоняя другие легковые, то останавливаясь на несколько минут у светофоров. Мариана смотрела на озабоченных, спешивших по своим делам москвичей и вспомнила о тех советских людях, что находились по ту сторону фронта. И с особой силой почувствовала ненависть к фашистам, которые топчут священную русскую землю, издеваются над советскими людьми.

— Глаза бы мои на них не глядели!.. — вырвалось у нее.

— На кого это? — спросил начальник.

— На фашистов! Вот смотрю на москвичей, и сердце радуется. Пусть им нелегко. Но они трудятся и терпят лишения во имя победы. А те, по ту сторону фронта? Увидели бы вы, как они идут на работу в «общину», как называют немцы колхоз. Из-под нагайки идут… Каково им сознавать, что их труд используется врагом против родной страны. Они вредят фашистам, за что и нередко жизнью платятся…

— Вот поэтому и требует Родина, чтоб мы принимали все меры к быстрейшему их освобождению, — поддержал ее подполковник.

— И сделаем все, что требуется.

— Я тоже так думаю, — ответил начальник. — А что ты их не терпишь, это хорошо, очень хорошо.

Несколько минут они оба молчали, о чем-то думая. Машину мягко покачивало. Водитель тоже ни разу не нарушил молчания. Он спокойно и уверенно крутил баранку, то останавливая машину, то плавно трогаясь с места.

Мариана глядела в окошко. Глядела и думала: «А Москва такая же величавая, как до войны. Только вид ее стал суровей и строже, да под небом висят, как будто на тонкой невидимой ниточке, большие баллоны. Окна многоэтажных домов заклеены крест-накрест бумагой. Но нигде не видно разбитого стекла, улицы чисто подметены, на перекрестках стоят милиционеры… Вот уже который раз она ездит, ходит пешком по Москве и каждый раз находит ее все более красивой».

Голос подполковника заставил девушку оторвать глаза от окна.

— Как ты думаешь — играет он неплохо, правда? — спросил подполковник.

— Кто? Как играет? — удивилась Мариана.

Подполковник улыбнулся.

— Как, кто? Наш немец, будущий твой напарник. Он ведь русский немец. Из Перми. Патриот, был членом партии… А сейчас просто сдавал экзамен, сыграл роль.

Мариана обрадовалась.

— Вы это серьезно?

— Разумеется. Он поедет в роли немца из фатерланда и для тебя он — немец Курц. Что ты скажешь?

— А здорово. А? Это меняет положение. С таким я, пожалуй, и поеду. Но признаться, не верится мне все же… И почему вы говорите, что он был членом партии? Сейчас он что, уже не в партии?

— Пока нет. Он попал в плен и уничтожил партбилет.

— А вы ему так и поверили?

— Он сжег его, когда увидел, что нет выхода. Есть свидетели…

Они опять помолчали.

— А вообще нельзя жить без веры в людей, — вновь заговорил подполковник. — Особенно сейчас, когда каждый сдает экзамен на верность Родине. Ведь большинство тех, кто попадает в плен, честные советские люди. Но война есть война, без пленных не бывает. Сама говоришь, что томятся наши бойцы и командиры в немецких лагерях, а не покоряются фашистам. Многие из них коммунисты, комсомольцы.

— Да, это правда, — согласилась Мариана. — Смотришь на колонны пленных и изумляешься. В лохмотьях, босые, измученные, а глаза светятся верой, силой. А вы знаете, Игорь Николаевич, что говорят старики там, в тылу? Часто мне приходилось слышать эти разговоры после того, как пройдет колонна военнопленных: «Пленный, но гордый. Такого не победить». А знали бы, как народ старается помогать им. Женщины с котомками, с корзиночками, а то просто в передник соберут, что имеют и, крадучись, суют под проволоку, приговаривают плача: «Ешьте, сыночки, ешьте». Патрули их прикладами бьют, штыками отгоняют, а они все равно идут, несут, плачут. Вот послушайте историю одной моей знакомой из Колодизивки — бабушки Александры. Это вообще какой-то бесстрашный человек. Как только вошли гитлеровцы в их село, сразу началась регистрация евреев. А в один день полицаи стали их сгонять к зданию бывшего клуба. «Захватывайте с собой драгоценности и лучшие вещи», — объявили им. В тот день бабуся Александра возвращалась, как она говорила, из гостей у пленных. Встретила около колодца своего соседа Мотлика. Стоит тот с корзинкой, из которой торчит горлышко бутылки, заткнутое кукурузным кочаном. Стоит старый, морщинистый, бледный и все вытирает слезящиеся глаза тряпочкой.

— Что это вы, сосед, поднялись? Больной ведь, — спросила бодро старуха. Она-то знала Мотлика десятки лет. Еще девушкой, бывало, не раз плясала гопака с ним. А позже он ей шил, хорошо шил, не одно пальто.

— Иду… Туда. — Дед показал палкой в сторону белого здания на площади, перед которым уже собирался народ.

— Ага! Значит началось? Погибели на них нет, окаянных! — с ненавистью сказала бабуся. Еще раз жалостливо взглянув на Мотлика, она быстро зашагала в обратную сторону. У небольшой хатки с окнами только в одну сторону, с боковой дверью, она остановилась, толкнула калитку и вошла во двор. На скрип калитки выскочила на порог дочь Когана Голда. Еще недавно цветущее круглое ее лицо было бледным, а большие черные глаза испуганы.

— Ты чого ждешь? Собирайся, швидко, — сказала старуха…

Она спрятала Голду у себя за печкой, закрыла дом и пошла туда же, куда направилось все село…

К вечеру небольшая колонна стариков, женщин, детей под конвоем нескольких немцев, направилась через село к большому яру.

Колонна шла медленно. За ней тянулась другая толпа. Соседи, друзья, знакомые провожали в последний путь тех, с кем многие годы жили одной семьей.

Вдруг бабуся Александра вырвалась вперед. Полицай толкнул ее. Шедшие сзади подхватили старуху и она удержалась на ногах, не отрывая глаз от жуткой картины…

— Ой! Я рассказываю так подробно. Наверно утомила вас, — спохватилась Мариана, но подполковник мягко коснулся рукой ее плеча:

— Продолжай, продолжай.

И девушка продолжала свой рассказ.

— Ну, вот. Она, оказывается, заметила семью Фудымов. Арон шел, согнувшись всем и без того сгорбившимся телом, поддерживая под локоть свою худенькую жену Сарру.

Сарра вела за руку маленькую Ривку. Курчавая, будто завитая, головка покрылась серым слоем пыли. Девочка не шла, а почти бежала, семеня босыми ножками по густой горячей пыли. Мать то и дело нагибалась, вытирала пот вместе с грязью со лба дочери и, становясь в ряд с отцом, снова шла дальше. Бабуся Александра не выдержала и крикнула во весь голос, тряся кулаками в воздухе:

— Люди добрые! Это же душегубство! Чего мы молчим?.. — Но тут же почувствовала сильный удар в спину. Она повернулась к полицаю, посмотрела на него таким страшным взглядом, что чернорубашечник поспешил отвернуться.

— Изверги! — крикнула бабуся. Сразу вокруг нее образовалось тесное кольцо. Это они, честные советские люди, укрыли ее от полицейской злобы…

— Вот так история! Провожать живых покойников. Ну, а что дальше? — спросил подполковник, видя что Мариана смолкла.

— Дальше? Была я у этой братской могилы за селом. Собственно, могилы нет. Просто прогнувшийся ров. И кажется, что… земля дышит. Живых почти закопали ведь…

— Ну, а Голда как? — спросил после паузы подполковник. — Удалось ее спасти?

— Голда так и осталась у бабуси Александры. Спрятала бабка девушку.

И, как гласит мудрая пословица: добро манит к себе. Вот в эту крайнюю хату в одну ночь постучался кто-то. Была зима, первая военная зима. На дворе лютовал мороз. Бабка подошла к окну и глазам своим не верит. Мужчина, в серой рваной шинельке, ноги обмотаны тряпками. А баба решительная. Бац — и на двор.

— Чего тоби, странец, треба? — спрашивает. А тот стоит и слова вымолвить не может. Только зубами от холода стучит. Тогда бабуся подошла ближе, глянула ему в лицо, схватила за рукав — и в хату.

— Иди, коли душа твоя чиста, — говорит она, закрывая за ним дверь, а другой рукой крестясь. — Откуда бог принес? Не из тех ли, горемычных? — Она кивнула головой в сторону, где находился лагерь военнопленных.

— Бежал я, мать. Спасите, если можете.

— Бежал, бежал. Спрячьте! Легко сказать — спрячьте, — ворчливо говорила старуха, ища что-то у печки.

— Понимаю. Извините тогда, — вымолвил сквозь слезы незнакомец, направляясь к двери. Но старуха вдруг повернулась и по-матерински тепло и ласково сказала:

— Ну, ну, без капризов. Я это так по-бабьи. На, поешь. Голодный же…

Незнакомец взял протянутый бабкой корж и жадно стал его есть. Старуха села напротив, скрестила руки на груди и наблюдала, как он откусывал большие куски и, не пережевывая, торопливо глотал их.

— Звать-то як, сыночек?

— Виктор, — коротко ответил тот, не отрывая глаза от коржа.

— Родители есть?

— Были. А теперь не знаю. Давно из дому…

— Ну вот и поив. Теперь спать, пока тихо, а там видно будет. Ходимо.

Бабуся взяла его за руку и повела за собой через сенцы в другую хату. Переступив порог, Виктор почувствовал какой-то едкий запах, а затем чье-то дыхание. Он попятился.

— Не бойся. Коза у меня здесь. Другого места нет. За печкой ляжешь.

— Я бы мать, на чердак, — попросил Виктор.

— Холодно там, окоченеешь. Спи здесь спокойно, а я постерегу.

Старуха вышла из хаты, а Виктор, освоившись немного, стал осматриваться, силясь разобраться в обстановке. На случай, если его обнаружат, можно бежать только через окно. Но усталость брала свое. Отогревшись, тело обмякло. Неудержимо клонило ко сну. Даже запах, казавшийся вначале едким, теперь перестал беспокоить. Он опустился на застланную каким-то рядном лежанку и в тот же миг уснул. Во сне он даже растянулся. Это была первая ночь в тепле за последние месяцы. Но, не проспав и часа, он тревожно вскочил и больше не мог уснуть до утра.

Когда рассвело, Виктор стал у небольшого окошка и наблюдал, как мирно падали с неба крупные снежинки и, ложась, одна около другой, образовали толстый, белый и мягкий ковер. «Оправиться б немного и двинуться к партизанам», — вновь захватила Виктора давняя мысль.

В этот момент скрипнула дверь. Кто-то вошел в хату. Виктор вздрогнул, но не шевельнулся. — «Все равно. Я же безоружный. Вот этим только и буду бороться», — подумал он, сжимая кулаки. Но тут же услышал:

— Это я, козочка моя, это я. Не тревожься. Все спокойно.

Бабка говорила тихо, обращаясь к козе, а в самом деле успокаивала Виктора. Она подошла к печке, отодвинула рядно. Виктор стоял высокий, стройный. Его выпуклый лоб обрамляли светлые волосы. Даже стриженным он был красив. Бабка оглядела его, потом подошла ближе, погладила по щеке и проговорила:

— Вон какой бравый. И мой Грицко мабудь такой уже.

Виктор схватил ее худые морщинистые руки, опустился на колено, прижался к ним губами и простоял так несколько секунд молча, словно давая матери клятву быть верным сыном, вовеки не забыть.

Мариана умолкла. Она каждый раз, вспоминая этот момент рассказа бабки, не могла справиться с волнением. И на этот раз слезы застлали глаза.

Подполковник посмотрел на нее, вздохнул и сказал:

— Да, перед такой бабкой и клятву дать не грешно.

— Ну, а потом этот Виктор, — продолжала Мариана, — верховодил молодыми парнями. Он их первый натолкнул на мысль организоваться и портить настроение фрицам, как он любил выражаться. Гриценко его знал хорошо, помог ему устроиться на работу в депо. Немцы его не трогали, считая неполноценным. У него правая нога была на несколько сантиметров короче, а он еще и притворялся вдобавок. Когда шел, то накренялся набок, как маятник. А вот ночью на акции он сразу становился не хуже других.

— Да. Это верно. Народ наш хороший, добрый и чуткий с друзьями. А врага он умеет ненавидеть, умеет отомстить. Вот так и твоя бабка Александра, про которую роман целый можно написать, и Виктор, да и Анатолий, то есть немец наш. У него тоже история нелегкая. Вроде как и у Виктора, только его из лагеря выкупила женщина, полячка.

— Как выкупила?

— Вот так и выкупила. Золото дала коменданту лагеря.

— Влюбилась, что ли? — спросила с усмешкой Мариана.

— У нее брат на войне погиб. Так, значит, в память брата. А может и влюбилась. Все может случиться! Смотри, и ты не влюбись, парень он красивый, — пошутил начальник.

— Не беспокойтесь. Есть у меня друг получше. Тоже где-то воюет… А этот, наверное, на два десятка лет старше меня.

Машина остановилась у подъезда знакомого дома, и Мариана, распростившись с подполковником, скрылась в дверях.

«Какая Москва большая. Целый час ехали», — подумала она, взглянув на большие кировские часы, что лежали на столе. Она верила этим часам и в шутку называла их «мои кремлевские». Они всегда находились при рации и еще ни разу не подвели ее. Разведчица выходила в эфир по ним там, в тылу врага, и никогда не ошибалась во времени.

…Начались дни подготовки. Мариана ежедневно репетировала перед зеркалом, примеряла нарядные туфли, платья; инструктор обучал ее светскому этикету.

Однажды, надев длинное платье из черного шелка, Мариана взглянула на себя в зеркало и испугалась. Из высокого трюмо на нее глядела чужая, напудренная и накрашенная женщина с оголенными плечами.

— Это не я, ей-богу, не я! — ужаснулась Мариана, — посмотрел бы сейчас на меня кто-нибудь из друзей, ни за что бы не признал. Дуня, наверное, и разговаривать со мной не стала бы…

Но этого требовало дело, которое ей предстояло выполнять в оккупированном фашистами польском городе. Она должна была забыть о себе, изменить свою внешность, манеры, привычки, одежду; ей надо войти в роль дочери богатого коммерсанта. И Мариана сдавала нелегкий экзамен.

Не так-то просто, в короткий срок, превратиться из простой советской девушки в капризную паненку.

Ее будущий «жених», по-польски «нажиченный», знал неплохо все эти тонкости. Он попал в плен, бежал из лагеря, а потом в течение года проживал в Польше и некоторое время в Германии. Теперь он внимательно присматривался к тому, как усваивает Мариана манеры паненки, делал ей замечания, поправлял, если она, говоря по-польски, неправильно ставила ударения.

Наконец подготовка окончилась.

К вечеру, когда на землю начали опускаться сумерки, Мариана вышла на порог, посмотрела на небо. У нее уже выработалась привычка — как только выйдет из помещения, сразу смотреть вверх: погода летная или нелетная? На этот раз погода действительно была «летная»: темная звездная ночь.

«Да, здесь тихая, уютная ночь. А какая погода там?» — подумала Мариана. Она мысленно перенеслась за много сотен километров в район действия. Сколько раз приходилось ей прыгать с парашютом, сколько месяцев работать в тылу противника, а все равно ловит себя на мысли «очень боюсь».

Однако через три часа вылет. Нужно еще раз проверить материальную часть рации. Мариана возвращается в комнату.

…В который уже раз она щупает каждый проводок, каждую деталь этого маленького, но перенасыщенного множеством разных деталей аппарата. Особенно ее беспокит конденсатор. Чуть не в порядке — сразу возникает шум в наушниках. А ей нужно принимать не менее ста двадцати знаков в минуту. Это ускоряет связь и дает возможность избегать пеленгации.

Ну, кажется, все в порядке. В комнату входит инструктор Алешин.

— Как твоя «красавица», не капризничает? — спрашивает он и надевает наушники. В его большой руке ключик совершенно исчезает. — Все в порядке. Звук четкий, — заключает Алешин. — А теперь давай укладывать.

— Я сама, — опережает его радистка. Она понимает, что от удара при приземлении рация может испортиться. Поэтому Мариана обкладывает ее ватой, предусмотренной по инструкции, и другими мягкими вещами.

— Ты ее кутаешь, как младенца, — иронизирует инструктор.

— А как же? — серьезно говорит Мариана. — Это самый верный помощник и друг там, в тылу. Я в самом деле люблю ее, как живое существо.

Уже совсем стемнело. В садике около дома возились, устраиваясь на ночь, грачи.

Наконец к подъезду подкатил «пикап». Мариана еще раз оглядела комнату — не забыть бы чего-нибудь. Они взяли свои вещи и вышли.

Через полчаса машина остановилась у знакомого подъезда. Не прошло и пяти минут, как оттуда вышел Анатолий и тоже забрался в кузов.

— Вечер добрый, пани, — поздоровался он, деликатно пожимая руку Марианы.

Итак, с этой минуты они уже связаны друг с другом, может быть, больше, чем родные. Судьба одного зависит от поведения другого.

В кузове лежат два брезентовых мешка. Это парашюты.

По прибытии на аэродром Мариана просит инструктора развернуть и проверить каждый парашют в помещении и при хорошем свете.

— Зачем разворачивать, они ведь уже уложены, — недоумевает Анатолий.

— Не мешает, — отвечает Мариана уклончиво.

Время бежит быстро. Через полчаса вылет. Мариана начинает нервничать. Все время взглядывает то на часы, то на небо. Последние минуты на Родине, последние минуты на свободе. Она ловит себя на мысли: «А все-таки страшно. Как хочется вернуться обратно…»

— Время! — слышится голос из темноты, и Мариана понимает: надо надевать на себя груз. Ей помогает инструктор. Он обвешивает ее со всех сторон сумками. На одном боку рация, на другом — батареи радиопитания. На груди — рюкзак с вещами и продуктами на первое время и все для оказания медицинской помощи, как называла его сама Мариана «Самопомощник». На спине — парашют.

Мариана попыталась сделать шаг к самолету, но покачнулась и чуть не упала.

— Не спеши, дорогая, на тебя навешен груз в тридцать пять примерно килограммов, так что и свалить может, — сказал инструктор, подхватывая ее. — Сейчас мы вместе…

При помощи товарищей поднялась Мариана по трапу в самолет. За ней сел Анатолий. Они сразу уточнили порядок прыжка.

— Радистка прыгает первой, — повторяла она уже не раз сказанное.

— Хорошо. Главное — не растеряться, — соглашается Анатолий.

Ночь стала еще темней — то ли от того, что захлопнулась дверь самолета, то ли от того, что разведчики расстались с друзьями. Вздрогнул фюзеляж, машина стала выруливать на старт. Взвыли моторы. Спустя несколько мгновений самолет поднялся в воздух и взял курс на запад.

В комбинезоне, надетом поверх демисезонного пальто, Мариана сидела, прижавшись к окну самолета. К ее рюкзаку привязана лопатка — орудие, необходимое для того, чтобы после приземления закопать парашют.

Напрягая зрение, Мариана смотрит вниз. Анатолий, отныне «Курц», сидит неподвижно рядом. Ему впервые предстоит прыгать с парашютом в тыл противника ночью. Тут радистка намного превосходит его. Зато у него есть другие большие преимущества: знание немецкого языка, диплом врача, недюжинная физическая сила.

Но сейчас обоих тревожит приземление. Оба понимают, что первые минуты во вражеском тылу могут оказаться и последними в их жизни.

С момента вылета Анатолий стал для радистки единственным другом, товарищем.

— Как себя чувствуете? — спрашивает, словно угадывая ее думы, Анатолий.

— Хорошо, а вы?

— Я тоже неплохо.

— Главное в воздухе не очень отдаляться и не потерять друг друга! — кричит ему девушка.

— Постараемся, — ответил Анатолий.

Но вот загорелась сигнальная лампочка, раздался гудок. Опять загорелась лампочка и — широкий шаг в ночь.

Несколько секунд, потом сильный толчок — динамический удар парашюта.

Самолет сделал круг над ними. Летчик, видимо, убедился, что парашюты раскрылись, и повернул на восток.

«Трудно передать то чувство, которое охватывает тебя, когда ты отрываешься от самолета и потом следишь, как он дальше и дальше улетает от тебя, исчезая в ночи, — вспоминала впоследствии Мариана. — Эти мгновения непередаваемы. Их нельзя себе представить в другое время, в другой обстановке. Их надо самому пережить»…

В глубоком тылу

Приземлились разведчики удачно, километрах в двадцати от места, где им предстояло работать. Анатолий помог девушке отстегнуть лямки. Вдвоем быстро вырыли ямы и закопали парашюты и комбинезоны. Из рюкзаков достали польское платье, переоделись. Мариана быстро напудрилась в темноте, накрасила губы, чтобы стереть следы бессонной ночи, надела шляпку. Ее спутник тоже «навел лоск». Теперь они были на чужой территории и входили в свои роли.

Уничтожив все следы, поспешили отойти подальше от места приземления.

…Весна входила в свои права. В воздухе стоял запах талой земли. Мариана особенно любила эту раннюю весеннюю пору. Дома, в Молдавии, в это время уже набухают почки яблонь, на склонах холмов в своих бело-розовых легких одеждах красуются абрикосы… Особенно хорошо сейчас у Днестра. Многоводный, он подступает к самым садам, обдавая жгуче холодной волной стволы яблонь, молодую траву.

Мариана проводит рукой по лицу, и видение исчезает.

Скоро рассвет.

Они останавливаются, устраивают из пальто шалаш, разворачивают карту. Под слабым светом карманного фонаря Мариана изучает район приземления. Она лучше Анатолия ориентируется по топографической карте. Уже не раз приходилось шагами, а то и ползком измерять маршруты, проложенные на картах. Поэтому и теперь уверенно шепчет:

— Вот видите? Километрах в трех проходит шоссе. Оно тянется до самого Кракова.

Анатолий ставит на карту компас, повторяет координаты.

— Нужно держаться юго-запада, — говорит он.

Перед рассветом стало совсем темно. Разведчики идут по компасу в намеченном направлении. Кажется, все правильно, но кто его знает — не сбились ли с пути? Неожиданно они наталкиваются на столб. В темноте еле-еле вырисовывается острый конец треугольника.

— Дорожный указатель, — шепчет Анатолий.

Хорошо бы узнать, куда он показывает, какое селение рядом, но… осветить столб — значит выдать себя.

— А что, если свалить столб и попытаться прочитать? — предлагает Мариана.

— Это идея, — одобряет Анатолий. Он кладет на землю чемодан, хватается за столб. Девушка усердно помогает. Наконец столб вытащили, положили его наземь.

— А теперь что? — задает вопрос Мариана. — Здесь даже шалаш из пальто опасно делать. Рискуем демаскировать себя. Ведь на самой дороге находимся.

— Попробуем прощупать буквы, — предлагает Анатолий и оба опускаются на колени. В это время с горы доносится гудок автомашины. Вдали, где-то вверху показались огоньки.

— Машины!

Разведчики быстро отскочили в сторону, прилегли и, затаив дыхание, прождали несколько минут. К счастью, то было не колонна, а только три машины, на большой скорости промчавшиеся мимо них.

Прождав еще немного, они снова подошли к указателю. Щупают пальцами буквы, но никакого результата. Вдруг Анатолий спросил:

— А ты по-какому читаешь?

Тут Мариана поняла, что потратили зря столько времени, ища русские буквы.

— Тьфу, черт! Забыла. — И снова начала прощупывать надпись на указателе.

— Теперь другое дело! — говорит Мариана, читая вслух.

— Нах Кракоф. Нах Кракоф. 22 километра.

— Как в воду смотрели наши летчики, — сказал обрадованный Анатолий. — Сбросили прямо в цель. Ни малейшего отклонения.

Будучи теперь убеждены, что идут правильно, в ожидании дня, свернули в сторону от дороги.

…Рассвет наступил сразу, и разведчики будто почувствовали какой-то внутренний толчок: «Время!» Вышли на шоссе. С этого момента они по-настоящему вступили на опасную дорогу, на путь новой жизни, жизни разведчика.

— Значит с этой минуты ты — пани Поля, а я доктор Курц, — сказал Анатолий. — Нужно следить, чтоб не проговориться как-нибудь. Разговаривать только по-польски, даже когда будем вдвоем. Да привыкай говорить мне «ты».

— Да. Во вражеском тылу и стены слышат, — согласилась Мариана.

При виде приближающейся машины Анатолий смело поднимает руку с зажатыми в ней деньгами — немецкими марками. Шофер увидел марки, остановил машину и пригласил пани и пана садиться. Машина шла в город.

Анатолий попытался разговориться с шофером-немцем, но тот, как на зло, оказался молчаливым. Он, насупившись, смотрел вперед и только как-то странно дышал, посвистывая носом.

Мариана посмотрела на него и невольно улыбнулась:

«Так сопел наш кот Васька под печкой, когда на дворе бывала вьюга».

Анатолий держался очень спокойно и уверенно, как и подобает немцу на оккупированной фашистами территории. Он то и дело спрашивал о чем-нибудь шофера, сам начинал рассказывать разные небылицы.

Мариана поняла, что ее напарник — настоящий разведчик, не в пример «дяде Пете», с которым отправилась она в первое задание и который так позорно струсил при приземлении, оставив ее одну, и окончательно успокоилась. Теплый воздух, идущий от мотора, посапывание шофера начали укачивать. После бессоной ночи усталость смыкала веки. Мариана с трудом преодолевала дремоту.

Анатолий, он же Курц, все подталкивал ее. «Крепись», — говорили его глаза.

Наконец зашевелился и шофер, буркнув, как из бочки:

— Фрау не привыкла к дорогам, нежная, — он, видимо, по-своему понял состояние Марианы. Потом добавил молодой женщине:

— В город сейчас въезжать нельзя. Рано.

Разведчики переглянулись. Это для них было новостью. Нужно выпытать у этого замкнутого немца как можно больше о порядках в данной местности.

— Это почему? — деланно возмутился Анатолий. — У нас в Ченстохове — с семи часов. Пожалуйста, выезжайте, въезжайте.

— То Ченстохов, а это Краков… Почти столица теперь, — ответил шофер. — Цивильным можно только после восьми часов…

Машина остановилась километрах в двух от города. Шофер взглянул выпуклыми бесцветными глазами на своих пассажиров, давая понять, что приехали, мол, вылезай.

— Данке шен, — сказал ему Курц и протянул несколько марок.

Курц свободно говорил по-немецки. По документам он значился врачом, немцем из Ровно, как и его жена — полячка пани Поля.

Он надел по-польскому обычаю на плечи рюкзак с вещами и двумя батареями, а в левую руку взял круглый чемодан из красной кожи, в котором под медицинскими инструментами была спрятана рация. Прошли немного вслед за машиной. Убедившись, что они совершенно одни, разведчики стали обсуждать услышанное.

— Раз не пропускают, значит могут и проверять тоже, — сказала Мариана, косясь на свой багаж, спрятанный в чемодане и рюкзаке своего спутника.

— Пожалуй, могут, — согласился Анатолий.

Свернули с дороги. Договорились:

— Подождем, пока наступит время, и тогда решим. А пока поищем, где спрятать рацию и батарею.

Вскоре заметили движение по дороге. Значит, уже время подошло. Разведчики взяли путь в сторону от города.

У небольшой рощицы присели. Осмотрелись и, убедившись, что их никто не видит, решили закопать рацию.

Финкой и перочинным ножиком выкопали яму у самого корня большой раскидистой орешни, вложили все в прорезиненный рюкзак и закопали, оставив на ветке дерева незаметный знак-ориентир.

— Вот так будет спокойнее, — сказал Анатолий, вытирая руки мокрой от росы травой.

К двенадцати часам дня разведчики уже были на эвакопункте. Это был очень смелый шаг, но они действовали по продуманному плану. На эвакопункте находились в основном прибывшие из разных стран немцы, националисты из польских городов, расположенных поближе к фронту, беженцы с Украины и вообще, как выразился Анатолий, «всякая сволочь».

Но эти люди меньше всего интересовали немецких властей и редко подвергались проверке. А это их устраивало.

Курц вел себя, как подобает представителю «арийской крови». Он не просил, а требовал, размахивая своим немецким дипломом врача и указывая на хромую ногу, которую «покалечили большевики».

Ему предложили работу в лагере для военнопленных. Выдали карточки в столовую, в которой питались украинцы и немцы, выходцы из России и Польши.

Здесь Мариана столкнулась с теми, кого глубоко презирала — с изменниками Родины. Ради своей шкуры они предавали все и всех. Эти люди без родины вызывали в душе Марианы отвращение и ненависть. Ей стоило больших усилий сдержать себя и мило улыбаться, а иногда даже вступать в разговор, сидеть за одним столом и делать вид, что они — люди одной судьбы. А иначе пани Поля не могла вести себя. От безупречного исполнения новой роли зависело всецело не только выполнение правительственного задания, но и сама их жизнь. Держался и Анатолий, хотя ему это стоило огромных усилий. Попав раненым в 1941 г. в плен, он потерпел многое не только от фашистов, но и от их прислужников.

Однако самым сложным вопросом оставался радиоквартира. Комната, предложенная в гостинице для так называемых «эвакуированных патриотов», не устраивала ни в какой мере. Это был одноэтажный старый домик, поделенный расчетливым хозяином на множество клетушек, которые раньше сдавались студентам. Здесь и речи не могло быть о размещении рации.

Правда, к этому дому, как и к вокзалам, эвакопунктам и всем гостиницам, большим и маленьким, всегда приходили владельцы квартир и предлагали свои услуги — комнату или угол.

В последнее время в Кракове развелось множество так называемых «частных гостиниц». Люди теснились в одной комнате, а остальную площадь сдавали внаем. Плата — от пяти до десяти злотых — нередко являлась единственным источником их существования.

Этот старинный польский город и до войны был известен большим количеством безработных. А к третьему году войны, когда большинство промышленных предприятий было переоборудовано под военные заводы, большую часть рабочих уволили. Многие патриоты-поляки сами бросали работу, не желая сотрудничать с немцами. В городе образовалась целая армия безработных. Продовольственные магазины пустовали, цены на продукты на рынке росли, на промтовары падали изо дня в день. С каждым днем росло недовольство поляков «новым порядком», установленным немцами. Фашисты бесчинствовали, притесняли во всем жителей города. Даже в трамваях поляк не имел права садиться там, где хотел. Вагон был поделен канатом на две половины; на стенке одной из них белела надпись по-немецки и по-польски: «Нур фюр дойтч» — только для немцев. А если случайно кто-то попадая в немецкую половину вагона, его сразу грубо выпроваживали, что, конечно, очень оскорбляло поляков. Первое время они вообще почти перестали пользоваться трамваем.

Так же мучительно переживали поляки запрещение петь польский гимн в своей стране. И они это делали лишь в большой тайне. Хождение разрешалось только до десяти часов вечера. Одним словом, условия оказались такими, что население было вынуждено продавать жилую площадь. Но разведчикам требовалась особая квартира, чтобы пристроить рацию. Поэтому они искали комнату с отдельным ходом. Наконец в нижней части города нашли то, что нужно.

Хозяин дома пан Добровольский, несмотря на нужду, очень неохотно принял Курца к себе на квартиру. Паню Полю, считая полькой, он ругал втихомолку за то, что продала свою совесть за эрзацконсервы и вышла замуж за фрица. Но что поделаешь? Немцы здесь хозяева, а они, поляки, должны угождать им и терпеть.

Однако многие не хотели терпеть и находили свои методы борьбы. В городе на заборах появились надписи: «Берегись, фашисты! Днем город ваш, а ночью — наш». Вслед за этим городская информационная газета «Гонец Краковский» объявила о поимке партизана, покушавшегося на жизнь немецкого офицера. Однако оккупанты пока чувствовали себя хозяевами. Но город глухо кипел. Казалось, вот-вот чаша переполнится, и вспыхнет пожар. Шутка сказать — эта часть Польши оставалась чуть не единственным местом, где еще можно было спать спокойно, не бежать стремглав в бомбоубежище. Поэтому в этом районе сосредоточились многие немецкие военные власти, некоторые польские правительственные учреждения, покинувшие неспокойную Варшаву, а также знать, бежавшая со всей Польши и даже из ставшей небезопасной Германии.

В магазинах ничего не было, рынок пустовал, а на черной бирже кишело спекулянтами. Со всех сторон только и были слышны крики:

«Довоенный, довоенный материал! На мужской костюм!»

«Русская довоенная шерсть».

«Английский бостон»…

Спекуляция стала самой модной и прибыльной профессией. Все менялось на продукты питания. Злоты обесценивались. Их отдавали пачками за десяток яиц, банку консервов или яичный порошок. У некоторых появились даже доллары, которые пока кое-как ценились.

Здесь же, на рынке, можно было услышать всякие новости, узнать настроение или, говоря на военном языке, «моральное состояние населения». Одни тихонько ругали Гитлера, другие громче поносили эмигранта Миколайчика, третьи во все горло негодовали на русских. Последние были в более выгодном положении. Их никто не арестовывал. Наоборот, немцы всячески поощряли таких горлопанов. Но их с каждым днем становилось все меньше и меньше. Советские войска успешно наступали по всему фронту. Победы под Москвой, на Ленинградском фронте, на всех Украинских фронтах отозвались здесь новыми эшелонами раненых, прибывших с театра военных действий. Это убедительнее всех газетных сводок свидетельствовало о том, что миф о непобедимости гитлеровской армии терпит крах.

Разведчикам приходилось внешне приноравливаться к обстановке, влиться в общий поток, чтобы оставаться незаметными. Курц «добросовестно» трудился, старался войти в доверие к хозяевам, а пани Поля-Мариана пока присматривалась, входила в свою роль. В эти дни им особенно хотелось прямых боевых действий. Когда проходили мимо аэродромов, вокзалов и других объектов, их так и тянуло подложить мину или пару кусков тола и поднять в воздух склад с горючим, состав или просто взорвать вокзал, в котором было так много солдат и офицеров. Но… они не для этого сюда посланы. «Ваше дело — наблюдение и информирование Советского командования», — помнили они указание.

Анатолий вошел в доверие к начальству и через месяц его послали в санчасть аэродрома, в трех километрах от их квартиры. Центр одобрил действия Анатолия, и он работал очень «старательно». У него появилось много «друзей». Пани Поля тоже не теряла времени даром. Подружилась с хозяйкой и при ее помощи начала заниматься мелкой ручной торговлей, стала «хандляжкой», как в Польше называли спекулянтов.

Новое занятие давало возможность ходить по базарам, по магазинам, прислушиваться к разговорам, примечать, что делается вокруг. Профессия спекулянтки никого здесь не удивляла: этим занимались многие женщины, даже зажиточные и богатые.

В назначенное время пани Поля-Мариана выходила в эфир, передавая новую информацию. В эти минуты она чувствовала себя самой счастливой, как будто в самом деле побывала на «Большой земле». Она неизменно заканчивала передачи знакомым всем радистам кодом-жаргоном «99», что означало «целую». Ей было все равно, кто этот радист: мужчина или женщина, молодой или старый. Он — советский человек с «Большой земли», у этого было достаточно.

Постоянно приходилось бывать начеку, ибо словоохотливая хозяйка квартиры пани Ванда не давала своей жиличке скучать, всячески старалась развлекать молодую пани.

Курц также имел возможность бывать в городе, беседовать, а иногда и обедать с каким-нибудь болтливым немцем, хваставшимся, что он «в курсе всех событий».

Особенно старался Курц подружиться с новым инженером, который держал себя гордо и независимо.

Разведчик прикидывался ярым патриотом фашистской Германии и постоянно жаловался на свое ранение, из-за которого он «не может быть вместе со всеми воинами любимого фюрера там, где решается судьба фатерланда…»

— Не волнуйся, доктор, мы ценим твою преданность. Фюрер не забудет тех, кто оказывает услугу третьему райху, — напыщенно говорил инженер, сидя вместе с Курцем за столом в ресторане. — Я вот тоже не на самой передовой. Но я тут нужен не меньше, чем на фронте. Скоро начнем сооружать новый аэродром. Сейчас я работаю над новым проектом укрепрайона, от которого русским станет жарко, — хвастливо заявил уже охмелевший изрядно офицер и хлопал Курца по плечу.

— О! Не сомневаюсь в победе немецкого оружия и горжусь дружбой с таким героем, как вы. Моя жена тоже будет рада, если господин инженер окажет нам честь своей дружбой.

— О! Фрау Поля! — воскликнул немец, и его тонкие губы растянулись в довольную улыбку. — Не будь она твоей женой, я бы не прочь поухаживать за ней…

От Курца-Анатолия не ускользнул плотоядный блеск в глазах офицера, когда он говорил о пани Поле. Ему вспомнился и тот его взгляд, каким он смотрел на нее, когда впервые пришел к ним гости.

Придя домой, Анатолий подробно рассказал Мариане о своей беседе с инженером аэродрома. Не скрыл и того, что она приглянулась инженеру.

— Ты используй это, пококетничай с ним.

— Какой неревнивый муж, — сказала Мариана, и оба расхохотались. Они так хорошо играли свои роли, что никто не мог бы подумать, что это не муж и жена, а два разведчика, выполняющие чрезвычайно опасную и трудную работу — люди, которые ежечасно, ежеминутно ставят свою жизнь на острие ножа.

Только изредка, когда и они могли располагать свободными минутами, делились друг с другом мыслями. Анатолий рассказывал о своей жене Саше, о дочурке Томочке с такой любовью, что Мариана и сама полюбила их. Знал и Анатолий, что у Марианы есть друг, сражающийся на фронте.

— Вот как жизнь круто повернула, — сказал Анатолий. — Говорю тебе «пококетничай», а у самого сердце болит. Ведь фриц проклятый и на большее понадеяться посмеет. А я бате слово давал беречь тебя. Помню, как он напутствовал меня: «Смотри, Анатолий Алексеевич, головой отвечаешь за дивчину».

— Батя, батя. Настоящий отец. — Мариана вспомнила встречу с генералом за два дня до вылета в тыл противника. Сидели они оба на диване, он гладил ее по голове, как маленькую, и говорил:

— Будь умницей, дочка, зря не рискуй. Хорошенько подумай, прежде чем сделать какой-нибудь шаг. Береги себя. Я ответ должен держать за тебя перед твоими батьками. Представимся с тобой после войны перед ними и скажу я им: «Спасибо за дочку». Тогда она радостно улыбалась, чувствуя себя под защитой этого очень доброго человека в генеральской форме.

А теперь они находились одни во вражеском тылу и держали экзамен перед Родиной. И разведчики были готовы на все во имя высокой цели, во имя победы над врагом.

Через несколько дней после разговора в ресторане Курц предупредил Мариану, что вечером придет с инженером. Она приготовила ужин, сервировала стол, как подобает в добропорядочном доме, надела платье с глубоким декольте, которое ей было очень к лицу.

Встречая гостей, она нежно улыбалась, глаза выражали радостное удивление.

— О, проше, проше пане. Какая приятная неожиданность! Пожалуйста к столу, — пригласила она «желанного» гостя и опять улыбнулась ему, сверкнув двумя рядами ровных белых зубов. Немец взял ее руку и долго держал у своих губ, глядя из-под бровей то в глаза молодой пани, то на ее открытую белую шею.

Анатолий в это время, стараясь ничего не замечать, долго мыл руки, словом, «создавал условия», как шутил он после.

Мариана не отняла сразу руки. Так было положено начало «дружбы» между советскими разведчиками и фашистским инженером.

Вскоре доктор Курц-Анатолий и пани Поля-Мариана стали желанными гостями и в других домах немецких офицеров, где бывал инженер. Главным образом, это были гитлеровские офицеры, «женившиеся» на украинках или полячках. Своих настоящих жен эти немцы, конечно, с собой не возили. О-о-о! Как пригодились здесь знания польского языка. Она от души благодарила деда Казимира, соседа, который усердно обучал свою дочку Жозефу польскому языку. А поскольку Жозефа лучшая подруга Марианы и они всегда бывали вместе, она невольно усвоила разговорную польскую речь.

Мариана одевала лучшие платья, казалась веселой, благовоспитанной купеческой дочерью. Офицеры охотно танцевали с ней, говорили ей комплименты, льстили. Особенно внимателен бывал к ней инженер, майор Гольдфриг, от которого разведчики узнавали много для них важного. Иногда разведчикам приходилось только уточнять некоторые сведения о передислокации частей, о прибытии новых воинских формирований. О потерях противника, о моральном состоянии солдат и офицеров в тылу и на фронте и обо многом другом они черпали сведения за рюмкой водки.

Особый интерес проявляли Курц и пани Поля к высказываниям немцев о союзниках, о втором фронте, который все не открывался. Доктор, нередко притворяясь выпившим, начинал разговор.

— Англичане бомбили вчера наши западные районы, — говорил он, пользуясь сообщениями газет и радио. И сразу возникал разговор о втором фронте. Разведчикам оставалось только фиксировать почти единогласные мнения гитлеровцев.

— Я предпочитаю воевать на этом втором фронте, чем на русском. Все-таки американцы джентльмены, с ними всегда можно найти общий язык. А с этими русскими фанатиками-коммунистами не очень-то приятно встретиться, — сказал пожилой немец, держа в руке фужер с вином. — Вот сынок мой там и пишет, что дерутся, как звери. Никакой культуры.

— Хе-хе. Культуры захотел старик. На фронте — белые перчатки, — хохотал инженер. — Сразу видно тыловика.

Пожилой немец насупился, но не решился, видимо, возражать заносчивому майору. Все же его высказывания положили начало нужной разведчикам беседы.

Из гостей Мариана и Анатолий возвращались усталыми, разбитыми, но довольными… как настоящие актеры после нелегкого спектакля.

— Как вам понравился сегодняшний спектакль? — спрашивала Мариана, когда они оставались наедине.

— Вы играли бесподобно, — отвечал Курц. — Даже я не замечал, как в мой стакан попадала вода.

Они перебирали в памяти все услышанное: танковый полк, находившийся в запасе, готовится на фронт… Аэродром переоборудуется и переходит на боевое снаряжение… Солдаты перестают верить в победу. Настроение падает…

Разведчики уточняли добытые сведения, и на «Большую землю» из далекого тыла противника летели важнейшие сведения, которые в большой степени облегчали советским войскам продвижение вперед. Не зря разведчиков называли глазами и ушами армии.

— А что это за аэродром, о котором рассказывал майор, что якобы русских водят за нос? — спросил Анатолий, вспоминая, как при этом хохотал этот веснущатый офицер. — Чуть ли не каждую ночь сбрасывают бомбы, а он неуязвим.

— Нужно разузнать и сообщить нашим. Но где такой аэродром, — рассудила вслух Мариана, припоминая количество налетов советской авиации.

Анатолий тоже задумался, но так и не нашли ответа.

— Я уточню, — решительно заявил Анатолий после некоторой паузы.

Несколько дней разведчики вели усиленные наблюдения в поисках неуязвимого нового аэродрома. Мариана выезжала в разные направления, присматривалась, но, ничего не обнаружив, возвращалась огорченной.

Стали обдумывать новый план. Решили:

— Потратим неделю, другую, но разведаем. Даже если понадобится выйти за пределы нашего района действия, — сказал Анатолий. Было ясно, что выезжать необходимо Мариане, ибо он, Анатолий, занят на службе и его отлучка может вызвать подозрение. План оказался удачным. Не доезжая Перемышля, Мариана заметила недалеко от шоссейной дороги аэродром. Но что-то странное казалось в мертвенной тишине. «Не этот ли», — подумала Мариана. Остановилась в ближайшей деревне. Попросилась ночевать, предлагая крестьянкам разные вещицы. В ту ночь, к счастью, хозяева разбудили ее по тревоге.

— Пани, а пани, бежим в бункер. Бомбежка. Русцы. Мариана вскочила, быстро оделась, но в бункер не пошла. Она прильнула к стене дома и наблюдала за происходящим. В небе зажглось множество фонарей. Стало светло, как днем. Самолеты перелетели через село в направлении аэродрома. Вскоре послышалась зенитная стрельба, а затем и взрыв бомб.

Несмотря на зенитный огонь, самолеты отбомбились и улетели к востоку. Через некоторое время в дом вернулись хозяева, таща за собой постель.

— Чего пани глазеет, проглотить хочет — что ли? — сердито спросил пожилой хозяин дома.

— Я замешкалась, пан, а потом не знала, куда вы делись, — оправдывалась Мариана. — А что, это часто у вас так бывает?

Старик немного задумался, почесал затылок и как бы пренебрежительно ответил:

— Почти через каждые один-два дня. Тратят бомбы зря.

— Как зря? Они же бомбят что-то там. Завод или еще что-либо, — спросила наивно Мариана. Но старик, прищурив один глаз, безразлично махнул рукой.

— Какой там завод. Фанерные самолеты. Манекены, вот что там. Фашисты хитрят, а мы отдуваемся. Иногда эти бомбы блуждают и достаются нам. А швабам что? Обманули и рады.

Тут-то разведчица и поняла: «ложный».

Наутро она обменяла кое-какие вещи на молочные продукты, поблагодарила хозяев и уже пешком направилась по шоссе в сторону аэродрома. «Проверю. Не ошибаются ли старики».

…Дома она зашифровала радиограмму, указав точные координаты, ориентиры «ложного» аэродрома и передала на «Большую землю».

На следующий день она расшифровала радиограмму, в котором руководство благодарило.

«Облава запрещена»

За эти месяцы доктор Курц и пани Поля укрепили свое положение в районе действия. В центре были довольны их работой. Только Мариана, выходя в эфир, частенько задумывалась над тем, как бы их не засекли. Это все больше и больше беспокоило ее. Шутка ли, целые месяцы находиться на одном месте. К тому же некоторые радиограммы получались большими, так что пеленгаторам легко было обнаружить чужую рацию.

Как-то вечером Мариана поделилась своими опасениями с Анатолием. Они шепотом обсуждали положение, когда кто-то с силой ударил ногой в дверь…

Сунув «вальтер» под подушку, Мариана быстро забралась под одеяло. Анатолий стал у дверей. Они понимали, что подобное посещение не может быть связано с их деятельностью: немецкая контрразведка действует аккуратнее. Но нужно быть готовыми ко всему…

Удар повторился.

— Кто там? — сонным голосом недовольно спросил по-немецки Курц.

— Открывай, пшя крев, — закричали за дверью. Посыпались немецкие ругательства вперемежку с польскими.

— В чем дело? — повторил Анатолий.

— Открывай, не то дверь взломаем! — послышалось в ответ. Анатолий взял в руку электрический фонарик и открыл дверь. Перед ним стоял высокий солдат с карабином на плече…

— Пшя крев! — выругался снова незванный гость.

— Здесь женщина, прошу потише! — повысил тон Анатолий.

— Полячка не есть женщина! — закричал солдат, пытаясь проникнуть в комнату.

— Я такой же немец, как и ты, чего шумишь? — ответил, разозлившись Анатолий.

— Немец, говоришь? Документы?

Он протянул солдату документы, подписанные начальником аэродрома.

— Артц! — удивился солдат и отступил на шаг.

На следующий день Анатолий-Курц рассказал об этом случае своему начальнику.

— Это возмутительно, — негодовал Анатолий. — Солдат позволяет себе приставать к жене врача.

— Приставал к пани? — переспросил разгневанный майор Гольдфриг.

— Да, господин инженер, к сожалению. Еле-еле уговорил пьяного солдата покинуть наш дом. Такие гости могут зачастить ко мне, если вы не возьмете меня под защиту, — закончил доктор возмущенно.

— Это безобразие нужно пресечь, — заявил Гольдфриг, глядя на подполковника.

— Да, доктора нужно взять под защиту. Выдать ему мундир и обезопасить квартиру.

На второй день на дверях квартиры, где жили разведчики доктор Курц и пани Поля, как они там назывались, была прибита табличка с немецкой надписью «Облава запрещена». Подобные надписи делались на домах и воротах самых благонадежных. Она ограждала от вторжения ночного патруля.

Анатолий натянул на себя немецкий мундир, который заставил и хозяина дома изменить отношение к квартиранту. Это была большая победа. Мариана могла спокойнее работать на рации.

Для того, чтобы добыть точные сведения об аэродромах, складах, заводах, разведчикам приходилось прибегать к самым различным уловкам. Мариана нередко выезжала на расстояние до ста-двухсот километров. В этом ей опять же помогала профессия «хандляжки». Девушка клала в кошелку шелковые чулки, белье и отправлялась по селам и городкам.

Однажды, придя на вокзал, она по обыкновению оглядела составы. Ее внимание привлек тот, кто стоял на третьем пути. Из окон и дверей товарных вагонов выглядывали военные в летной форме. Мариана попробовала сосчитать их, но тщетно. Они то выскакивали из вагона, то снова прятались. Тем не менее она заметила, что их много. С солдат она перевела взгляд на груженные каким-то необычным грузом платформы. Здесь были и стекло, и фанера, и большие прожекторы, много разной аппаратуры и ящиков. Другие платформы были покрыты брезентом и только по тому, как торчало то в одну, то в другую сторону что-то длинное, похожее на ствол пушки, Мариана догадалась: зенитки.

«Ну да. Раз летчики, значит и зенитки. Однако похоже и на строительную часть», — подумала Мариана, изучая опознавательные знаки солдат.

«Поблизости, должно быть, военный аэродром строится. Но где? Какой он, какие там самолеты?»

Если долго размышлять, можно потерять ценные сведения. А установление дислокации вражеских аэродромов занимало важное место в работе разведчиков. У Марианы было свое твердое мнение по этому вопросу и она старалась из всех сил убедить в этом Анатолия, который считал, что преимущество немцев составляют танки.

— Что ты говоришь? — горячо возражала Мариана. — Всякое другое войско, будь это танковые части, пехота, артиллерия или какое-либо другое, что передвигается по земле-матушке, может встретить разные препятствия на пути к фронту. Особенно страшны им партизаны. А авиация? Поднялась в воздух, и до свидания. Может только встретиться с нашими самолетами или попасть под зенитный огонь. А в большинстве случаев смертоносный груз они сбрасывают на наши города и села.

И вот перед ней новый аэродром. Правда, он пока на платформах, в разобранном виде, если можно так выразиться. Но через несколько дней он начнет действовать, станет боевым. И Мариана на минуту представила себе, как «мессеры» и «фокке-вульфы» целыми стаями взлетают и направляются на восток.

«А может, это совсем не авиаоборудование, — усомнилась девушка. — Но тогда почему летчики? Нет, определенно аэродром или авиамастерские. Важно и то и другое. Надо уточнить. А как? Сесть на следующий поезд? Рискованно. Можно потерять из виду этот состав. За городом линии разветвляются в разные стороны».

И тут созрело решение.

«Машинист, наверняка, поляк. Попытаюсь узнать, до какой станции идет состав». С этой мыслью она подошла к паровозу.

— Пан машинист, скажите, пожалуйста, нельзя ли мне вашим поездом добраться до Кузлова? — спросила она на чистом польском языке.

— Нет. Не доезжаем, — сухо ответил черномазый машинист, выглянувший из окна.

Мариана закусила губу.

«Значит, в ту сторону», — обрадовалась она и решила использовать этого поляка в своих целях. Она снова подняла голову к окошку. Но машинист исчез.

— Пан, а пан! — позвала она его тихонько.

В окне снова появилась его голова.

— Вам, пани, уже сказали, что еще нужно? — строго сказал машинист и хотел уйти, но тут же заметил в руке девушки пачку немецких марок. Она их специально достала из сумки для того якобы, чтобы переложить в карман.

— А пани куда собралась ехать? — спросил он уже более мягко.

— В Кузлов, пан, в Кузлов. Бабушка моя там тяжело заболела, — поспешила ответить Мариана, понимая, что марки подействовали на машиниста магически. — Я отблагодарю пана…

— Ладно. Залезь швидче. А то эти могут заметить, — кивнул он головой на вагоны. — А как только будет первый гудок и в случае ко мне подойдет провожатый, спрячься вон туда, — он указал глазами на тамбур.

Спустя минуту Мариана уютно устроилась около машиниста. Тот посмотрел на нее в упор, и Мариана поняла, что он ждет денег.

«Дам, дам, но сначала расскажешь еще кое-что, голубчик», — подумала она и спросила:

— Пан, а вы краковский?

— Нет, ченстоховский, — ответил машинист, опять высовывая голову в окошко.

— A-а ченстоховский, значит, — повторила Мариана. Но разговор не клеился. Ей, молодой пани, неудобно расспрашивать человека, лицо которого почти нельзя рассмотреть, до того оно перепачкано угольной пылью и мазутом. Только глаза как-то странно блестели на чумазом лице. Но они были какие-то маленькие, круглые. А губы тонкие. Мариана подумала:

«Должно быть, злой. Нужно расплатиться, может, подобреет».

Она открыла сумку, нарочно щелкнув замочком, и стала отсчитывать марки. Машинист следил за движениями пальцев девушки, отрываясь только для того, чтобы взглянуть в окошко.

— Проше, пан. Бардзо дзянкуе, — протянула Мариана марки.

Машинист взял деньги, сунул в карман и, как и рассчитывала Мариана, сразу стал приветливее. Даже заговорил.

— А обратно когда? — спросил он.

«Понравилось», — поняла Мариана и решила разузнать у него кое-что. И тут же заметила улыбку в глазах кочегара.

Этот молодой поляк молча наблюдал за молодой женщиной и своим шефом. А когда Мариана вскинула глаза в его сторону, он мило улыбнулся одними глазами, и Мариане стало неловко. «Может и ему дать несколько марок», — мелькнуло у нее в голове, она тут же открыла сумку, вынула несколько бумажек и уже хотела протянуть их кочегару, но тот отвернулся и больше их взгляды не встречались.

— Не знаю, пан, как там с бабушкой. А потом еще нужно поторговать. Знаете, пан, мы, женщины, зарабатываем тем, что тут купим, там продадим. А вы когда обратно?

— Думаю завтра утром, если разгрузиться успеем, нужно еще один рейс сделать, — разоткровенничался машинист, видимо, желая заполучить с пани «благодарность» и на обратном пути.

— А что это вы катаетесь туда-сюда? — еще больше осмелела Мариана.

— Да вот, строятся. Аэродром новый строят. Из-под Берлина разогнали, так они сюда, к нам, перебазироваться решили, ближе к фронту.

«Не ошиблась, — обрадовалась Мариана. — А какие самолеты здесь будут, сколько их, кто командует?» — все это еще предстоит узнать. Машинист вряд ли осведомлен в этих делах. Все же Мариана решила не терять эту связь.

— Пан! А что если я завтра успею к вашему возвращению? Возьмете обратно?

— Да уж услужу пани. Только будьте осторожны. Увидят — не сдобровать. Состав секретный, — ответил машинист.

Часа через полтора поезд остановился в поле. Нигде не было видно ни станции, ни полустанка. Послышалась команда. Солдаты стали выгружаться. Из вагонов выносили тяжелые ящики.

Мариана оглянулась и, видя, что все заняты работой, решила ускользнуть. Но не тут-то было.

— Хальт! — крикнул солдат и подошел к ней. Озираясь вокруг, он сказал:

— В наше время ничего даром не делается. Понятно?

— Благодарю вас, — сказала Мариана поспешно и протянула ему шесть марок. Она поняла, что исчезнуть незаметно не удастся, и решила откупиться, чтобы солдат не поднял шум.

— Нет, не пойдет. Документы?

Мариана имела при себе хорошие документы и даже пистолет. Но зачем лишний раз показывать их. Немцы любят деньги. Она открыла сумку и достала пятьдесят марок.

— Проше, пане, на расходы.

Немец схватил марки и тут же отвернулся, делая ей знак уходить. «Падки на деньги. И мать родную продадут за марки», — подумала Мариана и поспешила скрыться.

…Шагала она быстро, почти бежала, не оглядываясь. Домой добралась лишь на второй день. Ночь она провела у одной крестьянки, за что оставила ей пару теплых носков.

Выслушав рассказ Марианы обо всем, что с ней произошло, Курц обеспокоился:

— Но как же тебе удалось вывернуться? Это очень рискованно.

— Дала этому рыжему солидную сумму.

Пережитые трудности забылись, когда Мариана расшифровала слово «Благодарим». Эта благодарность приходила к ним сюда, в далекую Польшу с «Большой земли». Она вливала в разведчиков новые силы, звала к действию.

Запеленгована фашистами

Центр был доволен разведчиками. Значит, в радиограммах есть ценные сведения. Это радовало. Вместе с тем с каждым днем росло беспокойство разведчиков. В городе действовало много фашистских радиостанций, которые могли обнаружить в эфире незарегистрированную рацию и начать ее разыскивать.

Предчувствие не обмануло радистку. В один день Анатолий как всегда закрыл ее снаружи и ушел на работу, сказав мимоходом хозяйке, что его жена уже ушла в город. Мариана должна была связаться с «Большой землей», передать информацию. Десятки цифровых групп впитали в себя сведения о передислокации пехотного полка, о моральном состоянии немецких солдат и офицеров.

Она зашифровала, приготовила рацию и по расписанию вышла в эфир. Услышав ответный позывной и обменявшись с радистом «Большой земли» первыми фразами: «Как слышите» и услышав в ответ: «Слышу Вас на столько-то баллов», она включила передатчик. На столе лежал «вальтер» и две «лимонки». Дверь, как всегда, была заперта снаружи. Через окно ее никто не мог заметить. Она начала передавать радиограмму. Работа уже подходила к концу, как вдруг послышался какой-то шум во дворе. Мариана отстукала «подождите» и замерла, держа пальцы на ключе. «На всякий случай успею предупредить о провале», — мелькнула у нее мысль.

Пеленгатор находился где-то совсем близко.

Она надеялась, — а вдруг на ее счастье это ложная тревога. Но вот перед домом застучали сапоги. Итак, самое страшное случилось: ее засекли. Радистка, не отходя от рации, взяла «лимонку». Решение возникло мгновенно. Если фашисты взломают дверь, она бросит одну гранату в них, другую — в рацию.

Сомневаться не приходилось. Вместе с аппаратурой погибнет и она сама. Но, как ни странно, теперь Мариану это занимало меньше всего. Главное, чтобы в руки фашистов не попала рация, а также запасные документы ее и Курца, которые хранились в ящике рации. «Живой не сдамся», — думала она, стискивая гранату.

Стало тихо. Радистка прислушалась, стараясь разобраться, что творится за дверьми. Гитлеровцы повертелись в коридоре, за стеной, к которой, вплотную прижавшись спиной, сидела Мариана. Затем постучались видно в комнату к хозяевам. Кто-то топтался у дверей квартиры радистки. Казалось, Мариана слышала его дыхание. Вот немец нажал на ручку двери.

Мариану и фашиста теперь разделяла только деревянная дверь, запертая маленьким замочком снаружи и задвижкой изнутри. Стоило фашисту нажать на эту слабую преграду и он очутился бы около рации. Девушка замерла… В висках как будто стучали тысячи молоточков «Неужели конец? Неужели это все?.. — мелькнула стрелой в голове девушки. — Ах! Как хочется жить…» Такой жажды к жизни еще не чувствовала никогда. Может, это перед смертью. Ведь говорят, что в эту минуту даже тот, кто хотел умереть, молится, прося пожить еще немного.

Слух ее напрягся до предела и вот она отчетливо слышит: «Облава запрещена».

«Показалось» — терялась в догадках Мариана.

Нет, это ей не кажется. С улицы действительно донеслись до ее ушей эти магические слова. Правда, она слышала только последнее слово «ферботен», но этого было достаточно, чтобы понять, что есть маленькая возможность спастись. Послышались его удаляющиеся шаги и хриплое «Пшя крев».

Несколько минут Мариана не могла сдвинуться с места. Она не была уверена, что засечена, но вероятность быть обнаруженной беспокоила ее больше всего и она как будто приросла к стулу. Даже не чувствовала, как дергалась в нервной судороге верхняя губа.

Но жизнь есть жизнь. Живой человек способен перенести многое. Такова уж человеческая натура. Мариана, глубоко вздохнув, поставила снова «вальтер» на предохранитель, осторожно положила гранату на стол и, прижавшись щекой к рации, дала волю слезам. Казалось, лишь теперь она поняла: несколько минут назад жизнь ее висела на волоске.

На некоторое время рация замолчала, но только для того, чтобы вновь заговорить уже в другом месте а по эфиру снова и снова летели точки и тире, неся советскому командованию разные информации из глубокого тыла противника.

Анатолий-Курц и не представлял, в какой опасности находилась Мариана. В целях завоевания авторитета, дабы лучше закрепиться, он затеял профилактику среди солдат против малярии и проводил ее с таким рвением, что немцы были очень довольны им.

В этот день он вернулся домой с важной информацией: гражданский аэродром начали переоборудовать в военный. Уже прибывают бомбардировщики и техника. Эти сведения надо было передать немедленно. Но он застал радистку в непривычном состоянии. Она сидела неподвижно и, глядя в одну точку, с каким-то странным безразличием слушала его. Курц внимательно посмотрел на нее.

— Что с тобой? Откуда эти синяки под глазами? Как будто дралась с кем-то. Не заболела ли?

— Была у меня тут генеральная баня. Даже не знаю, как теперь быть с этими сведениями. Они действительно очень важные. Но как их передать? Спасает только одно, как мне кажется. Они не засекли пока точное местонахождение рации, а только район.

И Мариана рассказала подробно обо всем происшедшем.

— Может, все-таки попытаемся вечером? — спросил немного погодя Курц.

— Попытаться можно. Но прежде, чем выйти в эфир, надо подготовиться к уходу. Быть может, придется бежать, как только передадим радиограмму. Если успеем, конечно. Не исключено, что они не ушли далеко.

Анатолия потрясло это большое мужество маленькой девушки.

— Почему ты думаешь, что они засекли только район? — спросил Анатолий, стараясь сохранять обычный тон.

Мариана невесело улыбнулась.

— Будь они уверены, что именно здесь, за этой дверью, находится неизвестная им радиостанция, взлетела бы на воздух наша охранная табличка вместе с дверью. А так крутятся пока, заглядывают в дома. Но рассчитывать на то, что так будет и впредь, не приходится.

— Придется прекратить работу на время, — сказал Анатолий.

— Другого выхода, кажется, не остается, — грустно откликнулась Мариана.

— Как жаль, все-таки, я как раз хотел предложить расширить нашу сеть. Облюбовал тут одного великана, — не мог успокоиться Анатолий. — А оно вон как круто повернулось, черт бы его побрал.

Он опустился на табурет, подпер голову руками и долго просидел так, молча обдумывая что-то. Мариана знала эту привычку товарища и никогда не мешала ему, ибо каждый раз после раздумья он делал умные предложения, высказывал ценные мысли.

«Как хорошо все-таки, когда рядом старший товарищ», — подумала она, словно Анатолий одним своим появлением снял с нее половину тяжелого груза. Но вот он поднял голову.

— И все же связи наши нужно расширить, — произнес он решительно. — Этот человек может быть нам полезен. Ведь в случае провала у нас нет запасной квартиры.

— Это верно. Прятаться негде, а фронт далеко, — подтвердила Мариана. — А кто этот человек?

— Русский военнопленный. Здоровенный такой сибиряк. Чем-то заслужил доверие немцев и служит в охране лагеря военнопленных. Женился на полячке. Живет по улице Зеленой.

— Сволочь, наверное, порядочная, раз в милости у фашистов.

— Да нет. Он связан с польскими партизанами. Я давно за ним наблюдаю. Однажды видел, как он встретился с поляком. Кроме того, парень ведет работу среди пленных. А вообще, конечно, проверить его нужно.

Передачи на время были прекращены. Мариана включала рацию только для приема сводки «В последний час». Надевая наушники, она настраивалась на Москву. Любимый голос Родины звучал уверенно, четно. Сводка была радостная. В каждом слове диктора чувствовалась могучая сила Советского Союза. Сердце радистки наполняло чувство гордости.

Так прошла неделя, затем вторая. Каждый новый день был полон свежими новостями. Многие из них были очень важны. Но связь прервалась, и разведчики чувствовали себя так, как если бы остановилось биение их собственного сердца. Дома оба все больше молчали, а на улице, встречаясь со знакомыми, должны были улыбаться, казаться бодрыми и по-прежнему привелитвыми.

Раньше, когда каждый второй день, а иногда и ежедневно, Мариана могла выходить в эфир, передавая добытые сведения, время проходило очень быстро. Незаметно пролетели весна и лето. Последние же недели тянулись мучительно медленно.

По настоянию Анатолия они решили не терять времени, завести новые знакомства с надежными людьми. Доктор был убежден, что Великан со своей женой, как они стали называть охранника, действительно может быть полезен.

— Я организую тебе встречу с ним. Познакомишься, понаблюдаешь за ним, — предложил Анатолий.

Единственным в городе развлечением и местом отдыха, не требовавшим особых затрат, являлся частный цирк «Трио Бардзовских». Наблюдая за посетителями цирка, не трудно было догадаться, что краковцы предпочитают слабые представления пятилетней девочки семьи Бардзовских, безыскусные выступления ее родителей вульгарным фашистским фильмам, объявления о которых пестрели по всему городу.

В цирке и решил Анатолий устроить встречу с Великаном. В воскресенье Мариана и Анатолий направились в город. Они избрали дорогу, что проходила мимо больших бараков — лагеря военнопленных.

Великан дежурил на вышке. Не доходя нескольких шагов, Анатолий подчеркнуто осведомился:

— Как дела, здоровяк?

— Великан, пан доктор, изволил забыть? — весело отозвался с вышки человек огромного роста. Мариана посмотрела вверх: «Действительно, великан, — подумала она. — Такой стукнет — не встанешь».

Не успели разведчики дойти до конца лагеря, как к вышке подошел другой солдат, а Великан пустился им вдогонку.

— Доктор, пан доктор! Как вы живете? — сказал он, поровнявшись с ними.

Мариана и Анатолий остановились, что-то неопределенно ответили и уже хотели прощаться, как к ним подошла женщина:

— День добрый, Панове. Сашек, я за тобой, — сказала она Великану, бросая любопытный взгляд на незнакомцев.

— Моя жена, — отрекомендовал Великан женщину, не рашаясь, видимо, сказать обычное «будьте знакомы». Этого не разрешала разница положений доктора и охранника.

Мариана изучающим взглядом смерила изящную полячку с коротко остриженными волосами. Ее быстрые глаза, чуть вздернутый нос, капризно изогнутые губы хорошо сочетались с длинными тонкими пальцами и маленькой грудью: «И выточит же все так природа, — подумала Мариана. — А что у нее в душе? Почему она связала свою жизнь с этим русским пленным?»

Взгляд разведчицы невольно обратился на здоровенную фигуру охранника. Широкоплечий блондин с багрово красным лицом и крупным ртом, он, действительно, походил на великана. Немецкий короткий мундир явно не подходил ему, и Мариана мысленно представила эту могучую фигуру в матросской форме. Именно так должен выглядеть морской богатырь. И как только такой попал в плен и сидит здесь? Жаль богатырской силы. Его жена стояла рядом с ним и казалась хрупким беспомощным существом.

— Ну, нам пора, — сказала Мариана, взяв под руку Анатолия.

— В цирк идем, — сказал Анатолий, прощаясь. Как только они отошли немного, Анатолий спросил:

— Ну как?

— Просто ирония судьбы, — ответила Мариана. — Слон и моська. А зачем ты им сказал, что идем в цирк? Мы же туда не пойдем.

— Нет, пойдем. Этот детина крепко привязался ко мне, когда я там работал. Вот увидишь, придет в цирк непременно. Ты будешь иметь возможность лучше познакомиться с ним, изучить.

— Думаешь, понадобится?

— Возможно.

Анатолий знал людей и редко ошибался. Поэтому у Марианы не было основания отклонить предложение Анатолия. К цирку «Трио Бардзовских» они подошли, держась под руку. Анатолий что-то рассказывал Мариане, кивая на афиши, которыми пестрели деревянные стены цирка.

Вдруг у них за спиной раздался голос Великана:

— А мы решили тоже посмотреть новый аттракцион. Мариана оглянулась и действительно увидела Великана с женой. Анатолий довольно улыбнулся.

— А, что я сказал? — говорили его глаза.

В этом цирке все артисты были членами семьи Бардзовских: отец, мать, сын и дочь. И потому ли, что так лучше звучало или что дочь недавно стала выступать на арене — ей было всего пять лет, — но цирк носил название «Трио Бардзовских». Сеансов, как таковых, не было, аттракционы давались непрерывно, поочередно повторялись одни и те же номера. Поэтому зрители приходили, покупали билеты, садились на свободные места и, просмотрев все номера, уходили, а их места занимали другие.

Естественно, новые знакомые уселись рядом, и Мариана разговорилась с женой охранника, пани Людвигой.

С удовольствием отметила разведчица про себя, что эта женщина неглупа и откровенно недолюбливает оккупантов. Это видно было и по тому, как она спросила Мариану:

— И пани не побоялась выйти за немца?

Мариана постаралась завоевать симпатию пани Людвиги.

— Он же из Ровно. Все равно, что наш, поляк, — ответила она и, в свою очередь, задала вопрос:

— Ведь пан Сашек тоже не поляк?

— Он русский, славянин, — ответила пани Людвига и от Марианы не ускользнула нотка гордости в голосе полячки.

Мариана рассказала пани Людвиге про свое занятие «хандляжки».

— Это выгодно. Почему бы, пани Людвига, не заняться и вам этим?

— Я как-то не решусь, — ответила смущенная Людвига.

— Давайте работать вместе. Вдвоем веселей. Я в селах бываю. Крестьянки охотно меняют на вещи продукты, в особенности молочные.

Так женщины договорились о сотрудничестве. Мариана решила использовать передышку в работе рации на подготовку запасной квартиры. Она подружилась с пани Людвигой, стала бывать у нее дома. Мариана или пани Поля, как ее здесь называли, понравилась молодой полячке, и та стала откровеннее.

— Ой, пани Поля! Скорей бы уж эта проклятая война кончилась. Мой Саша обещал взять меня в Сибирь к себе. А потом… Я так хочу ребенка, но пока нельзя… Война, — делилась пани Людвига с Марианой своими заветными мыслями.

— Он сибиряк?

— Да.

— А как ты туда поедешь? Он же с немцами сотрудничает, русские за это не похвалят, как ты думаешь? — спросила с деланной наивностью Мариана и с нетерпением ждала ответа.

Пани Людвига подумала немного, как бы взвешивая, говорить или нет, посмотрела на пани Полю:

— Пани любит Польску? Способна держать тайну от своего немца?

— Вот Матка Боска, — Мариана молитвенно сложила руки и подняла глаза к небу. Эта была клятва.

— Он связан с партизанами, — шепотом сообщила пани Людвига.

— С русскими? — поспешно спросила Мариана, не давая Людвиге передумать.

— С польскими, но это все равно, — ответила пани Людвига.

Домой Мариана не шла, а летела. Сообщение пани Людвиги придало ей силы, уверенности. Внутренний голос твердил: «Мы не одни, не одни, не одни».

Постепенно Мариана втянула пани Людвигу в свое занятие спекуляцией, а через десять дней решила поручить ей небольшое задание. У Людвиги в городе были родные и подруги, которые работали в разных учреждениях. Мариана решила, что Людвига может сослужить ей неплохую службу. Особенно интересовала Мариану молодая кузина Людвиги пани Зося, работавшая уборщицей в здании комендатуры. От нее требовалось пока немногое — использованная копировальная бумага. И Людвига, веря, что пани Поле нужна копирка, чтобы переснимать рисунки для вышивки, приносила ей целые пачки этой бумаги. Через Людвигу Мариана попросила кузину, чтобы она доставала не сильно исписанную копирку. Так разведчица получила еще один важный источник информации. При помощи зеркала они с Анатолием знакомились с содержанием многих документов.

Но по-прежнему их волновала оторванность от «Большой земли».

— Видеть, знать многое, что спасло бы тысячи жизней наших фронтовиков, облегчило их продвижение вперед, и не иметь возможности передать эти сведения. Да это же настоящая пытка, — со слезами на глазах говорила Мариана Анатолию.

Проходила третья неделя. Разведчиков никто не беспокоит, а Мариане начинает казаться, что то, что она тогда пережила, думая, что ее засекли пеленгаторы, было совпадением. Видимо, немцы просто совершили свой очередной «обход», по тут же ловит себя на мыслях: «Не ловушка ли это? Не провокация?» — опасается она и все же решается выйти в эфир.

— Давай все подготовим к уходу и свяжемся с центром, — предложила Мариана.

…Была поздняя ночь. Анатолий сложил все необходимое в чемоданы, оставив под инструментами место для рации; почистил пистолеты, зарыл под полом использованные батареи. В три часа ночи Мариана открыла рацию. Вышла на запасную волну. Прошло несколько секунд, и она услышала родные позывные. Благодарность к радисту с «Большой земли», который дежурил круглые сутки на ее точке, наполнила радостью душу разведчицы. Она не сдержалась и с самого начала радиограммы послала состоящее из двух цифр слово «спасибо». Советские люди в те грозные годы были немногословны. Но скупые слова свидетельствовали о большой чуткости, внимании друг к другу, и это роднило совсем незнакомых людей. Три недели прошло с момента, когда Мариана вынуждена была прекратить передачу. Ее рация замолчала на длительное время. Но там, на «Большой земле», товарищи день и ночь не уходили с поста. Один радист сменял другого, слушал, ждал. Радистка в глубоком тылу противника чувствовала сердце далекого друга.

После короткого обмена приветствиями Мариана со скоростью ста сорока знаков в минуту передала накопленные сведения. Ее пальцы двигались с большой скоростью, четко выбивая точки и тире, глаза попеременно переходили от листочка с цифрами к контрольному накальному глазку рации. Радист с «Большой земли» знал руку Марианы и четко принимал, не перебивая ее. Он, видимо, понял без слов, что ей нелегко, что перерыв был вынужденным, что ей ежеминутно грозит опасность. В конце Мариана не передала ему ключ, т. е. не предложила передачу. Ей нельзя было долго находиться в эфире, и он ответил одним словом «понял».

Все время работы радистки Анатолий напряженно следил за выражением ее лица. Малейшее изменение в нем настораживало его. Но вот радиограмма передана, связь окончена. Как только раздался слабый щелчок ручки передатчика и Мариана, сняв наушники, улыбнулась, опуская затерпшую руку, лицо Анатолия просияло.

— Нормально? — спросил он коротко.

Мариана ответила кивком головы. От переполнившей ее радости она не могла вымолвить ни слова. Но лицо, сияющие глаза говорили обо всем ярче слов.

Разведчики долго еще прислушивались к каждому звуку, доносившемуся с улицы.

— Если ловушка, придут сразу. Захотят застигнуть врасплох, — высказал предположение Анатолий. Мариана взглянула на часы.

— Уже двадцать минут прошло. Будем надеяться, что не засекли.

Было далеко за полночь, а ни один из них не думал о сне. Только перед рассветом Мариана забылась в чуткой дремоте, а Анатолий так и просидел до утра на табурете.

После восьми утра, когда согласно «новому порядку» разрешалось населению выходить из дому, Анатолий и Мариана вышли в город для того, чтобы к вечеру, снова подвести итог увиденному и услышанному, составить новую радиограмму.

У трамвайной остановки, куда Анатолий проводил Мариану, они расстались. Как положено «любящему мужу», он поцеловал Мариане руку. Каждый отправился в намеченный район «охоты», как они называли свои выходы в город.

Мариана стала работать с удвоенной энергией. Каждый день приносил ей новые трофеи. Она добывала свежие данные о моральном состоянии фашистских солдат, о движении по железной дороге, о вылетах с аэродромов, о новых приказах в городе, о состоянии военных госпиталей и другие сведения, которые в сумме довольно точно характеризовали вражеский тыл.

От ушей и глаз разведчиков не могла ускользнуть тревога гитлеровских солдат и офицеров, вызванная усилением наступления советских войск на всех участках фронтов. Каждый освобожденный город резко отражался на настроение фашистов. Они начинали свирепствовать, усиливали ночную охрану, вывозили целые группы евреев из гетто и убивали. Обращение с советскими военнопленными еще более ухудшалось. Это последнее обстоятельство особенно волновало разведчиков.

— Нет больше сил видеть это, — не выдержал Анатолий. — Обессиленные пленные не в состоянии сами справиться с охраной. Нужно им помочь.

— Мне тоже больно, как и тебе, — говорила Мариана, — я чаще наблюдаю их нечеловеческие муки, ибо чаще бываю в городе. Но мы не имеем права действовать с оружием в руках. Пойми, Анатолий Алексеевич, что не для этого мы сюда посланы.

— Ты права, конечно. Мы, разведчики, и обязаны строго соблюдать конспирацию. Но я бываю в этих лагерях и, понимаешь, душа горит…

Мариана понимала своего товарища и сама не раз еле сдерживала себя, чтобы не сказать ласковое русское слово соотечественникам, которых, как рабов, гоняли на работу. Но чувство долга, военная дисциплина останавливали ее каждый раз. Она глотала подступавший к горлу комок и шла дальше.

И вдруг Анатолий однажды заявил, что у него созрел план освобождения пленных из лагеря, в котором он раньше работал врачом.

— Каким образом? — спросила Мариана.

— Через Сашу, — ответил Анатолий. По его голосу Мариана чувствовала, что возражать бесполезно.

— А хорошо продумано?

— Значит, ты одобряешь? — обрадованно спросил Анатолий. — Я, правда, понимаю, что риск, большой, но так оставлять тоже нельзя.

У разведчиков существовал закон — согласовывать каждый серьезный шаг, обдумывать, советоваться вместе прежде, чем решать что-либо.

План Анатолий был следующим. Во-первых, ознакомить военнопленных с положением на фронте, чтобы они знали, куда податься. Во-вторых, Саша должен снабдить одного надежного пленного ключом от барака и обеспечить безопасность выхода на два часа.

— В-третьих, — продолжал увлеченно Анатолий, — я снабжаю их медикаментами и деньгами…

— А вот этого делать нельзя, — перебила Мариана. — Медикаменты и деньги передадим, но не через тебя, а через Людвигу.

Последующие дни разведчики работали с дополнительной нагрузкой. В эфир Мариана решила выходить только в экстренных случаях, когда сведения окажутся важными и будут иметь непосредственное отношение к фронту. Требовалось сбить с толку пеленгаторов. План освобождения пленных обсуждался очень тщательно, до малейших подробностей. Здесь не могло быть мелочей. В процессе подготовки этой операции возник еще один вопрос — как пройдут пленные по польской территории в своей одежде? Ведь пленного любой узнает сразу. Надо было переодеть их или дать несколько провожатых, которые повели бы их тайными тропами. Польское население не выдало бы пленных, но везде было много фашистов. Значит, нужно двигаться только ночью. Это осложняло дело. Но Анатолий был горазд на выдумку.

— Отправим Сашу и переоденем в немецкие мундиры еще трех-четырех пленных, снабдим их оружием. Они доведут группы до леса. Эти же провожатые будут доставать продукты, пока найдут партизан.

Разведчики подсчитали свои ресурсы, отложили часть денег для своих нужд, а остальные предназначили для пленных. Мариана на толкучке купила несколько гражданских костюмов. Это ни у кого не вызвало подозрений, поскольку она для всех считалась «хандляжкой». Саша с жаром взялся за дело. Он, казалось, нашел, наконец, применение своей энергии.

— Все сделаю так, как прикажете, — заявил он Анатолию. — Я чувствовал, что вы честный человек, и я для вас в огонь полезу.

— Для меня не надо. Для Родины нужно делать, — ответил Анатолий. — Только смотри, дело очень опасное. Поймают — убьют тебя и всех пленных сразу, без разговоров. Поэтому действовать нужно осторожно и умно, меня не знаешь, понял? Клянись, что честно выполнишь задание: повтори за мной.

Саша смотрел прямо в глаза Анатолию, одетому в штатский костюм, и повторял:

«Клянусь, что честно оправдаю доверие Родины. При любых пытках в случае задержки не выдам никого. А если понадобится, отдам жизнь во имя советской Родины… Клянусь…»

Глаза Великана увлажнились. Он решительно провел рукой по шее.

— Голову наотрез даю, что освобожу пленных братьев.

План удался успешно. Маленькими группами пленные рассеялись в разных направлениях. Оказалось, что, уходя, Великан даже умудрился запереть двери барака на замок. Патрулировавшие гитлеровцы были убеждены, что лагерь спит и до самого утра не знали, что бараки пусты. А освобожденные пленные успели удалиться на десятки километров.

Немцы подняли на ноги всю полицию и специальные войска. Но погоня не дала никаких результатов. Местное население, поляки, оказали неоценимую помощь советским людям в этом, и хранили молчание. Газета «Гонец Краковский» печатала ежедневно объявления фашистов: «Того, кто задержит хоть одного бежавшего из краковского лагеря пленного, ждет большая награда. Того, кто упрячет хоть одного бежавшего русского, ждет виселица».

Мальчишки продавали газеты, выкрикивая каждый на свой лад. Одни повторяли слово в слово гестаповские объявления, другие вставляли слова от себя и получалось так: «Того, кто задержит хоть одного бежавшего из краковского лагеря пленного, ждет виселица, того, кто укроет хоть одного бежавшего русского пленного, ждет большая награда…»

Перестановка последних слов этих двух предложений произошла, видимо, не без вмешательства польских коммунистов. А в отдельных экземплярах газет было даже так и напечатано.

Разведчики выразили свое отношение к этому делу, как и подобало «верноподданным» фатерланда. В кругу своих знакомых они разделяли их негодование, ругая на чем свет стоит бежавших, возмущались поляками.

— Как так? Целый лагерь рассыпался по селам и городам, а поляки твердят, что не видели подозрительных людей, — разливался Курц перед инженером.

— Да-a, дорогой доктор, поляки и русские — вот наш общий враг. Понимаете? Их перебить всех нужно, — кричал инженер. — Но что это, дорогой доктор, по сравнению с делами на фронте. Русские бешено рвутся вперед…

Их разговор прервал официант, и Курц не нашел нужным его возобновить. Сегодня инженер настроен говорить о положении на фронте, а об этом Анатолий был осведомлен лучше, чем чванный гитлеровский офицер.

…Кончилось лето. Начались осенние дожди, задули холодные ветры. С фронта приходили утешительные вести. Разведчики по-прежнему работали каждый на своем участке. Пани Людвига стала хорошей помощницей Марианы. Несмотря на то, что Людвига не знала подробностей побега ее мужа, короткое «Береги себя и жди меня», что он сказал ей, прощаясь, объясняло ей все. Она ждала Сашу и эту тайну сердца скрывала даже от Марианы.

Мариана, в свою очередь, не показывала вида, что в курсе дела, и не расспрашивала ни о чем.

Все же пани Людвига попросила как-то Мариану сопровождать ее в село Вербовцы, что в пяти километрах от города.

— Сашек просил передать письмо одному человеку, — коротко объяснила она.

Мариана догадалась, что адресат — польский партизан, с кем был связан Великан, а возможно и коммунист.

— Ты запомни его хорошо, — посоветовал Анатолий. — Нужно знать своих.

— Да тут своих много. Мы их только не знаем. Друг друга боимся, — заметила ему Мариана.

Возвратившись из села, она села за рацию. Приближалось время сеанса. Она уже четыре дня не выходила в эфир и теперь с волнением ждала урочного часа, чтобы услышать родной голос «Большой земли». Необычайное волнение было вызвано еще и тем, что советские войска приближались к Ровно. По документам Мариана и Анатолий значились жителями этого города и им предстояла новая сцена «переживаний», которую они должны будут разыграть перед знакомыми.

— Послушаем «В последний час»! — предложил Анатолий, когда Мариана кончила все приготовления к работе. Радистка настроилась на Москву. В наушниках тихо и торжественно зазвучала любимая мелодия «Широка страна моя родная…», а затем голос Левитана.

Мариана быстро передала один наушник Анатолию и оба, затаив дыхание, слушали голос Москвы.

«…наши доблестные войска освободили…» — диктор перечислил десятки населенных пунктов Житомирской области. Анатолий и Мариана посмотрели друг на друга. Каждый прочел в глазах товарища радость и гордость за свою родную Красную Армию, за свой непобедимый народ. Находясь в глубоком тылу врага, они праздновали в душе освобождение каждого населенного пункта вместе со всем советским народом.

Нельзя было оторваться от аппарата. Хотелось слушать еще и еще, но условия, в которых они находились, диктовали свои требования, и Мариана сказала:

— Хватит. Надо передать большую радиограмму.

Она передала уже больше половины радиограммы и переключилась на «прием». Хотела убедиться, что «Большая земля» ее слышит, как вдруг уловила продолжительный визг. Все же Мариана решила не прерывать передачу. Ведь радиограмма сообщала о перегруппировке войск, отправке на фронт новых частей — сведения очень важные.

Было ясно, что пеленгаторы фашистской контрразведки близко, что они уже засекли район действия радиостанции. Оставалось ее только взять. Передав радиограмму, Мариана сообщила о создавшемся положении. Получив ответ: «Понял. Передаю», она перешла на прием. В краткой радиограмме говорилось: «Информация ценная. Благодарим. Работу прекратите. Пользуйтесь паролем № 2». Это означало, что руководство понимает размеры опасности и приказывает связаться с партизанами.

Неплохо поработали Мариана и Анатолий в этом городе. Но оставаться здесь дальше было нельзя.

Однако, как уйти, не привлекая внимания окружающих? Они объявили хозяевам, что отправляются в Катовицы навестить родных. Была опасность, что немцы, не дождавшись врача Курца, пошлют за ним на квартиру. Но разведчики рассчитали, что пока их хватятся, они успеют уйти далеко. Квартиру решили закрыть, оставив все по-прежнему, чтобы ввести гитлеровцев в заблуждение относительно характера отлучки семьи врача.

Они простились с хозяевами, взяли свой небольшой багаж и отправились в путь.

— Мы не на долго, — сказала пани Ванде Мариана, — через неделю вернемся…

Все сошло хорошо. Однако на одной из станций, где разведчикам предстояло сделать пересадку на ченстоховский поезд, началась проверка багажа всех пассажиров. В чемодане Анатолия, под медицинскими инструментами, находилась рация. Мариана спряталась с этим чемоданом в туалетную комнату и там переждала проверку. Этот случай еще больше насторожил разведчиков. Им нельзя было показаться на вокзале с таким грузом.

— Я спрыгну, не доезжая станции, — предложил Анатолий. — Бросать рацию пока не будем.

Прыгать на ходу с поезда было рискованно, но другого выхода не оставалось. Так Анатолий совершил четыре «посадки» и, к счастью, они сходили благополучно. Мариана прибывала на вокзал, покупала билеты и шла навстречу Анатолию. Садились они каждый раз в вагон почти на ходу поезда.

Наконец, они отдалились от Кракова на несколько сот километров, неся с собой свой драгоценный груз — рацию.

Но дальше так ехать стало невозможно. Чем ближе они подвигались к фронту, тем чаще повторялись облавы уже не только на станциях, а и в поездах и просто на дорогах.

Тогда решили двигаться пешком. Мариана шла с мыслью: уже близко, еще несколько десятков километров, а там — свои. Но получилось иначе. Партизаны уже оставили указанный по рации район, и разведчиков никто не встретил. Как выяснилось позже, отряду пришлось срочно передислоцироваться.

Обессиленные и огорченные разведчики приняли решение закопать рацию и продвигаться к фронту. Они в последний раз связались с центром, сообщили свое решение.

— Перейдем фронт и лично доставим свежие данные. Там отдохнем как следует, — успокаивал Анатолий измученную усталостью Мариану.

И они двинулись на восток. В селах Мариана и Курц видели объявления, в которых говорилось, что за парашютиста или партизана, о которых будет сообщено в гестапо, назначаются большие премии. Сохранились на заборах объявления о поимке военнопленных, бежавших из краковского лагеря. Разведчики стали избегать сел, двигались большей частью по ночам, по бездорожью.

Голодные, разбитые, они еле шли, спотыкаясь на каждом шагу. Шоколад, взятый на дорогу, кончился. Туфли у Марианы изорвались. Камни и колючки в кровь изранили ноги.

По ночам выпадали осенние заморозки, стало холодно. Несколько раз они отваживались заходить в села, чтобы обменять последние вещи на продукты. Хлеба у разведчиков уже давно не было. Они пили сырые яйца, съедали по кусочку сливочного масла, которыми запаслись еще в Кракове.

— Не жадничай, заболеешь, — говорил Анатолий Мариане, отбирая у нее масло.

Так шли они по истоптанной фашистскими сапогами польской земле. Кругом лежали опустошенные, изрытые снарядами и бомбами поля. Мариана с болью в сердце замечала, заходя в село, как люди затравленно озираются.

«Когда? Когда наступит конец всему этому?» — читалось в их глазах.

А когда она предлагала какую-нибудь вещь взамен съестного, крестьяне совали что-нибудь в руку и отворачивались.

— Ничего им не мило, — говорила Мариана, возвращаясь в укрытие, где ее ждал Анатолий.

Разведчикам оставалось пройти последние, самые трудные полторы сотни километров. Гитлеровцы эвакуировали сюда гражданское население и усиленно строили укрепления. Однажды в лесу у глубокого рва Мариана и Анатолий наткнулись на сотни трупов. Это были убитые евреи. Дети, женщины, старики и старухи…

— Звери! Не пощадили ни старого, ни малого. — Мариана задохнулась от гнева и боли. В памяти возникла другая картина… Это было в первый день войны в Тирасполе. По улице шла длинная шеренга ребятишек. Девочки в коротеньких белых платьицах с большими бантами в волосах, мальчики в штанишках до колен, в белых рубашечках. Они держались за руки и с любопытством смотрели в небо, разыскивая самолеты, беззаботно щебетали. Взволнованная воспитательница торопила их, то одного, то другого брала на руки. И вот с неба, словно хищные коршуны, ринулись на детей самолеты с черными крестами на крыльях. Они летели так низко, что можно было разглядеть лица убийц. Не понимая, что происходит, дети заулыбались им навстречу. В ответ застрочила длинная пулеметная очередь…

Окровавленные, раненые, мертвые дети лежали в пыли… Прибежав вместе со студентами, Мариана подхватила на руки маленькую, с русыми кудряшками девочку. Она еще дышала. «Доктора!» — закричала Мариана не своим голосом.

От ее крика девочка на мгновение приоткрыла большие, ясные, как небо, глаза. Мариане показалось, что в этих невинных детских глазах звучит приказ: «Отомсти за нас!» И Мариана тогда в душе поклялась: «Мы отплатим за тебя!»

К ее ногам прижался маленький мальчик: «Тетя, почему они стреляют?»

— Они убийцы!

— Я хочу к маме, — громко заплакал мальчик, испуганно озираясь вокруг…

«Наверное, — думала Мариана, стоя на опушке польского леса, — и эти несчастные дети протягивали ручонки к матерям на виду у палачей».

Слезы брызнули из ее глаз… Анатолий, как мог, успокаивал девушку, стараясь увести от этого страшного зрелища.

Едва разведчики вышли из леса, как их остановили немцы.

— Хальт! Ваши документы!

Они показали свои документы, из которых явствовало, что Янек Врацлав и Зося Врацлав, жители города Львова, эвакуированные в глубь Польщи.

— Мы слышали, что где-то около Перемышля остановились наши родные, — ответил Анатолий-Янек на вопрос полицая. — Но мы, кажется, сбились с пути. Проше, Панове, направить нас в Катовицы.

— Знаем мы таких беженцев! — злобно бросил полицай. В этих местах все полицейские были немцы и не доверяли никому.

Анатолия и Мариану втолкнули в машину и доставили в лагерь.

Выйдя из машины, разведчики взглянули друг на друга и одновременно еле заметно прикусили чуть высунутый язык. Это означало: ни при каких обстоятельствах не раскрывать своего подлинного лица. Они назвали фамилии в соответствии с имевшимися у них запасными документами. Немцы не могли придраться к ним, ничего недозволенного у них не было обнаружено. Но то, что они оказались в прифронтовой полосе, в запретной зоне, само по себе уже было подозрительным.

В застенке гестапо

Поместили их в старый барак, стоявший на окраине большого поселка. Барак был набит людьми, в основном женщинами. Из разговоров Мариана поняла, что они все шли по разным делам и, не зная о запретной зоне, попадали в нее. Гитлеровцы их ловили и отправляли в этот барак.

Мариана немного успокоилась. Она надеялась, что их отпустят или куда-нибудь выведут вместе с этими явно невиновными женщинами, а потом и бежать будет нетрудно. Но не тут-то было. В барак вошел немец, схватил Мариану за руку и толкнул к двери.

«Неужели Анатолий не выдержал?» — промелькнуло в ее голове. — Как же держать себя дальше?

Солдат проводил ее через двор и втолкнул в маленькую полуподвальную каморку. От сильного удара у Марианы потемнело в глазах, и она упала на цементный пол. Через несколько минут она очнулась, оглядела помещение. На разваленной плите увидела ломти хлеба и большой чем-то наполненный котел.

«Что это? Зачем они меня сюда привели? Что это за хлеб?» — думала Мариана. Жажда и голод нестерпимо томили ее. Она протянула дрожащую руку к хлебу, лежавшему на плите, и тут же отдернула ее.

«Нет, нет, я не должна его есть. Может, он отравленный…» — убеждала девушка сама себя. Но голод брал свое, и она не выдержала…

Хлеб был испечен из опилок и отрубей. Но она не могла остановиться, пока не наелась.

К вечеру Мариана почувствовала себя плохо: опух живот, под глазами образовались отеки, кружилась голова.

«Зачем я съела этот ужасный хлеб?» — в отчаянье думала девушка.

Кто-то снаружи подошел к двери. Мариана услышала, как поворачивается ключ. Дверь открылась. На пороге стоял человек в черном прорезиненном фартуке. Заметив исчезновение нескольких кусков хлеба, он уставился на девушку.

— Ты съела все это?

— Да…

— Ну и дура! Подохнешь, прежде чем тебя повесят! — сказал человек в фартуке и вышел, заперев за собой дверь.

«Повесят? Неужели Толя проговорился? Ведь доказательств у фашистов не было… Никаких улик против нас не обнаружили. Как бы поговорить с Толей или хотя бы увидеться, узнать, в чем дело. Не мог же он так легко сдаться? Но как, как повидаться? Где он сейчас?» — ломала голову Мариана, забыв на мгновение о жгучей боли в животе.

Она с трудом подошла к окошку. Схватилась рукой за железную решетку. Но за ее спиной раздались шаги, затем звяканье ключей. В комнату в сопровождении вооруженного немца вошел человек в белом халате.

«Врач, — догадалась Мариана. — Почему такая забота? A-а, они подозревают и хотят испробовать знакомые приемы… завербовать».

Человек в халате действительно оказался врачом.

— Ложитесь! — приказал он. Ощупав живот и посмотрев язык, врач обратился к сопровождавшему немцу: — Ничего, обойдется! Она полностью не съела порцию, после которой наступает конец.

Немец помог Мариане встать.

— Пейте, пейте большими глотками, — сказал он, и девушка пила розоватую воду, противно пахнувшую марганцовкой, из большой алюминиевой кружки.

— Вот так. Теперь не есть до утра ничего, — сказал врач.

— Дзенкуе, пан, бардзо дзенкуе, — едва могла произнести обессилевшая Мариана.

— Тебя приказано перевести в камеру, — сказал вооруженный немец. — Марш!

Камера, куда перевели Мариану, оказалась темной комнаткой. Маленькое окошечко-глазок, выходившее во двор, было замазано белой краской. В углу лежала охапка смятой соломы.

«Что с Толей? И что это за камера? За кого они нас принимают?» — эти вопросы мучили девушку всю ночь.

Утром Мариана попробовала соскоблить со стекла краску. Получился небольшой «глазок». Взглянув через него во двор, она оцепенела от представившейся глазам картины.

Анатолий в сопровождении конвойного шел по двору со связанными за спиной руками, с большим камнем на шее. Под тяжестью груза он сгорбился, лицо его выражали боль, гнев, злобу.

Чтобы не вскрикнуть, Мариана до крови закусила губу… Пальцы, как чужие, вцепились в волосы.

Не мерещится ли ей все это? Значит… значит, они от него ничего не могли добиться…

Девушка горько заплакала. Ей и жалко было товарища и в то же время она им гордилась! Фашисты его не сломили… Молодец Анатолий!

Ну, теперь держаться, держаться, держаться! Нужно только как-нибудь дать знать Анатолию, что она здесь… и что она тоже стойко держится.

Гестапо не давало покоя Мариане и Толе. Ежедневно его, по-прежнему с камнем на шее, со связанными руками, измученного до предела, проводили мимо окошка, за которым в оцепенении стояла Мариана.

Разведчик шел по двору, не зная о том, что с волнением, тревогой и болью в сердце, совсем близко за ним наблюдает верный друг и товарищ.

Досталось в гестапо и Мариане!

Дня не проходило, чтобы не вызывали на допрос. Били, угрожали, но Мариана, как и Анатолий, молчала. Они не сознавались ни в чем.

— Сколько раз ты прыгала с самолета? — спросили девушку на первом допросе. — С каким заданием?

Мариана понимала, что фашистам ничего не известно. И поэтому каждый раз отвечала одно и то же:

— Не понимаю, о чем вы говорите. — И крестилась, поднимая глаза к потолку.

Потом ее начинали бить. Если она падала, теряя сознание, ее отливали водой и снова били. Потом уводили в камеру. И так изо дня в день.

— Где радиостанция? Где партизаны? Кто командир? — сыпались на девушку вопросы один за другим.

«Нет, они ничего не знают, раз спрашивают про партизан». — И она по-прежнему притворялась, что не понимает, чего от нее хотят, и терпела все.

— Начальника. Назовите его фамилию и имя, — бешено брызгая слюной, кричал жандарм.

— Фамилию командира отряда! Назовите фамилию…

Три недели, точно три года тянулись для Марианы и Анатолия в этом фашистском застенке. Перемешались дни и ночи. Мариану поддерживала только одна мысль: «Я делаю это для Родины». Она часами простаивала у маленького окошка и если случалось, что мимо проходила пожилая женщина, она искала в ней черты матери. «Дорогая! Хоть бы одним глазом посмотреть на тебя, прежде чем погибнуть!»

Фашисты могли убить разведчиков, повесить, сделать все, что им вздумается. Но заставить их говорить они не могли. Гитлеровцы имели цель выудить у этих людей, заподозренных в шпионаже, важные данные, завербовать и забросить в СССР в качестве своих агентов.

В одно утро, к удивлению Марианы, ей принесли обед из офицерской столовой: кусочек мяса и горячий суп.

— Вот, — бросил коротко часовой, ставя тарелку на табурет. — Мне приказано вас хорошо кормить.

— Не нужна мне ваша забота. Вы не имеете права так обращаться с нами. Где мой муж? — закричала Мариана.

— Это, пани, не в моей воле, — ответил солдат, продолжая стоять на пороге. — Кушайте, кушайте, вы очень ослабли…

Девушку удивил тон, каким были сказаны эти слова.

— Я вижу, вы добрый человек. Скажите, что с нами будет? — спросила она.

— Не знаю, пани. Но ходят слухи, что через три дня должна решиться ваша судьба. Вас подозревают в шпионаже против армии райха.

— А разве только нас нашли в тех местах? Ведь там были и другие люди, но их выпустили, — сказала девушка, силясь выведать хоть что-нибудь о намерениях фашистов.

— Такие, да не совсем. Ну, я пойду, а то как бы за разговоры с вами самому не угодить за решетку, — сказал часовой и захлопнул дверь.

Мариана бросилась к двери.

— Нас убьют? — спросила она, прижавшись ртом к замочной скважине.

— Не знаю, — ответил солдат. — Скажу, что вы хорошо поели, иначе опять будут бить.

Мариана слушала, как удаляются шаги единственного человека, который обошелся с ней по-людски. Ей казалось, что вот затихнут эти шаги, и жизнь кончится.

— Три дня… три дня, — повторяла она страшные слова.

В понедельник ее вызвали к начальнику гестапо. Там, в мягком кресле, уже сидел… Анатолий.

Бледное, заросшее, еще больше исхудавшее лицо его как будто вытянулось, стало продолговатым. Вместо теплой ватной тужурки на нем была изорванная немецкая шинель. Весь вид Анатолия говорил о том, что ему пришлось много вытерпеть, но он не сдался. Увидев Мариану, он бросился к ней и крепко прижал к груди.

— Ни слова! — закричал, вскакивая из-за стола, офицер.

Мариана-Зося посмотрела на Толю. «Что все это значит?» — спросил ее взгляд. Анатолий чихнул, приоткрыл рот и, притворяясь, будто хочет еще раз чихнуть, прикусил язык.

— Предлагаю вам еще раз. Выбирайте — жизнь или смерть, — заговорил фашист. — Вы будете жить, если примете наше предложение — отправитесь к русским и выполните наше задание.

— Как к русским? — привскочил в кресле Анатолий. — Мы эвакуировались, чтобы не угодить в лапы к русским, а вы нас хотите послать к ним. Почему вы с нами так обращаетесь?

— Не притворяйтесь. Это бесполезно. Людям, преданным фюреру, нечего искать в прифронтовой полосе. Нам известно, что вы партизаны. Вы недурно играете свою роль. Из вас получились бы хорошие агенты для немецкой разведки. Согласитесь — и вас ожидают комфорт, деньги, прекрасная вилла в живописной местности… Советую подумать хорошенько.

«Испытывает фашист, да только ни черта он о нас не знает», — решила Мариана и обратилась к гестаповцу.

— Пан офицер! Вот крест, если мы хоть в малейшем провинились перед фюрером. Случай, слепой случай привел нас сюда. Если бы мы знали… Мы разыскиваем родителей. Понятия не имеем, где фронт и вот попали в такую историю…

— Мы ни в чем не виноваты, пан начальник, — поддержал Мариану Толя-Янек. — Мы цивильные люди, и ваши предложения нас просто пугают.

— Я вам сказал: или-или. Через три дня дадите ответ.

— Пан начальник! — взмолился Анатолий, — разрешите мне быть вместе с женой.

— Хорошо. Даю вам три дня на размышление. — Начальник нажал кнопку. Вошел солдат.

— Приготовьте камеру номер три для двоих и отправьте обоих туда, — приказал начальник.

В камере стоял широкий топчан, покрытый старым потертым одеялом. Дежурный принес две тарелки гречневой каши с маслом.

— Кушайте, пожалуйста, кушайте, иначе у вас будут неприятности, — просил солдат. — Это был старый знакомый Марианы, что говорил с ней утром.

Когда часовой удалился, Анатолий взял тарелку и протянул Мариане.

— Кушай. Нам нужны силы.

— Как быть? Что предпринять? Бежать? — шепнула Мариана в самое ухо Толе.

— Бежать безусловно, но как? — написал он пальцем по полу.

Они молча прикидывали разные варианты. Ночью дежуривший солдат тихонько открыл дверь и шепотом сказал:

— Я сменяюсь. На дежурство заступает другой. Ярый нацист. Будьте осторожны.

Анатолий коснулся руки Марианы.

— Что это значит?

— Наверное, антифашист, — тихо сказала Мариана. Так прошла ночь. Для разведчиков она отличалась от остальных тем, что их никуда не вызывали, никто не кричал на них, не избивал.

Утром снова принесли еду из офицерской столовой. Новый конвоир вел себя, как автомат. Он поставил мисочки на полу возле дверей и, не сказав ни слова, захлопнул дверь. На этот раз Анатолий настоял, чтобы Мариана поела.

— Этим ничего не докажешь, только себя уморишь, — говорил он и вылавливал для Марианы из своей миски кусочки мяса. Мариану до слез тронула эта чуткость. Но она тут же возвращала все обратно, уговаривая его:

— Ты мужчина, тебе больше нужно. Женщина выносливее.

За завтраком последовал обед, затем ужин. Немцы, видимо, надеялись сломить их волю, склонить на свою сторону и решили изменить тактику.

На второй день после обеда на дежурство заступил прежний часовой. Он сразу открыл дверь и осведомился:

— Как здоровье, пани?

— Благодарю. А как погода? — в свою очередь спросила Мариана.

— Погода хорошая. Уже сюда доносится канонада. Видимо, близок конец. До-свиданья, панове, дай вам бог дожить до светлого дня.

Он тихонько закрыл дверь и стал ходить взад-вперед.

— Возможно, это наше спасение, — шепнул Анатолий Мариане. — А может, ловушка?

— Нет, парень, видно, честный, хоть и немец. Но боюсь, что он не решится помочь нам.

Речь шла о побеге. Молодой немец, часовой, был здесь единственным, кто обращался с заключенными, как с людьми, и они решили просить его о помощи. Анатолий подошел к дверям, тихо постучался. Дверь открылась. Часовой стоял спиной к дверям, заслоняя ее собой, и сказал тихо:

— Говорите.

— Вы друг? — шепнул Анатолий по-немецки. — Как нам быть? Могут ведь убить, прежде, чем дождемся избавления…

— Ждать. Уже недолго. Кушайте, — отрывисто проговорил часовой.

— Понял, — ответил Анатолий и закрыл дверь.

В следующую ночь заключенные и не думали о сне. Слова часового «ждать», «уже недолго» звучали надеждой и гнали сон.

Время тянется очень медленно. В камере темно и сыро. По стенам и полу ползают мокрицы, с шумом пробегают крысы. Мариане становится жутко.

— Словно в гробу, — с тоской шепчет она, поджав под себя ноги. Казалось, ночи не будет конца. Мариана так сидя и уснула. Проснувшись, она увидела Анатолия по-прежнему у глазка. Он так и не прилег ни на минуту.

— Я долго спала? — спросила Мариана, желая нарушить мертвую тишину.

— Часа три, — ответил Анатолий, подошел и погладил ее по голове.

— Ты поспи немного, — сказала Мариана, подкладывая ему под голову единственный свой жакетик. Через мгновенье он уже спал. Дверь приоткрылась, часовой протянул мисочки.

— Ешьте, пожалуйста, обязательно ешьте. Потерпите, — говорит он и исчезает.

Мариана берет мисочки, вылавливает ложкой крупу и перекладывает в миску Анатолия.

«Мужской организм быстрее слабеет», — думает она и ставит миски на топчан. Ей жалко будить Анатолия. Кто знает, может, это последний спокойный день.

Но Анатолий неожиданно открывает глаза:

— Вот так. Кушай, — он берет миску с супом погуще и протягивает Мариане.

— Нет, это для тебя.

— Я все видел, — смеется Анатолий.

После обеда их выводят.

— К начальнику, — говорит часовой.

Они переступают порог кабинета и останавливаются у дверей.

— Ну, что, подумали? — спрашивает гестаповец. Его губы кривятся в улыбке, отчего все лицо становится еще более противным.

Мариана смотрит на него и думает: «Такой не пожалеет». Заключенные молчат. Жандарм понимает это молчание по-своему и дает команду стоящему у дверей часовому:

— Уведите. Пусть думают. Предупреждаю, — обращается он к заключенным, — это последние сутки.

Снова та же камера. Последние сутки… А что дальше? Опять ночь. Днем они оба поспали немного, и теперь легче коротать время, ибо спать ночью невозможно.

Но вот после полуночи разведчики услышали за окном крики, выстрелы:

— Партизаны!

Они бросились к окну. Стрельба усилилась, потом вдруг стало светло, как днем.

— Пожар!

Через несколько минут распахнулась дверь.

— Пани! Пани! — закричал их приятель-часовой. — Пришли партизаны, убегайте быстрее и больше не попадайтесь. — Он сам стал пробираться по темному коридору. Но в это время на лестнице появились трое с автоматами. Они быстро обезоружили дежурного.

— Арестованные есть? — спросил басом кто-то, и Мариана поняла: партизан.

— Есть, есть, — ответил немец. — Пан и паненка.

— А ты, проклятый, что здесь делаешь? — закричал кто-то на немца, прижимая его автоматом к стене.

— Пани, возьмите меня с собой, — взмолился немец, — я не фашист.

— Если можно, возьмите его, — попросила девушка. — Он, кажется, хороший человек.

— Давай, сгодится, — сказал другой на украинском языке. — Бывает и меж сволочей порядна людына.

Грузовая немецкая машина, крытая зеленым брезентом, мчалась на последней скорости. К утру Мариана и Анатолий уже находились в партизанском лагере.

— Ну як, пани, дела? — спросил усатый пожилой украинец, улыбаясь. — Испробовали немецких щей? — А затем уже серьезно спросил:

— Били сильно?

— Порядком, — ответил Анатолий.

— Гады. Бесятся от злости, — сказал усатый партизан. — А ну-ка, хлопцы, покормите гостей, да дайте по стопочке для дезинфекции.

В тот же миг подбежал молодой парень и скороговоркой пригласил:

— Просим на кухню.

— Да сюда принеси, — скомандовал усатый. — Ишь ты, до кухни. Это гости, да еще яки дороги гости, а вин до кухни.

Мариана улыбнулась шутке гостеприимного усача, а он, заметив это, обрадовался:

— Ось так краще, а то и смиятысь разучились, — сказал он.

Мариана поняла, что это был один из партизанских командиров. Он хотел вывести ее из оцепенения и добился своего.

— Раз улыбнулась, значит все в порядке, — сказал он уже серьезно и пригласил: — Сидайте, друзи. За вашу счастливу звезду!..

Он опрокинул стакан и посмотрел на Анатолия.

— А вы?

— Нам нельзя. Мы изголодались, и это может плохо кончиться.

— О-о, рассуждав як ликарь, — засмеялся кто-то.

— А я и есть врач, — ответил Анатолий.

Мариана не участвовала в разговоре. Она оглядывалась по сторонам. Это не ускользнуло от усача.

— Что вы так озираетесь? Не доверяете, может?

— Да нет, — ответила Мариана. — А где немец, который ехал с нами? Не пустили ли его случайно «в расход»? Он кажется честный человек. Антифашист. Сохраните, пожалуйста, ему жизнь.

— Жив он, жив, — ответил усач.

— А можно его покормить?

— Ладно. — Командир тут же обратился к стоящему рядом партизану:

— Гаврило, ну-ка, покличь сюда нимця.

— Посадить за стол? — удивленно спросил партизан.

— Ни, за стол с нами — много чести для него, а исты дай.

— Спасибо, — сказала Мариана и тоже принялась за еду.

— Ну, а теперь як и кому о вас доложить? — спросил командир после завтрака.

— У вас есть рация? — спросила Мариана и, недолго думая, попросила: — Разрешите мне связаться с «Большой землей».

Командир внимательно посмотрел на нее и, поглаживая ус, сказал не то в шутку, не то всерьез:

— О ни, голубко. Це заборонено. А вы радистка?

— Я радистка. Но вы правы. Никого допускать к рации нельзя, — ответила Мариана, поняв нелепость своей просьбы.

Она сказала, как сообщить о них и попросить указания «Большой земли».

К обеду была получена радиограмма: «Готовьте площадку. Примите самолет».

Слабые, измученные, сидели Мариана и Анатолий в самолете. Когда они шли на задание, время летело быстро. А теперь каждая минута казалась часом. Ведь они летели в родную Москву.

…Над Тушинским аэродромом самолет сделал круг и пошел на посадку. Мариане показалось странным, что никто не подает команды «приготовиться», «прыгайте». Самолет мягко коснулся земли, пробежал немного и остановился. Кто-то подбежал, приставил к самолету лесенку.

— Неужели мы дома? Даже как-то не верится, — сказал Анатолий, оглядываясь вокруг и снимая мешок с неиспользованным парашютом.

— Как во сне, — ответила Мариана, также оглядываясь.

Но это было так. И эти счастливые минуты останутся в их памяти на всю жизнь.

Их доставили на квартиру.

— Мариана, а ты ведь поседела, — удивленно воскликнул Анатолий, разглядывая ее.

— Да, дорогой Курц, седая в двадцать два года, — сказала девушка с огорчением, увидев свое отражение в зеркале.

— Во-первых, я уже не Курц, а Анатолий Алексеевич Бабушкин. Прошу любить и жаловать, — засмеялся Анатолий. — А во-вторых, не огорчайся из-за седины. Она ничуть не портит тебя. Главное, что голова на плечах осталась. А о женихе мы уж побеспокоимся. Такого молодца найдем, что залюбуешься…

— И охота тебе болтать, — сердито отмахнулась Мариана, а в душе радовалась за товарища, с которым прошла такой тяжелый путь.

Она задумалась:

— Подумать только, — не могла успокоиться она, — что вчера наша жизнь висела на тонюсеньком волоске, а сегодня я смотрюсь в зеркало и огорчаюсь из-за пряди седых волос.

— Это и понятно. Умирающий думает о жизни, а счастливый — о красоте, — сказал Анатолий.

— Да. Ты счастлив. У тебя есть к кому поехать. А мои родные еще там, где пока свирепствуют гитлеровцы.

— Мариана! Поедем со мной в отпуск, а? — предложил неожиданно Анатолий, — отдохнем в домашних условиях, забудешься немного.

— Куда? — удивилась девушка.

— Как куда? Ко мне, на Урал. К Сашеньке, к Томочке. Мне обещали небольшой отпуск.

— Спасибо, Анатолий. С удовольствием бы, только не могу я отдыхать и веселиться, пока мои родные томятся в фашистской неволе. А вдруг не сегодня-завтра освободят Молдавию, и я будут так далеко…

В дверь постучались, в комнату вошел комендант.

— Вот вам почта, — сказал он, обращаясь к Мариане. — А для вас, товарищ военврач, в машине рюкзак с продуктами. Вечером отвезу вас на вокзал. Будьте готовы. Отпуск оформлен на две недели.

Пока Анатолий разговаривал с комендантом, Мариана вертела в руках конверт, разглядывая его.

— Не пойму, откуда мне письмо может быть, — удивилась она вслух. — Почерк незнакомый. Не от шурина, не от Романа.

— И как ты можешь так медлить? — сказал Анатолий и выхватил у нее письмо из рук.

У них не было секретов друг от друга. За время пребывания во вражеском тылу они сроднились, как брат и сестра.

— А может, это любовное, и я зря старался о женихе? — пошутил Анатолий и вернул письмо Мариане.

«Дорогой, малознакомый друг! Бесстрашная сестрица…» — прочла вслух Мариана и недоуменно пожала плечами.

— Ничего не пойму, — сказала она, — какое-то загадочное письмо.

— Читай, читай дальше, — сказал Анатолий.

«…Разыскиваю тебя все эти годы и пока не найду, не успокоюсь. Тебе я обязан жизнью и тебе хочу ее отдать».

— Здорово! А ну-ка, ну-ка. Я, кажется, угадал, — вскричал Анатолий. — Кто же это?

— Сама не знаю. Подписан какой-то Валерий Усков, гвардии майор.

Читая дальше, Мариана вдруг вспомнила все. Писал тот раненый, которому она оказала первую помощь еще тогда, в 1941 году.

…Это случилось в самом начале войны, в день ее первого боевого крещения, во время переправы. Воды Днестра вздыбились под вражеской бомбежкой, словно хотели стать преградой на пути оккупантов, топтавших молдавскую землю.

Фашисты бомбили все живое и мертвое. Трудно было разобраться, где кончается фронт и где начинается тыл. По дорогам взад и вперед сновали машины с боеприпасами, с зенитками. В открытых кузовах, плотно прижавшись друг к другу, стояли красноармейцы. Они пели песни, и в их голосах звучал призыв к борьбе с ненавистным врагом. А по обочинам большой дороги тянулись вереницы подвод, за которыми шли усталые, запыленные женщины. На возах поверх свертков и узлов сидели дети и старики. Все они устремлялись на восток.

На обоих берегах реки в ожидании переправы скапливалось множество людей. Каждый старался подойти вплотную к барже, чтобы быстрее переправиться на ту сторону. На переправу то и дело налетали самолеты. Они сбрасывали свой смертоносный груз и улетали, оставляя на земле убитых, раненых, лужи человеческой крови…

Во время очередной бомбежки Мариана не успела укрыться и осталась в кузове машины, прижавшись к борту. Крик «Помогите!», раздавшийся где-то рядом, заставил девушку оторваться от борта и спрыгнуть. На земле лежал раненый. Мариана склонилась над ним, пытаясь расстегнуть ворот гимнастерки. Над головой опять раздался пронзительный вой. Казалось, самолет падает прямо на них. Девушка собой прикрыла раненого.

Отовсюду неслись крики, стоны… Когда самолет улетел, Мариана приподнялась и увидела лужу крови.

— Куда вас ранило?

Лежащий одними глазами указал на правую сторону груди. В лице его не осталось ни кровинки. Руки беспомощно дрожали. Девушка попыталась снять с него гимнастерку. Раненый, заскрежетав зубами, прохрипел:

— Не трожь, сестрица. Все равно конец мне…

— Не говорите глупостей, — строго прикрикнула Мариана. — До смерти далеко, не спеши, браток.

Разрезав рубаху раненого, Мариана увидела, что рана была серьезной.

Что же делать? Она не подготовлена к такой операции. Но не бросать же товарища в таком состоянии.

«Сделаю все возможное и невозможное!» — решила она. Желание спасти человека придало девушке смелость, силу. Она осторожно повернула раненого, уложила на спину. Узкий бинт, что был в сумке, не годился для такой цели. Сорвав с головы кусок марли, заменявший платок, Мариана затампонировала рану и сделала перевязку.

— Лежите тихонько и не двигайтесь, пока я не вернусь, — приказала она раненому, а сама побежала разыскивать санитарную машину. Но в такой суматохе нелегко было найти то, что ищешь. Ни одной санитарной машины вблизи не оказалось. Заметив человека в белом халате, девушка закричала:

— Доктор, доктор! Там тяжело раненный лежит, прошу, окажите помощь…

— Я не доктор, а санитар, сестрица, — ответил человек, поднимая с земли другого раненого. — А доктора ищи вон там. — И он указал на наклонившуюся набок машину с красным крестом.

Девушка побежала туда, но в машине оказался только шофер. Он неподвижно сидел за рулем. Мариана схватила его за рукав, начала трясти. Рука безжизненно упала.

— Господи, да он убит! — в страхе крикнула девушка. Оплакивать мертвого однополчанина не оставалось времени. Надо было спасать жизнь еще живому.

Заметив большую санитарную сумку, какие имеются только в боевых санитарных машинах, девушка, не задумываясь, схватила ее и побежала обратно. Но не успела добежать до своей машины, около которой лежал ее «пациент», как из-за туч снова вынырнул «месер». Снова посыпались бомбы. Что-то ударило Мариану, тряхнуло и бросило оземь. Когда она открыла глаза и попыталась подняться, левая рука не слушалась. Противная тошнота подступила к горлу, и девушка от острой боли лишилась сознания. Когда Мариана очнулась, первая мысль ее была о раненом.

«Умер, наверное, бедняга, не дождавшись меня», — подумала она. С трудом открыв сумку, она достала нашатырный спирт, и, открыв пробку, вдохнула. Стало легче. Превозмогая боль, она подползла к раненому. Тот лежал на спине там же, где его оставила Мариана. Увидев ее, слабо улыбнулся одними глазами и прошептал:

— Жива? А я беспокоился за вашу жизнь, сестрица… Уж больно молода.

— Ничего со мной не случится, — насколько было в ее силах, бодро ответила Мариана. Она взялась левой рукой за сумку, но тут же вскрикнула от боли.

— Вы ранены? — с тревогой спросил «пациент». Он, забыв о себе, приподнял голову и посмотрел на Мариану.

— Вы ранены, сестрица? — вновь проговорил он хриплым голосом, но голова его тотчас упала.

— Пустяки! — сказала Мариана, пересиливая себя. Только теперь она заметила шпалу в петлице раненого.

— Лежите спокойно, капитан.

Не зря в народе говорят, что воля человеческая все переборет. Мариана, хотя и чувствовала боль в левом плече, работала проворно. Промыла рану марганцовым раствором, смазала вокруг йодом, сняла ранее наложенную окровавленную повязку и наложила новую…

— Теперь вам станет легче. Ждите, я сбегаю за врачом, — сказала она, но тут раздалась команда: «По машинам!» Мариана растерялась: что делать с капитаном? В этой суматохе его могут и не найти свои…

— Мариана! Скорее! Поехали, — услышала она голоса товарищей, которые уже сидели в кузове.

— У меня здесь тяжело раненный, — сообщила она, подбегая к машине. — Помогите поднять его на машину.

Тотчас же на землю соскочило несколько бойцов, они подложили носилки и погрузили раненого на свою машину.

Как заправский фельдшер, Мариана всю дорогу ухаживала за капитаном. Вдруг она неожиданно для всех постучала по кабине.

— Что случилось, почему остановили? — спросил, высунувшись из кабины, лейтенант.

— Раненый очень плох. Его нужно доставить в первый же госпиталь. Боюсь я за него. Рана серьезная, а вы так гоните машину… — пояснила Мариана и снова села около носилок.

— Хорошо, — ответил лейтенант.

— Сестричка, оставьте свой адрес в этой книжечке, вот в левом кармане. Славная вы. Жив буду — не забуду, — прошептал пересохшими губами капитан.