Вариант Юг

Тифлис. Октябрь 1917 года.

Близился полдень. Я лежал в одноместной офицерской палате военного госпиталя в городе Тифлис. Делать совершенно нечего, до обхода врача еще целый час, и мне снова вспоминался мой первый бой, который врезался в память на всю оставшуюся жизнь. Он произошел давно, в далеком 1914-м году, а помнится все так, словно это случилось только вчера. Мысли унеслись далеко, и на меня снова повеяло жаром раскаленных гор русско-турецкой границы...

- Господа «кавкаи»! Турки объявили войну России и нашему отряду приказано немедленно выступать на Баязет! С нами Бог!

Командир нашего полка полковник Мигузов, крупный широкоплечий брюнет, настоящий богатырь, снял высокую черную папаху и размашисто перекрестился. После чего все полковые офицеры, в тот день собравшиеся в душной штабной палатке, последовали его примеру.

Как же я тогда переживал. Нет, не боялся. Но волнение было сильнейшим. Так ведут себя чистокровные кони перед скачкой. Они готовы. Им не терпится начать свой бег. И вот, наконец, дается команда начать движение. Это моя первая война, скоро бой, и сбудется то, ради чего выбрана военная карьера. Я встану на защиту своей страны, Родины, Святой Руси, и буду делать то же самое, что и многие поколения моих предков. Мы победим! Что нам турок, стародавний противник? Так, мелюзга. Наша армия размажет вражеских аскеров и диких курдов по окрестным горкам, и до самого Царьграда-Стамбула дойдет. В чем-чем, а в этом я не сомневался.

Прерывая мои размышления, рядом остановился командир первой сотни подъесаул Алферов, поджарый и вечно настороженный казак, который окинул меня оценивающим взглядом, чему-то сам себе ухмыльнулся, и спросил:

- Как настроение, Костя?

- Боевое! - без раздумий, выпалил я и вытянулся по стойке «смирно».

- Молодца, Черноморец!

Алферов ободряюще хлопнул меня по левому плечу, и направился на выход, строить сотню и извещать рядовых казаков о начале войны.

Что сказать, я был горд, поскольку меня впервые похвалил сотник. И учитывая то обстоятельство, что в полку я служил уже полгода, это дорогого стоило.

Впрочем, перехожу непосредственно к боевым действиям.

Вскоре был получен боевой приказ о движении полков, и Закаспийская отдельная казачья бригада направилась к русско-турецкой границе. Впереди шел наш 1-й Кавказский наместника Екатеринославского генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического казачий полк, если по простому, то «кавкаи». За нами 1-й Таманский имени атамана Безкровного полк без одной посланной в разведку сотни и 4-я Кубанская казачья батарея. Наша бригада была сильна, и не хватало только Туркменского конного дивизиона из текинцев, который остался на прежнем месте дислокации в Туркестане.

По извилистой дороге казаки продвигались вперед. Ночь. К рассвету должны подойти к границе, а там враг и смертельная схватка, в которой я не должен оплошать и струсить.

Перед самым рассветом впереди и справа от колонны мы услышали выстрелы. Видимо, разведка таманцев вступила в бой.

Развиднелось, и к авангарду полка прямо к Мигузову подскакал один из разведчиков-таманцев. Конь казака был ранен, а сам он с трудом держался в седле. Не знаю, может быть, казак тоже имел ранение, а возможно был истомлен боем и дорогой.

- Младший урядник Краснобай, - представляется посыльный полковнику. - Разъезд хорунжего Семеняки вступил в бой с турками. Офицер ранен, но не отступает, и просит оказать ему поддержку.

Мигузов повернулся направо и обратился к командиру 4-й сотни:

- Калугин, атакуй Гюрджи-Булах! Выручай Семеняку!

- Есть! - ответил есаул.

Поворот головы влево, к нашему сотнику, и новый приказ:

- Алферов, впереди по дороге персидское село Базыргян. Взять!

- Есть! - откликнулся сотник и уже через минуту, широким наметом мы понеслись по дороге на Базыргян.

В ушах свистел ветер. Моя кобылица Ксана мчалась впереди общего строя, и вскоре я увидел перед собой горный хребет, на который взбиралась узкая каменистая дорога. За перевалом должен находиться аул Базыргян, но добраться к нему сразу нам не удалось. Мимо пронеслась первая вражеская пуля. Дорога плохая, лихой конной атаки не получилось, и сотник скомандовал:

- Спешиться!

Спрыгнув на каменистый грунт, я сдернул с плеча винтовку. Хоть и не положена она офицерам, но я еще в училище отменно стрелял и еще один хороший стрелок в сотне не помеха.

- Чу-чу-чу! - закрутив повод, я уложил лошадь набок, а сам спрятался за ее теплым и распаренным телом.

Ствол винтовки опустился на седло и, прищурив левый глаз, я плотнее прижал приклад к плечу.

- Фью-ить! Фью-ить!

Словно разозленные шмели над головой пронеслись пули турецких пограничников, и пришло время дать им ответ. Я высматривал противника и вскоре заметил одного, который сидел за выпирающим из горы большим серым валуном. Вражеский солдат время от времени приподнимал над камнем свою голову, стрелял и снова прятался за это укрытие. Цель достойная, как раз для меня.

Двинув затвор, я дослал патрон в патронник, прицелился и выстрелил. Действовал, не задумываясь, как на родных кубанских и оренбургских полигонах инструктора учили.

Выстрел! Ствол подкинуло вверх, а по плечу ударила отдача. Мимо! Как так!? Черт! Прицельная планка не выставлена на нужную дистанцию. За волнениями боя совсем про это забыл. Поэтому я быстро исправил оплошность и со второго выстрела снял турка, который словно мешок с овсом выпал из-за камня и метров двадцать, раскинув руки, катился по склону вниз.

Выстрел! Выстрел! Выстрел! У меня закончилась обойма, и одновременно с этим турки отступили.

Наши лошади остались под присмотром коноводов, а мы вскарабкались наверх, заняли гребень горы и оказались на высотке. Однако за нашим хребтом находился еще один. Он хоть и пониже, и можно было продвинуться дальше, но к противнику подошло подкрепление, и сил нашей сотни хватало только на перестрелку.

Эх! Не было у нас тогда пулеметов. По штату не полагались. Но зато какие люди в строю стояли. Кадровые воины. Один к одному. Элита!

Тем временем Алферов послал к полковнику своего ординарца с запиской, и вскоре подошла полусотня под командованием хорунжего Елисеева. Казаки из третьей сотни легли в цепь рядом с нами по гребню горы и плотность огня усилилась. Но турки отступать не желали. Перестрелка затянулась до самого полудня, и просидели бы мы на этой вершине до вечера, если бы подъесаул Доморацкий не обошел противника слева, и лихим наскоком не сбил его с позиций.

Турки и несколько десятков курдов, которых можно было опознать по белым шароварам, бежали так, что пятки сверкали. После чего мы заняли следующий хребет. За ним турецкий аул, в центре которого развевалось зеленое знамя на длинном шесте. Слева виден длинный горный кряж, который вел к самому Баязету, крепости, где мои предки два раза сидели в осаде, а справа таинственный и величавый, одновременно грозный и прекрасный Большой Арарат.

Мы переглянулись с Федей Елисеевым, с которым вместе учились в Оренбургском казачьем училище, и перемигнулись.

- Как ты? - спросил Елисеев, и одернул полы подвернутой за пояс строевой серой черкески.

- Нормально, - ответил я.

Мы засмеялись, а вскоре спустились вниз и заняли Базыргян, первый населенный пункт на вражеской земле.

С этого боя началась моя трехлетняя военная эпопея на Кавказском фронте, прервавшаяся только одним отпуском на Родину и пятимесячным пребыванием в военном госпитале. Сколько было битв и походов после Базыргяна? А сколько перевалов взято и дорог исхожено? Сейчас уже и не сосчитать. Но то, что я помню, уже немало. Бои в Макинском ханстве, Алашкерт, Ван, поход в Месопотамию, Мелязгерт, Мерденекский перевал и Ольтское урочище, Ит и Эрзерум, Хасан-кала и Сарыкамыш. Везде я шел с нашей первой сотней 1-го Кавказского. А теперь родной полк в далекой Финляндии, а я валяюсь на больничной койке, вспоминаю былое и размышляю о том, как бы поскорее вернуться домой.

Дернулась нога и, поморщившись, спиной я облокотился на спинку кровати, а моя ладонь прошлась по косому шраму, пересекающему левую половину головы, след от вражеской пули, память о последнем бое.

Так случились, что в начале апреля я случайно попался на глаза командиру 5-й Кавказской казачьей дивизии генералу Томашевскому. И тот, недолго думая, вручил мне пакет и спустя час, с десятком казаков я ехал в отдельный партизанский отряд Лазаря Бичерахова, который находился в Персии.

Задание было выполнено, и через две недели мы возвращались обратно в расположение своей дивизии, которую снимали с Кавказского фронта и отправляли вглубь России. Однако если к Бичерахову небольшой отряд добрался без потерь и столкновений с противником, то на обратном пути нас атаковали три десятка курдов. Мы отбились, но в самом конце стычки по моей голове прошлась эта злосчастная пуля и еще одна засела в ноге. Вот так я получил свои первые ранения, и чуть не погиб.

Как выжил, до сих пор не понимаю. Но когда казаки везли меня в расположение наших частей, начинающих отход по всему фронту, мне привиделся абсолютно седой казак в простом потертом чекмене. Мне казалось, что я сижу посреди пустыни, вокруг никого и ничего, постоянно хочется пить, а голова окровавлена и каждое движение вызывает нестерпимую боль. Вдруг, рядом возникает этот человек и, присев прямо на песок, заглядывает в мои глаза и спрашивает:

- Что, внучок, и твой час пришел?

- Да, - отвечаю я, хочу встать, а ноги не слушаются.

- Это ты зря. Тебе еще жить и жить.

- Как же жить, когда я умираю?

- Это ничего. Сейчас я тебя подлечу, и смерть отступит.

Старик кивнул и провел рукой по моей голове. После чего кровь перестала сочиться, а головная боль ушла.

- Как это? - удивился я, и тоже провел рукой по голове, потом посмотрел на ладони и они оказались чистыми.

- А вот так, - усмехнулся седой казак. - Я тебя спасаю, а за это ты должен продолжить службу на благо своего народа и, может быть, помочь ему из той кровавой каши, что сейчас заваривается, выбраться с меньшими потерями.

- Ну и шутник ты дедушка. Службу я продолжу, а вот насчет народа это ты загнул. Я далеко не герой, а ты говоришь про такое дело, которое только богатырям по плечу. Как народу помочь, когда тысячи лучших умов российских, политиков, генералов и ученых, не знают, что делать и как быть? Да и сама революция такое дело, что никогда точно не определишь, кто прав, а кто виноват.

- Ты все поймешь, обещаю, и предназначение свое выполнишь, - старик улыбнулся, и добавил: - Ты просто живи по чести, и иди, куда тебя сердце зовет.

После этих слов седой казак исчез, а я очнулся в военном госпитале Тифлиса и узнал, что десять дней был без сознания. Врачи говорили, что шансов выжить у меня практически не было. Однако я не просто выжил, но и выздоровел. Хоть и придется теперь всю оставшуюся жизнь волосы на одну сторону зачесывать. А еще доктора утверждали, что меня должны мучить постоянные головные боли, а я чувствовал себя вполне неплохо и быстро шел на поправку. Правда, надо признать, с ногой, не все ладно. Но это ничего. Кости не задеты, а мясо нарастет.

Когда окончательно оклемался, долго размышлял над странным происшествием и встрече с седым казаком. И в итоге, ради своего душевного спокойствия, решил, что меня посетила галлюцинация. Говорят, при большой потере крови такое случается, и ничего удивительного в этом нет. Просто игра подсознания, временное помрачение рассудка и не более того...

Неожиданно, раньше положенного срока, в палату вошел Петр Петрович Евстафьев. Милый сухонький старичок с крепкими руками, хирург от бога и человек, который, как выяснилось, в свое время, будучи прикомандирован к действующему против хивинцев и бухарцев корпусу, еще дядю моего оперировал. Вид у Евстафьева был чрезвычайно серьезный, и он, присев рядом со мной, спросил:

- Ну-с, батенька, как вы себя сегодня чувствуете?

- Неплохо, - ответил я. - Передвигаюсь спокойно, голова не кружится, нога не болит.

- Это замечательно, потому что пора вам покинуть наше заведение. Причем, чем быстрее вы это сделаете, тем для вас будет лучше.

- Что-то случилось, Петр Петрович?

- В городе беспорядки, солдаты начинают убивать офицеров. Относительный порядок сохраняется только в центре города и на вокзале. Однако уже завтра утром последняя крепкая воинская часть покинет Тифлис, и вот тогда-то мародерам будет раздолье. Поэтому, хоть и стоило бы вам еще недельку-другую под присмотром врачей побыть, уезжайте батенька. Дома долечиваться станете.

- Я уеду, а как же вы?

- Ничего. Врачей и медсестер не тронут. Офицеры госпиталь покинут. Благо, их сейчас немного, всех тяжелых в Россию отправили. А рядовые чины за нас заступятся.

- Удачи вам, - сказал я, вставая с кровати и вынимая из-под подушки верный «браунинг».

- И вам всего хорошего, Константин Георгиевич. Дяде поклон. Скажите, что помню его.

- Обязательно.

Евстафьев покинул палату, а я направился к сестре-хозяйке и получил свои вещи. После чего переоделся, взял в руки чемоданчик и отправился на выход. Здесь получил документы на выписку, а затем, прежде чем выйти на улицу и отправиться на вокзал, остановился перед большим зеркалом. Из него на меня смотрел высокий, стройный и несколько истощенный брюнет двадцати пяти лет. Одет в темно-синюю черкеску с серебряными газырями, на поясе кинжал в позолоченных ножнах, на голове низкая черная папаха-кубанка с красным верхом, а на плечах погоны подъесаула. Это я, Константин Георгиевич Черноморец, потомственный казак Кавказского отдела Кубанского Войска, после лечения возвращаюсь домой.

За плечами три года войны и ранение, Георгиевский крест и наградное оружие. Вроде бы, все достойно. Вот только возвращаюсь я после войны, в которой наш народ проиграл, и для меня это хуже любых ран. Впрочем, глядишь, еще все образуется. Самое главное - домой добраться, а это, учитывая, что повсюду мародеры из солдат и местного криминала, задача не простая. Хотя мне не впервой опасности в глаза смотреть. Так что прорвемся.