Вариант Юг

Севастополь. Ноябрь 1917 года.

Теплый осенний день, какие не редкость в Крыму. К причалам Графской пристани швартовались баркасы, катера, шлюпки и ялы, а в них сотни людей в тельняшках, черных бушлатах нараспашку, бескозырках и хромовых ботиночках. Это моряки Севастополя прибыли на 1-й Общечерноморский съезд. Массы людей самых разных возрастов и специальностей: мотористы, комендоры, торпедисты и кондукторы, рулевые и сигнальщики, кочегары и боцмана, с шумом и гамом, смеясь и перешучиваясь, радуясь возможности прогуляться по берегу, сходили на причал. И тут моряков встречала веселая праздничная толпа, гармонь и разухабистое «Яблочко» в исполнении молодого светловолосого матроса в лихо сдвинутой набекрень бескозырке. Военные моряки усмехались и шли дальше. Однако некоторые подходили ближе, и смотрели на матроса, которого многие знали.

Раскинув руки, на причале, вместе с симпатичной фигуристой брюнеткой, одетой в дорогую шелковую блузку, по кругу ходил любимец Северной стороны, старший рулевой с эсминца «Гаджибей» Васька Котов. Сегодня у него праздник, день рождения, и моряк, по жизни лихой и веселый человек, который с утра уже немного поддал, хотел выплеснуть доброе настроение на людей и поделиться радостью с такими же матросами, как и он сам. А тут как раз съезд, митинг и организованный «Центрофлотом» праздник. Самое время повеселиться. И Котов вместе со своей подругой Наташкой Каманиной с улицы Малая Эскадренная и земляком из Рязани Андрюхой Ловчиным, который играл на гармошке, выдавал:

- Сине море не наполнить, оно очень глубоко. Всех буржуев не накормишь, у них пузо велико.

Матросы, особенно те, у кого на бескозырках имелась надпись «Гаджибей», поддержали своего любимца одобрительными криками:

- Давай, брат! Жги!

- Так их! Крой царевых холуев и фабрикантов!

- Теперь свобода, все можно!

Видя одобрение родного экипажа, Васька весело смеялся, и продолжал:

- Дайте новеньку винтовку, вороного мне коня. Мы поедем бить буржуев и буржуйского царя!

Наталья, такая же веселая, как и Котов, раскрасневшаяся и немного хмельная от непривычного внимания множества людей и алкоголя, поддержала его следующим куплетом:

- Эх, яблочко, сладко-кислое, буржуйские глаза, ненавистные!

И снова Котов:

- Не за веру, за царя, воевать охочие. За заводы, за поля, за крестьян с рабочими.

Людей в толпе становилось все больше и кое-кто, подобно Котову и Каманиной, собирался пуститься в пляс. Однако, прерывая веселье, появился средних лет седоватый матрос Драчук, большевик и один из организаторов съезда. Он положил тяжелую руку на меха гармони, остановил игру и выкрикнул:

- Ша, братва! Все на съезд! Сбор в Морском Собрании! Сначала дело, гулянка потом!

Черная бушлатная толпа повалила от Графской пристани в город. Василий, Наталья и гармонист, сигнальщик с «Гаджибея», двинулась вслед за моряками. Вскоре они оказались в переполненном людьми здании Морского Собрания. Митинг только начинался, возле трибуны в углу актового зала, определяя очередность выступлений, суетились ответственные лица и представители разных партий, а матросы вокруг вели свои разговоры.

- Хватит, навоевались! - высказался стоящий рядом с Котовым невысокий парень, судя по бескозырке, из экипажа линкора «Александр Третий». – «Коробочка» хуже тюрьмы. Унтера, все как один, холуи господские. Офицеры-шкуры. Подъем. Отбой. Тревоги. Приборки постоянные. Надоело, домой пора! Теперь свобода! Сколь земли возьмешь, все твое!

- Да, кто же тебе даст, эту землю? - усмехнулся его сосед, такой же моряк, но не с линкора, а с тральщика «Феофания».

- Большевики дадут. Из Питера Алексей Мокроусов приехал, серьезный товарищ. У нас на «Александре» был и прокламации раздавал. А там сказано, что долой войну, бей эксплуататоров, фабрики - рабочим, землю - крестьянам. Все ясно и понятно.

- Бумага она, братишка, и не такие словеса стерпит.

- Не скажи, я думаю, все серьезно. Поэтому за большевиков кричать стану.

- А кто у нас большевики?

- Драчук и Пожаров.

- А-а-а... - протянул матрос с тральщика, и произнес: - Драчука знаю, а Пожаров кто?

- Да ты что? Это же наш браток с Кронштадта. В Минной дивизии служил, коммунист.

- Да и хрен бы с ним, что коммунист. Все одно его не знаю.

Василий прислушивался к их разговору, и тут за рукав бушлата его подергала Наталья:

- Начинают.

Матрос повернулся к трибуне, и постарался вникнуть в то, что говорили выходящие к ней люди. Но понять их было мудрено, так как политикой Василий никогда особо не интересовался. Однако она занимала Наталью, отец которой несколько лет назад пострадал за революционные взгляды, был приговорен к тюрьме, а затем убит на пересылке блатными. Кстати сказать, с девушкой он познакомился на одном из митингов на Малаховом кургане, куда его притянул ненавидящий офицерье и царские порядки Ловчин. Наташка ему приглянулась, и с тех пор, невольно, матрос стал посещать все массовые политические мероприятия. Благо, сейчас никто этому не мешал. Корабельные офицеры притихли, опытные унтера разбегались кто куда, а все решения на эсминце принимались революционным комитетом через голосование. А поскольку он являлся членом этого комитета, то сход на берег у него был круглосуточный.

В общем, свобода, про которую вокруг так много говорили, имелась. А свое будущее Васька Котов видел достаточно ясно и просто. Скоро окончится война с германцами и турками, начнется демобилизация, и он покинет опостылевший ему эсминец. В родную деревню, разумеется, не вернется, за три года службы он отвык от крестьянского труда. И в мечтах Котов видел, как станет матросом гражданского судна, купит домик на берегу, а потом заживут они с Наташкой счастливо и привольно. Правда, перед этим придется капиталистов и шкурников погонять. Но это ожидаемо, месяц-другой, как говорят Наташкины товарищи большевики, и все, амба, начнется новая жизнь.

- Ты слушаешь или нет? - толкнув Василия в бок, спросила подруга.

- Конечно, - поддакнул Котов. После чего он прогнал прочь мечты о светлом будущем, и прислушался к речи своего ровесника, молодого матроса, который только что вышел на трибуну:

- Братья-черноморцы! Кто не знает, меня зовут Николай Пожаров. Я секретарь Севастопольского комитета партии большевиков, такой же военный моряк, как и вы, и прибыл к вам с Балтики. Вот предыдущие ораторы, правые эсеры и меньшевики, говорили, что насилие не приемлемо. Но не мы первые начали! Как и все здесь присутствующие моряки, большевики хотят мира. Всей душой его желают. Однако гидра контрреволюции не дремлет! Помещики, фабриканты, купцы, казачьи атаманы и золотопогонная сволочь собирают в кулак силы и мечтают о том, чтобы вновь посадить нам на шею царя-захребетника и всех его прихлебателей.

- Не слушайте этого болтуна! - выкрикнул из зала комиссар Черноморского флота эсер Бунаков-Фондаминский. - Большевиков к нам немцы в запломбированном вагоне прислали! А все для того, чтобы русский народ извести!

- Заткнись! Шкура! - Сразу несколько голосов оборвали комиссара, и тут же поддержали Пожарова: - Правильно говоришь братишка! Давай дальше! А кто будет мешать, того к стенке, как контрреволюционера!

- Благодарю! - Балтиец хлопнул раскрытой правой ладонью по груди, на миг замолчал, оглядел актовый зал, в котором раньше офицерики с дамочками балы гуляли, и продолжил: - Так вот, пока мы здесь в Севастополе сидим, в других местах контра голову поднимает. Все офицеры Балтийской морской дивизии, которая находилась на Дунае, перешли под команду полковника Дроздовского, ярого монархиста, готового ударить в спину революции. На Кубани самостийники свою Раду создают. Киев с немцами шашни крутит. На Дону атаман Каледин рабочих и крестьян сотнями расстреливает, а шахтеров из-под палки работать заставляет, словно они рабы.

- Сволочи! - донеслось из зала.

- К ногтю их!

- За все ответят!

Взмахом руки Пожаров остановил выкрики и повел свою речь дальше:

- Правильно, моряки. Не дадим своего брата рабочего и крестьянина в обиду. Поэтому на просьбу Ростовского Совета предлагаю выслать на Дон отряд наших революционных матросов и несколько военных кораблей с десантом. Один рывок, одно усилие и окончательная победа! Даешь!

Раззадоренная речами Пожарова толпа военных моряков поддержала балтийца. После чего с благосклонностью выслушала его сторонников, и постановила:

Первое, выслать на Дон, под командованием матроса Алексея Мокроусова отряд из добровольцев, готовых биться за революцию и ее завоевания.

Второе, отправить в Ростов-на-Дону отряд кораблей в составе эсминцев «Гневный» и «Капитан Сакен», тральщиков «Феофания» и «Роза», а так же двух сторожевых катеров с десантом на борту.

Третье, сместить с должности комиссара Черноморского флота эсера Бунакова-Фондаминского, а на его место назначить большевика Роменца.

Четвертое, в связи с тем, что большинство офицеров Черноморского флота противники вооруженной борьбы с контрреволюционным элементом и потенциальные предатели, силами верных большевистскому правительству матросов провести в Севастополе ряд превентивных арестов.

Это были основные решения, принятые на 1-ом Общечерноморском съезде военных моряков. Каждое из них имело далеко идущие последствия, и сказалось на судьбах многих людей, в том числе на Котове, Ловчине и Наталье, которые проголосовали за поддержку позиции большевиков. И на выходе из Морского Собрания, все так же вместе, рассудив, что, отчего бы и не прогуляться на Дон, они записались в 1-й Черноморский революционный отряд Алексея Мокроусова.

Веселые, молодые и счастливые, с самыми радужными планами на жизнь, нацепив на грудь красные банты, они покидали здание Морского Собрания. На крыльце Ловчин растянул гармонь, и снова заиграл «Яблочко». А Котов, оглядев своих верных товарищей с «Гаджибея», которые были готовы вместе с ним идти в поход на Каледина, правой рукой обнял за плечо Наталью и запел:

- Допорю штыком зимой, генеральский китель, и вернусь к весне домой, красный победитель.

Моряк посмотрел на Наталью, и та не промедлила:

- Эх, яблочко, да ты хрустальное, революция у нас социальная!

Таким был один из самых знаменательных дней в жизни Василия Степановича Котова, который уже на следующий день вместе со своими друзьями получил винтовку, полсотни патронов и несколько гранат, а затем погрузился в эшелон и поехал крушить контру. Правда, пока его путь лежал не на Дон, а в Белгород, через который после расстрела генерала Духонина к казакам прорывались ударные части Западного фронта. Но моряков, которым предоставили вдоволь провианта и спиртного, это только радовало, поскольку подраться с армейскими золотопогонниками, мечтающими вернуть царские порядки, им хотелось давно. И когда Котов смотрел в окно классного вагона, он раз за разом мысленно повторял слова товарища Пожарова: «Один рывок, одно усилие и окончательная победа! Даешь!»