Вчерашняя быль

XV.

Кротов вошел в небольшую комнату, которая, хотя и была тоже одиночной камерой, и имела окно с решеткою, но не производила впечатления холодной угрюмости, как тюремная камера. Чистые белые стены, чистый накрытый клеенкою столик, мягкий свет электричества в матовой лампочке делали ее приветливой. Он подошел к постели.

Сиделка встала при его входе и отошла к двери.

-- Не приходила в себя?

-- Нет, все так же, Только дышит ровнее...

-- Приподнимите ее, -- сказал Кротов, -- посадите и придержите.

Сиделка осторожно приподняла девушку и, обняв, держала ее. Голова девушки качнулась, и волосы волною упали на руки Кротова.

Он отвернул волосы, взял шприц и привычной рукою быстро произвел укол и впрыскиванье.

-- Так, теперь опустите и можете идти. Я позову!

Сиделка нежно опустила девушку, поправила под ее головою подушку и неслышно вышла из комнаты.

Кротов сел на табуретке подле кровати и внимательно стал смотреть на свою пациентку.

Лицо ее побледнело и словно припухло, глава были так же раскрыты и смотрели с тою же неподвижностью расширенными зрачками.

Кротов проникся жалостью к этому молодому существу, к этой умирающей жизни, и ревность врача возбуждала его.

Нет, не даст он погибнуть этой молодой жизни! Какие мускулы, какое свежее, крепкое тело, какое умное энергичное личико.

Он нагнулся, прислушиваясь к ее дыханию. Оно стало глубже.

В комнату на цыпочках вошел Салазкин и сказал вполголоса:

-- Глеб Степанович, если полную насыпать, все 15 выходят. Ну, а если допустить, что бумагой забили, 10 уж наверное!

-- Спасибо, отошлите трубку начальнику. Лучше сами снесите и побудьте в аптеке. Может, понадобитесь!

Фельдшер нагнулся и чуть слышно прошептал:

-- А тот скончался. Людвиг Сигизмундович чертей так и сыпал. Теперь к начальнику пошел.

Кротов молча кивнул, не спуская глаз с лежащей перед ним. Ему показалось, что начинается реакция.

Фельдшер неслышно вышел.

Кротов торжественно улыбнулся.

-- Она спасена! 10 граммов, но, ведь, она не Макаров. Тот, вероятно, съел все и остатки языком слизал, а она добрую половину рассыпала... возможность есть!..

Девушка вдруг заметалась и проговорила:

-- Пить!

Кротов осторожно приподнял ее голову и поднес к ее губам кружку с водою.

Она жадно сделала несколько глотков и откинулась на подушку. Щеки ее окрасились; глаза закрылись и открылись снова уже с осмысленным выражением. Кротов ясно прочел в них сперва недоумение, потом тревогу.

Надо торопиться! Он взял в руки шприц и флакон с эфиром.

-- Меня перевели в другую камеру? -- вдруг спросила она, быстро поворачиваясь на бок. Глаза ее вспыхнули, щеки покраснели. -- Кто вы? Доктор?

Кротов кивнул и, оставив флакон с эфиром, взял девушку за руку.

-- Да, я доктор; вы -- больная и у меня в госпитале.

Она резко отдернула руку и сказала:

-- А! Так вы меня спасаете?

Кротов опять кивнул и снова хотел взять ее руку, но она отодвинулась к стене и ее глаза вспыхнули презреньем.

-- Спасаете! для палача... вам велели?

Кротов отшатнулся, словно его ударили в лицо, шприц со звоном упал на пол и разбился.

Мысли в беспорядочном вихре закружились в голове.

О чем он думал? Как это не пришло ему в голову? Долг врача -- спасти жизнь, но не для казни! Такого долга не может быть, никто не может предъявить ему такого требования... Вместо смерти на постели, здесь, подле него, -- смерть под перекладиной в сером мешке!..

Он развязал галстук, расстегнул ворот рубашки, а девушка возбужденно говорила:

-- Вы должны это сделать, как доктор, тюремный доктор... Что же? Я мало приняла, что ли? Или скоро открыли, успели помочь...

В голосе ее послышалось страданье. Она опустила руки и прошептала совсем тихо:

-- И меня повесят... Ну, что же...

Кротов быстро нагнулся над ее бледным лицом.

-- Нет, -- сказал он, -- этого не будет! Я... я... не отдам вас палачу!

Она схватила его руку и улыбка озарила ее лицо.

-- Правда? Я умру? Здесь... -- и в голосе ее послышалась неподдельная радость.

Кротов не был в силах ответить ей, только кивнул.

-- Спасибо вам! Я знаю, -- она сердито нахмурила тонкие брови, -- я торопилась, я много просыпала... Но за мной так следили...

-- Доктор, а он? -- вдруг спросила она и впилась в лицо Кротова глазами.

Он понял ее вопрос и ответил:

-- Он уже умер...

Кротову показалось, что она засмеялась... Да, ее губы улыбались, а из глаз катились частые, крупные слезы.

-- О! Он-то, я знаю, -- не просыпал, -- с гордостью сказала она, и в изнеможении откинулась на подушку...

Лицо ее осунулось; она заметалась.

Кротов взял ее руку. Пульс бился учащенно, потом замирал и снова бешено бился.

-- Молодец Костя! -- вдруг сказала она, -- мой светлый... мой милый... Ты говорил, что, умирая, надо показать, как умирать надо. И показал!..

Она заметалась и начала говорить шепотом.

Кротов отер с ее лица пот, потом вытер свое лицо. Теперь уже переход "туда". Она бредит и счастлива.

-- Да, да! Мы уедем... только времени мало, -- шептала она, -- здесь хлопочут. За нами он... он следит! Они на каторгу нас, а мы в Лондон... хорошо... мы еще поживем... Папа, папа, ты любишь меня, да? Зачем ты грустный? Ты и его полюбишь, да? И все вместе... Прочь! вы не смеете прикасаться ко мне... Здесь не застенок...

Она очнулась и раскрыла глаза, тяжело переводя дух.

-- Пить!

Кротов подал ей кружку.

Девушка глотнула и потом прошептала:

-- Волоса... отрежьте... папе... пожалуйста... он... -- и опять заметалась.

Кротов нагнулся над нею.

Она вздрогнула, голова ее судорожно метнулась, в горле заклокотало.

-- Кончается, -- тихо сказана сиделка, стоя на пороге комнаты и крестясь.

-- Все! -- произнес Кротов, и, сложив руки на груди девушки, поправил ее скатившуюся голову и осторожно поцеловал в лоб.

-- Принесите ножницы, -- сказал он сиделке.

Она принесла и с удивлением увидела, как доктор отрезал у покойницы прядь волос и бережно завернул их в носовой платок.

Потом он вышел в аптеку и сказал фельдшеру:

-- Все, Кузьма Никифорович, -- скончалась!

Тот широко перекрестился.

-- Слава Господу, -- проговорил он дрогнувшим голосом, -- без надругания! Сама!

Кротов спустился в главный корпус и вошел в дежурную комнату. Виноградов с шашкой через плечо, не снимая фуражки, лежал на диване и громко храпел.

Кротов присел к своему столу, засветил лампочку и дрожащей рукою составил рапорт о смерти политической осужденной Холиной, происшедшей от паралича дыхательных органов, вследствие приема кокаина в количестве до 10 граммов.

Потом он встал и растолкал Виноградова. Тот сразу проснулся и вскочил на ноги.

-- Фу! Напутали! Ну, что?

-- Умерла!

-- И эта! Запишем. В котором часу? -- он подошел к столу п нагнулся над листом бумаги, взяв перо.

-- В 4 с половиною. Я составил рапорт. У меня на столе.

-- Отлично. А тот в 4 ровно. Чисто, как гусарская шпора... Фу, изморился за ночь! -- он подал Кротову руку и снова улегся на диване.

Кротов оделся и вышел. На дворе с ним встретился начальник. Он только что вышел из своей квартиры, направляясь в тюрьму, и остановил Кротова.

-- Ну, что, батенька, спасли?

Кротов ответил.

-- Вот! -- сказал начальник, -- оба! Понятно, будет история... А я что? Что я мог?

-- Спокойной ночи, -- произнес Кротов.

-- Идите? Устали? -- начальник на мгновенье задержал его руку и тихо сказал ему:

-- А я доволен! Да! По человечеству... для палача еще двое остались, вот!.. Эх, если бы не два года до пенсии! -- круто окончил он и, пожав Кротову руку, пошел назад к своей квартире.