Верность

14

На следующий день Апостолова вызвали в ЦК. Ему предложили работать в штабе военно-воздушных сил. Предупредили, что работа не из легких, что руководство авиацией находится в руках офицеров, членов буржуазного союза «Звено», что основные усилия на данном этапе должны быть направлены на разгром фашистской Германии и на создание новой авиации.

В офицерской форме, с погонами капитана, Апостолов чувствовал, себя стесненно, его движения были скованны. Он ждал в приемной. Адъютант молча, движением руки, пригласил его в кабинет генерала Нанчева. Нетрудно было догадаться, что ни адъютант, ни генерал не выражали восторга по поводу прибытия нового помощника.

— Наконец-то и у меня будет помощник! — заявил генерал. В его словах звучала ирония. — Работы у нас хватит всем. Пожалуйста, садитесь. Не надо представляться. Я уже обо всем уведомлен.

Генерал подал ему коробку сигарет «Картел», предупредительно пододвинул пепельницу. Апостолов не курил. Генерал взял сигарету и сел рядом с ним.

— Вам необходимо присутствовать на совещании, — сказал он. — Сегодня будем разбирать деятельность некоторых офицеров.

— Я не знаком с делами, которые вы намерены рассмотреть, господин генерал.

— Не беда, разберетесь. Случаи самые простые.

Через час в кабинете Нанчева началось совещание. За столом, покрытым красным бархатом, сидели три генерала, полковник и капитан. Форма у всех была новая, собравшиеся поблескивали новыми погонами. Видно было, что новая власть не обошла их вниманием.

Апостолов представился, как полагается по уставу. Начальству понравилась его выправка: генералы переглянулись и предложили ему занять место.

— Господа! — начал генерал Нанчев. — Всем известна наша глубокая признательность русским. Вот уже второй раз они пришли освободить нас. Теперь мы союзники с Россией и заявляем, что будем честно выполнять свой долг. — Генерал отпил глоток воды из стакана. — К сожалению, — он помедлил, чтобы сосредоточить внимание присутствующих на последних словах, и повторил, — к сожалению, господа, в нашей авиации есть офицеры с антисоветскими настроениями. Их прошлое не позволяет им оставаться в наших рядах… Если мы не примем вовремя меры, господа, это может самым нежелательным образом отразиться на доверии к нам со стороны русских. Я отдал распоряжение, чтобы подобные элементы были изолированы и повсеместно разоблачены. Сегодня нам предстоит рассмотреть… — Генерал заглянул в бумажку. — Мы начнем с кандидата в офицеры Горана Златанова… — Он еще раз посмотрел на бумажку. — Из истребительного полка. Генералы в знак одобрения кивнули головой.

— Вам, господа, известно, что он сбил советский разведывательный самолет в условиях, которые позволяли ему не выполнить приказа. Мне представляется, что советское командование будет приветствовать наше решение уволить из рядов авиации Златанова, а если понадобится — отдать его под суд.

Апостолов внимательно слушал генерала и думал, как хорошо, что он может внести разъяснение в эту историю, поможет избежать ошибки.

— Я согласен, — заявил генерал, сидящий рядом с Нанчевым.

Поднялся второй генерал. У него была коренастая фигура, через все лицо жгутом протянулся шрам, нос с горбинкой, волевой подбородок.

— Господа! — он говорил уверенно. — Говорят, кандидат в офицеры Горан Златанов хороший летчик. Но этот молодой человек забыл, что русские принесли нам освобождение от турецкого рабства. Они полили нашу землю своей кровью. Поднять руку на их внуков? Это недостойно болгарина. Я предлагаю уволить Златанова и передать его дело в следственные органы.

Генерал Нанчев был уверен, что вопрос уже решен. Он собирал свои бумаги, когда Апостолов попросил слова.

— Я не согласен, господа.

Нанчев приподнял брови и удивленно посмотрел на него через пенсне.

— Какие у вас основания не соглашаться с нами? «Подсунули мне орешек!» — думал генерал, слушая Апостолова.

— Я знаю кандидата в офицеры Златанова — до вчерашнего дня служил с ним вместе в одной эскадрилье. Он был одним из организаторов саботажей против немцев. Златанов не сбивал советского самолета, он сбил в том бою немецкий истребитель, не дав ему атаковать русский разведывательный самолет. Немецкое командование дало ложное сообщение, и печать подхватила эту ложь. Златанов смело отрицал приписываемый ему «подвиг».

— Вы плохо информированы, капитан, или сам Златанов ввел вас в заблуждение. Его личное дело в моих руках. Он отрицал содеянное из-за боязни расплаты…

— Он сбил один американский самолет и таранил второй, уже одного этого достаточно, чтобы отдать его под суд! — поспешно вмешался полковник.

Апостолов бросил на него уничтожающий взгляд.

— Не думайте, что все забыли вашу деятельность, господин полковник! В двадцать третьем году вы иначе выражали свой патриотизм!

— Господа! Это же возмутительно! — все хором запротестовали.

Только генерал со шрамом на лице сидел молча, тяжело опустив на руки седую голову. Генерал Нанчев постучал по столу.

— Господа, господа! Сохраняйте спокойствие! Не сердитесь на капитана. Его оправдывает молодость. Он принесет вам свои извинения, господа, — примирительно заключил генерал. — В этом случае все предельно ясно. Перейдем к следующему…

Горан еще не мог опомниться и прийти в себя. Он упрекал себя в том, что не нашел случая побывать дома и объясниться с матерью. «Это мне урок на будущее», — говорил он себе, возвращаясь к событиям того дня.

Он привязался к Анатолию и полюбил его, как брата. Советская эскадрилья перебазировалась в Малорад, и Горан грустил без друга. Мечтал о встрече с ним. Время проходило в полетах. На счету Горана было больше боевых вылетов, чем у других летчиков.

Сегодня, уставший, он возвращался с задания с одним желанием — отоспаться. «Зайду в столовую и — спать!» — мечтал он. На дороге его встретил солдат и передал распоряжение явиться немедленно к командиру. Командир встретил его с холодком и напрямик заявил ему, что он уволен и должен сдать все числящееся за ним имущество.

— Такая твоя судьба, с тебя начали. Глядишь, и до нас доберутся. По приказу ты сегодня же должен оставить аэродром, но у тебя нет квартиры в Софии. Оставайся до завтра, другого ничего не могу предложить, — говорил ему командир.

Златанов не слышал его слов. Он смотрел в окно, растерянно барабанил пальцами по подоконнику. Его внимание привлек самолет, совершавший посадку. «Сейчас сделает «курицу»…

— Так и не научился садиться этот жук! — досадовал полковник Ножов.

Горан посмотрел на полковника, стараясь понять, почему он здесь. Только что ему хотелось спать, и вот он здесь, а впереди бессонные ночи.

«Не много ли для одного человека испытаний? Сталь и та требует осторожности. Превысил предел — и все пошло к черту…» — размышлял Горан, выйдя из штаба, оставшись наедине с собой.

«Что-то случилось!» — встретив его, решил Тончев. Он вопросительно посмотрел на него. У Горана не было сил объясняться. Он коротко сказал:

— Меня уволили…

«Сколько лет прослужили вместе», — думал Тончев. Техник знал Горана не хуже, чем мотор самолета.

— Нет, ты не уйдешь отсюда! — крикнул Тончев. — Тебя не могут уволить. Сейчас война. Твое оружие — самолет! Иди к Апостолову! Выше голову! У тебя есть друзья!

Он крепко сжал его руку.

«Ни одного плохого приземления, ни одного повреждения в самолете, даже шину ни разу не испортил. И такого человека увольняют! А эта история с советским самолетом! Ведь если разобраться, она помогла ему участвовать во всех делах подпольной группы. А сколько он нам помогал?!» Оставшись один, Тончев никак не мог успокоиться. «Ждали свободу, а господа опять свою палку гнут. У многих из них еще губы не обсохли от поцелуев с гитлеровцами. Заметают свои следы, выслуживаются. Не разобравшись, человека обидели!»

Горан был уже далеко, а Тончев все продолжал возмущаться. Проходившие мимо останавливались, прислушивались. «Пусть это дойдет до высшего начальства! Пусть знают, что о них люди думают!» — кипятился он.

Ему в голову пришла мысль, что Горан из гордости может не зайти к Апостолову. И он пошел ему звонить.

— Значит, генерал действует за моей спиной? Издает приказы без моего ведома? — возмутился Апостолов, когда Тончев ему все рассказал. — Передайте Златанову, пусть не беспокоится! Я буду ждать его.

Апостолов действительно ждал Златанова в этот день, но Горан, как и предполагал Тончев, не зашел к нему. Он вышел с вокзала и направился на улицу Марии Луизы. Горан думал, что теперь, когда идет война, человеку не могут отказать в праве защищать свою родину. Он решил просить послать его на фронт рядовым, дать ему винтовку. Сейчас не время для выяснения, правильно ли поступили с ним. Идет война. Он спрашивал у прохожих, где военный комиссариат. «Может быть, все не так уж плохо, — рассуждал он. — Ведь я еще не дрался по-настоящему. Неужели считать геройством, что я сумел добыть для партизан револьверы и несколько сот патронов! Я жил среди волков, скрывая свою ненависть. Они меня даже считали своим… А на фронте я открыто пойду на врага. Буду мстить за Сашо, за Славку, за всех, не доживших до свободы».

Перед военным комиссариатом толпились сотни добровольцев — все были полны решимости включиться в борьбу с гитлеровцами. Горану сразу же стало лучше среди этих людей. Подошла его очередь.

— Как же это понимать? Летчик — и вдруг в пехоту просится! Нет, брат, — отрезал капитан, — летай!

Горан настаивал, и, в конце концов, вынужден был долго объяснять ему причину своей просьбы.

— Значит, в пехоте решил выслужиться? Искупить подлость? — не понял его капитан.

— Мне не надо выслуживаться. И ничего подлого я не сделал. На моем счету более тридцати успешно выполненных боевых заданий.

Капитан призадумался. Потом поднял трубку. Его связали со штабом военно-воздушных сил. Он долго объяснял кому-то, что человеку надо поверить, потом тяжело вздохнул, положил трубку.

— Нет! — сказал он, не глядя на Горана.