Верность

20

Истребительный полк подполковника Ефимова перебазировался на новый аэродром, ближе к линии фронта.

Началась операция по освобождению Белграда. В этот день низкие облака и ограниченная видимость не позволили выполнять боевые задачи. Инженеры и техники воспользовались плохой погодой и принялись за ремонт материальной части.

Подполковник Ефимов разговаривал у себя на командном пункте с только что прибывшей новой радисткой Галиной Лялиной. Он умышленно вел разговор только о предстоящей работе — память есть нечто священное, и иногда лучше не касаться дорогих воспоминаний. Подполковник с минуты на минуту ожидал прибытия самолета Ли-2, вылетевшего час назад из Софии. Такие самолеты пилотировались опытными летчиками гражданского воздушного флота, и при очень сложных метеорологических условиях им разрешалось делать посадку на военных аэродромах. Ефимов знал, кто прилетит самолетом, но ничего не сказал новой радистке. А она отвечала на его вопросы сдержанно и точно. «Такая же, как и ее брат…» — подумал подполковник.

Когда появился Горан, Галина как будто не удивилась. «Все Лялины сделали свое дело. Только я осталась. Что делать мне?» — вспомнил Горан ее слова и понял, почему она в военной форме, почему она здесь. Галине еще не было известно о намерениях болгарского летчика, она знала только, что он побратим Анатолия, и ее прежняя скованность исчезла. Она встала, протянула руку, и Горан задержал ее в своей. И ему и ей было предельно ясно: их место ближе к Анатолию, их место именно здесь, в этом поле, удаленном от населенных пунктов, на этом аэродроме с несколькими землянками, где все хранили память об Анатолии.

Галина сама заговорила о брате. Ей захотелось подробнее узнать, как погиб Анатолий. Почему, он не сумел вовремя заметить американский самолет? Подполковник Ефимов подыскивал слова для ответа. Он предложил немного пройтись, и все трое зашагали по ровному полю.

— Тут ни Анатолий не виноват, ни его звено, — тихо начал подполковник. — Это была наша первая встреча с американскими летчиками. Мы ожидали ее с радостью, а они держали камень за пазухой… Налетели как разбойники на звено Анатолия, хотя не могли не заметить опознавательные знаки на самолетах.

— Это же преступление! — возмутилась Галина.

— Да, коварство, на которое ни один честный человек не пойдет, — согласился подполковник Ефимов. — Возможно, и я виноват в том, что поверил в искренность американцев и этому же учил своих подчиненных. Жаль, что нам пришлось заплатить за свои заблуждения дорогими жертвами…

— Не могу понять, — снова заговорила Галина, — зачем им надо было убивать советского летчика. Если они жаждали воздушного боя, то для этого есть фашисты, наши общие враги. Пусть бы стреляли в них, почему они стреляют в своих союзников?

— Сложный вопрос, товарищ Лялина, сложный. Позже мы разберемся во всем. Короче говоря, еще при первой встрече они хотели показать нам свое превосходство, свою мощь. То же самое было и во время их налета на Софию. «Вот видите, болгары, — хотели они сказать, — мы можем разрушить вашу столицу в одно мгновение». Другими словами, они хотели продемонстрировать нам, какой силой они обладают…

— Да, — не сдержался Горан. — Это настоящий воздушный разбой. Мы говорили с ним об американцах…

— Именно Анатолий первый открыл подлые намерения американцев, — добавил подполковник. — Это дало ему возможность маневрировать и, хотя он и был тяжело ранен, настигнуть и сбить своего убийцу. Сейчас я вспомню… — Ефимов задумался, потом медленно произнес: — Последние его слова были: «Горан… прав. Подлость… Передайте Галине…» А что вам надо было сказать, мы так и не разобрали.

Они подошли к замаскированным самолетам, где все летчики уже стояли в строю в ожидании командира. Подполковник увидел, что все сделано так, как он распорядился. Горан издали узнал техника Кононова, который снял с самолета Анатолия маскировочную сеть и стоял в ожидании Горана. Звезды на самолете блестели под облачным небом, и Горан с удовлетворением пересчитал: было их не десять, а тринадцать. Значит, у Анатолия прибавилось еще три победы. И последняя была над его собственным убийцей.

Времени на размышления не осталось — Горан не ожидал и не готовился к предстоящей церемонии.

— Старший лейтенант Златанов, — повернулся к нему подполковник Ефимов. От волнения его голос потеплел. Перед этим была подана команда «Смирно!», и все слушали с выражением суровой торжественности на лицах. — Вы зачислены в наш полк рядовым летчиком-истребителем. Командование удовлетворило вашу просьбу, и мы принимаем вас с большой радостью в наши ряды как представителя болгарской авиации и болгарского народа, как нашего старого товарища. Вы прошли переподготовку на наших самолетах и сейчас готовы нести трудовую службу летчика-истребителя. Мы передаем вам самолет Анатолия Лялина, так как знаем, что это ваше сокровенное желание. Этот самолет дорог здесь нам всем — это дар советских рабочих. Тринадцать звезд оставил на нем наш любимец, ваш советский побратим. Но нам предстоит еще немало боев. Бейте врагов на этом самолете так, как бил их на нем Анатолий, берегите его так, как берег его Анатолий!

Златанов подошел к подполковнику Ефимову. Губы его вздрагивали от волнения. Поблагодарив за оказанное доверие, он направился затем к самолету медленным, торжественным шагом, поцеловал крыло и крепко пожал руку технику Кононову.

— И еще одно! — громко произнес подполковник Ефимов, чтобы его могли услышать все. — Звезды не стирать! Счет сбитым самолетам продолжать.

— Правильно! — раздались одобрительные голоса летчиков.

Галина прикрыла лицо, чтобы вытереть набежавшие слезы.

Подполковник Ефимов чувствовал личную ответственность за подготовку Горана Златанова. Он приказал ему хорошо изучить район предстоящих полетов, проверил, как летчик знает самолет, и, только когда убедился, что Горан отлично владеет техникой вождения истребителя, быстро и правильно принимает решения, безошибочно пользуется всеми приборами, допустил его к полетам. Он был скуп на похвалы. Все знали это и ободряли Горана после каждого «урока». Подполковник же внимательно изучал характер Горана и был сдержан.

Златанову повезло. Уже в первом воздушном бою он сбил один Ме-109. После боя Ефимов долго беседовал с ним, проанализировал все его действия, отметил допущенные им ошибки и в то же время постарался вселить в него уверенность в своих силах. Первой своей победой Горан завоевал симпатии всех летчиков — не посрамил Анатолия!

Но, зная, что Горан горит желанием отомстить за друга, а желание мстить подчас затуманивает разум, подполковник Ефимов долго не решался доверить ему самостоятельное вождение пары, и это мучило летчика. Однако во всех боевых вылетах Горан проявлял дисциплинированность, смелость, быструю реакцию и опытность. И наконец подполковник Ефимов решил, что настало время удовлетворить его желание.

И все же через десять дней случилось то, чего подполковник Ефимов опасался больше всего. Пара, ведомая Гораном, не вернулась вовремя, и связь с ней была потеряна. Прошло два часа, которые показались подполковнику целой вечностью. Он упрекал себя за поспешность, сентиментальность…

Галина, постоянно дежурившая у рации и видевшая все тревоги командира, только теперь поняла, что значил для нее Горан. Ей казалось, что если она потеряет и его, то останется совсем-совсем одна на этом свете… Она даже не могла как следует объяснить себе, что именно уже связывало ее с этим болгарином, но сама мысль, что он ей чем-то очень близок и дорог, испугала ее. Когда подполковник Ефимов и все в полку потеряли надежду, что летчики живы, она приняла радиограмму от генерала Судина, в которой сообщалось, что пара истребителей благополучно села на американский аэродром и что американское командование выразило благодарность советским летчикам за оказанную ими помощь. Едва сдерживая слезы радости, Галина вбежала к подполковнику Ефимову и прямо от двери крикнула:

— Жив! Горан жив!

Подполковник Ефимов испытующе посмотрел на нее. Он был достаточно опытен, чтобы разобраться в том, что скрывается за таким возгласом.

Галина подала ему радиограмму. Подполковник прочел ее и словно онемел, не в силах вымолвить ни слова. Лишь прочтя радиограмму еще раз, он смог наконец произнести:

— Молодцы ребята! Посмотрим, какие новости они нам доставят.

Подполковник был сильно озадачен. Содержание радиограммы никак не увязывалось с намерением Горана отомстить американцам за смерть Анатолия.

Галина напряженно следила за каждым изменением в поведении подполковника.

— Пусть только прилетят! — пригрозил он. — Пять суток ареста за нарушение дисциплины полета!

Но за этой угрозой Галина уловила и отеческую тревогу. И не обманулась — подполковник добавил тихо:

— Хорошо, что благополучно сели. Потерять таких летчиков!..

Подполковник Ефимов встретил Златанова и его ведомого сурово. Он знал: оставь без внимания их проступок — в будущем можно ожидать еще больших сюрпризов.

— Что, на поклон к американцам ходили? — спросил он, глядя на них исподлобья.

Горан был мрачен и неразговорчив.

— Да выходит что-то вроде этого, товарищ подполковник… Вы знаете, почему я возненавидел американских летчиков. За их пиратские налеты на Софию, за наглость и высокомерие, за Анатолия. Так я сказал однажды Анатолию: «Ненавижу их». А он мне ответил: «Не смешивай личные чувства с политикой». Теперь я очень хорошо понял эти его слова… Мы углубились на пятьдесят километров над территорией противника. Еще издали я заметил воздушный бой между американскими «Лайтнингами» и немецкими «фокке-вульфами». Приказал Володе следовать за мной. Через пять минут мы были на месте боя. Собственно, это был уже не бой — американцы уклонились от него. Только два немецких самолета продолжали атаковывать один «Лайтнинг».

— И другие бросили его?

— Так точно. Немцы уводили американский самолет подальше в глубь своей территории. Тот умело маневрировал, но с большими усилиями.

— И вы пожалели его?

— Ненависть к фашистам оказалась сильнее, товарищ подполковник. Мы распределили с Володей цели, и, когда американец читал свою предсмертную молитву, перед его глазами вспыхнули оба «фокке-вульфа».

— Вы их сбили?

— Да, — подтвердил Володя.

— Вот это здорово! А почему же вы не вернулись сразу? У вас горючего еще хватило бы.

Горан объяснил:

— У американца был подбит самолет, и нам пришлось довести его до их аэродрома… А знаете, он мне показался хорошим человеком. Обнимал нас с Володей, не знал, как отблагодарить. «Вы настоящие союзники, настоящие товарищи, — говорил он сквозь слезы. — А вот наши бросили меня». «У нас существует такой закон, — сказал ему Володя, — уничтожить врага — заслуга, а спасти товарища — честь». «Хороший закон. Значит, вы считаете меня своим товарищем?» — сказал он. Как раз в это время нас пригласили к командиру, он хотел пообедать с нами. И тут произошло вот что. Американец шепотом сказал мне: «Этот командир однажды приказал мне стрелять в ваш самолет. Я возразил, что это нечестно: ведь мы же союзники. Тогда он отстранил меня от боя, и его приказ выполнил другой. Не знаю, что стало с вашим самолетом, но наш не вернулся». Я спросил о дате и понял, что речь шла о самолете Анатолия. Кивнул Володе, чтобы шел к своему самолету. «Стойте, куда спешите, командир вас ждет!» — крикнул присланный командиром американец, который, между прочим, отлично говорил по-русски. «Скажите вашему командиру, что с убийцами русских летчиков мы за один стол не садимся», — ответил я ему.

Подполковник Ефимов молчал. Как следует поступать в подобном случае? Строго придерживаться статьи устава и не видеть за ней человека? Пресечь правильную инициативу во имя общей формулировки статьи? А не слишком ли он потакает молодым? Но ведь летчики поступили правильно — установили взаимодействие с союзниками, взаимодействие, все еще не установленное официально. И, сделав краткий разбор их полета, он отметил:

— Задание вы выполнили, сбили два «фокке-вульфа», оказали помощь союзникам. У меня нет оснований быть недовольным, но я хочу услышать и мнение ваших товарищей. А сейчас, раз уж вы отказались от американской кухни, идите пообедайте. И отдыхайте. Потом расскажете всем о сегодняшнем полете. Вы свободны.

Первый раз Златанов присутствовал на таком разборе. Первый раз он слышал, как откровенно высказывается правда. Говорившие анализировали каждое его действие, беспощадно, как ему казалось, вскрывали допущенные ошибки. Все это было Горану ново и странно. Вначале он слушал с раздражением, даже с обидой. Ему казалось, что он стоит раздетый, как перед отборочной комиссией, а все рассматривают, измеряют его познания, опыт, оценивают его характер. Неужели можно вот так открыто, при всех, говорить об этом?

Однако скоро Горан начал понимать, что он слышит одну лишь правду. И разве не верно, что только между близкими, между своими можно говорить так откровенно и о хорошем и о плохом? Эти люди и в самом деле чувствовали себя словно одна семья. Горан слушал, обливаясь потом, и ему становилось то жарко, то холодно.

Каждый из говоривших объяснял его действия и поступки по-своему, и в то же время они все подходили к выводу, что корни его ошибок и нарушений в системе обучения и воспитания, которая сделала его летчиком.

И это почему-то возмутило Горана. Выходит, что он — продукт системы? «Было бы понятно, если бы все дело заключалось в моем невыносимом характере, — думал он. — Но быть продуктом системы…» Ему хотелось встать и убежать. Но он не встал и не убежал. Только машинально вытирал пот со лба и слушал…

Когда разговор закончился, Горан, охваченный желанием остаться наедине с самим собой, чтобы обдумать все, поднялся и пошел, сам не зная куда. В этот момент он внезапно почувствовал, как чья-то рука взяла его под локоть. Обернулся — майор. До сих пор он ни разу его не видел. Высокий, стройный, лицо бледное, — видно, долго болел, — непокорная седая прядь волос, нависшая над левым ухом. Майор как будто прихрамывал на левую ногу. Он улыбался — улыбка его была задумчивая, выражавшая участие. Майор Дубенский, заместитель командира полка по политчасти, действительно накануне прибыл из госпиталя. Поэтому Горан и не видел его раньше.

— Куда идешь? К себе, наверно? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я провожу тебя… Мы еще не знакомы. Вот стукнули мне в ногу, пришлось полежать… Вижу, что ты первый раз на нашем разборе. Да еще как объект критики. Попотел немного, а? — И майор громко засмеялся. — Не нравится тебе такая баня, а? А ведь это хорошая штука… полезная…

— Я знаю, у меня есть недостатки, — упавшим голосом говорил Горан. — Но мне кажется, их преувеличили…

— Нелегко тебе… — В этот момент майор Дубенский ступил больной ногой в подвернувшуюся ямку и вздрогнул. Ему удалось подавить боль. Он крепче ухватился за руку Горана. — Ну, до свиданья, — словно виновато сказал он. — Да, нелегко тебе, знаю. Наши ребята, как говорится, прошли сквозь огонь и воду, многое видели, многое вынесли и выстрадали. Так что ты не сердись на них. Сегодня ты водишь пару, а завтра поведешь звено, эскадрилью. А быть ведущим нелегко, брат. Я слышал, ты летчик хороший, а хороший должен учиться больше всех. И даже на горьком опыте.

Горан почувствовал уважение к этому человеку. Теперь уже совсем успокоившись, он поблагодарил майора за заботу и заверил его, что впредь будет стремиться не повторять ошибок. На этом оба расстались.