Волшебная скрипка. Повесть о Генрике Венявском

ЧАШКА ЧАЮ ПАНИ РЕГИНЫ

Сам Джоаккино Россини пожаловал к пани Венявской с визитом. Он фанатичный друг поляков. Он уже давно интересуется Генеком. Он даже хотел откормить его у себя.

— Risotto с курятиной, макароны с томатами быстро добавили бы несколько кило вашему мальчику. Он слишком худой. Он должен быть таким, как я…, тогда из него выйдет музыкант…, — говорил не раз он своему другу Вольфу.

Теперь, когда в Париже очутился малый Юзик, пианист, а о его таланте уже разнесся слух по всему городу, маэстро Россини пожелал познакомиться с матерью гениальных мальчиков.

Квартира пани Венявской расположена на третьем этаже. Ей достаточно было нескольких дней для устройства гнездышка, куда она взяла Генрика.

Улица называется Вавен. Ничего особенного она собой не представляет. Лестницу в доме заметают не всегда, так как консьержка не любит этим заниматься. Зато в квартире — чистота. В гостиной великолепный рояль Эрара. Сюда охотно собираются знакомые послушать сонаты Бетховена, которые мастерски исполняет хозяйка квартиры.

На столе стоит начищенный самовар. На блюде — хрупкие пирожные-палочки. Темно-золотистая жидкость распространяет нежный экзотический аромат. Гости пьют чудесный напиток.

— Я предпочитаю это пирожное, — говорит маэстро Россини.

— Ах, пожалуйста, очень приятно! Позвольте, маэстро, я вам запакую немного этих пирожных?

— Будьте любезны. Можете даже насыпать их мне в карман.

Пани Регина берет блюдо, просит маэстро подставить карман.

— Мне очень приятно, что я познакомился с вами. Генека я знаю уже давно. Ваши мальчики играют превосходно. А вы похожи на римлянку, — быстро и без связи болтает маэстро. Такие черные глазки, такой прекрасный носик, такие чудесные, узкие ручки! Говорят, что все польки — блондинки с голубыми глазами, а вы похожи на женщину моей родины, Италии… Увы, Италия, как и Польша, находится под чужеземным игом! Может быть, сыграем с вами что-нибудь итальянское… В четыре руки?

— Что-нибудь из Россини, — любезно отвечает хозяйка.

— Верно, это лучше, чем варварские новости из Дрездена, Мюнхена и Веймара. Я надеюсь, что вы вместе с сыновьями прослушаете какую-нибудь из моих опер?

Толстяк Россини тяжело подымается со стула.

— Enchanté, enchanté… [12] — автоматически повторяет маэстро при прощании. С ним вместе уходит и дядя Эдуард.

Только теперь маленькая гостиная оживляется; многие эмигранты горят нетерпением услышать новости с родины.

— Говорят, крестьяне вырезали две тысячи помещиков!

— Восстали краковские крестьяне и горцы из Хохолова.

— Русские войска заняли Краков уже 24 февраля…

— Дембовского сразила австрийская пуля. Такой замечательный парень…

Хотя эти новости давно уже устарели, в Париже они все еще передавались из уст в уста, печатались во французских газетах.

— Вольный город Краков прекратил свое существование. Австрия захватила и эту старую столицу. Паскевич в докладе царю уверял, что «…Восстание не будет поддержано народными массами, которые больше верят правительству, чем шляхте…»

Пани Регина добавляет:

— Когда я выезжала из Люблина, был получен приказ, чтобы все вывески были написаны на двух языках.

Гости попивают чай, угощаются пирожными и все говорят, говорят о своих городах, о своих заботах.

Нельзя сказать, чтобы у них были общие взгляды. Среди эмигрантов — столько различных партий. Даже пани Регина уже знает что существуют монархисты из отеля Ламбер, приверженцы Чарторыских, знает о военной партии объединенной (Владислава Плятера), демократической, социалистической (Ворцеля), мистической… да и… мистически-мессианистической во главе со Свентославским.

Иногда в квартире на улице Вавен появляется Адам Мицкевич. Он в потрепанном сюртуке, волосы давно не стрижены, дымит трубкой и упорно молчит. Иной раз попросит:

— Играйте, ребятки, играйте, это услада моему сердцу.

Седая прядь волос опускается на лоб, он закрывает глаза и сидит молча.

Мицкевич посещает Венявских редко. Если покажется, гости умолкают. Никто не отваживается нарушить тишину. Это не какая-нибудь неловкость или принужденность, нет, просто присутствие Мицкевича создает особую атмосферу.

— Сыграйте несколько мазурок, краковяков, полонезов. Так, как на родине, как у нас дома.

Генек и Юзек стараются, подражая деревенским музыкантам. Поэту нравится это: по-польски, с темпераментом…

Поэт надымил в салоне, словно смолокур. Иногда целует Генека и Юзика в голову:

— Старайтесь, ребятки, старайтесь. Когда-нибудь из этой музыки возникнет Польша.

Мицкевич внезапно подымается со стула, выходит в переднюю. Он исчезает, не попрощавшись ни с кем, даже с хозяйкой. Это — странность, конечно, но Мицкевичу все прощают, на него никто не обижается. Он тот, который знает, который надеется, верит, ведет борьбу со всяким обманом, избегает всех ловушек. «Я — миллион, ибо страдания миллионов я взял на себя…» Мицкевич это — живая легенда, хотя вездесущая сплетня и его не оставляет в покое. Ходят слухи о какой-то девушке из Вильно. Жена у него больна: детьми-то кому-нибудь надо заниматься?… Друзья поэта пытаются пресечь сплетню, подозрения и обвинения. Впрочем, чего только не говорят в этом Париже о Викторе Гюго, о Жорж Санд, о самом Шопене?!

Проходит месяц за месяцем, прошел год, прошло уже немало дней и недель второго года пребывания пани Венявской в Париже. Газетные известия возбуждают беспокойство. Мир никак не может успокоиться, хотя «священный союз» выдает себя за исполнителя божественных предначертаний. Кто этому поверит? Поляки?

На рыночных площадях, на парижских ярмарках демонстрируют фантастический музей восковых фигур. Объявляются банкротства, ходят слухи о мошенничествах, об убийствах.

Пани Регина внимательно присматривается к своим сыновьям, изучает их. Она хотела бы отгородить их от всякого зла, избавить их души от всякого увечья. Она следит, чтобы они регулярно посещали консерваторию, интересуется знакомствами своих сыновей. Но в Париже, где на каждой улице, на каждом бульваре размалеванные куклы бесстыдно торгуют собой, уследить за мальчиками трудно. Прервать знакомство с Жерменой оказалось труднее, чем взять мальчика из пансиона мадам Вуаслен. Пани Регина нарочно сняла квартиру на улице Вавен, чтобы улица Бержер не была по дороге в консерваторию. Жермена сама нашла мальчика. Она умела его выследить. Юзик мешал. Ничего. Они старались чем-нибудь отвлечь его внимание, чтобы хоть ненадолго исчезнуть в зелени Люксембургского сада. Однако они себя выдали быстро. Пани Регина несколько раз лично провожала мальчика в консерваторию и назад. Правда, Жермены она не встретила.

Но девушка узнала, что ее знакомство с Генеком не нравится мадам.

— Ты меня любишь? — опросила наконец пани Регина как-то сына.

— Очень, я хотел бы всегда быть вместе с тобой.

— А может быть, ты хочешь что-нибудь мне рассказать. Ведь до сих пор ты всегда рассказывал мне о всех своих радостях и горестях.

— Но ведь теперь, когда ты со мной, мамочка, у меня нет никаких забот, — сообщает сын.

— Зачем же ты прячешься с этой Жерменой в саду?

— Ах, этот Юзик, вот ябеда! Он не умеет бегать.

— Что же вы там делаете в этих кустах? — прямо спросила пани Регина.

— Играем в прятки.

— А Юзик почему с вами не играет?

— Он предпочитает забавляться лодочками в воде около фонтана.

Генек смутился под взглядом матери, но не сдался. Через некоторое время матери пришлось снова начать деликатную беседу с сыном. Чему его учил преподаватель из Батиньоль — она знала. Работа мальчика у профессора Массара, где Генек по четыре часа упражнялся в игре на скрипке, не была для нее тайной. Юзик тоже должен был учиться зимой и летом. Иначе зачем он ехал в Париж?

Однажды теплым, весенним вечером мама снова задала сыну вопрос:

— Что это за Ивонна, с которой ты теперь уединяешься в классах консерватории?

— Она тоже скрипачка.

— Какова она из себя?

— Маленькая, хотя она и старше меня, неловкая, полная. У нее зеленые глаза.

— И поэтому ты с ней прячешься в классах?

— Я прячусь? Опять этот Юзик наговаривает на меня!

— Почему наговаривает! Ведь вы ничего плохого там не делаете?

— Я показываю ей, как надо играть, мы вместе учимся.

— Она старше тебя и не может упражняться сама?

— В консерватории у меня много старших коллег и соучениц, которые часто просят моей помощи.

Все же материнское сердце чувствовало, что мальчик избегает бесед на личные темы. Двенадцатилетний скрипач вызывал интерес не только у учениц. Его бледностью и румянцами любовались и женщины постарше. Теперь уже, как правило, после каждого концерта, после каждого выступления Генек опасался смотреть матери в глаза. Иногда в его глазах появлялось странное выражение… Пани Венявская даже написала об этом мужу. Тот ответил:

— Чего же ты хочешь? Мальчик красивый, талантливый. Вот и нравится разным бабенкам. Может быть это и слишком рано, но ведь и весь мир летит вперед сломя голову. Ты ему не давай денег, вот и будет у него меньше поклонниц.

Однажды доктор написал в шутку:

— Консерваторию-то он закончил с золотой медалью, может быть, в Париже он и в любовном искусстве станет лауреатом.

Эти мужчины так легкомысленны!

Родной отец, а не понимает, что грозит сыну. Шутит с вещами, которые могут испортить будущее его собственного сына. С этого времени триумфы Генека не столько радовали мать, сколько тревожили.

Юзик был совсем иным. Воспитывать его было легче, спокойнее. Он свою любовь к маме не проявлял стихийными порывами чувств, но во всем доверял ей. Советовался, расспрашивал ее обо всем, словно мама была энциклопедией.

Мальчики, несмотря на то, что еще не проходили теории композиции, пробовали свои силы в творчестве, и им нередко хорошо удавались небольшие импровизации. Необходимо было продолжать образование в композиторском классе. Дядюшка, гордый успехами своих племянников, помог им в этом.

Теперь не проходило недели без того, чтобы малолетние виртуозы не были приглашены на концерты в аристократические салоны. Жаловаться на это, пожалуй, не приходилось. За мальчиками приезжали кареты. Маме вручались тысячефранковые билеты на расходы по обучению сыновей. У мальчиков был колоссальный репертуар: Моцарт, Бетховен, Крейцер, Паганини, Берио, Бах, Гайдн. Генек, когда его просили, развлекал еще и тем, что мастерски подражал манере игры знаменитых скрипачей. Его феноменальный слух усваивал особенности игры разных исполнителей: ведение смычка, длительные legato, излюбленные пассажи, острые crescendo и glissando. Всех забавляло то, что этот двенадцатилетний мальчик умел по актерски подражать жестам и манерам изображаемого маэстро. Успех немного вскружил ему голову. Он заметил, что кое-кому нравились злые остроты. Особенно салонным львицам. Правда, мама постоянно учила, как ему надо держаться, чтобы сохранить симпатию выдающихся и влиятельных лиц. Увы! Буйный темперамент Генека, да и сама атмосфера Парижа, часто приводили к нарушению маминых правил и предостережений.

Генеку приходилось везде, — на улице, в салонах, даже на квартире у мамы слышать споры, остроты. Даже старые ветераны 1831 года, друзья его отца, с убеждением говорили, что «Христос был первым коммунистом», или «Социализм — это евангелие действий». Даже национальный пророк Мицкевич и тот высказывал подобные идеи.

Фамилию Гизо, бывшего тогда премьером, склоняли на разные лады — одни выражались о нем с восторгом, другие — с презрением. Генек часто останавливался на улице, чтобы послушать какую-нибудь песенку, высмеивавшую растяпу-короля или взяточника-министра.

Мать Генека иногда возмущалась. Что это за страна, эта Франция… Князь Прасслен убил свою собственную жену. Королевского адъютанта уличили в шулерстве. Секретарь премьера брал взятки. Ах, скорее бы вернуться в Люблин! Однако муж был неумолим:

— Мальчики должны закончить музыкальное образование.

Генека и Юзика часто приглашали на разные банкеты. Своими выступлениями они нередко открывали собрания парижской знати. Их награждали бурными аплодисментами. Выступали актеры и актрисы, декламировали стихи Виктора Гюго, разыгрывали сценки из «Севильского цирюльника». В салонах арии из этой оперы приобретали символический характер.

В начале января пани Венявская получила повестку из русского посольства. Повестка ее весьма удивила. Бумажка была казенная, ничего не говорящая. Брат Эдуард предполагал, что речь идет о приглашении дать концерт на новогоднем приеме, т. к. православный 1848 год начинался 13 января. Это на время успокоило ее. Однако, когда пани Венявская пришла в посольство, ей вежливо заявили:

— Желательно, чтобы вы с детьми вернулись в Люблин.

— Можно узнать почему?

— Это только совет. Ваш сын русский стипендиат. Нужно, чтобы с его искусством познакомились в Петербурге.

— Но 12 февраля они обязались дать здесь концерт, — предупредила пани Регина.

— Что ж, — вы выедете из Парижа 15 февраля!

— Я не знаю, успею ли закончить к этому сроку свои парижские дела. Ведь свыше двух лет…, — хотела она продолжать объяснение, но чиновник ее перебил.

— В таком случае, вы уедете 18.

Ответ ее встревожил. Она замолчала. Несколько мгновений спустя спросила:

— Это распоряжение касается одного из моих сыновей? Да?

Чиновник рассмеялся.

— Вы не волнуйтесь, это в порядке вещей. Мальчики учились в Париже, возбудили всеобщий восторг. Они должны теперь показать в столице, чему их научили. Дайте же, пожалуйста, ваши паспорта. На них необходимо поставить печать о разрешении возвратиться в Российскую Империю.

— Извините, я не взяла с собой документы.

— Ничего, принесете их в любой день в приемные часы.

Известие об отъезде Венявских взволновало всех друзей и знакомых и даже дошло до французских аристократических кругов.

Концертный зал «Сакс» 12 февраля был переполнен. Выступали двенадцатилетний скрипач и десятилетний пианист. В программе дуэт на мотивы «Немой из Портичи» в обработке Вольфа и Берио. Автор «Немой» Даниель Обер, директор консерватории, поздравляя Генека в 1846 году с золотой медалью и вообще с успехом, добродушно сказал:

— В этот день тебе по божьему соизволению уготована лучшая награда: к тебе из далекой Польши приехала мать!

Слушатели отнеслись к мальчикам с явной симпатией. Настроение зала передалось нашим исполнителям, что проявилось в легкости и необыкновенной выразительности их игры. Скрипка не заглушала рояля, а его клавиши поддерживали мелодию скрипки.

— Как же они сыгрались… Это, право, новый инструмент со звучанием скрипки и рояля. Закройте глаза, вслушайтесь.

— Давно уже не выступали такие зрелые, прекрасные музыканты. Их мастерство достигает вершины возможного. А ведь это всего лишь дети!

— Феноменально!

Аплодисменты, буря аплодисментов — после каждого номера. Когда мальчики начали Grand Caprice fantastique sur un thème original,[13] композиции Генека, весь зал в восторге замер. Мать слышала биение своего сердца. Теперь уже не только аплодисменты, эстраду заполняют цветы. Весь зал демонстрирует свои симпатии и восторг. Во время вариаций на тему мазурки, сочиненных Генеком, в зале «Сакс» возникают горячие овации, исполненные воодушевления и энтузиазма.На улице Вавен уже ожидают упакованные чемоданы и баулы. Билеты у мамы. Почему посольство настаивало на возвращении Генека и Юзика на родину?…