Бетси

После непродолжительной болезни скончалась Бетси — подруга моей матери и закоренелый радикал. Воспаление легких, сепсис — и дело с концом.

— Надеюсь, я не буду долго мучиться, — сказала мама.

— Давай не будем говорить о твоей смерти, — запротестовала я, хотя думала так же. Так было бы лучше для нас обеих.

Похороны организовали скромные, и было в них что-то незаконное, связанное с прахом Бетси и проникновением ночью в полнолуние на пристань Шипсхед Бэй. Мама отказалась в этом участвовать, заявив: «Я слишком стара, чтоб прыгать через забор». По ее словам, в итоге никого не задержали. Спустя пару недель в городе должна была состояться публичная поминальная служба, на которой маму попросили произнести речь, и она пригласила меня пойти с ней. До этого я присутствовала на поминальной службе всего один раз в жизни, двадцать пять лет назад, когда умер отец.

— Чем старше становишься, тем больше привыкаешь к таким вещам, — сказала мама.

— Только об этом и мечтала, — ответила я.

— По крайней мере ты не виновник торжества, — парировала она.

На работе я взяла отгул, — что в последнее время делала часто, — сославшись на смерть родственницы. Как ни старайся, а уж со смертью не поспоришь. Начальник уже почти махнул на меня рукой — почти! — и все же мысль о том, что вместо меня придется взять кого-то на должность, с которой я отлично справлялась лет десять, не давала ему покоя. Нельзя же просто взять и удалить все у меня из головы и вложить это в чью-то другую голову. Да и не похоже, чтобы мое отсутствие сказывалось на работе, — отчасти потому, что сейчас я могла выполнять ее хоть с закрытыми глазами. Однако весь трепет, связанный с совершенствованием своих навыков, давно остался в прошлом: совершенство само по себе навевает скуку; интерес вызывает только путь к нему.

— А ты сделала… — начал было начальник.

Конечно, все готово. Все всегда готово.

Он задумчиво постучал ручкой по столу и вдруг вспомнил, как следует вести себя в подобных ситуациях.

— Сожалею о твоей утрате.

— Это больше касается моей матери, — ответила я. — Умерла ее лучшая подруга. Ее звали Бетси. Для мамы она была героиней.

«Героиня» — не самое подходящее слово, но я не смогла придумать ничего лучше, чтобы объяснить особенности их отношений. Они были лучшими подругами, но Бетси, будучи старше, скорее играла руководящую роль.

— В таком случае сожалею об утрате твоей матери.

— Знаете, кто должен сожалеть больше всего? — спросила я. — Бетси.

Мы залились хохотом, а потом скорчили странные и забавные гримасы, притворно скривившись от отвращения. Нас обоих шокировало наше неприемлемое поведение, но это нас и сблизило. Шесть лет — долгий срок для знакомства, хотя сейчас мне о нем известно не намного больше, чем в тот момент, когда он только начал здесь работать, — сначала как коллега, а теперь как мой начальник. Портрет жены в рамочке, лодка, дом, теннисный турнир летом, катание на лыжах зимой, бокал скотча на праздничной вечеринке. Мы с ним одного возраста, однако он уже имеет гораздо больше, чем я смогу себе когда-либо позволить. Хотя мне, по крайней мере, не приходится иметь дело с такими подчиненными, как я.

— Давай, иди, — сказал он.

Поминальная служба проходила в церкви Святого Марка. Последний раз я бывала там еще во время учебы в старших классах, когда посещала новогодние поэтические марафоны — сначала с семьей, пока был жив отец, а потом с парнем, с которым познакомилась возле Эмпайр-стейт-билдинг на учебной практике. Он приехал издалека, учился в какой-то спецшколе в Бруклине. Мы держались за руки, сидя в ложе, пока на сцене надрывалась Патти Смит; длинная грива ее волос была примята гитарным ремнем. Затем мы пили горячий шоколад и слонялись по Томпкинс-сквер-парк, сидели, сжавшись от холода, на лавочке в центре парка и пару раз поцеловались. А потом мы потеряли друг друга — и в этом не было ничьей вины; просто мы жили слишком далеко. Его звали Карлос. Интересно, где он теперь? Надо бы поискать его на «Фейсбуке». Впрочем, какая разница, наверняка он женат.

В церкви стоит жара. В центральной и в дальней, алтарной части храма работают огромные промышленные вентиляторы, установленные на стоящих рядами скамейках. Повсюду ветхие витражи с ликами Христа. Наконец я увидела маму в окружении толпы мужчин. После смерти отца это стало обычным явлением. Раньше она часто устраивала вечеринки с алкоголем и наркотиками. Они роились вокруг нее как пчелы: наверное, мне никогда до конца не понять почему. Вдова, разменявшая пятый десяток, с двумя детьми, без гроша за душой — завидная партия, ничего не скажешь. Но тем не менее все было именно так, и сейчас история повторялась, хотя действующие лица значительно прибавили в возрасте.

Эти же мужчины увивались и за мной, и уж здесь все было ясно. Печальная девочка-подросток с едва оформившейся грудью — легкая добыча для них. В моей памяти они остались какими-то расплывчатыми. Сейчас я не смогла бы сказать, что именно делал каждый из них. В общем-то, ничего особенного не происходило: я, девочка-подросток, возвращалась субботним вечером в квартиру, наполненную сигаретным дымом, джазовой музыкой и людьми. Где-то в глубине находилась моя мать; смеясь, она рассеянно махала мне рукой. Помню, как меня рывком усадили на колени и начали щекотать, помню ощущение затвердевшего мужского члена, упирающегося в меня сзади, — не в кожу, но в одежду, — помню, как мне приходилось выкручиваться. Мне все это не нравилось, я не хотела этого. «Посмотрела бы я, как они сейчас позволили бы себе такое», — подумала я и почувствовала поднимающуюся изнутри волну агрессии и готовность незамедлительно отразить физическое насилие. Дряхлые стариканы. Я бы их закопала.

— Андреа, я здесь! — позвала меня мама, и стайка мужчин тут же разлетелась в разные стороны.

Мы обнялись, и мне не захотелось ее отпускать, несмотря на то, что мой гневный настрой распространялся и на нее. Все-таки раньше мы виделись каждую субботу, а теперь, с тех пор как она переехала в Нью-Гэмпшир, встретились только раз. Я соскучилась. Как обычно, столько чувств одновременно.

Я поинтересовалась, как дела у Дэвида и Греты.

— О чем ты хочешь узнать? — спросила мама.

— Без понятия, — ответила я. Я была неплохо осведомлена об их жизни, но для сюрпризов всегда найдется место. — Они вообще счастливы? Хоть иногда?

— Нет, и не знаю, смогут ли смириться с этим.

— Прискорбно.

— Разумеется, ситуация непростая. И, хотя тебе этого еще не понять, брак сам по себе сложная штука, — изрекла мама и принялась сосредоточенно разглядывать мои волосы.

Да вы только посмотрите на эту женщину! Говорить такие гадости, будто это в порядке вещей, абсолютно не задумываясь, а потом делать вид, будто у меня с прической что-то не так.

— Мам, то, что я не забочусь о собственном замужестве, вовсе не означает, что я не понимаю, как это происходит у других людей.

— Стоит озаботиться, ты еще молода. — Мама снова занялась изучением кончиков моих волос. — Хотя и не настолько, чтобы обходиться без витаминов, — добавила она, и тут началась служба.

Вступительное слово взяла племянница покойной. Она любила Бетси. Они с Бетси ходили по музеям; Бетси привела ее на первый протестный митинг; Бетси каждый год вязала ей теплые свитера, чтоб та не мерзла; Бетси выступала в роли воспитательницы и всегда находилась где-то рядом, — кроме тех периодов, когда она путешествовала по свету (что, разумеется, не возбранялось). Бетси ведь никому не была матерью.

— Только в прошлом году она ездила в Китай, — сообщила мне мама. — С группой туристов-социалистов. Она была в восторге.

Затем выступал крепко сбитый мужчина, проворный, как белка, с руками-щупальцами и собранными в хвост волосами. На нем были джинсовая куртка и рубашка, тщательно застегнутая на все пуговицы и заправленная в брюки защитного цвета. В руке он сжимал листы бумаги.

— О господи, — сказала мама.

— Кто это?

— Корбин. Первый муж Бетси.

Мы выслушали речь о ЦРУ, тайных заговорах, коррупции, заказных убийствах, нескольких президентах, современном состоянии гражданской активности, шпионских технологиях, а также о том, с какой храбростью и настойчивостью Бетси помогала оратору раскрывать правду, которая раскрывается сейчас и будет раскрываться всегда. Корбин посоветовал публике смотреть по сторонам со всей осторожностью, пробудиться и быть начеку, а в заключение добавил, что другой такой Бетси уже не будет.

— Как увлекательно, — заметила я.

— Он всегда был больной на голову, — ответила мама. — Конечно, про ЦРУ все чистая правда, но он все равно не в своем уме.

С передней скамьи на другом конце зала на меня пристально смотрел мужчина в мятом льняном костюме, который был явно ему велик. Он был старше меня, с аккуратной козлиной бородкой и завязанными в хвост волосами цвета подгнившего лимона. Один из маминых дружков прошлых лет, участвовавший в ее вечеринках. «Плохой человек», — промелькнуло у меня в голове. Это все, что мне удалось вспомнить. Плохой человек.

На кафедру поднялся Морти — второй муж Бетси. Во время речи он не скрывал своих слез. «Слишком, слишком рано», — начал он, и по толпе прокатился одобрительный ропот. Она всегда была рядом, как никто другой. Развод с ней стал трагедией всей его жизни, а то, что они остались друзьями, — благословением.

«Хорошее начало», — подумала я. Затем Морти в красках описал три отдельных эпизода борьбы с раком, два из которых едва не стоили ему жизни, полное выздоровление после каждого, потерю отца, потом матери, финансовые передряги, которые, к счастью, разрешились как нельзя лучше. И все же его жизнь, по сути, была борьбой, а Бетси всегда находилась рядом, поддерживая его.

— Спасибо Господу за Бетси, — добавил он в завершение.

— Он забыл упомянуть, что перетрахал половину медсестер, ухаживавших за ним во время болезни, — заметила мама.

— В таком случае зачем вообще ему дали слово? — возмутилась я.

— А как думаешь, кто все эти годы оплачивал счета Бетси, пока она маршировала, протестовала и занималась волонтерской работой? Он выписывал чеки на огромные суммы, стоило ей только попросить.

Я проводила Морти взглядом. Он слегка оступился, спускаясь с подмостков, и несколько человек в переднем ряду с готовностью вскочили с места, чтобы помочь ему удержать равновесие.

— Морти — отвратительный тип, — сказала мама. — Но он свое заплатил.

Мужчина с передней скамьи продолжал смотреть на меня. Боже, сколько ему может быть сейчас: семьдесят? восемьдесят? И как же его звали… Филипп, Фредерик, Фостер, Феликс? Точно, Феликс. Да я тебя до смерти затрахаю, Феликс.

На этот раз за кафедрой оказалась седовласая женщина в очках по имени Дебора — третья супруга Бетси. На ней было ведьминское черное платье с россыпью черных блесток, она обладала выдающимся бюстом — так и хотелось на него забраться.

— Она ведет активную деятельность в своем храме и вне себя от ярости, что служба проводится не там, — шепотом сообщила мама. — Но Бетси любила именно эту церковь. Так или иначе, они уже давно расстались. Так что у нее нет никаких прав распоряжаться здесь.

Дебора прочла кадиш[18]. По ее щекам текли слезы. Она завоевала публику. Я тоже прослезилась.

Бетси была замечательной. Она помогала с уборкой на следующий день после вечеринок, хотя сама в них практически никогда не участвовала. «Э, лучше дома посижу, — говаривала она. — Может, часок на вечеринке и интересно. А дальше — все то же самое».

По окончании школы и колледжа я получила в подарок от Бетси чеки на крупные суммы. Сколько себя помню, я была желанным гостем в ее доме на День благодарения. Казалось, она всегда что-то пекла, а потом подбрасывала коробочку с угощением к нам в дом. Волосы она заплетала в две седые косы, к ее округлому животу всегда было приятно прижаться, и от нее пахло травой, сандаловым деревом и сладкой сахарной корочкой.

Наконец настала очередь моей матери. Она выглядела великолепно — голубоглазая, с чуть седоватыми, коротко подстриженными волосами, стройная, глубокомысленная, сексуальная.

— Позвольте рассказать вам о Бетси, — начала она. Она говорила о том, что они были просто подругами, не более, не родственницами, не супругами. — Но мы знали друг друга сорок лет и были очень близки.

Мама рассказала, как Бетси помогала ей и другим пережить жизненные потери, и ей удалось сделать это, не упомянув ни одного конкретного события. Она заявила, что Бетси действительно была примером для подражания, беспокоилась о других больше, чем о себе самой. Ее всегда волновали общественная справедливость и состояние мира, и она предпринимала активные шаги для решения его проблем. Но также, заметила мама, с ней можно было хорошо провести время. Она обладала неброским чувством юмора. С таким человеком, как она, любой хотел бы оказаться рядом на вечеринке. Потом мама процитировала Элис Рузвельт Лонгворт[19]: «Если вы не можете сказать ничего хорошего о присутствующих, садитесь рядом со мной». Помолчав, она выдала ключевую фразу:

— Как бы я хотела, чтобы Бетси оказалась здесь прямо сейчас и села рядом со мной! Она уж точно нашла бы что сказать о каждом из вас. — По залу прокатился смех. — В ее жизни было много любви, — три брака, ой-вей! — и верю, что каждого супруга она любила по-настоящему. — Мама сделала паузу, чтобы встретиться взглядом со всеми бывшими супругами Бетси. — Она появилась в вашей жизни тогда, когда вы в ней больше всего нуждались. — Мама едва не добавила что-то еще, но, к моему разочарованию, так и не сделала этого. — Но она была счастлива и сама по себе. Ей нравилось быть собой. И именно этому я у нее и научилась: жить с собой.

В зале прокатилась волна облегчения. Люди одобрили речь аплодисментами. Это показалось неуместным, но мама действительно была в ударе. У меня от этого закружилась голова.

Было сложно поверить, что на этом служба не закончилась и кто-то еще захотел высказаться. Но вот заиграла джазовая группа, запела солистка, несколько родственников взяли слово. А потом наконец настало время угощения. Все встали, и я увидела, как Феликс поднялся, тяжело опираясь на трость. Я могла бы выбить ее у него из-под руки — бах! — и от Феликса осталась бы кучка обломков. Но я лишь наблюдала, как он ковылял прочь из зала, ни с кем не прощаясь. Я даже не знала, был ли он тем, за кого я его принимала. Он мог быть призраком всех тех мужчин.

Мы проследовали в приемную за алтарем. Всюду стояли подносы с горами копченого лосося, ржаным хлебом, каперсами и луковицами, а еще крошечными яичными закусками, выпечкой, открытыми пирогами с начинкой, тонко нарезанной острой копченой ветчиной, свернутой в трубочку, и сверкающими, как жемчужины, ломтиками моцареллы. В небольшом баре, расположенном в углу, можно было угоститься розовым вином и шардоне, а на дальнем столе виднелся какой-то крепкий напиток янтарного цвета. Я не могла решить, с чего начать: с еды или напитков. Жажда мучает меня с подросткового возраста, но там, откуда я родом, мои предки столетиями испытывали голод.

— Смотри не прозевай салат из белой рыбы, — сказала мама, — он великолепен.

Мы щедро наполнили тарелки едой и стояли, прислонившись к стене. Из окна над нами падали солнечные лучи, пересекая зал.

— Достойная трапеза, — заключила я.

— Еще бы, — согласилась мама. — Думаю, Морти обо всем позаботился.

— Ясно, что не Корбин.

— От него толку никакого, — заявила мама. — Морти может вести себя как ребенок, но он хотя бы взял себя в руки.

— Тебе вообще мужчины нравятся? — спросила я.

— Не знаю. Может, иногда, — ответила она.

— Вот и у меня так же.

Я вдруг поняла, что мама смогла это пережить. Пусть и не только своими силами, однако кто справляется в одиночку? Но сам факт — то, как она наблюдала за этими мужчинами, то, как она стояла со мной в нашем крошечном уголке, — глубоко взволновал меня. Боже мой, что, если бы я просто простила ее? Что, если я тоже готова? Если я примирилась с собой? Если я справилась? А затем я подумала: хорошо, что я отказалась от услуг своего психотерапевта. Я выкарабкалась сама.

— Мне нравился твой отец, — сказала мама спустя какое-то время.

— Знаю, он был лучше всех. Ну, то есть он был самым что ни на есть ужасным, но с ним было весело.

— Конечно весело, он же был под наркотой, — ответила она.

Наконец я решила что-нибудь выпить.

— И я, и я хочу, — заявила мама.

Спустя полтора бокала к нам подошел мужчина и с довольно серьезным видом попросил маму произнести речь на его похоронах. Она схватила его за руку со словами: «Боже, вы что, больны?», а он ответил: «Нет, но у вас так замечательно получилось, что я подумал, не сделать ли мне заказ заранее». Эта история мгновенно превратилась в шутку вечера: люди, знакомые и не очень, стали просить маму выступить на их похоронах.

— Да ты просто звезда, — сказала я, когда мужчина с кусочком белой рыбы на щеке отошел от нас. — Фанаты не дают проходу.

— Только представь себе, сколько времени я провела с этими хмырями, — произнесла она. — Ларри не в счет.

Мы посмотрели на Ларри, адвоката по делам о разводе, обладавшего твердыми левыми взглядами, высокого, лысого, загорелого, забавного. Он раскатисто смеялся, держа за руку свою не столь цветущую жену. Они только что вернулись из Филадельфии.

— Он милый, — заметила я.

— Ларри единственный, кому удалось сбежать, — задумчиво протянула мама.

На его жене была розовая блузка без рукавов; ее руки покрывали веснушки и слой тонального крема. Когда-то она владела танцевальной студией.

— Она тоже вдова, — сказала мама. — Только муж у нее был богатый. И детей у нее нет.

— Надеюсь, ты не считаешь, что мое существование стало причиной того, что тебе не удалось завоевать расположение Ларри?

— Да нет, я сама виновата. Растратила время на этих мужланов. А сейчас они кажутся мне призраками.

Я осушила бокал.

— Мам, я прощаю тебя.

Хотя, разумеется, эти слова означали, что я вовсе ее не простила, раз я подняла эту тему и затеяла небольшую перепалку. Это была своеобразная пассивная агрессия в чистом виде. Так или иначе, слишком поздно. Началось.

— За что?

— За все, что произошло, когда я была ребенком. С этими мужчинами.

— Значит, прощаешь. Хорошо, детка.

Она с жадностью допила вино и громко рассмеялась.

— Послушай, тебе было легче, чем мне, — сказала она. — Думаешь, бабушка с дедушкой занимались защитой прав женщин? Нет, они хотели, чтобы я встретила достойного человека и вышла за него замуж, готовила бы и убирала для него и родила им внуков, вот и все. Ты появилась на свет в мире, где существовал феминизм, его преподнесли тебе на блюдечке. Мне пришлось усвоить это знание. Я не представляла, что могу быть сама по себе.

— Ты до сих пор постоянно пилишь меня насчет замужества. Ты только что это делала, сорок пять минут назад.

— Я хочу, чтобы с тобой рядом был второй пилот, вот и все. Брак — сложная штука, но я все-таки думаю, тебе он облегчил бы жизнь. Ты стала бы счастливее.

— Бетси была замужем трижды, а в итоге умерла в одиночестве и достаточно счастливым человеком. Ей было лучше без этих людей. Ты любила ее больше всех, мам.

— Но ведь хорошо во что-то верить, — сказала она. — Брак — это прекрасная идея.

— Почему бы тебе просто не поверить в меня? — спросила я.

И тут мама расплакалась. Я не видела ее плачущей с тех пор, как не стало папы, да и то тогда она была настолько зла на него из-за передозировки, что это горе было не совершенным: слишком много гнева примешивалось к нему, чтобы она прочувствовала его по- настоящему. Но вот она рыдает — и я обнимаю ее.

— Сожалею о смерти твоей подруги, — сказала я, позволив ей и дальше лить слезы у меня на плече.

— Я в городе всего на день, — сказала мама. — Мы можем проявить друг к другу хоть немного любви?

Я согласилась. Согласилась любить.

Она отошла за угощением для нас, а я направилась через весь зал к бару. Краем глаза я заметила в углу Ларри, медленно танцующего со своей супругой. Одна рука поднята, другая обхватывает ее талию. Парочка евреев, тихо прижимающихся друг к другу в подсобном помещении церкви. Все еще живы, все еще влюблены. Эти двое вместе — какая чудесная идея.

Загрузка...