11. СВОБОДА И КАЙЗЕР


1918. Апрель.

Батальон Пекки Пяллинена занял исходные позиции в полутора сотнях саженей от бункера крепостной батареи на юго-западной окраине, ближе к югу, Виипури[20]. Этот укреплённый пункт — батарея — была не в составе основной обороны крепости, а на самых ближних подступах, саженях в трёхстах от главной стены оборонительного вала. С юга, с тыла, город, в общем-то, слабо укреплён. Но вот батарея... При штурме миновать её невозможно, и она бы попортила крови наступающим на город. Тем более, что крепостные орудия имели солидный калибр — шесть дюймов. Правда, вблизи такие пушки обычно не стреляют, крушат неприятеля ещё на подступах. Но, при необходимости, их можно поставить и на прямую наводку картечью. Только допустить такого нельзя. Это для штурмующих — конец.

Рассчитывали при взятии города, что всё произойдёт быстро. Внезапно.

Со времени первых боевых действий в Освободительной войне отряда Пяллинена прошло всего-то три месяца. Но теперь это уже были совсем другие бойцы. Тогда всего пятнадцать винтовок на сто человек, теперь... каждый вооружён, обучен, боевой опыт имеет. И не отряд, а батальон, и людей около пятисот. Серьёзная сила. Даже у Матти Хейкка из Марья-Коски не только винтовка, но и гранаты. У каждого офицера — наган или браунинг.

Вот и поручили этому батальону первым начать штурм Виипури, начать со взятия батареи. Но — тихо, подобравшись незаметно, захватить желательно без стрельбы. Командующий Восточной армией генерал-майор Лёфстрём сам вспомнил, а может, ему подсказали, как отряд Пекки тихо и славно захватил артиллерийский корабль — канонерку. Не шутка ведь! Тогда, в январе. И с военной хитростью. Почти без выстрелов. Вот и поручили теперь. А потом, перед самым штурмом, выяснилось, что канонерку брал совсем другой отряд...

К вечеру небо расчистилось, зажглись звёзды и, что особенно противно, яркая, хотя и ущербная луна. Но приказа никто и не собирался отменять из-за луны. Надо было начинать...

Пекка устроился за небольшим штабелем ящиков возле угла каменной стены и наблюдал, как в полумраке по беззвучным сигналам офицеров — по взмаху руки, роты полукольцом охватывали крепостную батарею.

Невысокая, в две сажени, стена, сложенная из крупных и мощных тёсаных каменных кубов, имела узкие бойницы для шести тяжёлых орудий батареи. Наверху, внутри укрепления, вровень со стеной, была площадка, по которой прохаживались двое часовых, каждые пару минут оглядывающие тёмное пространство за стеной снаружи. Негромко переговариваясь о чём-то, не слышном для бойцов Пяллинена, часовые курили самокрутки. Месяц время от времени уходил за облако, и тогда бойцы перебежками подбирались к стене.

Стояла обычная ночная тишина города, шум которого ещё не утих совсем, но уже иссякал, город медленно начинал засыпать.

Подобрались уже саженей на двадцать. Ещё немного и можно будет бросать гранаты за стену и, приставляя наскоро приготовленные лестницы, штурмовать батарею. Одновременно пытаясь взорвать связками гранат двери. Их было две, обе железные, мощные, укреплённые изнутри засовами и брёвнами.

Не успел Мяккинен, лучший стрелок в батальоне, швырнуть первую гранату, как с батареи ударил пулемёт. Но Мяккинен всё-таки швырнул. Внутри крепости громыхнуло, пулемёт на секунду умолк, но зарокотал с новой силой, и тотчас же к нему присоединился второй максим.

Бойцы залегли. Луна оставалась за облаком, и в почти полной тьме лежащих пластом солдат не было видно. Но из бойниц батареи вдруг вспыхнули ослепительные струи света двух прожекторов. Пяллинен знал, его предупредили, что на таких батареях есть аккумуляторные зеркальные прожектора, купленные то ли в Англии, то ли в Германии. Потому отряд и был к этому готов, и лучшие стрелки, настороженно ожидавшие прожекторов, мгновенно вскинули винтовки.

Среди пулемётной и винтовочной пальбы два прицельных выстрела слышны не были, но звон стекла, как ни странно, все различили.

Прожектора погасли, и темнота стала ещё более густой. Люди Пяллинена перебежками снова двинулись к батарее. Там это понимали, чувствовали, и пулемёты время от времени били в темноту. Вызвав негромкую, но злую ругань батальонцев, снова вышла луна. Все замерли, лёжа пластом, на тёмном, прикрытом слоем пыли и грязи, каменном крепостном подворье. Прошло уже не меньше сорока минут, как начали атаку, которую и атакой-то назвать нельзя. Топтание и лежание на месте...

Пекка лихорадочно думал — что же делать? Батальон лежал, прижатый к земле пулемётным огнём. Время катастрофически уходило. По приказу на взятие батареи — полчаса, а всё оставалось почти на исходной точке. Батальон лежал. Хорошо ещё, что в темноте. А то уже многие бы не поднялись. Да и сейчас неизвестно...

Ниоткуда не подберёшься! Если вблизи стены забросать укрепление гранатами? Но ведь они сразу же, когда наши под стеной, смогут сделать то же самое! Какие тогда лестницы?.. Ведь рассчитывали на полную незаметность... Не получилось.

Подполз командир роты Салмио.

— Пекка!

— Да?

— Ты знаешь, этот Матти из Марья-Коски, опять отчудил!

— Ну что там ещё?

— Да вот... Заметил рыхлую землю возле каких-то сараев и стал копать руками...

— Клад что ли искать собрался? Или спрятаться от боя в земле надумал?

Оба почти смеялись. Хотя смех этот, особенно у командира, был нервным. Не до смеха, значит, в такие минуты... Но если уж смешно... тут и перед смертью не удержишься.

— Ты что, Рейно, только об этом пришёл доложить?! — Пяллинен скрипнул зубами. — В такое время?!

— Да он ход нашёл в батарею. Подземный!

— Как?!

— Вот так! Там на глубине аршина — пустота, он влез, сажени две прошёл, вернулся и доложил.

— До конца проходил?

— Нет, поспешил доложить. Но, говорит, уверен, там и так видно. Прямой, старинный каменный ход прямо направлен в батарейное укрепление.

— Немедленно отправь взвод и во главе иди сам. С Богом!

...Маннергейм ходил из угла в угол по своему кабинету в генеральном штабе, который утром переехал ближе к Виипури — в Антреа.

Где бы ни размещалась его ставка, в поезде или в городе, в селении. В каком бы помещении ни располагался его кабинет, кабинет главнокомандующего, всегда на стене над его головой было развёрнуто сине-белое полотнище со львом в центре — государственный флаг Финляндии. Генерал уважал и ценил атрибуты и символы государства и власти.

Он курил гаванскую сигару. Понимал, что вредно, лёгкие раздражает. Но всё равно курил.

Он хорошо представлял себе, как сейчас, в середине ночи двадцать четвёртого апреля, группировка генерала Вилкмана проводит первый штурм, точнее — начинает прорыв обороны города.

Виипури окружён. Железнодорожное сообщение с Россией у города прервано. Финские войска у самой границы перерезали железную дорогу.

Однако очень много всяких но... И в долине реки Кюми сосредоточились красные. Это всего-то восемьдесят вёрст. А силы там, у красных — значительные. Возле Лахти красные войска, по крайней мере, часть из них, почти вырвались из окружения. Это подальше, чем долина Кюмиёкки, но тоже нельзя их допустить к Виипури. Оттуда тоже грозит опасность. Надо приложить все силы и взять город без промедления. Ждать нельзя.

Вдруг отчётливо и раскатисто загрохотала крепостная артиллерия. Это был плохой знак. Если штурмуют ночью, то выигрыш всегда там, где нет большого шума.

Пулемётные очереди раздавались и раньше. Понятно, город оказался в осаде. Но ночью стреляют редко. И по интенсивности пулемётного огня можно было понять, что где-то осаждающие пробуют прорвать оборону. А теперь вот и артиллерия...

Вошёл адъютант.

— Только что позвонили на командный пункт армии генералу Лёфстрёму: прорыв частей генерала Вилкмана не удался. Они остановлены сильным огнём артиллерии.

— Я это слышу, господин капитан!

— Извините... Но двенадцатый штурмовой батальон Пяллинена, один из всей группировки, ворвался в опорный артиллерийский пункт и захватил его — укреплённую позицию крупнокалиберной крепостной батареи.

— Двенадцатый штурмовой... Меньше трёх месяцев назад это был всего-то крестьянский отряд с несколькими винтовками... Молодцы! Молодец Пяллинен!

Он огорчался, что даже отметить, наградить людей не может орденами Финляндии. Не учреждены пока... Благодарность от главкома, памятные часы, оружие. Так он уже награждал некоторых офицеров финской армии. Практически, от себя лично. Они-то это ценили, пожалуй, больше правительственных наград.

— Может, кофе, господин генерал? — Адъютант подал отставленный на соседний столик поднос.

— Давайте, капитан. Спасибо. Присаживайтесь, кофе сейчас хорошо. Правда, и так не до сна. Но... Взбодрит немного.

— Спасибо, господин генерал! — Адъютант скромно отказался.

...Рейно Салмио с отрядом прошёл на батарею практически бесшумно. Ход вывел в какую-то кладовку, где лежали ящики с консервами. Когда все поднялись через люк, кладовка заполнилась до предела. Снаружи она была закрыта маленьким висячим замком — от своих. Трое бойцов аккуратно сдёрнули петли, надавив прикладами винтовок. Хотя можно было бы и стукнуть. Постреливали пулемёты и винтовки, и всё равно стука бы не услышали. Но Рейно не хотел рисковать.

По его команде бойцы бросились с винтовками наперевес к пулемётчикам, часовым, в спальные помещения батарейцев. Несколько выстрелов, и всё было кончено.

Увидев большую группу вооружённых солдат уже внутри своих казематов, артиллеристы поднимали руки и бросали оружие. После взятия укреплённого опорного пункта крепостной обороны часть батальона Пяллинена разместилась за его стенами. Установили пулемёты назад — в сторону города, на случай, если противник попробует отбить батарею. Поскольку Пяллинен уже к утру понял, что из штурмующих только его батальон прорвал оборону. Остальные отступили — и справа, и слева — под огнём крепостных пушек. А его батальон — сумел! Ну, тут уж особое спасибо Матти из Марья-Коски...


В кабинет Маннергейма, постучавшись, вошёл командующий восточной армией генерал Лёфстрём.

— Разрешите, господин главнокомандующий?

— Входите, генерал!

— Части ударной группировки генерала Вилкмана, при попытке прорвать оборону неприятеля, встретили упорное сопротивление, поддержанное плотным огнём крепостной артиллерии...

— Я это знаю, господин генерал!

— Да... конечно. Один батальон всё-таки захватил укреплённую крупнокалиберную крепостную батарею.

— Что вы думаете дальше, генерал?

— Сконцентрируем все имеющиеся силы и ударим по оборонительным сооружениям вокруг Виипури.

— Когда?

— Чтобы частично перегруппироваться и собрать всё для удара, нам надо три дня. Значит, двадцать восьмого апреля.

— Хорошо! Передаю вам для усиления один из двух моих резервных полков.

— Благодарю, господин генерал.

Лёфстрём ушёл. Барон сел к столику, налил себе из кофейника в чашку уже остывший чёрный ароматный кофе. Сделал несколько глотков. Снова закурил сигару, затянулся.

Он не сомневался в конечной победе. Но взять город надо сразу, иначе будет значительно больше потерь, крови.

...Он вспоминал, сколько было всего тогда, ещё в январе, когда красные только готовили восстание. Сколько деятелей звонили ему из Сената! Сколько их приходило к нему уже в Ваасе! Чтобы он не начинал, даже не пробовал разоружать русские казармы. Ни в коем случае! Они, дипломаты и сенаторы, ведут переговоры с правительством России и вот-вот договорятся, чтобы русское правительство отозвало свои гарнизоны из Суоми. Ещё немного, и все русские войска сами уйдут...

Да... Уйдут они... Когда финские красногвардейцы, также и воевавшие за молодую советскую власть ещё в России вместе с латышскими стрелками, перешли в Финляндию, было понятно, что они не отступят. «Ни в коем случае нельзя разоружать!» Он отчётливо помнил эти строгие предупреждения некоторых сенаторов. Но, как никто другой, он, Маннергейм, понимал, что другой такой возможности обрести свободу у его Финляндии не будет. И тогда он сам сумел взвалить на себя бремя ответственности по разоружению русских гарнизонов. Только так можно было сохранить свободу для Суоми. Только так...

Снова, болезненно переживая, возвратился в своей памяти к моменту, когда узнал о внезапной высадке германского экспедиционного корпуса на Аландские острова. Этот корпус вообще был не нужен! Но сенаторы не верили в финскую армию, не верили в него, главнокомандующего. Многие из них вообще только и почитали немецкое военное мастерство, немецкую силу. Немецкое, немецкое... У Финляндии есть всё своё. И сильные люди, и бесстрашные воины. И выучка есть. И генералы тоже. Но разве им всё это объяснишь... Если они душой, существом своим этого не ощущают?

Что было делать тогда? Когда немцы уже высадились? Без ведома его, главкома? Никак! Никак не может быть свободы страны под властью кайзера! Правителя дружественного, но всё-таки другого государства.

Он хотел отказаться от поста главнокомандующего... Долго думал и переживал. И опять-таки решил пойти на всё — сам.

Он отправил телеграмму. И не кому-нибудь, а генералу Людендорфу, одному из великих авторов, столпов военной доктрины Германии, другу кайзера.

«...Прошу выразить благодарность императору Вильгельму II от армии Финляндии за то, что нам дали возможность приобрести оружие... Необходимо договориться о реальной помощи в дальнейшем.

...Немецкие части после высадки в Финляндии должны подчиниться финскому верховному командованию. Тогда главнокомандующий армии Финляндии обратится к финскому народу, в обращении своём скажет, что высадка немецких войск не вмешательство во внутренние дела страны, а помощь против иностранных интервентов. Если этого не сделать, то будет оскорблено национальное достоинство финнов, и может возникнуть взаимная неприязнь, которая продлится столетиями. В случае принятия этих условий, могу заявить от имени финского народа, что мы приветствуем в нашей стране храбрые немецкие батальоны...»

Позже он слышал, что эта телеграмма произвела сильный эффект в Ставке кайзера. Но... После пятидневных колебаний там было принято нужное решение.

Маннергейм победил. Теперь немецкий корпус будет подчинён финской армии, и германская администрация не будет распоряжаться в Финляндии.

Ответная телеграмма за подписью фельдмаршала Гинденбурга гласила: «...Император согласился со всеми вашими предложениями...»

Он, барон Маннергейм, никогда не хотел, чтобы его маленькая Финляндия воевала на стороне больших коалиций, больших государств. И это была первая серьёзная победа в таком направлении. Политическая победа в самом начале становления независимого государства.

Теперь уже никто не сможет сказать, что Финляндия в мировой войне находится на стороне Германии. Никто!

— Разрешите, господин генерал?

— Да!

— На девять утра у вас оперативное совещание руководства генерального штаба. А вы, после доклада генерала Лёфстрёма, ещё не успели позавтракать. — Адъютант стоял строго вытянувшись, в ярко начищенных сапогах. Маннергейм не допускал неаккуратности. — Совещание сначала, господин генерал или завтрак?

— Завтрак, господин капитан! — Маннергейм впервые за всю ночь улыбнулся.

Загрузка...