Всадник времени

10. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

1918. Январь.

Плотный и чуть полноватый Пёр Свинхувуд был на шесть лет старше Маннергейма. Представительный, в тёмно-серой изысканной «тройке», — однобортном костюме с жилетом, — он сидел напротив барона в своём председательском кресле в просторном, с белыми окнами, кабинете за огромным массивным столом тёмного морёного дуба. Его внушительные усы и бородка, с явной проседью, выразительно выделялись на фоне ослепительно белого ворота рубашки и чёрного галстука.

— Меня, конечно, радует господин генерал, ваша уверенность, с одной стороны, но, одновременно и вызывает чувство тревоги. У генерала нет армии, нет солдат и оружия, а он уверен в победе. Мне это кажется даже странным.

Маннергейм спокойно слушал главу правительства и после этих слов улыбнулся.

— Нет, нет, господин генерал, не то что в дальнейшем победа будет, я на это тоже надеюсь... А то, что вы так уверены в ней, да ещё в ближайшие три-четыре месяца, как вы сказали...

Барон разглядывал Свинхувуда, подождал, не собирается ли Свинхувуд что-то ещё сказать, чтобы невольно не перебить его. Затем ответил:

— Видите ли, господин председатель, я достаточно хорошо изучил обстановку, чтобы быть уверенным в скорой победе над своеволием и беззаконием. Так называемая «Гвардия порядка» — Красная гвардия — как вам, вероятно, тоже известно, занимается, в основном, грабежами и убийствами. Это было особенно очевидно во время общей забастовки в ноябре. Их поддерживает не основное население Финляндии. А только те, которые не прочь и сами пограбить. Большинство же нашего народа хочет порядка и стабильности, а не произвола вооружённых пролетариев, как они себя называют... Их сейчас ничто человеческое не остановит. Ни совесть, которой у них нет совсем, ни разум, которого тоже большая нехватка. Ни увещевания, которых они просто не понимают, да и не слушают. Их остановит только одно — наши штыки. — Барон сделал паузу, которой воспользовался Свинхувуд.

— Штыки — это организованная, большая армия. Где же вы возьмёте всё это, господин генерал? Конечно, в ваших организаторских возможностях и способностях никто из нас не сомневается, как и в полководческих тоже. Вы — наша надежда! Но положение слишком уж тяжёлое... Почти безнадёжное... А обстановку, я вижу, вы знаете, хорошо. И настроения, и устремления этих красных...

— Насмотрелся я, господин председатель, на все их художества ещё в Петрограде, в декабре. А положение у нас вовсе не безнадёжное. А очень даже перспективное. Если можно так выразиться.

Свинхувуд с огромным вниманием и интересом слушал генерала. Он, время от времени, даже смахивал со лба выступавший пот носовым платком. Хотя в помещении вовсе не было жарко. На дворе стоял добротный январский мороз. Но нервы у председателя парламента были явно на пределе. Он, как глава правительства и председатель Сената, вполне осознавал всю сложность и безвыходность сложившейся ситуации и всю тяжесть своей ответственности. Перед народом, страной, своей совестью... Перед историей, в конце концов.

— Офицеров и унтер-офицеров мы соберём очень быстро, — продолжал генерал, — многие наши финны проходили воинскую службу и в своей, и в чужих странах. Все они с желанием придут. Они рвутся на помощь своей Родине. По крайней мере, большинство из них. Кроме того, надо срочно отозвать из Германии двадцать седьмой егерский финский батальон, находящийся там на обучении. Это тысяча восемьсот человек. Уже великолепно подготовленных для командования ротами, батальонами и даже полками. Следует не забывать, что у финнов вообще высокое лыжное и стрелковое мастерство.

Все эти вещи были очевидными, так, по крайней мере, казалось Маннергейму. Однако на Свинхувуда это произвело сильное впечатление. Он смотрел на собеседника широко раскрытыми глазами.

Он ведь всё это знал. Но, словно, слышал впервые. Серьёзный, авторитетный политик, он был доведён уже до отчаяния создавшимся и как будто безвыходным положением. И даже лицо его преображалось по мере того, как барон рисовал ему стройную картину создания боеспособной, даже сильной армии.

— Где же вы возьмёте столько оружия?

— Будучи в Петрограде в самом конце декабря, я провёл переговоры с главой французской военной миссии Нисселем. И этот генерал весьма меня обнадёжил. Оружие мы сможем получить на французских военных складах в Мурманске. Так что и вооружить нашу армию будет чем, кое-какое оружие есть и у шюцкора.[18] И людей подготовленных тоже немало.

— Да, господин генерал... Вы меня очень порадовали. Теперь и у меня уверенность... начинает появляться.

Маннергейм улыбнулся.

— Только я прошу вас, господин председатель, не обращаться за помощью ни к Германии, ни к Швеции, ни к какому-либо другому государству. Мы сами справимся.

— Вы в этом уверены, господин генерал?

— Абсолютно, господин председатель!

— Но, может быть, лишние гарантии нам не помешают?

— Помешают. Потому что страна, оказавшая помощь, после победы диктует условия. Всегда. Или почти всегда.

— М-да...

— Поэтому, я прошу вас, господин председатель, дать мне слово, что вы за военной помощью не обратитесь.

— Хорошо, господин генерал. Я даю вам такое слово. Даю слово!

— Благодарю вас, господин председатель. В таком случае и я даю согласие быть главнокомандующим. И намереваюсь в течение суток отправиться в Ваасу, где и организую штаб.

— Спасибо вам за это согласие. Но почему именно там, господин генерал?

— Потому что Вааса — наиболее удобный для Ставки город. Там и энергоресурсы, и порт, и жители Этеля-Похьянмаа решительно настроены, патриотичны и готовы к борьбе. Подавляющее большинство. Там же хорошо организован районный шюцкор. Формированием отрядов шюцкора в Ваасе занимается генерал-майор фон Герих. Он служил в русской армии, командовал полком и бригадой в мировой войне. Опытный командир. И в Петрограде руководил крупными военными учебными центрами. Но сейчас, господин председатель, первостепенной задачей является разоружение русских гарнизонов. И в Ваасе, и в Хельсинки, и в других городах. Понятно, что их теперь не отзовут. И они, конечно, поддержат мятеж, как только он возникнет. Мне надо знать вашу точку зрения, господин председатель. Потому что разоружение русских частей — акция не только военная, но и политическая, а у нас другого выхода нет. Надо постараться, конечно, без боя, без крови по возможности.

— Да... Конечно. Полностью с вами согласен. Если их не разоружить, они... будут против нас.

Маннергейм ушёл от главы правительства удовлетворённым. Ему были даны все полномочия.

...Ночь выдалась тёмной, и это помогало людям Матти. Его отряд состоял из крестьян, многие в разное время служили в армии и были опытными солдатами. Но не обошлось и без новичков.

Однако морозец, хотя и крутой, но вредил. Подмерзший снег хрустел под ногами, выдавая крадущихся бойцов.

Русскую морскую казарму окружили минут за двадцать до штурма, который был назначен на три часа ночи. Основные силы — у двух выходов, но и взяли под контроль каждое окно.

Матти распорядился часовых не убивать. Оглушить и связать. Зачем лишняя кровь? Ведь с Россией не воюем. Таков был приказ генерала Маннергейма.

Но первый же часовой разговаривать и тем более молчать не захотел. Когда к его спине молча приставили дуло револьвера, он ударил прикладом, рванулся в сторону нападавшего, передёрнул затвор винтовки, чтобы выстрелить. Этого допустить нельзя было.

Матти сам метнул нож, и матрос молча осел, выронив винтовку... Зато другие трое часовых спокойно подняли руки и сдали оружие. Их связали, заткнув кляпы в рот... Русские матросы, служившие здесь не один день, понимали, что убивать их никто не собирается.

Казарма — одноэтажное обширное деревянное здание, заполненное многорядными матросскими койками, в центре города, вблизи Ваасского порта.

— Всем встать и сдать оружие! — громко крикнул Матти, стараясь разглядеть каждого. — Никому не будет вреда! Только сдать оружие!

Сотня винтовок была направлена на матросов, вскочивших в тельняшках и белых подштанниках. В казарме оказался дежурный офицер.

После октября прошлого года многие офицеры были заменены матросами — членами матросских революционных комитетов. Но некоторые офицеры, те, которых матросы уважали, ещё оставались в экипажах.

Дежурный — молодой высокий, темноволосый офицер с тонкими усиками и в кителе без погон, вполне спокойным голосом объявил:

— Нас разоружают! Матросы! Я думаю, разумно сдать оружие.

— Не беспокойтесь! — добавил Матти по-русски с заметным своим финским акцентом. — Никто вас не тронет, матросы. Мы не хотим воевать с Россией. Но оружие — сдать немедленно!

Вторая половина отряда Матти Лаурила разоружила соседнюю морскую русскую казарму.

Матти, бывший офицер гвардейского финского батальона, сам аккуратный и дисциплинированный, требовал этого от всех своих подчинённых. И его отряд, благодаря требовательности командира, действовал слаженно и быстро.

Матти, высокий и крупный тридцатипятилетний шатен, с короткими усами и чёлкой, спадающей на высокий лоб, быстрым шагом обходил занятые его бойцами казармы. Хромовые офицерские сапоги скрипели, ступая по мёрзлому снегу, длинная серая шинель без пояса слегка колебалась полами на встречном ветру. Несмотря на сложность и непривычность обстановки, Матти был спокоен и уверен в себе. Перед входом во вторую морскую казарму, он поправил суконную шапку с пристёгнутыми наверх клапанами...

Внезапно в казарме прогремели выстрелы. Два... три... четыре. Матти с револьвером в руке мгновенно влетел внутрь.

— Отставить! — Голос его звучал громко, словно гремел. — Что тут происходит?

— Вот, господин командир, расстреляли четверых матросов, — докладывал командир взвода Юсси Хейноннен, — они не сдавали оружия, напали на наших бойцов, призывали остальных матросов к сопротивлению.

— Почему без командира отряда, без меня, принимаете такое решение?

— Не было времени, господин командир, обстановка требовала быстрых мер.

— Разберёмся потом. Немедленно всё уберите, наведите порядок. Надо избежать крови, запомните это. Мы с Россией не воюем. Это приказ генерала Маннергейма. Понятно?

— Понятно, господин командир!

Лаурила закурил длинную русскую папиросу из старых запасов. Выйдя на воздух, стоял у входа в казарму и вдыхал сладковатый дым. Успех был полный. Ему было известно, что в три часа начали разоружать все казармы русского гарнизона, но он ещё не знал, — везде ли так удачно всё произошло? Но, как будто, так. Потому что по городу не гремели выстрелы. А если бы сорвалось, тогда вся Вааса бы уже грохотала...

...Часом раньше другой отряд, около пятидесяти бойцов, пробирался через портовые пакгаузы и причалы, чтобы попасть на русский корабль — канонерскую лодку «Акула». На весь отряд имелось всего девять винтовок. Канонерка — корабль серьёзный, но мелководный, заходит даже в устье рек. Поэтому и не стоит на рейде.

Командир отряда офицер Карл Туорила хорошо понимал расстановку сил и боевую задачу. Экипажи, в основном, в морских казармах. Там их разоружат. Но на военных русских судах — вахта. Она всегда на корабле. А пока на корабле вахта, морские части не разоружены. Корабль, даже с малым количеством людей, может открыть огонь по городу. Тем более — артиллерийский корабль — канонерская лодка. Кроме «Акулы», в порту только мелкие военные корабли — в основном, катера. Те сами сдадутся, как только их экипажи в казармах будут разоружены.

А канонерка... тут надо быть крайне осторожным. Одна ошибка, загрохочут пушки «Акулы» и сорвут внезапность по всему городу и даже дальше... Туорила отчётливо представлял, как в эти же самые минуты на всей территории ляни[19] Этеля-Похьянмаа, десятки других отрядов, больших и малых, окружают гарнизоны и казармы русских частей. И ровно в три ночи приступят к разоружению гарнизонов.

Люди Туорилы затаились за ближайшими стенами портовых складов. Низкие широкие борта «Акулы», её крупнокалиберные орудия, часовые у трапа. Всё было хорошо видно при свете тусклых фонарей у причалов и яркой январской луны.

От укрытия, где скрывался отряд, до трапа канонерки всего-то двадцать-двадцать пять саженей. Но... если часовые поднимут тревогу, сообщат вахтенному офицеру, то эти двадцать саженей не пробежать. С корабля ударят пулемёты...

Туорила шёпотом позвал:

— Эриксон! Хювянен!

— Есть, господин командир!

— Да, Калле!

Двое вызванных подошли к Карлу, наклонились. Оба немного говорили по-русски. Потому и позвал. Он быстро прошептал им короткое задание. Передал Эриксону свой Наган, взял у него винтовку.

— А ты, Хювянен, обойдёшься ножом. — Винтовки у того не было. — Пуукко-то есть?

— Конечно.

— Лучше не стрелять!

Это относилось к Эриксону, которому дали револьвер.

— Понятно.

— Идите!

— Есть.

И двое его бойцов буквально вывалились из-за угла стены. Пошатываясь, плохо удерживаясь на ногах, оба двигались к трапу корабля. Пытаясь подавать какие-то приветственные сигналы часовым. Те внимательно смотрели на подходящих пьяных финнов, которые бормотали что-то непонятное. Среди слов вахтенные матросы отчётливо слышали:

— Вотка нада... Вотка... Тенки много, пальён тенги есть...

Хювянен перестарался... На скользком заснеженном бетонированном причале не удержал равновесие и убедительно, смачно, как лягушка об асфальт, плюхнулся.

Матросы на «Акуле» захохотали. Их было двое, вахтенных, наверху трапа. Недлинного, в четыре сажени...

Хювянен, кряхтя и постанывая, поднялся, продолжая бормотать:

— Нада вотка!.. Нада. Тенки есть. Многа... Дай вотка, браттия...

Матросы заинтересовались.

— Какие у тебя деньги-то? Царские бумажки что ль?

— Ньет, ньет... Монета золотой, култа...

— Много ли водки надо? А монета одна?

— Ньет, есть монета... Не одна. А бутылка одна нада...

Бойцы уже подошли к трапу, держались за перила, чтоб не упасть. Потому, как пьяные.

Один из вахтенных спустился к финнам посмотреть монету...

Как только он подошёл, оба бойца мгновенно сделали дело. Эриксон долбанул его рукояткой револьвера по голове. Крепко, чтобы шапка не помешала оглушить матроса. Одновременно со своим напарником Хювянен метнул нож во второго вахтенного, что был наверху.

Не ожидавшие нападения матросы молча рухнули. Один на палубу. Другой остался лежать на причале.

Сигнал своим подавать не пришлось. Они всё видели и уже бежали к трапу.

Почти бесшумно вошли на корабль. Другие вахтенные их, слава Господу, не заметили.

В течение десяти минут всё было кончено. Прогремело несколько выстрелов на носу, на юте. С десяток вахтенных, включая офицеров, оружие сдали.

Когда Туорила вошёл в капитанскую каюту, командир корабля, связывался по телефону с экипажем на берегу. В казарме ему ответил командир шюцкора... И офицер всё понял. Невысокий и плотный, в кителе без погон, он был спокоен.

— Что я должен делать?

— Ничего, господин капитан... — Туорила с вопросом посмотрел на него.

— Капитан-лейтенант, — уточнил офицер.

Карл когда-то учился в России и по-русски говорил хорошо.

— Только надо вам сдать оружие.

Офицер спокойно протянул финну револьвер рукояткой вперёд.

— А мы что, уже воюем с Финляндией?

— Нет, господин капитан-лейтенант! С Россией мы не воюем и не хотим воевать. Но нам надо спасти страну от красного мятежа. А русские войска поддержат красных. Потому и разоружаем.

Туорила мог бы, конечно, ничего не объяснять, но он, как офицер, хорошо понимал обстановку и знал, что командир корабля, хотя красные пока его и оставили в командирах, вряд ли поддерживает революцию.

— Понятно.

— Ещё есть у вас оружие?

Командир корабля достал из ящика стола кортик в ножнах и протянул финну. Тот поколебался, но взял.

— А вы, господин капитан, можете оставаться у себя в каюте. А можете, если хотите, даже в городе снять квартиру.

Мы вас не арестовываем, вы не оказали сопротивления законным частям Финляндии. А на корабле останутся наши люди для охраны.

Командир «Акулы» пожал плечами и улыбнулся. Он, видимо, тоже не шибко хотел воевать за революцию в Финляндии. Моложавый, но с сединой в аккуратной бородке и усах, командир канонерки, казалось, был даже доволен тем, что произошло. Может быть, именно для него русская революция и закончилась сегодня. Хотя этого ещё не знал ни он, ни Туорила.

...В своём штабе в Юлихярме Маннергейм и не собирался спать в эту ночь. Он прилёг на походную раскладушку около двенадцати. Два часа с лишним подремал, в половине третьего проснулся и после трёх с тревогой и волнением ждал сообщений.

Около семи утра позвонил генерал фон Герих и доложил, что почти весь русский гарнизон Ваасы разоружён. Жертв почти нет с обеих сторон. Всё прошло ровно и без шума. Это было хорошей новостью.

...Отряд Пекки Пяллинена сильно замешкался со сборами. То ждали пятерых из одного маленького дальнего селенья, потом опоздали ещё восемь человек. А Маттиас Хейкка из хутора Марья-Коски всё никак не мог найти свою винтовку в своём же доме. Так хорошо запрятал. И не нашёл. Зато опоздал на час. Так или иначе, отряд Пяллинена приступил к операции разоружения русских казарм не в три ночи, как было предписано, а в четыре... Выходит, для этого отряда зря тайком передавали секретный приказ, от человека к человеку. Ровно в три часа ночи двадцать восьмого января бесшумно и внезапно, окружив казармы, ворваться и разоружить. Желательно без боя... Не получилось.

В четыре утра отряд во главе с Пеккой подбирался к казарме русских солдат. За тридцать саженей от казармы, хотя финны и подбирались с двух сторон, с двух же сторон и ударили русские пулемёты...

В русской казарме ждали финских бойцов. Уже час, как в других гарнизонах прошла операция разоружения и, видимо, откуда-то позвонили...

Восемь человек были убиты пулемётными очередями сразу. Остальные залегли.

Было ясно, что здесь засада. А в казарме человек триста, раза в три больше, чем у Пяллинена. Но ему задачу поставил начальник районного отделения «отрядов защиты». И если задачу не выполнить, будет плохо. Очень плохо. Во-первых, две роты русских солдат, которые в этой казарме, могут помешать установлению порядка во всём городке Теува. Ведь у каждого из них винтовка. А в отряде Пяллинена, например, на сотню человек — пятнадцать винтовок. Собирались вооружиться после взятия казармы... Чёрт! Перкеле! Проклятый болван Маттиас из Марья-Коски. Не только свою винтовку спрятал намертво. Весь отряд без винтовок оставил. Только пятнадцать на сто человек. Теперь уже на девяносто два...

Весь расчёт был на внезапность. Но теперь... Как только русские поймут, что наступающих финнов в три раза меньше, они пойдут в атаку, сомнут отряд... Нет! Пекка будет стоять насмерть. Он засунул руку к левой стороне груди. Там, в специально пришитом к куртке внутреннем кармане лежала тяжёлая, ребристая, круглая русская граната. Она у него одна. Но он очень на неё рассчитывал. Знал, что она очень мощная. Добыл около года назад, на всякий случай. Тогда ещё не вооружались. Но гранату он добыл. Отдал серебряный полтинник и большой кусок сала. С фунт. И теперь вот впервые взял её, эту гранату, в дело. Пусть только сунутся. Он им покажет.

Махнул своим, чтобы отползали за укрытия. Но многие и так сообразили.

Казарма каменная. И пулемёты стоят в окнах, в четырёх окнах по пулемёту. Это немало. Даже слишком много для отряда Пекки.

Опять раздались несколько коротких очередей.

— Так-так-так. — Гулко, ритмично и не спеша строчили русские максимы.

— Бах... Бах... — изредка отвечали винтовки финских бойцов.

Во всём Теува было ещё две русские казармы. Но стрельба шла только здесь. Где-то там раз-другой стрельнули ещё, когда отряд Пяллинена только собирался в кучу, то есть, сразу после трёх. И потом было тихо. Теперь Пекка понимал, что везде, видимо, слава Господу, всё обошлось нормально. А вот он-то и опоздал с этими своими... волокушниками. Вот здесь у него только и стрельба. Больше нигде.

Прошло около получаса, и Пяллинен вдруг понял, что как будто что-то изменилось. Справа по флангу группы бойцов, что залегла напротив казарменной стены с окнами, ближе к углу дома мелькнула тень. Кто-то из финнов там и выстрелил. Тень вроде снова скользнула и исчезла. Было темно. И очень тревожно на душе у Пекки.

Внезапно из-за тучи выглянула луна, и он вдруг увидел, как русские солдаты, пригнувшись, выбегают из двери и, пользуясь темнотой, готовятся к атаке. Он разглядел несколько десятков человек, готовых к броску. Луна через несколько секунд снова ушла за тучу, но Пяллинен уже всё успел.

Он хорошо запомнил, всем своим существом ощутил то место, в пятнадцати саженях от него, где сгруппировались солдаты для броска на его позиции, на его отряд. Прошла секунда, как скрылась луна, ещё две секунды у него ушло, чтобы лихорадочно, молниеносно выхватить тяжёлое ребристое и грозное чудовище и выдернуть чеку... Старательно, вкладывая в бросок всю силу и точность, на которую он был способен, Пяллинен швырнул гранату и упал вперёд.

Его предчувствие, его интуиция никогда его не обманывали. Когда надо было принять важное решение, он долго и упорно анализировал и сопоставлял факты. Но когда уже решение принял, действовал быстро и чётко.

Взрыв был оглушительным, казалось, пламя полыхнуло выше крыши. Солдат разметало, это было видно при вспышке взрыва. Загрохотали пулемёты и винтовки. Солдаты уже не высовывались из казармы.

Позади позиции отряда вдруг послышался посторонний шум, топот. К Пекке подполз боец и сказал, что пришли ещё два отряда, уже разоружившие другие казармы. Пришли не в полном составе, часть осталась там. Но, во-первых, два других отряда изначально были по численности каждый почти вдвое больше Пеккиного подразделения. Да и пришли теперь, вооружённые до зубов.

До утра держали глухую осаду. Утром предложили русским солдатам переговоры.

А те уже знали всё. Что в Ваасе — центре земли Этеля-Похьянмаа — русские гарнизоны уже полностью разоружены. Знали, что никого не расстреливают. А офицеров, которые не оказывали сопротивления, а значит, и не арестованы, даже отпускают на частные квартиры. Знали, в общем, достаточно, чтобы понять обстановку. По телефону переговаривались с Ваасой полночи.

Как только финны сделали предложение о переговорах, русские сразу же согласились кончать воевать... И сдали оружие.

...Об этом гарнизоне Маннергейму доложили около десяти утра. Но не один отряд Пяллинена проваландался и потерял время. Потому и разоружение превратилось в бои. С убитыми и ранеными... Но всё-таки только в четырёх или пяти гарнизонах. Притом в маленьких. И то бои шли около четырёх дней.

К концу четвёртого всё было кончено. Вся Этеля-Похьянмаа была освобождена. Но ещё после полудня двадцать восьмого, первого дня, сменившего последнюю ночь подготовки, последнюю ночь его, Маннергейма, главного решения, он узнал потрясающие новости. И все узнали эти новости, которые всех потрясли. Но только не его, Маннергейма. Потому что интуитивно он всё это уже знал. Предчувствовал.

После полудня двадцать восьмого января стало известно, что рабочая Красная Гвардия Финляндии захватила Гельсингфорс. Был совершён государственный переворот. Захват власти. Красный мятеж. Но власть законного правительства была сохранена. Она перешла в Ваасу.

А в это время телеграф разносил по всей стране обращение законного правительства к народу. В последний час своего правления государством, пусть уже формального, сенат во главе со Свинхувудом успел обратиться к финскому народу с воззванием, в котором Маннергейм объявлялся единственным представителем законной власти и главнокомандующим финской армией.

А он, Маннергейм, не имел разведки, не имел никаких официальных данных о готовящемся мятеже и перевороте. Но он это чувствовал. Умея, как полководец и как военный разведчик в прошлом, анализировать военную обстановку, он сам определил время, когда произойдёт красный мятеж. Определил безошибочно. И пришёл к выводу, что настал час. Час спасения отечества. И он сумел опередить события.

Его тревогу всегда вызывало предчувствие ошибки. И всегда в самые важные моменты, когда его решение несло судьбу его народу, к нему, Маннергейму, обязательно приходило озарение. Иногда он видел тот самый, яркий сияющий свет, который нисходит только к избранным, иногда не видел. Но истину мог отыскать всегда. Его предвидение открывало ему эту дорогу. И он безошибочно находил единственно верный вариант. И душевное спокойствие приходило к нему. Это происходило тогда, когда среди огромного количества запутанных и неверных дорог уже была найдена истина. Это был его великий дар — найти истину, отыскать верный путь среди смертельного бездорожья.

Он закурил длинную и толстую сигару. Сел к своему рабочему столу. Он не спал две ночи и очень хотел спать. Но спать было некогда. Надо было организовать оборону. Укрепить положение Ставки новой финляндской армии, его армии, которая освободит всю страну. Он уже знал, как он это сделает. И ещё надо было сделать обращение к русским солдатам и матросам, чтобы сохранить мир с Россией. Чтобы сохранить свою страну.

Обращение должно быть очень тонким. И серьёзным. И убедительным. Чтобы это обращение поняли и русские солдаты. И широкая российская общественность. И нынешняя власть России. И поняли так, как это надо ему, Маннергейму. Точнее его Финляндии.

Он затянулся сладким и горьким сигарным дымом. Синяя дымная пелена окутала лёгким облаком его голову с высоким прямым лбом и седеющими густыми волосами.