Всем штормам назло

Командир «Паллады»

«Обрыв», «Обломов», «Обыкновенная история»… Помните загадку в литературных викторинах: кто написал три романа, начинающихся на букву «О»?

Со школы в памяти и толстенный сборник путевых очерков Ивана Гончарова под названием «Фрегат “Паллада”». Не все его осилили, а зря. Для того, кто интересуется историей, эта книга — кладезь знаний. Впрочем, моряки, которые участвовали в том знаменательном плавании, немного обижались на знаменитого автора: уж очень всё в его описании походило на прогулку по морю. Конечно, они были правы. Но простим Гончарову эту досадную оплошность, мудрый читатель поймёт, как было на самом деле. Главное, что пенистый след, оставленный несущимся под белоснежными парусами фрегатом, будет всегда увлекать романтиков истории Отечества и российского флота. Незаурядные личности плавали на том корабле, и, разумеется, в первую очередь командир, которому Гончаров в очерках уделил столько внимания. Мы расскажем лишь об одном эпизоде из жизни этого отважного моряка, о котором написано до обидного мало.

Его отец был другом и сослуживцем Михаила Петровича Лазарева. Только в отличие от знаменитого адмирала отец Унковского рано вышел в отставку, женился и обзавёлся девятью детьми. Известно, что дети — богатство бедняков. На доходы от захудалого имения было не прокормить такую ораву, и он нашёл место директора гимназии в Калуге.

А дальше всё как в сказке. Проезжал через Калугу в 1833 году император Николай I и решил познакомиться с состоянием учебного заведения. Всё царю понравилось: и дети успевали, и в гимназии везде чистота и порядок. И совсем он растаял, когда узнал, что директор — бывший морской офицер. Была такая слабость у Николая I: он считал, что военные могут справиться с чем угодно и назначать их можно на любые ответственные посты. Поэтому он вряд ли бы удивился, узнав, что сейчас Россией управляет бывший подполковник. Довольный император распорядился зачислить всех детей Унковского кандидатами на обучение в различных учебных заведениях на казённый кошт. Одиннадцатилетнего Ивана определили в Морской кадетский корпус, а самого родителя через год перевели из Калуги директором Московского университетского пансиона. Как говорится, за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.

В 1839 году семнадцатилетний Иван Унковский стал мичманом и был назначен в столичный 8‑й экипаж. Юноша интересовался всем, кроме службы. Отец это быстро уяснил из писем мичмана домой и немедленно принял меры: попросил своего высокопоставленного друга адмирала Лазарева перевести молодого человека к себе на Чёрное море, чтобы там непутёвый сын прошёл хорошую морскую и жизненную школу.

Приказ о переводе был для Ивана, как удар обухом по голове. После развесёлой жизни в столице ехать от неё за тридевять земель не хотелось. По дороге он остановился в имении, не собираясь вообще никуда ехать. Однако после крупного разговора с отцом, скорым на расправу, сын вскоре трусил в тарантасе в Николаев.

Адмирал принял его ласково, поселил в своём доме на втором этаже, где были четыре большие комнаты и прихожая. Из окон открывался прекрасный вид на реку Ингул и Адмиралтейство. Лазарев назначил его своим адъютантом и вплотную занялся воспитанием юноши. Для начала поручил ему заведовать шлюпками и гребными адмиральскими судами. В письмах другу Лазарев подробно рассказывал ему об Иване, и старший Унковский радовался, что «дурь» из мичмана выходит.

В шлюпочном сарае Иван отыскал старый буер и сам его отремонтировал. Катание зимой на буерах было любимым развлечением молодых офицеров и барышень. Катались по льду Буга, устраивали соревнования. На почве общего увлечения он подружился с братьями Бутаковыми, Иваном и Григорием.

В 1842 году царь пригласил Лазарева в Петербург на празднование своей серебряной свадьбы. Адмирал взял с собой адъютанта и даже представил его царю в качестве сына своего давнего друга. У Николая I была великолепная память, и он сразу вспомнил свой приезд в Калугу.

По возвращении в Николаев Лазарев отправил молодого офицера с поручением в Севастополь. Поручение было придумано для того, чтобы «оморячить» юношу. В Севастополь Унковскому приказано было идти на ботике с командой в четыре человека. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять, какой непростой была эта морская прогулка. Мичман справился. Затем адмирал решил, что пришла пора заняться делом, и назначил его вахтенным начальником на бриг «Персей». Бриг отправлялся в Средиземное море в распоряжение русского посланника в Греции. Обстановка в этом районе была сложной, команда брига выполняла различные, скажем так, деликатные поручения.

После возвращения домой Унковский по экзамену получил звание лейтенанта. В 1846 году Лазарев назначил его командиром 10‑пушечной яхты «Ореанда». На судно возлагалась посылочная и разведывательная служба. Это парусное чудо было самым любимым детищем адмирала. Яхту построили в 1837 году в Николаеве. Руководил постройкой капитан корпуса корабельных инженеров Алексей Семёнович Акимов, но Лазарев принимал в её строительстве и проектировании непосредственное участие. Она была замечательно отделана. Вся любовь к морю была выражена Лазаревым в этом великолепном судне. Всё было под чехлами. В гавани команда жила на берегу. Дневальным матросам запрещалось даже входить на яхту в обуви, чтобы не повредить подошвами сапог палубу.

Адмирал старался прививать офицерам любовь к морскому спорту.

В 1848 году в Петербурге должны были проходить гонки яхт, тендеров и шхун на императорский приз. К этому времени Унковский добился совершенства в управлении яхтой. Лазарев, который был почётным членом общества Санкт-Петербургского яхт-клуба, обратился к начальнику Главного морского штаба адмиралу Меншикову с просьбой разрешить Унковскому принять участие в гонках тендеров и яхт. Он исходил из того, что это очень полезная практика для экипажа яхты. Тот доложил царю, и согласие было получено.

Стали готовиться к гонкам. Экипаж, кроме Унковского, состоял из мичманов Потресова, Дмитрия Бутакова, подпоручика корпуса флотских штурманов Чернявского и двадцати пяти красавцев-матросов, которых собирали по всему Черноморскому флоту. Для Унковского, не знавшего английского языка, срочно перевели несколько страниц из лоций Английского канала, что ему очень помогло впоследствии.

Все члены экипажа, несмотря на молодость, были опытными моряками. Сначала яхте нужно было совершить переход из Чёрного в Балтийское море.

11 июля пришли в Портсмут, где будущий герой обороны Севастополя Владимир Алексеевич Корнилов контролировал постройку военного парохода «Владимир» для Черноморского флота. Он сразу же пришёл на яхту и пробыл на ней три дня. Всё это время Владимир Алексеевич объяснял командиру тонкости гонок и рассказывал о соперниках. Самым грозным из них был князь Борис Голицын, владелец яхты «Варяг». Князь купил эту яхту в Англии после того, как она завоевала приз за первое место в европейских гонках.

Унковский внимательно слушал и мотал на ус советы опытного товарища. Но не только служба занимает голову молодых офицеров. Иван Семёнович поехал на два дня в Лондон, где выступала с концертами известная певица Дженни Линд. Немедленно был приобретён билет на концерт и… моряк сразу же по уши влюбился в певицу. Хорошо, что Корнилов, почувствовав неладное, поторопился выпроводить «Ореанду» в дальнейшее плавание, организовав быстрый осмотр и снабжение яхты всем необходимым. По словам Корнилова, Унковский, забыв обо всём, был готов сидеть в театре с утра до ночи, лишь бы слушать Дженни и смотреть на неё.

В Кронштадт пришли за день до гонок. Черноморцев приняли очень радушно. Посмотреть на яхту адмирала Лазарева прибыло всё начальство, начиная с Александра Меншикова, и старые черноморцы Ефим Васильевич Путятин, Константин Иванович Истомин. Начальник штаба главного командира Кронштадского порта контр-адмирал Николай Александрович Васильев подарил для капитанской каюты яхты небольшую копию картины художника Франца Крюгера «Объезд войск на майском параде Императора Николая I со свитой». Но не зря сказано: бойся данайцев, дары приносящих.

Иван Семёнович ни от кого не мог добиться, когда же точно начнутся гонки. 12 августа Унковский был в гостях у Васильева, но тот ни слова не сказал о гонке. Вернувшись на яхту, Иван Семёнович спокойно лёг спать, уверенный, что на следующий день гонки не будет. Каков же был его ужас, когда рано утром вахтенный матрос разбудил командира, доложив, что мимо проходят другие яхты. Вскоре появился посыльный, который доставил записку от Васильева: «Вам подлежит сняться с якоря и следовать к месту гонки, к мысу Стирсудену, отстоящему от Кронштадта миль на девять».

Никаких шансов попасть к назначенному месту вовремя у Ивана Семёновича не было. Коварным человеком был контр-адмирал Васильев, не хотел он победы черноморцев. Потрясённый этой подлостью, Унковский тем не менее снялся с якоря и направился к месту сбора. В довершение несчастья у него сломался проржавевший гак и упал гафель (рангоутное дерево, висящее на мачте под углом). Он вынужден был встать на якорь. Мимо прошёл пароход «Ладога» с великим князем Константином и судьями гонки. «Ореанде» предстояло ещё пройти более пяти миль при крепком встречном ветре. Никаких шансов принять участие в гонках не оставалось. Но Иван Семёнович проявил характер.

По его команде моряки быстро устранили повреждение и снялись с якоря, лавируя к месту сбора. К своему удивлению, капитан увидел, что пароход «Ладога» возвращается. Когда пароход и яхта поравнялись, великий князь прокричал в рупор, что гонка перенесена на следующий день.

Можно себе представить, какое облегчение и счастье испытал Унковский! Он долго не мог придти в себя после пережитого. Какими глазами смотрел бы он на Лазарева, если бы опоздал на гонку?

Яхта вернулась на большой Кронштадский рейд, а часа через два на неё прибыл Путятин. Оказывается, царю доложили, что яхта села на мель посреди рейда. Недоброжелателей вокруг хватало. Унковский возмущённо показал Путятину сломанный гак. Ефимий Васильевич посочувствовал и посоветовал заблаговременно занять место на гонке, что Унковский и сделал в тот же день.

Гонки начались от фрегата «Паллада». Могло ли придти тогда в голову Унковскому, что он будет последним командиром этого фрегата? Всем яхтам предстояло обойти вокруг ромба, обозначенного четырьмя судами, стоящими на якорях. Расстояние между каждыми двумя из них составляло восемь миль. Нужно было пройти тридцать две мили, не считая расстояния на лавирование. Судьи находились на «Палладе». Позади фрегата протянули толстый канат с буйками, обозначенными номерами. Яхты располагались у буйков, выбранных по жребию. Унковскому выпал самый плохой номер, крайний левый буёк: гонка начиналась лавировкой на правый галс.

В половину десятого по сигналу — выстрелу пушки с «Паллады» — яхты заняли места по жребию. Ровно в десять по второму выстрелу пушки они вступили под паруса, и началась гонка. Погода стояла тихая, ветер умеренный. С первых минут гонки «Ореанда» стала отставать, и балтийские яхты ушли вперёд. Слишком невыгодное положение оказалось у неё изначально. К тому же за время перехода из Чёрного моря в Балтийское подводная часть яхты обросла морскими организмами, что тоже снижало ее ход. Впереди, как и предполагалось, шёл «Варяг». Унковский выжимал из яхты всё, что мог. Матросы лежали на палубе, чтобы не было дополнительного сопротивления воздуха. Ветер слабел. Гонка в штиль шла мучительно медленно. Но погода на Балтике изменчива. Внезапно появились тучи, набежал шквал. На яхтах стали убирать паруса, чтобы не рисковать. Вот об этой случайности и мечтал Унковский.

Вопреки всем правилам, рискуя перевернуться, он не только не убрал парусов, а прибавил их. Яхта понеслась, обгоняя соперников, неумолимо приближаясь к главному, «Варягу». У первого маячного судна она обошла «Варяг». Ветер продолжал набирать силу, а Унковский не убирал паруса. Вскоре «Ореанда» обогнула второе маячное судно, а когда она подошла к третьему, «Варяг» лишь подходил ко второму.

Ровно в семь часов вечера яхта бросила якорь у фрегата «Паллада». Все участники соревнования остались далеко позади. Эти гонки с волнением наблюдали со всех судов. Победителю с фрегата «Паллада» трижды прокричали «ура». Все его поздравляли. Иван Семёнович вспоминал об этом как о самом счастливом моменте своей жизни.

Царь лично вручил приз лихому моряку — большой серебряный позолоченный ковш, украшенный драгоценными камнями, для чего в сопровождении свиты прибыл на яхту. На одной стороне ковша была выгравирована надпись «Преуспевшему», а на другой — «В морских гонках 14 августа 1848 года». Николай I приказал передать ковш Лазареву. Царь велел сняться с якоря и взять курс на Петербург. Не доходя до мелководья, Николай I со свитой перешёл на пароход. Перед сходом с яхты он объявил благодарность команде, а Унковского обнял и поздравил со званием капитан-лейтенанта. Присутствовавший там адмирал Меншиков заметил, что Унковский всего лишь три года носит лейтенантское звание, а обычно в нем остаются по 10–12 лет. Царь с неудовольствием ответил, что своих решений не отменяет, и тут же приказал выдать всему экипажу «Ореанды» по годовому окладу жалованья. В общем, царская милость не знала границ.

Впрочем, это не помешало царю влепить выговор счастливцу за нарушение формы одежды. Оказывается, царь любил смотреть на корабли из зрительной трубы, и однажды утром, к своему возмущению, увидел Унковского на палубе в расстёгнутом сюртуке.

Капитаны остальных яхт дружески поздравили Унковского с честным выигрышем, восхищаясь смелостью маневров и умелым управлением парусами, а товарищеский обед, на который собрались все участники состязаний, превратился в сплошное чествование победителя.

Ему вручили серебряные эполеты штаб-офицера.

Самое приятное для Ивана Семёновича было то, что во дворец пригласили и его отца, который приехал из Москвы повидаться с сыном. Пребывание Унковского в столице совпало со свадьбой великого князя Константина, шефа морского флота. Обласканного царской семьёй капитан-лейтенанта пригласили во дворец на свадьбу. Царь не хотел отпускать Ивана Семёновича в осеннее плавание на такой «скорлупке». Зимовать в Кронштадте, вдали от друзей, Унковскому не хотелось. Он всё-таки добился разрешения вернуться на Чёрное море, упросив адмиралов ходатайствовать за него перед царём.

4 сентября, оставив в кронштадском госпитале двух заболевших холерой матросов, Унковский повёл «Ореанду» в море, к родным берегам. Знал бы он и остальные члены экипажа, чем обернётся этот путь! Погода стояла холодная, штормило. Отошли от Кронштадта достаточно далеко. На следующий день выяснилось, что весь экипаж охвачен эпидемией холеры. Скончались пять человек, в том числе и штурман, поручик Чернявский. Их похоронили в море. Через сутки скончались ещё двое. К концу недели способными выполнять обязанности оказались только три человека: Унковский, Дмитрий Бутаков и боцман. Втроём они управлялись с судном, заменяя двадцать девять человек, к тому же ухаживали за больными.

11 сентября яхта пришла в Копенгаген. Датчане сразу заподозрили недоброе, увидев на палубе большой яхты только трёх человек. Они запретили входить в порт и приказали уйти на карантин, в местечко Кане. Унковский попросил прислать врача, медикаменты, воду и провизию. Им доставили только продовольствие, и то в недостаточном количестве.

Тогда Унковский потребовал, чтобы привезли столько припасов, сколько им необходимо для плавания. Адмирал Лазарев был впоследствии крайне возмущён тем, что русское консульство даже не попыталось помочь попавшим в беду соотечественникам.

Прибывший датский офицер заявил, что если яхта немедленно не уберётся, то по ней откроет огонь береговая батарея. На что Унковский ответил: «Я судно своё сейчас же поставлю под батарею, чтобы артиллерия ваша не делала промахов, и дам вам случай отличиться военным действием. В таком случае заразительная холера не минует нации вашей, потому что судно будет на дне рейда, а утопшие трупы наши при морском ветре сообщатся с берегом». После нескольких часов размышлений портовые власти доставили остальное продовольствие, воду и врача. Врач подниматься на яхту побоялся. Он передал медикаменты и осмотрел больных издали.

Выдержав карантин, 19 сентября яхта снялась с якоря и снова отправилась в плавание. К счастью, больше никто не умер. Но и без того в экипаже недоставало одиннадцать человек: двух оставили в Кронштадте и девять умерли от холеры. Оставшиеся в живых были ослаблены после страшной болезни и с трудом возвращались в обычное состояние. По пути зашли в Плимут, где простояли пять суток. Следующую стоянку наметили в Португалии. Но на подходе к Лиссабону попали в жестокий шторм и потеряли бушприт (бушприт — наклонное или горизонтальное дерево, выдающееся с носа корабля, для отнесения центра парусности от центра тяжести судна). Остались качаться в океане, яхта не управлялась, входить в бухту боялись, чтобы не снесло на камни. От Лиссабона пришлось отказаться, направились в Кадис.

Месяц простояли на ремонте, затем в ноябре перешли в Гибралтар. Комендант английской крепости генерал Роберт Вильсон встретил Унковского, как родного. Оказалось, генерал участвовал в войне 1812 года в составе русской армии. Он пригласил капитан-лейтенанта к себе домой, представил жене и дочерям. Неизвестно, какие планы зародились в голове у старого стратега, но когда Унковского комендант стал под всякими предлогами задерживать в крепости и настойчиво приглашать ужинать дома с его семьёй, моряк насторожился. Вскоре он почувствовал повышенное внимание дочерей генерала, и всё стало ясно. Три переспелые девицы, самая младшая из которых была лет на десять старше Унковского, к тому же не самой привлекательной наружности, показались угрозой страшнее лиссабонского шторма. Иван Семёнович решил спасаться бегством.

Под прикрытием ночи «Ореанда» бесшумно выскользнула из гавани. Иван Семёнович исчез по-английски, не прощаясь, слегка мучаясь угрызениями совести по отношению к доброму старику, но зато с большим душевным облегчением.

10 марта 1849 года яхта вошла на Севастопольский рейд.

Никто не явился встретить победителей, кроме карантинной службы и таможенников. По приказу Лазарева яхту поставили на 28 дней в Карантинную бухту. Унковский ожидал чего угодно, но только не такой встречи. На берегу, в карантинном доме, у потрясённого всем пережитым и оказанным приёмом, у Ивана Семёновича началась истерика, он зашёлся в припадке смеха так, что пришлось оказывать медицинскую помощь.

Карантин сняли через три недели. Лазарев встретил победителя холодно, сделал выговор за потерю бушприта и за то, что Унковский оставил приз на сохранении в Петербурге, а не привёз с собой.

Лишь спустя много лет отец рассказал ему настоящую причину такой встречи. Оказалось, что адмирал беспокоился, чтобы у капитан-лейтенанта не закружилась от успеха голова и не появилась самовлюблённость вместо самолюбия, поэтому Лазарев решил сразу поставить его на место. Унковский долго и болезненно переживал изменившееся отношение адмирала, которого он глубоко чтил и уважал.

В июле 1849 года Ивана Семёновича назначили командиром брига «Эней» и отправили за границу. Он понимал, что обязан этим Лазареву. Началось плавание по Средиземному морю. Унковскому, конечно, в жизни везло. Во время стоянки «Энея» в Триесте туда вошёл пароход под флагом австрийского императора Франца-Иосифа. Австрия хотела завести военно-морской флот. Для его организации пригласили советником английского адмирала Чарльза Непира. После обмена салютами австрийский император, который, кстати, был одного возраста с командиром «Энея», выразил желание посетить русское судно. Гости попросили провести учение. Бриг снялся с якоря, вышли в море. Высоким гостям показали парусные учения, а затем артиллерийское. Сбросили с брига буй с красным флагом в качестве мишени. Первый же выстрел сбил флаг. Несомненно, это была чистая случайность, но всё происходило на глазах у поражённых зрителей. Сыграли отбой учению. Франц-Иосиф обнял Унковского, а удачливому комендору подарил десять золотых монет. Позже он с восхищением написал об этом случае Николаю I. Мы уже говорили, что у царя была необыкновенная память.

Но ожидало Унковского и горе. Жена Лазарева, Екатерина Тимофеевна, написала ему, что находится с мужем в Вене для консультации по поводу состояния здоровья адмирала. Врачи сказали ей, что дни Михаила Петровича сочтены, поэтому, если он хочет с ним проститься, то пусть приезжает в Вену.

Вид адмирала его поразил. Михаил Петрович ничего не мог есть и ужасно исхудал. Унковский, не выдержав, разрыдался в соседней комнате. Вскоре после этой встречи на бриг пришло скорбное известие о смерти Лазарева. Иван Семёнович перешёл на бриге в Ифу. Там он разделил команду на две части и за свой счёт обеспечил им поездку по очереди в Иерусалим, чтобы помолиться за Лазарева. Кстати, в 1877 году, после смерти вдовы адмирала, Унковскому доставили тот памятный приз за яхтенные гонки. Драгоценный кубок завещала ему вдова адмирала.

Вернувшись на родину в конце октября 1851 года, он узнал, что царь назначил его в свиту флигель-адъютантом.

Затем его перевели на Балтику, и там он получил назначение командиром фрегата «Паллада», отправлявшегося для доставки в Японию чрезвычайного и полномочного посланника контр-адмирала Путятина. Это, без сомнения, была особая царская милость для тридцатилетнего офицера. Плавание на «Палладе» широко известно по опубликованным запискам Гончарова, служившего секретарём у Путятина. К сожалению, взгляд писателя, ставшего классиком русской литературы, подмечал многое, но совсем не главное. Это был взгляд человека, не обременённого занятиями, и потому всё воспринималось им, как равнодушным наблюдателем.

Фрегат был старым для такого перехода, команда — плохо подготовленной. К тому же у Ивана Семёновича не сложились отношения с адмиралом, между ними часто происходили стычки. Оба были вспыльчивыми, при этом Путятин отличался крайней набожностью и никогда не шёл на компромиссы. Унковский, как и большинство флотских офицеров, к религии относился спокойно, его раздражало, что адмирал придавал чрезмерно большое значение обрядности религиозной службы, что в условиях корабельной службы иногда мешало, да и вообще слишком копался в мелочах. Иван Семёнович потом рассказывал, что в течение дня из каюты адмирала, куда постоянно вызывали фрегатского иеромонаха, много раз слышалось молитвенное пение. Капитан обладал редким даром имитировать чужие голоса, и видимо, Путятин услышал, как он его передразнил. Полная несхожесть характеров двух начальников на одном судне неминуемо вела к стычке, и очень серьёзной. Это было очень грустно, поскольку, несмотря на свои недостатки, оба были порядочными людьми. Неизбежное всё-таки случилось. Адмирал потребовал, чтобы капитан обошёл всех торговцев, у которых производил для экипажа закупки ревизор, и перепроверил цены на продукты. Иван Семёнович категорически отказался, пояснив, что знает ревизора как честнейшего человека ещё с тех пор, когда оба носили кадетские куртки. Путятин продолжал настаивать. Вскоре Унковский узнал от офицеров, что адмирал сам опрашивал торговцев. Это переполнило чашу его терпения. Всё, что накипело в плавании друг против друга, выплеснулось и у капитана, и у адмирала. В тот день адмирал спустился по трапу, сел в шлюпку, громко повторяя, что заставит командира выполнить своё требование. Унковский был в таком состоянии, что уже не отдавал отчёта в своих действиях. Он бросился вслед адмиралу, но шлюпка уже отвалила, а другой не было, пришлось ждать, пока она вернётся. Прошло время, потом ещё, пока Унковский бегал по берегу, разыскивая адмирала, постепенно он успокоился. Всё могла окончиться трагедией, если бы не эта задержка. К счастью, по чистой случайности всё обошлось благополучно. Между ними состоялся откровенный мужской разговор. Оба сделали из случившегося выводы, и больше подобных ситуации не возникало.

Началась Крымская война. Все старые счёты забылись. Обстоятельства сложились так, что «Палладу» пришлось затопить в Императорской бухте.

Унковский вернулся в Петербург через Сибирь. Он ожидал, что Путятин припомнит ему их споры и столкновения за время плавания, и был крайне удивлён, когда узнал, что адмирал прислал превосходную аттестацию на командира «Паллады», ни словом не обмолвившись о тех замечаниях, которые ему делал. Более того, жена адмирала пригласила его к себе и приняла, как родного, сказав, что её к этому обязывает уважительное отношение мужа к Ивану Семёновичу.

Вскоре он получил новое назначение командиром фрегата «Аскольд». Судно было новым, но его строительство — пример воровства и коррупции. Последствия не замедлили сказаться. Фрегат назначили в распоряжение адмирала Путятина на Дальний Восток. Его переход в порты Восточной Сибири и обратно в Кронштадт — это история постоянной борьбы за живучесть судна. Один Бог ведает, как фрегат не рассыпался на части.

На этом гнилом фрегате, где судьба вновь свела двух антагонистов, Унковскому и Путятину довелось вместе испытать страшный ураган на переходе в Шанхай. Капитан сидел с адмиралом в каюте, когда старший офицер доложил, что ветер штормовой. Вышли на палубу. В двух шагах не было видно ни зги. Ветер сбивал с ног, хлестал брызгами в лицо. Паруса разорвало в клочья, оборвало стеньги (продолжение мачты) и эти огромные брёвна весом в сотни пудов, повисшие на тросах, раскачиваясь, со страшной силой били в борт фрегата и надстройки.

Положение сложилось критическое. Старший офицер фрегата Павел Алексеевич Зеленой и один из героев обороны Севастополя лейтенант князь Эспер Алексеевич Ухтомский вызвались закрепить стеньги. Им помогали несколько смельчаков-добровольцев из матросов. Когда они исчезли в темноте, очередным ударом бревна искрошило в щепки шлюпку. За рёвом ветра не слышно было их голосов и не видно самих моряков. Многие матросы уже приготовились к смерти, молились, как вдруг из темноты на мостик поднялись Зеленой и Ухтомский. Им удалось невозможное. Стеньги были закреплены, фрегат спасён. Больше всего моряки потом удивлялись, как негодное судно уцелело в совершенно безысходной ситуации. Унковский сумел довести фрегат не только на восток, но и вернуться на нём домой.

Судно отправили на слом.

Даже спустя годы плавание Унковского на «Аскольде» ставили в пример бережного расходования государственных средств в обстоятельствах, требовавших больших расходов.

За последнее плавание на Унковского пролился дождь наград: ему присвоили звание контр-адмирала, наградили орденом Святого Владимира 3‑й степени, годовым окладом жалованья, дали полугодовой отпуск. Щедро наградили и весь экипаж. Историю с судном замяли.

Начальство откупилось за жизни и здоровье моряков наградами и званиями. Хорошо хоть не посмертно.

Больше Унковский на море не служил. После отпуска его назначили ярославским губернатором. На этой должности Иван Семёнович прослужил шестнадцать лет. В меру своих сил сражался с ветряными мельницами. Во время беспорядков при отмене крепостного права он заслужил благоволение царя за то, что сумел справиться с волнениями крестьян без убитых, раненых и ссылок в Сибирь благодаря личной храбрости и умению хладнокровно оценивать обстановку. Последние годы жизни Унковский был сенатором и почётным опекуном Московского присутствия Опекунского совета. Его отец умер в 94 года. Но ему не пришлось испытать столько жизненных передряг, какие выпали на долю его сына.

Адмирал Иван Семёнович Унковский пережил своего отца лишь на четыре года. Он умер в 1886 году.

В предсмертном бреду адмирал видел себя вновь молодым лейтенантом на палубе «Ореанды» и возбуждённо говорил жене, Анне Николаевне, что боится опоздать на гонку.

Не опоздал.